Часть 1
Излучение

Если по правде, первым моим впечатлением о Разъезде Коровий Мык была не столько полноценность или плодотворность его, сколько усыхание и уныние. Мне только что предложили работу в колледже местной общины, и я, продав все свои мирские пожитки и не оставив родне или друзьям адреса для пересылки – но поклявшись когда-нибудь известить град и мир, где я и что я, – вскочил в старый автобус, который доставит меня через полстраны и высадит на обочине при подъезде к этому городку. Тогда стоял конец лета, вся эта область – от Разъезда Коровий Мык по всей шири котловины долины Дьява – переживала худшую на памяти старожилов засуху. Земли ранчо спалило дотла, и золотые травы пастбищ, что во времена повлажней поэтично колыхались от дуновений летнего ветерка, лежали ныне поникшие и бурые сразу за окнами конца августа, уподобляясь бессодержательной прозе. Местное скотоводство, некогда царившее в этом пейзаже, уже впало в агонию, и скотоводы справлялись с бедою, как могли; кустарные предприятия, какие, похоже, всегда отрастают на туше умирающей промышленности – писательские колонии, студии йоги, ностальгические экскурсии по заброшенным мясокомбинатам и скотобойням, – уже возникали буквально как грибы на коросте навозных куч здешней местности. Область и умирала, и возрождалась. И пока я стоял со своим багажом на жарком солнце и пот обильно струился у меня по загривку, во мне возникло слабое ощущение, что местный воздух утратил способность шевелиться, словно бы ветерок попытался дуть сразу в слишком много сторон, но тут же бросил дуть вообще. Провожая взглядом автобус, я провел ладонью по загривку и стряхнул пот с кончиков пальцев. Затем сел на чемоданы и стал ждать того, кто подбросит меня до городка.

Президентом общинного колледжа, куда меня наняли, был человек по имени Уильям Артур Фелч, бывший скотовод и ветеринар; высшую школьную должность он занимал уже больше двадцати лет, и все в городке уважали этот дедовский лик высшего образования. Привезти меня в Коровий Мык рекомендовал именно доктор Фелч, невзирая на мое мучительное трехчасовое собеседование с отборочной комиссией, после которого я долго приходил в себя от выслушанных оскорблений и задавался вопросом, и впрямь ли я хочу работать в настолько недееспособном колледже у черта на рогах.

– Вам предстоит столкнуться с глубоким культурным расколом, – предупредил он меня по телефону за несколько часов до собеседования. – Так что будьте готовы к худшему.

«Худшим» оказались дребезжащая телефонная связь и шестерка незримых членов комиссии, которые взялись допрашивать меня обо всем на свете, – от моего любимого Верховного судьи США до взглядов на нынешнюю политическую ситуацию в Разъезде Коровий Мык. Связь была плохая, и я, прислушиваясь, ловил себя на том, что еще и прищуриваюсь, чтобы разобрать слова. Несколько вопросов касались моего сколько-нибудь значимого опыта работы в среде, раздираемой разногласиями: как я мог бы улаживать какие-нибудь гипотетические конфликты, – к примеру, что стал бы делать, если бы кто-то из моих коллег попытался обезглавить важного администратора. Задали мне и другой гипотетический вопрос: как бы я отреагировал, узнав, что штатный преподаватель спровоцировал внештатного тем, что оставил в ее рабочем почтовом ящике вздутую телячью мошонку после обеда в пятницу, прекрасно сознавая, что она останется там по меньшей мере до утра понедельника и к тому времени, как эту жуткую пакость обнаружат, будет вся кишеть мухами и личинками. Прозвучал вопрос о пожаре в здании (мне дали список преподаваемых дисциплин – математика, химия, философия, евгеника – и попросили обозначить порядок, в котором я стал бы выволакивать заведующих соответственных кафедр из пылающего и задымленного зала заседаний); а затем мне предложили комплект упражнений на выбор слов (в одном таком – паре существительных «филей-руккола», к примеру, или «сыромять-тантра» – меня попросили выбрать то, что, по моему профессиональному мнению, в большей степени указывает на продуктивную студентоцентричную среду обучения). В рамках собеседования меня заставили импровизированно изложить мою философию образования белым стихом; затем предоставить самостоятельный критический разбор собственного выступления, и, наконец, подвергнуть самокритике структуру и размер моей самокритики. Кто-то попросил меня выбрать государственное образование современного мира, которое лучше всего характеризовало бы мой темперамент (я предпочел Бенилюкс); кто-то еще – назвать мою любимую ветвь христианства (англиканство?); а кто-то третий – сравнить два значительных произведения литературы из различных культурных контекстов и предоставить пример того, как эти работы иллюстрируют некую общую тему или принцип (мое сравнение ведической системы образов в Упанишадах с зеленым огоньком Гэтсби в конце пирса завершилось призывом к литературной переоценке этого неизвестного, однако многообещающего произведения Фицджеральда). В ходе собеседования прозвучали и каверзные вопросы, и наводящие, и открытые, где мне предлагалось ровно столько свободы маневра, чтобы я не слишком болтался, повесившись на дереве, как чучело. Мелькнули отсылки к древним геометрам и средневековым поэтам, а также неуклюжее отступление о взлете и падении римского числительного. В какой-то миг комиссия напомнила мне, что я до сих пор не предоставил требуемого образца мочи, после чего я исправно извинился и отошел; вернувшись же в гостиную с пластиковым стаканчиком, над которым курился пар, в одной руке и холодной телефонной трубкой в другой и, описав эту суровую дихотомию с искрометными подробностями, осознал, что комиссию результаты, судя по всему, решительно не тронули.

– Каково ваше величайшее достоинство? – спросили меня.

– Я много всего разного, – ответил я.

– А величайший недостаток?

– Будучи многим разным, – вздохнул я в трубку, – я склонен к тому, чтобы не быть ничем этим целиком.

Прочими вопросами, похоже, они выясняли историю моей семьи в Разъезде Коровий Мык: дед мой некогда жил там, пока не перевез жену и детей сначала в другую часть штата, а потом и вообще на другой край страны; теперь же, отчаявшись найти хоть какую-то работу и ухватившись за такое редкое совпадение, я счел наилучшим упомянуть о сем незначительном факте в сопроводительном письме.

– Так вы, значит, выходец из Коровьего Мыка? – осведомился один голос в трубке.

