Все друзья Модильяни свидетельствуют о его высокой культуре. Ее он унаследовал от своих близких, и в первую очередь от деда с материнской стороны, Исаака Гарсина, очень эрудированного человека, горячо любившего философию и искусство. До самой смерти деда в 1894 году молодой художник был связан с ним очень нежной и тесной дружбой. Скульптура пленяла Модильяни так же сильно, как живопись. В поездке по крупнейшим итальянским городам (это называлось тогда «большой тур») он открывал Италию для себя с восторгом и ликованием, достойным того восторга, который, должно быть, охватывал молодых художников-романтиков. Он написал тогда несколько писем, которые дают большую информацию о его душевном состоянии. Любопытство и ослепительные новые впечатления ускоряют его выздоровление. Он объявляет своему другу Гилье, что «собирает материал» – составляет для себя личный альбом и думает, что друг его унаследует. Дело в том, что Модильяни метит высоко. Опираясь на опыт великих мастеров, восхищаясь ими, он рассчитывает выполнить свой труд – создать то, что уже предчувствует и что готово расцвести в его душе. Идя по пути мастеров из Сиены и итальянских примитивистов, а также по пути великих классиков, он надеется достичь, как он пишет, «организованности и развития всех впечатлений, всех семян идей, которые он собрал в этой мирной тишине, словно в мистическом саду». В другом своем письме он говорит еще ясней: «Я сам – игрушка очень сильных энергий, которые возникают и угасают. А я хотел бы, чтобы моя жизнь была как очень мощная река, которая радостно течет по земле. Ты – тот, кому я могу сказать все. Так вот, я теперь богат, плодороден, и мне нужно творить. Я возбужден, но это оргазм, который предшествует радости, а после радости будет головокружительная и непрерывная деятельность ума». Неаполь, Капри, но, наконец, также Рим, который находится «не вовне, а внутри его самого и похож на ужасную драгоценность, укрепленную на своих семи холмах, как на семи властных идеях. Рим – это оркестровка, которой он окружает себя… окружность, внутри которой он изолирует себя и помещает свою мысль». В римском пейзаже молодой художник разглядел то, чем он восхищен в Риме, – «его лихорадочные ласки, его трагические поля, его формы красоты и гармонии – все эти вещи принадлежат ему через его мысль и творчество». Модильяни уже соединяет вместе классический Рим, например тот, что был у Пуссена, успокоившийся и платонически ласковый, и тот Рим, который воспринимает своими обостренными чувствами. В этом же экзальтированном лирическом письме он уже формулирует основной принцип своего искусства – быть между нежностью и трагизмом. Он хочет взять за основу те истины, которым научил его Вечный город, и «построить его заново». «Я почти сказал бы «метафизическая архитектура», чтобы создать из него мою правду о жизни, красоте и искусстве», – уточняет он.

После смерти Модильяни нам осталось от него очень мало документов, потому что он был глубоко убежден в самодостаточности своего творчества. Что, когда эта поднявшаяся изнутри его красота раскрылась и возникла на холсте, больше нет пользы в том, чтобы описывать эти же впечатления словами. Отдыхая в Доломитовых горах, он пользуется свободным временем, чтобы снова написать Гилье, и в этом письме углубляет свою концепцию искусства. «Зачем писать в то время, когда чувствуешь? – объясняет он другу. – Это необходимые эволюции, через которые нам нужно пройти, и в них важна лишь цель, к которой они ведут. Поверь мне, лишь произведение, вынашивание которого завершено, которое обрело тело и освободилось от опутывавших его частностей, которые оплодотворили его и произвели на свет, лишь такое произведение стоит того, чтобы выразить и перевести его языком стиля». Здесь очень четко видна метафизическая, духовная сторона искусства. Модильяни хочет писать не внешность, а глубину душ и темный сумрак, в котором все же возможен свет. Но, чтобы этого достичь, нужно идти очень далеко и спускаться очень глубоко. Меры предосторожности, которые он принимает, чтобы достичь света, говорят о его величайшей искренности и художественной чистоте: никаких хитростей, никаких уступок, никаких легких путей. Тут нужны терпение в пути, слепое послушание, мужество, чтобы ничего не торопить. Он назвал это «вынашиванием» и предавался этому труду не без волнения, считая, что его немногие наброски, записные книжки с рисунками и несколько картин, написанных в то время, – всего лишь попытки, хрупкие недолговечные дорожки, которые не имеют ничего общего с тем, что он предчувствует о себе и в себе.

