XIV

Американцы спали на кровати, каждый на одной трети небес. На сеновал отправились старуха и священник. Дидденс постарался так откалибровать количество выпитого, чтобы уравновесить боль в ноге. Гатто героически вызвался пойти дальше: разведать, где обезболивание перейдет в тяжелое опьянение. Теперь дед лежал, глядя в темноту, а Дидденс и Гатто поочередно жали на педали и клавиши духового органа, который, судя по звукам, протащили в постель. Когда они на несколько минут умолкали, дед слышал только звон в собственных ушах и нескончаемые раскаты ночной войны. Они вроде бы гремели далеко, но деда не успокаивало расстояние. Он уже привык испытывать благодарность, когда смерть, садясь вокруг, словно стая птиц, выбирала других, а не его. Эта благодарность не имела никакого отношения к счастью.

Прошло, по его ощущениям, часа два-три. Наконец он отчаялся уснуть и слез с кровати, на которой спали вповалку Гатто и Дидденс. В глубоком сельском мраке нашел свои брюки и ботинки, чью-то шинель. На закате погода вроде бы прояснилась, и дед подумывал достать из сундука телескоп, про который упомянул отец Никель. В итоге он так и не решился поднять крышку: удивительным образом его смущало присутствие стремечка святого Доминика де Гусмана. Он вышел на двор между хлевом и домом. Отец Никель сидел на высоком табурете, направив телескоп в небо.

Для городского мальчишки, каким был мой дед, число видимых звезд на небе всегда составляло малую толику от тех примерно пяти тысяч, которые теоретически различает человеческий глаз. Даже в Рапидс огни человеческого жилья скрывали истинное безумие небес. В ясную ночь в сельской местности, где действует затемнение, между бомбежками, когда прекратился трассирующий огонь и погасли зенитные прожекторы, звезды покрывают небо, словно морозный узор – окна. Запрокидываешь голову и видишь «Звездную ночь», сказал он мне. Понимаешь, что Ван Гог был реалистом.

Впрочем, когда в ту ночь дед подошел к отцу Никелю, звезды тонули в сиянии полной Луны. Ну и разумеется, значительная часть Вестфалии была в огне. Дым затянул небосвод.

– Вам надо отдохнуть.

– Несомненно.

Дед сунул руку в левый карман шинели и нашел пачку «Лаки страйк». Значит, это была шинель Гатто. Дед вскрыл пачку и протянул сигарету отцу Никелю. У обоих не было при себе спичек. Дед взял соломинку, тихо вошел в дом и поджег ее от углей в печи. Прикурил обе сигареты, вышел, отдал одну священнику. Луна висела в небе, как зеркало.

– Разрешите показать вам мою горушку, – сказал отец Никель.

Дед нагнулся к окуляру. Телескоп был старый, но очень хороший; чувствовался любовный уход. Отец Никель снабдил окуляр лунным фильтром, снижающим яркость. Подробность изображения ошеломляла. Лучи кратеров прорисовывались четко, словно трещины на зеркале. Край диска был зазубренным, как лезвие циркулярной пилы. Где-то в центре Апеннин, по словам священника, находился маленький пик Галлиена.

– Видите пик Гюйгенса? Знаете его?

– Я… Да, вижу.

– Теперь примерно три градуса от него к юго-востоку. Увидите тень, серое пятно. Мне оно напоминает след оленьего копыта.

– Вижу.

– Теперь примерно два градуса к северо-востоку.

– Да.

– Она там.

– Ясно.

– Она почти корончатая.

– Ага.

– Видите ее?

– Да.

Отец Никель прищелкнул языком.

– Не видите, – с легкой горечью произнес он.

Из-за вращения Земли лунный диск уже выплыл из объектива. Телескоп надо было поворачивать.

– Мне кажется, я успел увидеть, – сказал дед, вставая из-за телескопа. – «Корончатая» очень точное слово.

Отец Никель засопел. Они прикурили еще по сигарете от первых, глядя на Луну невооруженным глазом. Дед поежился и плотнее завернулся в шинель Гатто. Храп из дома был слышен даже здесь. В дальнем углу двора негромко подал голос последний обитатель курятника – петух, их товарищ по бессоннице. Дед вроде бы слышал шелестение ветра в кронах, но ветра не было, и он сообразил, что это шумит река, которую они видели по дороге. Войну, раскаты артиллерии он не столько слышал, сколько ощущал – биение пульса под ушами. Дед думал, что отец Никель молчит от обиды. Он хотел извиниться, что не увидел пика Галлиена, но оказалось, отец Никель думал совсем о другом.

– В двадцатых тут все сходили с ума по ракетам, – сказал он. – В Германии. Сплошные ракеты в газетах и журналах. Ракеты для доставки почты. Ракеты для полета на Луну. Фриц Опель построил ракетный автомобиль. Каждый жулик и шарлатан собирался на Луну.