– Ну, сам я там, вообще-то, ни разу не бывал. Но слышал множество рассказов… – И тут я изложил им легенду, передававшуюся у нас от предков к потомкам, о том, как мой дед некогда спас тонувшую в реке Коровий Мык суфражистку. Семья наша поистине гордилась его отвагой, и несколько поколений самозабвенно пересказывали друг другу эту историю.

– Вот как! – воскликнул дамский голос как раз в тот миг, когда дед мой укладывал безжизненное, однако еще дышавшее женское тело на речной берег. – Стало быть, вы бы признали вероятность того, что женщины равны мужчинам? Или вы скорее считаете справедливым, что женщина-хирург, производящая аборты в конце срока, должна зарабатывать значительно меньше своего коллеги-мужчины в соседней клинике?

– А если так, – перебил ее другой голос, – поддержали б вы или не поддержали ту или иную из множества инициатив, призывающих допускать в наши школы красных коммунистов и их гомосексуальных союзников посредством субсидируемых правительством гуманитарных программ?

– И, если позволите… – тут же встрял в разговор третий голос. – В своем заявлении вы утверждали, будто у вас имеется значительный опыт работы с коллегами разнообразного этнического происхождения. Так не могли б вы рассказать нам, пожалуйста, у кого из них, по-вашему, больше естественные способности к образованию и не полагается ли таковым, следовательно, большее представительство в образовательной среде? Иными словами, подбирая кандидатуру на ответственный административный пост, вы были бы скорее склонны нанять монголоида, европеоида или негроида?..

Далее – четвертый голос:

– Не хочу совсем уж до смерти забивать эту конкретную лошадь, но случись вам видеть, как лошадь забивают до смерти, вы бы вмешались? Или попросту отвернулись бы, как будто это неизбежное следствие жизни? Вроде смены времен года. Или же возникновение и исчезновение той или иной мировой цивилизации вместе с языком ее, культурой и всеми институциями, что дороги ее сердцу?

Три утомительных часа комиссия прощупывала меня и тыкала то одним вопросом, то другим: о моем прежнем опыте работы, моих нынешних наклонностях и моих долгосрочных планах на будущее. Если меня наймут «координатором особых проектов», останусь ли я в Коровьем Мыке? Или же уеду после первого года, как множество иных пришлых людей, нанимаемых, в глаза не видя, по итогам единственного убедительного телефонного собеседования? Куплю ли я себе там дом? Рассчитываю ли жениться? Привезу ли с собой каких-либо домашних животных? Аллергии есть? Занимаюсь ли йогой? Нравится ли мне рыбалка? Охота? Какой грузовик умею водить и сколько в нем цилиндров? Бывали ль у него на переднем сиденье дети? А в зеркальце заднего вида? Не страдал ли я чесоткой в особо запущенной форме? И если да, не готов ли поделиться каким-либо неинвазивным, однако надежным и эффективным средством от нее?

Но самый загадочный вопрос прозвучал под самый конец собеседования, когда уже казалось, будто три часа милостиво истекли сами собой и все мои разнообразные скелеты эксгумировали и выставили на открытый воздух перед комиссией. На другом конце провода неожиданно – и даже настойчиво – впутался еще один голос:

– Слушайте, – произнес он. – Давайте перейдем к сути дела. Вообще-то мы все желаем знать одно: вы бычатину едите или нет? И какую роль – если она существует – должно играть вегетарианство в текущем пережевывании и экскреции новаторских замыслов?

Должен признаться, именно к такому вопросу я не был готов. Но сработал мой примиренческий инстинкт:

– Разумеется, для всего бывает время и место, – сказал я в потрескивающую даль дискового телефона. – Если хотите приготовить поистине достойное рагу, вам потребуются и говядина, и овощи!

(Позднее я выяснил, что работу мне обеспечил именно этот безвкусный ответ на вегетарианский вопрос – даже больше моего блистательного памятного ответа на гипотетическую вздутую мошонку, больше моих тонких связей с Коровьим Мыком.)

Комиссия должна была принимать решение дольше двух недель, поэтому мне, после того как я положил трубку, осталось лишь проигрывать в уме данные мной ответы и прикидывать, как их восприняли. По-прежнему ошарашенный, я размышлял, как удалось мне так быстро пасть так низко: от необузданного почти-отличника в старших классах к подающему надежды филологу до усталого выпускника, «обсыхающего», но в баке у него горючки ровно столько, чтобы перевалить за академический финиш, сжимая в кулаке магистерскую степень по управлению образованием с особым упором на общинные колледжи на грани краха. Теперь, после двух неудавшихся браков, быстро сменивших один другой (первый – целиком моя вина, второй – лишь в первую очередь моя), и прорвы невзрачных работ, преимущественно ведших туда же, с чего начинались… вот, сижу. Сижу у себя в затрапезной гостиной, пресмыкаюсь перед безликими чужими людьми, в руке – чашка чуть теплой мочи, умоляю дать мне работу в общинном колледже, которого и не видел никогда. Жизнь моя уже превратилась всего лишь в разрозненную мешанину полуначал и почти-промахов. Браки мои тяготели к позору. Работы сочились ядом. («Не могли бы мы снестись с поручителями, которых вы указали?» – спросила меня по телефону комиссия. «Я бы не стал», – ответил я.) Друзья приходили и уходили – или же я приходил и уходил от них. Ясно было, что жаркий потенциал моей юности остывал, как чашка забытой мочи в руке. Вдруг что-то неодолимо повлекло меня к безрассудному переезду в пустынное и далекое место посреди истории, оказавшейся не моей. В общем направлении к новому началу. К тому, чтобы взяться за все с нуля. Странно это и удивительно: я поймал себя на том, что хочу этой нежеланной должности в общинном колледже Коровий Мык; интуитивно, должно быть, я чуял бремя прошлого, которое смогу наконец оставить за спиной, если мне выпадет такая возможность. «Только не промотай, – говорил я себе. – Не спусти в канализацию, как ты поступал со многим целесообразным в своей жизни. С женами своими. С карьерой. С дружбами». И, выплескивая холодную мочу в унитаз, я дал себе слово: если мне дадут еще один шанс создать что-либо значимое в жизни, на сей раз я отнесусь к этому прилежней. Ведь жизнь – не случайное слиянье вод, какое можно легко выплеснуть одним махом. Это длинная и привольно текущая река, что блуждает и вьется по-своему странно, однако неизменно достигает назначенья. Река состоит из воды, а вода свою суть получает от влаги. Жизнь моя, как я осознал, и есть эта самая река, и слишком уж долго ее перегораживала плотина. Пусть же течет! – сказал я себе. Пусть река моя течет из вечного своего истока сквозь время и пространство к поджидающему меня кампусу общинного колледжа Коровий Мык!