Детство под ударами болезней, тонкая чувствительность, которая вызывала у него сны, похожие на галлюцинации, экзальтация в юности, уверенность в том, что у него есть призвание, которое он должен исполнить: так началась жизнь Модильяни. В этом начале есть все элементы, из которых создается миф: хрупкое тело, нервозность, обостренная чувствительность, мессианское призвание и интуитивное предчувствие своих будущих произведений. Как уже было сказано, Венеция, Рим и Флоренция потрясли его и стали необходимыми этапами на пути к живописи. К обретению отваги для живописи. К решению быть живописцем. Он чувствует, что в его душе, как росток в семени, возникает желание создать что-то такое же великое, как работы тех мастеров, чье творчество он изучал в городах, где жил. Такое, как создали мастера сиенской школы, которыми он восхищался. Такое, как мадонны Джованни Беллини, одновременно отрешенные и плотские, тела куртизанок Карпаччо, расслабленные и чувственные. Уже в 1903 году он думает о поездке в Париж, который тогда был столицей современного искусства, которое переместилось туда из Вены, его самым ярким очагом искусства, его бурлящим центром. Молодой художник поддерживает свои силы женскими ласками, наркотиками и в первую очередь алкоголем. В это время они возбуждают его, придают ему силы, наполняют неистовой дикой энергией. Он еще не осознает, к каким ужасным последствиям его приведут эти средства поддержки, и не предвидит, какие катастрофические разрушения произведут внутри его. Пока Модильяни остается в Венеции и продолжает свое посвящение в живопись. Он постепенно становится самобытным художником, не похожим на других, и все больше осознает, что лишь искусство способно дать ему возможность на мгновение ощутить красоту. Он дает Гилье удивительные уроки жизни, и они противоречат тому образу Модильяни, который сохранится в памяти потомков. «Посылаю тебе отсюда, – пишет он, – из моего сердца, такого сильного в эту минуту, дыхание жизни, потому что, поверь мне, ты создан для напряженного бытия и для радости». Очевидно, что эти слова он относит и к себе самому, а Оскара Гилью считает своим двойником, своим близнецом. Когда он пишет Гилье, он обращается к себе самому и мощно провозглашает свой символ веры: «Твой долг – никогда не истощать себя в самопожертвовании. Твой истинный долг – спасти свою мечту». «У красоты тоже есть права, которые причиняют боль, но создают самые прекрасные движения души». «Имей священный огонь (я говорю это тебе и себе»). «Утверждай себя и всегда превосходи себя». Все эти советы звучат трагически для того, кто знает, какая жизнь ожидает Модильяни в Париже. Однако они подтверждают, что он верил в свои мистические способности и в то, что его вдохновляет сверхъестественная сила. В это время он много читает сочинения иллюминатов, эзотерические тексты, а позже вспомнит несколько секретов, которые ему открыл дед, и вместе с поэтом Максом Жакобом станет разбираться в смысле древнееврейских текстов. Иррациональность, мистика, духовное пламя, сжигающее душу, – принципы, которые уже раздувают огонь творчества и которым Моди скоро станет следовать. Когда он уедет из Венеции завоевывать Париж, эти принципы будут его боевыми доспехами. Выходя из Венеции, как он говорил, «выросшим», он представлял себя Медузой «со множеством голубых змей и огромными глазами цвета морской воды, в которых душа теряется и возносится в бесконечность». Чего он ждет от Парижа? Как он представляет себе свою жизнь в этом городе? В каком расположении духа готовится встать лицом к лицу с этой столицей искусств, второй Веной, которая перетасовывает все карты, бросает художникам новые вызовы, разыгрывает новые ставки?