Дед упомянул Германа Оберта, чья «Die Rakete zu den Planetenräumen», напечатанная в 1923 году и найденная им в библиотеке УСС в период работы у Ловелла, утешала его в те месяцы, когда жизнь в безопасности и комфорте вдали от фронта казалась худшей возможной участью.

– Да, наверное, с его книги все и началось. Повальное увлечение ракетами. Герман Оберт, да, выдающийся человек, очень передовой мыслитель. – И, словно одно вытекало из другого, отец Никель сказал: – Без сомнения, его уже нет в живых. – Он постучал пальцем по сигарете, стряхивая оранжевые нитки пепла. – Оберт работал с Фрицем Лангом, верно? Помогал снимать фильм, Frau im Mond. Во многих смыслах глупый фильм, но технически впечатляющий. В частности, полет на ракете к Луне показан так, что выглядит вполне убедительно. Не совсем пустой выдумкой. А после фильма… – Он покачал головой. – На какое-то время в Германии стало не важно, правые, левые. Все, пусть на краткий миг, подняли глаза к небесам. – Священник сощурился от лунного сияния. – Жарко обсуждали близость полета на Луну. Казалось, это произойдет очень скоро, не позднее чем через несколько десятилетий. Мне, по крайней мере, казалось.

Дед видел фильм Ланга в начале тридцатых под американским названием «Ракетой на Луну» в кинотеатре «Модел» на Саут-стрит. В киноленте герои летели на Луну в многоступенчатой ракете, в точности как (с удивительной, как позже оказалось, точностью) предсказывал Герман Оберт в «Die Rakete zu den Planetenräumen». Проблемы полезной нагрузки, земного тяготения и невесомости в космосе показывались и разрешались изобретательно и правдоподобно. Если бы, выходя из кинотеатра зимним вечером в разгар Великой депрессии, дед услышал от кого-нибудь, что до покорения Луны могут пройти «несколько десятилетий», он, в свои восемнадцать или девятнадцать, счел бы это нелепым пессимизмом.

– Очень хорошо было снято, – сказал он.

– В то время я подготовил меморандум, – продолжал старый священник. – Написал в курию, что мать-Церковь должна готовиться к присутствию человека на Луне. Я указывал, что приобретение человечеством соседней планеты поставит множество вопросов на всех уровнях, от литургического до эсхатологического. Например, распространяется ли папская доктрина географических открытий на Луну, как на Новый Свет во времена Колумба? Какова будет загробная участь первых лунных колонистов-католиков (поначалу, конечно, очень немногочисленных), если те будут лишены таинств – причастия, исповеди и так далее? Когда мы произносим Rex mundi либо Salvator mundi, надо ли пояснять, или это и без того подразумевается, что мы имеем в виду Salvator mundorum? Если мы встретим селенитов – хотя, учитывая отсутствие на Луне атмосферы, это крайне маловероятно, но все-таки… – допустим, используя Луну как промежуточную станцию, человечество долетает до Марса и встречает там разумных цивилизованных существ. Допустим также… я цитирую себя, вы понимаете. Мой меморандум.

Дед ответил, что так и понял.

– Допустим, что это развитая форма, и даже внешним строением марсиане мало отличаются от нас. Безусловно, они – Божьи творения и, вероятно, наделены бессмертной душой. Возможно ли их спасение на планете, где никогда не ступала нога Христа? А если возможно, не первейший ли наш долг – как можно скорее пронести Слово Божие через темную бездну неведения и проклятия? И так далее и тому подобное.

– Интересно, – сказал дед.

– Хм. Вы правда так думаете?

– Ну, я не очень склонен к такого рода абстрактным рассуждениям, но…

– Все это была чушь.

– А…

– Предлог, вернее сказать. Любой бред, какой я смог измыслить, любая софистика – лишь бы убедить курию потратить часть своих богатств для отправки миссии на Луну. Как я уже говорил, в то время такой полет не казался чистой фантастикой. Разумеется, я предложил себя в качестве духовника миссии, невзирая на возраст. Я был крепок и здоров. Как и сейчас, для своих лет. Пролететь через бездну космоса в ракете, как герои Верна и Уэллса! Стоять на чужой планете, видя над головой огромный бирюзовый диск! Призвание к священству я почувствовал только после двадцати. О путешествии на Луну я мечтал всю жизнь!

Впервые за долгое время с тех пор, как в Элвина Ауэнбаха попала убившая его пуля (хотя на самом деле прошло не больше пяти недель), дед рассмеялся.

– Смейтесь на здоровье, – подчеркнуто великодушно произнес отец Никель. – Смейтесь над глупым старым врагом.

Глаза старого священника наполнились лунной влагой. Дед положил ему руку на плечо:

– Единственная разница между вами и мною, отче, что я свои фантазии не записывал.