С предложением должности мне позвонил сам доктор Фелч.

– Мило вы справились со вздутой мошонкой, – сказал он. – С вашей стороны это был вдохновенный ответ. – Я его поблагодарил и сказал, что мне как раз кажется, будто я все испортил – особенно вопрос о вздутой мошонке.

– Я рад, что вы меня нанимаете, – сказал я. – И несколько удивлен.

– Ну, легко-то это не было. Характеристики ваши были не то чтоб недвусмысленны. Но после двух недель ожесточенных дебатов у комиссии остались только вы. Поздравляю.

Доктор Фелч очертил условия трудоустройства в Коровьем Мыке и пообещал, что, если я вступлю в должность, он сам возьмет меня под крыло и лично поможет сориентироваться в том культурном расколе в кампусе, что обнаружился при моем собеседовании с комиссией.

– Мы на перепутье, – пояснил он. – Не только сам колледж. Но вся наша община. Нам нужен тот, кто сможет осмотрительно пройти тропу. Тот, кто не отягощен бременем важных дружб или сильных личных убеждений. Такой человек, кто в силах вдохновить других на действия, а сам останется в стороне, непредвзятым и слегка над всею суетой. Тот, кто все это сделать сможет, но сам будет надежен, скучен и обходительно приемлем. Короче говоря, нам нужен годный образовательный управленец. Именно поэтому мы тут возлагаем на вас большие надежды. – Слова эти звучали не то чтобы лестно, но я отнесся к ним всерьез. В кои-то веки двойственность моя, похоже, обратилась достоинством. И более того: моя склонность обходить стороною любые обязательства предлагала нечто многообещающее; странное дело, но она вселяла надежду! То, что всегда было моим величайшим проклятьем, теперь стало и великим благом: будучи многим разным, не быть ничем этим целиком! На следующий день я перезвонил и принял предложение.

Случилось это месяц назад, и вот я сидел на своем багаже рядом со временной автобусной остановкой и впервые по-настоящему внимательно осматривал окраину собственно городка. Через дорогу стояли два сломанных и покосившихся крытых фургона XIX века, в одном еще догорала индейская стрела. Рядом – автозаправка, на которой возле раскуроченной бензоколонки из другой эпохи в землю возвращалась ржавая «модель Т». На скамье, обсуждая дневные события, сидели морщинистые мужи. Кассирша в продмаге напротив опиралась локтями на страницы газеты, которую читала; из глубин доносилось надрывное нытье губной гармоники. Сидя там, я озирал зловещую красную глину, раскинувшуюся вокруг меня на века. Сухой кустарник тянулся до самого горизонта. Мертвый ветер мог затаиться, кажется, на миг, затерянный во времени, а затем вдруг взвихрялся откуда ни возьмись и взметал в воздух пыль. В мареве вокруг жужжали крупные мухи – и через мои ботинки перебирались черные муравьи. Куда бы ни повернулся я, казалось, везде виднелись останки того, что некогда было, но теперь уже не было. Отрезок старого железнодорожного состава там, где когда-то ходили поезда. На боку лежал брошенный волокноотделитель. Заржавленная телефонная будка, провод обрезан, а стекла выбиты. Разлагающая туша бизона, с которой койоты еще сдирали мясо. Слева от меня стояло ведерко вампума, а справа, приколоченная к телефонному столбу одним длинным гвоздем, – выцветшая афиша концерта, состоявшегося больше поколения назад. Все это казалось мне грустным, важным и отчего-то пронзительным. Странное меня тут ожидает будущее. Но будущее это – мое, и в тот миг я был к нему готов больше, чем когда-либо прежде.

Несколько минут спустя туда, где я сидел, подкатил старый пикап, и из него вышел доктор Фелч.

– Простите, что опоздал, Чарли, – улыбнулся он. – Приятно с вами наконец-то встретиться! – Доктор Фелч был сед, в ношеных ковбойских сапогах и зеленой кепке «Джон Дир», а хватка у него оказалась до того крепкая, что мне сплющило руку, когда он ее пожал. – Запрыгивайте, – сказал он и метнул два моих тяжелых чемодана в кузов пикапа, легко, по одному каждой рукой; затем перегнулся через задний борт и сдвинул вбок крупную кипу сена, чтобы чемоданы мои легли ровно. – Извините. Не самый чистый грузовик на свете… – Он жестом пригласил меня в кабину, и я влез.

– Спасибо, что подвозите меня, – сказал я и захлопнул тяжелую дверцу. Кабина внутри была вся замусорена, а на сиденье между нами лежала стопка манильских папок, из которых под разными углами торчали бумажки; сверху на ней покоилась коробка с патронами. Пристегиваться доктор Фелч не стал, а с моей стороны ремня не было вовсе – лишь толстый слой грязи в бороздках потрескавшегося винилового сиденья.

– Что вы, что вы, – ответил он. Затем доктор Фелч пояснил, что у него это личная традиция – подбирать всех новоприбывших работников общинного колледжа Коровий Мык, и он истово ее не нарушает вот уже двадцать лет. – В этом вот самом грузовичке! – рассмеялся он и завел двигатель, взревевший всею мощью восьми цилиндров. Воздух был жарок, и ни он, ни я стекол не поднимали. Доктор Фелч высунул локоть в окно со своей стороны и на ходу – а к опасным тридцати милям в час он даже не приближался – ему приходилось перекрикивать этот рев восьми цилиндров, летевший снаружи. – Я за это время подобрал так больше двухсот сотрудников, – добавил он. – Аж из самой Калифорнии приезжали!

Колледж располагался на другом краю городка, и, катя по пыльной дороге с одной окраины на другую, доктор Фелч показывал мне достопримечательности Разъезда Коровий Мык. Хотя городок и был уныл, в нем таилось некоторое очарованье: ржавеющее железнодорожное депо; обшарпанное почтовое отделение с вознесшимся ввысь флагштоком, на котором гордо реял флаг с двадцатью тремя звездами; раскинувшаяся бревенчатая штаб-квартира ранчо «Коровий Мык» – того первого предприятия, что и породило сам городок Разъезд Коровий Мык и дало ему имя. Через милю или около того от автобусной остановки мы проехали знак, приветствовавший нас в Разъезде Коровий Мык – «Где сходятся миры!», сулил он, – а еще через несколько миль – одинокий городской универмаг, где у коновязи с двумя лошадьми был припаркован одинокий пикап. Затем мы проехали вдоль кромки пересохшей реки, что завела нас за опустелые сараи и пастбища с разлагающейся на них сельхозтехникой и ссохшимися шкурами скота, сложенными в кипы. Еще нам попались по дороге закрытый ларек снастей и наживки и заколоченный маникюрный салон, а потом мы свернули влево и проехали через городской центр, в котором с закрытыми ставнями стояла мэрия – была суббота, – рядом окружная тюрьма, а через дорогу – здание, в котором размещались местная газета и однокомнатный музей, посвященный истории животноводства в Разъезде Коровий Мык. Все это, выяснил я, было нерасторжимо связано друг с другом, а почти всё и все, на что и кого доктор Фелч показывал, совсем немного погодя будет как-то соотноситься с моей новой ролью в колледже.

– Тут вот миссис Гризэм живет, – говорил он. – Наш библиотекарь. Вы с нею познакомитесь на общем собрании в понедельник. А вон в том доме раньше жила Мерна Ли, покуда за нею дети из города не приехали и ее не забрали. Она у нас издавна за данные отвечала, но как бы растеряла к концу побрякушки…

В ответ на все это я кивал.

В какой-то момент доктор Фелч вытащил из нагрудного кармана рубашки пачку «Честерфилда».

– Курите? – спросил он.

– Нет, сэр, не курю.

– Вам же хуже, – сказал он и постукал пачкой по рулю, вытряхивая сигарету, затем извлек из кармана книжку спичек. Не притормаживая, он убрал обе руки с руля, чтоб чиркнуть спичкой и прикрыть ладонью пламя, когда прикуривал; грузовичок тут же начал съезжать на встречную полосу, и я машинально потянулся к рулю. Но доктор Фелч лишь рассмеялся:

– Успокойтесь, Чарли… Я машину вожу с восьми лет! – Он выкинул спичку в окно и вновь спокойно взялся за руль.

Держался доктор Фелч дружелюбно и прямо – он просто не мог не нравиться; однако во всех его движеньях сквозила заметная напряженность, как будто он пытался вести две беседы сразу. Какое-то время мы ехали молча, и чтобы развеять тишину, я спросил его о своей работе; я так поспешно принял должность координатора особых проектов по телефону, что даже забыл спросить, что мне вообще-то полагается делать в этой роли.

– То есть мне, вероятно, следовало спросить это у вас до того, как я спрыгнул с автобуса.

Доктор Фелч рассмеялся.

– Надо полагать, вам уж очень не терпелось уехать оттуда, где вы были, Чарли?

– Да, наверное. Можно сказать и так…

– Ну, как бы там ни было, я рад, что вы тут. У координатора особых проектов нет установленных обязанностей. По крайней мере, у нашего их нет. Вы будете моей правой рукой, так сказать. А это значит, что время от времени я буду просить вас погасить какое-нибудь возгорание в кампусе. Равно как и пускать контролируемый пал с нашей стороны…

Я посмотрел на него, ожидая подробностей. Но их не последовало.

– Интригующе звучит, – в конце концов сказал я. – Надеюсь, я справлюсь.

– Не волнуйтесь – отлично все у вас будет. Я попросил Бесси показать вам, что к чему… – Тут доктор Фелч сообщил мне, что Бесси его помощница и что она – «ротвейлер», но мне работать с нею понравится, потому что она из тех немногих людей на свете, кто и день, и ночь повидали, и не боится прямо обозначать разницу между ними. Вообще-то по десятибалльной шкале честности, где десять – старая монахиня, дающая показания в суде, а единица – то, что колледж написал в своем свежем самостоятельном отчете для аккредитации, – она примерно равна двенадцати. – Только пистолет в штанах держите, а то она его отломит и вам же вручит.

– Монахиня?

– Нет. Бесси.

– Изо всех сил постараюсь, сэр, – сказал я.

Доктор Фелч еще немного рассказал о моей должности в колледже – излагал он оптимистично и бурливо, хоть местами и вполне загадочно, – но вдруг сменил тон.

– Не хочу обескураживать вас, Чарли, но вы уже третий координатор особых проектов, кого мы нанимали в последние два года. Первый не пережил даже первой вздутой мошонки. Та, что была после него, – ну, она оказалась бедствием вселенских пропорций. Поэтому скажем так: вы вступаете не совсем в море больших надежд.

При упоминании неудачи моей предшественницы я навострил уши.

– А что случилось с последним координатором? – спросил я. – Отчего она оказалась таким бедствием?

Доктор Фелч помолчал, затягиваясь, и мне показалось, что он готов вообще сменить тему.

– История долгая… – Но тут же без дальнейших понуждений с моей стороны пустился в мерзкую повесть о том, как его последняя координатор особых проектов оказалась бедствием вселенских пропорций: – В конечном счете, это я виноват, – начал он. – Видите ли, нам был нужен человек, способный работать с нашим расколотым кампусом, поэтому мы и наняли эту деваху после одного телефонного собеседования. Приехала она к нам со всеми бубенцами и свисточками. Степени от двух колледжей Плющевой лиги. Блистательное резюме. Опыта до такой-то матери. Без счета наград и благодарностей. Поручительства от самих королевы английской и эрцгерцога Кентерберийского. Сами, в общем, таких знаете…

Я рассмеялся.

– …Приезжает она в Коровий Мык, и я ее забираю с автобусной остановки. На этом вот грузовичке. А она в него садиться отказывается. Пыльно, говорит, и нет пассажирского ремня. Да вы шутить изволите, думаю я себе, – пыльно?! – однако включаю презумпцию невиновности, вызываю нашу историчку по искусствам, и она в воскресенье сюда приезжает на своем «саабе», забирает эту даму с ее всевозможным багажом и шитцу ейным и везет в кампус. Назавтра мы с нею встречаемся у меня в кабинете, и я начинаю ей выкладывать, что от нее в этой должности будет ожидаться, со всеми необходимыми предуведомленьями: что перед нею расколотый кампус и ей лучше быть к этому готовой, потому что разногласия эти корнями уходят очень глубоко, и, если она не будет осторожна, они ее поглотят. Послушайте, говорит она, у меня степени двух колледжей Плющевой лиги, опыта посредничества до такой-то матери, личные поручительства от израильского кнессета и лично шаха Ирана…

Тут доктор Фелч умолк на полуслове. Впереди у нас был старый дом, возле которого мужчина в джинсовой робе мыл машину. Мыльная вода струилась по дорожке и вытекала на улицу.

– Это Расти Стоукс, – сказал доктор. – Наш преподаватель зоотехнии. Он же управляет музеем. И еще он председатель совета нашего колледжа. Полезное знакомство. Он тоже придет на общее собрание в понедельник… – Доктор Фелч два раза гуднул и дружелюбно помахал Расти, а тот поднял голову, махнул в ответ и сразу же вернулся к мытью. Доктор Фелч выждал некоторое время, после чего продолжал: – В общем, я пытаюсь эту деваху предупредить о некоторых тонкостях нашего колледжа. Что у нас тут глубокие разногласия. Что преподавательский состав поляризован. Что в кампусе имеется две фракции и отличаются они друг от друга как день и ночь, что фракции эти друг друга презирают и на что угодно пойдут, лишь бы противник их не одолел. Сами понимаете – как вегетарианцы осуждают мясо, а вот мясоеды осуждают… вегетарианцев. В общем, я ей рассказываю, что придется отыскать способ, как работать и с теми, и с другими. А она такая руку подымает и говорит, что я напрасно время трачу – ей уже приходилось работать с разнообразными преподавательскими составами, все они довольны и всеядны, и она сомневается, что Коровий Мык от них чем-то будет отличаться. Ну разумеется, он отличается, говорю я. Все места отличаются друг от друга! Но ее ничем не сдвинуть. У нее все под контролем, говорит она. Училась на тренировочных курсах и теперь специалист по поиску взаимовыгодных решений. Когда она тут со всем разберется, говорит, не будет больше нужды ни в ночных, ни в дневных расколах, потому что весь кампус будет твердо и счастливо сумеречен. Вы только мне доверьтесь, говорит она мне. И я отхожу в сторону…

– Зловеще вы это как-то сказали…

– …Вы погодите. Я, в общем, отхожу в сторону, и она в первый свой день выходит на работу, паля из всех стволов, а я прикидываю: чтоб она лишь одной ножкой водичку попробовала, назначу-ка я ее ответственной за рождественскую вечеринку, потому что ну что тут может быть проще? У нас каждый год рождественская вечеринка – столько, сколько мы и есть колледж. Это для всех праздник. Вообще-то, единственный раз, когда все преподаватели и сотрудники забывают о своих разногласиях и собираются все вместе, проявляя гармонию и доброжелательство. Само собой, и бесплатная выпивка этому не вредит! Стало быть, это данность, так? Все прямолинейно и непротиворечиво! В общем, чтоб особо не развозить: и двух недель не прошло, а рождественская комиссия тоже вцепилась уже друг другу в глотки. Они отказывались собираться в одном помещении без адвокатов. Произошла по меньшей мере одна физическая стычка с метанием стульев и взаимными обидами. Я попробовал вмешаться и помочь, но было уже поздно. Рождественская вечеринка так и не состоялась. Вот так вот: ФУК! – и нету. Долгую традицию – как корова языком. Чарли, в прошлом году впервые в истории общинного колледжа Коровий Мык у нас не было даже чертовой рождественской вечеринки!

Доктор Фелч докурил одну сигарету и от ее окурка поджигал другую. Окурок первой он сердито швырнул в окно.

– Так она поэтому ушла? – спросил я. – Из-за того, что ей не удалось организовать рождественскую вечеринку?

– Если б!.. – Доктор Фелч потряс головой. – Нет, тогда она по-прежнему еще верила, будто отлично справляется с работой. Считала себя великим приобретением для колледжа. Она, конечно, в этом не виновата. Она вообще ни в чем никогда не была виновата! А кроме того, у нас просто времени на этом долго задерживаться не было, поскольку нам в затылок дышали аккредиторы.

– Аккредиторы?

– Ну, каждые два года к нам с инспекцией приезжают аккредиторы, и то как раз был наш год. А она координировала весь процесс – собирала наш самостоятельный отчет, организовывала им условия пребывания и все такое. И вот в тот день, когда они должны приехать, мне звонит наш преподаватель химии, который как раз случайно проезжал мимо временной автобусной остановки на другом краю города – как раз там, где я вас подобрал, – и говорит, что все они до сих пор стоят там и ждут, когда их отвезут в кампус. Все двенадцать человек. В костюмах и платьях, с планшетками в руках. Они прождали там два часа на солнцепеке, им жарко и хочется пить, и они вполне злы на весь мир вообще и на общинный колледж Коровий Мык и его потуги на подтверждение аккредитации в частности. Она перепутала время! Я, в общем, все бросаю и мчусь забрать их оттуда, покуда их солнечный удар не хватил…

– Вы забирали их… на этом вот грузовичке?

– На нем самом. Приезжаю, а в кабину ко мне помещаются только двое, поэтому из уважения к организационной иерархии председателя комиссии я сажаю к окну – вот где вы сейчас сидите, – а вице-председателя – посередке, у него одна нога по мою сторону от рычага, а другая по вашу… – Доктор Фелч показал, как некогда располагались раздвинутые ноги вице-председателя. – Он президент своего колледжа – докторская степень по прикладной лингвистике или как-то, – и мне нужно руку ему между ног совать, чтоб со второй передачи на третью переключиться. А еду я при этом как могу медленно, чтоб четвертую передачу не включать, потому что – ну, ни одна научная степень вас к такому не подготовит! Меж тем остальная аккредитационная комиссия со своими планшетками болтается у меня по кузову. Все десять туда набились. Черт, да если б я знал, что они там окажутся, хотя б из шланга окатил…

Я рассмеялся:

– Неудачно сложилось, мистер Фелч. Но я уверен, они отнеслись к этому снисходительно. Вероятно, расценили все как одно из тех экзотических приключений в мелких городках, каких люди из больших городов как раз ищут. Знаете, ну как яму лопатой копать. Вероятно, до сих пор любят эту историю друзьям рассказывать…

– Сомневаюсь.

– …Хотя в изложении их тут наверняка было еще жарче, а вы ехали еще медленней. Но помимо этого первого впечатления – как прошел их визит?

– Не очень. Колледж понизили до статуса «предупреждение». Теперь доклад-другой – и нас могут лишить аккредитации. Конечно, не она одна во всем этом была виновата – у нашего колледжа имеются вопиющие недостатки, которые нам нужно исправить. Но тот первый инцидент как бы задал всю тональность их визиту. То есть, елки зеленые, мы бы хоть с этой чертовой остановки их забрать могли!

Пока доктор Фелч все это произносил, мы разъехались на дороге со встречным грузовиком, и мой новый начальник помахал кому-то знакомому.

– Одна из моих бывших жен. Заправляет нашей бухгалтерией.

Я поглядел в заднее зеркальце на удалявшийся грузовичок.

– Вы сказали – одна из ваших бывших жен. Сколько же у вас бывших жен?

– Четыре. Это не включая мою текущую…

– Вы были женаты пять раз?

– Именно.

– На пяти разных женщинах?

– Ну да. И все они живут в Коровьем Мыке. А это значит, что мне ежедневно приходится с ними видеться. Одна в колледже консультант по профориентации. Другая только что ушла на пенсию с ранчо. Моя третья бывшая заведует нашей бухгалтерией. А последняя – ну, давайте просто скажем, что об этой мне говорить не очень хочется.

– Разумеется, я вас совершенно понимаю. У меня самого две бывших…

Между нами повис нежный миг общих мужских воспоминаний. И когда он развеялся, я решил направить беседу в другое русло:

– Так, мистер Фелч, а дети у вас от всех браков есть?

Он рассмеялся.

– Конечно. Меня, знаете, не холостили. Три сына и дочка. Но все они выросли и разъехались…

Тут доктор Фелч не спеша перечислил мне всех своих детей по именам, возрастам и особым талантам – вместе с тем, какой отрез мяса они любят, на чем ездят, и хотя бы по одной прелестной истории из детства соответственно каждого ребенка. С гордостью перечислял он мне имена супругов своих детей, на чем именно они ездят, а также различные места по всей стране, где они теперь живут со своими семьями.

– Всё в гости их приглашаю, – сказал он. – Они пока так и не собрались. Наверно, в Коровьем Мыке особо и нечего смотреть, если разок его увидишь. Да и чертовски далеко автобусом ехать просто ради удовольствия…

– Это уж точно, – сказал я. И добавил: – Знаете, мистер Фелч, вам просто тонна чести. Не могу сильно не уважать человека, женатого пять раз…

Меж нами промелькнул еще один томительный миг, а когда и он миновал, я продолжил:

– Так последняя координатор особых проектов, судя по тому, что вы говорите, не вполне расположила к себе кампус?

– Это еще мягко сказано. Однако ей это как-то все же удалось. Видите ли, есть люди, которые ее любили и любят до сих пор. Но я еще до самого смешного не дошел. Значит, если припоминаете, мы уже сожгли на солнце наших аккредиторов и тем скомпрометировали свою аккредитацию. А у нас осталась дюжина коробок рождественской выпивки – где-то собирала пыль на складе, а выпить ее негде. Ну и в довершение всего наш расколотый преподавательский состав начинает еще туже стискивать друг другу глотки. Если культурный раскол и раньше казался скверным – а он таким и был; вообще-то эскалация продолжалась много лет, – то теперь он совершенно разбушевался. И поверите ли – на пике этого всего данная личность заходит ко мне в кабинет и просит о прибавке?

– Жалованья?

– Дескать, устала она, что об нее все ноги вытирают, и хочет поправку на рост прожиточного минимума, чтобы компенсировать ей проживание в такой сельской, богом забытой местности. А вы учтите, мы уже оплатили доставку ее машины через полстраны, не говоря уж о предоставлении единовременной ссуды на переселение ее собаки и разношерстного сборища сиамских котов. Мы ее в целях профессионального роста на конференции по тантре посылали. Мы даже предоставили ей бесплатное жилье на пару месяцев, покуда она искала постоянное место, что было бы ей больше по нраву.

– Она не хотела жить в преподавательских квартирах на кампусе?

– О нет. Это ей не годится – для шитцу места мало. В общем, полгода она искала жилье. А все это время отменяла заседания рождественской комиссии, потому что ездила смотреть предложения. Маклеры оставляли записки у нее на дверях. И посреди всей этой катавасии она просит меня о прибавке. О прибавке! Вероятно, она еще и полагала, что ее заслужила.

– Дали?

– Нет уж, к черту. И так ей и заявил. Хоть и не такими словами. И вот тогда она вчинила мне иск…

Излагая эту сагу, доктор Фелч, казалось, все больше оживлялся. И чем глубже он погружался в историю, тем настойчивее курил. Он уже довершил вторую сигарету и ею подкурил третью, затем поднес тлевший кончик третьей к четвертой. Легкие его теперь явно расплачивались за его решение нанять мою предшественницу, в глаза ее не видя, после одного телефонного собеседования.

– …То есть прикидываешь ведь, что прилежно потрудился – нанял администратора, лауреата премий с личными характеристиками от президента Родезии. Она ж должна знать, что делает, правильно? Чарли, черт бы драл, у нее два плющевых образования!..

Я сочувственно покачал головой. Доктор Фелч продолжил:

– В общем, так или иначе, вот во что вы ввязываетесь как наш новый координатор особых проектов. Вам придется постараться как следует, Чарли. Я не могу позволить, чтобы эта должность снова себя не оправдала. Слишком много на кону стоит. Нельзя, чтоб эти липовые телефонные нанятые эдак вот оборачивались…

– Похоже, работа мне та еще предстоит.

– Мягко говоря. Я попрошу вас помочь мне в этом году присмотреть за рождественской вечеринкой. И доверю вам самостоятельно провести процесс аккредитации. Наш следующий отчет должен быть составлен в ноябре, а комиссия по аккредитации прибудет в марте. И нам очень нужно все сделать правильно. То есть вы представляете себе, что с нами станет, если мы как колледж потеряем аккредитацию?

– Ну, если Коровий Мык не аккредитован, это будет значить, что ваши студенты не получат действительные дипломы. Их степени не будут признаваться.

– Верно. А это значит, что образование свое им придется получать в других местах. И они пойдут туда его получать. Нас покинут все лучшие и блестящие. И не вернутся. Как мои дети уехали и, вероятно, не вернутся никогда…

И доктор Фелч объяснил недавний демографический сдвиг в сообществе: как семьи, прожившие в Разъезде Коровий Мык не одно поколение, теперь уезжают в поисках работы – и как на их место вторгается орда приезжих. Несколько лет назад в рудниках к северу от городка обнаружили какие-то редкие целительные минералы – тот пригород назывался Предместье, – и теперь вокруг городится и растет новая бутиковая промышленность: торговцы продают туристам выходного дня волшебные минеральные кристаллы и мешаются с новым нашествием целителей, хиппи, пророков и священников.

– Чокнутые психи, – завершил доктор Фелч. – Лишь половина здешнего народу на самом деле родилась в Коровьем Мыке. Другая половина переехала сюда еще откуда-то. Либо за волшебными минералами. Либо от собственной истории. Либо и то и другое. Вы заметили, что в отборочной комиссии было ровно шесть человек?

– Я слышал, да…

– Так вот, трое там – из самого Коровьего Мыка, а трое – из других мест. Так у нас тут все и делается. Нынче любая группа старается, чтобы ее не задавили числом…

Доктор Фелч притормозил на переходе для скота – перед нами трое верхами гнали вереницу коров. Рядом трусили овчарки, чтобы стадо не разбегалось.

– …То есть – не поймите меня неправильно – это здорово, что у нас преподаватели из далеких экзотических мест. Черт, да у нас одно время даже штатный физкультурник был из Калифорнии!..

Доктор Фелч просиял. Казалось, он особенно гордится этим фактом.

– …Но становится все трудней и трудней, – продолжал он. – В какой-то момент же приходится и местных нанимать. А сегодня это сделать невозможно. Нынче они должны куда-то еще ехать за своими степенями – а уехав, уже не возвращаются. Обещают вернуться, но просто берут и не приезжают. А вы б вернулись?

Я покачал головой:

– Нет, – ответил я. – Наверное, нет. У Коровьего Мыка для такого чужака, как я, есть некоторая притягательность. Но я понимаю, почему местному может хотеться чего-то большего.

Доктор Фелч рассмеялся.

– Вообще-то, – сказал он, – вы из тех, кто вернулся.

– Я? Но я же не отсюда! Я и не был-то никогда в Коровьем Мыке, пока на этой временной автобусной остановке не сошел. Я вообще не отсюда!

– В некотором смысле – нет. И все же – отсюда. Не забывайте, здесь жил ваш дед. Он даже суфражистку из реки спас – и я уверен, что в Коровьем Мыке до сих пор живут потомки этой женщины, избиратели. А еще я уверен, что ее потомкам тоже есть что рассказать. Поэтому вы у нас, считай, вполне вернувшийся. Думаю, именно это в вас и разглядела комиссия, и вот поэтому мне удалось заставить всех шестерых подписать ваш наем. Половине понравился тот факт, что вы отсюда. А другой половине понравилось, что вы не отсюда.

– Так у меня обычно и бывает, – сказал я. – Много разного, но ничего целиком…

От перехода для скота мы отъехали и теперь проезжали мимо старого мясокомбината, чей длинный забор, казалось, убегает от нас вперед, в бесконечность. Забор был обшарпан, но внушителен – и так велик, что, казалось, никогда не закончится.

– Это знаменитое ранчо «Коровий Мык». В период расцвета оно кормило полстраны. А теперь еле дышит…

Забор был старый, деревянный, высотой футов восемь, белая краска облупилась, а время от времени на нем попадались выведенные красным лозунги: «ЕШЬ ФАРШ» – гласил один, а через несколько сот ярдов: «ГОВЯДЫ ГОРАЗДЫ!»

Прозвучал еще один встречный клаксон, и доктор Фелч слегка махнул.

– Бывшая жена, – пояснил он. – Консультант по профориентации. – Пока мы ехали, казалось, что каждой второй или третьей встречной машине требовалось помахать, дважды гуднуть или крикнуть что-то в окно. А из них в каждой четвертой или пятой ехала бывшая жена отягощенного ими президента общинного колледжа Коровий Мык. По правую руку мы теперь проезжали тот отрезок длинного забора, что гордо провозглашал: «СТРАНА КОРОВ».

– Ладно, – сказал я немного погодя. – Значит, я, судя по всему, стану помогать с этими двумя задачами? Аккредитация и рождественская вечеринка?

– Именно. И еще кое-какие обязанности будут возложены…

Доктор Фелч теперь съехал с главной дороги на засыпанную гравием парковку возле уличной вывески «Бар и гриль «Елисейские поля». На стоянке было несколько грузовиков – и ни единой легковушки.

– Но ко всему этому мы перейдем попозже. Сначала я хочу вас познакомить кое с кем из ребят…

Доктор Фелч заглушил мотор, кинул ключ на сиденье и, не закрыв окно, направился ко входу в заведение под розовым неоновым силуэтом грудастой француженки, скачущей на необъезженном жеребце. Следом за ним вошел и я.

В баре было темно и прохладно, а изнутри показалось, что мы вступили в параллельное царство времени и пространства. Разменявший полвека музыкальный автомат исторгал песню времен моих деда с бабкой. По одинокому черно-белому телевизору, укрепленному над стойкой, показывали студенческий футбольный матч; позади приемника торчали длинные кроличьи уши антенны. Мы сели за столик в углу, к нам подошел старик в ковбойской шляпе, с зажатой в зубах сигарой и поставил перед нами две банки «Фальстафа».

– Пиво пьете? – спросил доктор Фелч.

– Можно сказать и так, – ответил я и потянул за ярлык на банке.

– Рад слышать, – кивнул доктор. – А то нынче с образованными нипочем не скажешь… – Он открыл свою банку, а колечко положил в металлическую пепельницу. Я сделал долгий глоток из банки и свое тоже туда положил. Потом сказал:

– Спасибо, что привезли меня в Коровий Мык, мистер Фелч. Очень я это ценю.

– Пока не стоит благодарить. Приберегите до того, как переживете свой первый семестр. Черт, да на рождественской вечеринке спасибо скажете! – И он лукаво мне подмигнул.

– Точно, – кивнул я. – Тогда-то я точно вам спою святочный гимн-другой.

Мы пили и беседовали, и несколько минут спустя в бар зашли двое друзей доктора Фелча и подтащили стулья к нашему столику.

– Это Чарли, – сказал доктор Фелч, когда двое устроились. Мужчины откупорили свои банки и положили колечки в металлическую пепельницу к остальным: теперь их там лежало четыре. За разговором доктор Фелч прикурил пятую сигарету от бычка четвертой, потом затер тлеющий огонек, как и три предыдущих. – Чарли у нас будет новым координатором особых проектов, – сказал он.

– Координатором особых проектов?

– Я буду правой рукой доктора Фелча…

Мужчины кивнули.

– …Буду вести процесс аккредитации колледжа…

Мужчины опять кивнули.

– …И помогать с ежегодной рождественской вечеринкой.

Тут они рассмеялись.

– А вот с этим – удачи вам! – сказали они.

Доктор Фелч продолжал:

– Ребята, о Чарли я вам рассказывал… с неожиданным ответом на вопрос про вздутую мошонку.

– Так это вы?! – сказали они и одобрительно захлопали меня по плечу.

Мы пили, а когда всё выпили, третий человек выставил еще по пиву и мы выпили еще. Пока сидели, беседа шла, куда полагается; время от времени мужчины поднимали головы посмотреть матч по старому телевизору, и после долгой перебежки от борьбы за мяч или важного перехвата защиты раздавался крик.

– Надеюсь, вы привезли с собой дождь, Чарли! – сказал один после дискуссии о засухе в области – засухи веков, как они ее называли, – и я им ответил, что вообще-то немного прихватил:

– Он в машине, у меня в чемодане.

Мужчины рассмеялись, и беседа вилась себе дальше. С любопытством, свойственным всем маленьким городкам, они расспрашивали меня о предыдущих работах и браках, о том, что привело меня обратно в Коровий Мык после стольких лет, – и я на них отвечал, как мог. Но главным образом – слушал, как эта троица обсуждает происходившее в городке и прочую сиюминутную болтовню, что в самой мимолетности своей также бесконечно вневременна. Страстно беседовали они о самых насущных политических вопросах Разъезда Коровий Мык, о том, как изменился городок за эти годы по сравнению с тем, каким они его знавали в молодости. С усталым смиреньем говорили о новых людях и их странных ухватках, о здешних старожилах, которых давненько не видали, – кто умер, кто уехал, а иные того и гляди переедут или помрут.

– Слыхали, сестра Мерны наконец-то дом свой продала? – спрашивал один.

– Да ну? – отвечал другой. – Та, что на «додже» ездит?

– Это ее другая сестра. У этой – «форд».

– Шестицилиндровый?

– Ну.

– С деревянной обшивкой по борту?

– Именно.

– И трубчатой рамой?

– Да.

– Знатная у нее трубчатая рама!..

И все мужчины согласно закивали.

– Ее будет не хватать, – сказали они и выпили в память о Мерне. И вновь беседа вилась, и вновь возвращалась к злободневным темам: переменам в политике Разъезда Коровий Мык, различным пошлинам, вызванным понаехавшими, и последними трудностями у множества их знакомых горожан, с кем они вместе росли.

– Но слыхал, другая сестра Мерны по-прежнему свой грузовик продать никак не может…

– Та, что на «додже» ездит?

– Точно.

– А какой она продает? Джип?

– Нет, «форд». Джип она уже продала.

– Да ну? И кто такой рыдван купит?

– Расти.

– Зачем это Расти джип? У него ж и так уже два грузовика!

– Нет у него двух. Его дочка месяц назад «шеви» разбила.

– Да ты что?

– Ну, девчонка в канаву заехала, когда домой с речки возвращалась как-то вечером.

– Одна?

– С дружком своим.

– Нехорошо это.

– Да уж куда хуже-то.

– Так у Расти, значит, один грузовик остался?

– Именно. Потому и купил у Мерны этот старый джип. И теперь у него опять два.

– Ну-у… вот сразу видно, насколько я тут от жизни отстал!..

– Да, дружище, тебе точно почаще надо б на улицу выходить!

Мы вчетвером пили дальше, и в какой-то момент двое мужчин отошли покидать дротики у стойки рядом с барменом, а доктор Фелч закурил еще одну сигарету, шестую.

– Ну, на дорожку… – сказал он и протянул банку в мою сторону; в металлической пепельнице теперь лежало семнадцать колечек. Я положил восемнадцатое. Доктор Фелч одобрительно кивнул, а потом сказал: – Отлично тут у вас все будет, Чарли. – Банку я держал в руке, словно она была хрупкой судьбой всего местного сообщества. – Только окажите мне одну любезность…

– Само собой, – сказал я.

– Не забывайте воспринимать нас всерьез.

– Прошу прощенья, мистер Фелч?

– Я вас сюда не просто так привез, Чарли. И поначалу мы к вам отнесемся с презумпцией невиновности – стиль у нас такой. Но не принимайте нас как должное. Такого здешняя публика не прощает.

(Я вдруг услышал голос своей жены – то, что она много раз говорила мне, пока мы были женаты. «Ты принимаешь меня как должное», – говорила она, выражаясь так или иначе. Но я, как обычно, отмахивался со смехом: «Это ровно то, что мне говорила моя предыдущая жена!» И затем: «Все вы, женщины, одинаковы!..»)

Доктор Фелч дожидался, не опуская пива – и не отпивая.

– Я вас услышал, мистер Фелч, – сказал ему я. – Поверьте мне, именно в этом я и стараюсь чего-то добиться. Ценить людей, пока они рядом, чтоб они могли понять, как я их ценю…

– Просто запомните, Чарли, в этом мире легко любить красивое. Но если вы намерены тут у нас в Коровьем Мыке как-то обустроиться, вам понадобится любить и нечто иное. Вам придется полюбить то, что не любят.

– Не любят?

– Да. Нечто потоньше. То, что не так легко поддается восхищению.

– Приложу все силы, сэр, – сказал я. – И буду любить то, что не любят.

Тут-то мы и выпили.

Спустя несколько мгновений фонового шума – болтливой рекламы сигарет по телевизору, шороха виниловой пластинки, скачущей в музыкальном автомате, потом за стойкой чпокнули еще одной банкой пива – доктор Фелч посерьезнел. Впервые за время нашего знакомства он заговорил еле слышно:

– Только я вот чего не понимаю. И, может, тут, Чарли, вы мне сумеете помочь… – Я подался вперед, чтобы лучше расслышать в окружающем шуме, что́ он говорит. – …Может, вы мне сможете объяснить, как это человек способен уехать оттуда, где был его дом, и больше туда не возвращаться? Как отказаться от своей культуры ради чьей-то еще? Чарли, может, вы сумеете помочь мне понять, как человек с такой большой историей просто… уезжает?

Я начал было сочинять ответ, но не закончил. У меня другой опыт, это я знал, и в нем для доктора Фелча не будет особого смысла. Поэтому мне осталось лишь пожать плечами – и только. Доктор Фелч с минуту смотрел на меня, затем покачал головой и проглотил остаток пива. Потом собрал из пепельницы все колечки и ссыпал их себе в карман рубашки – для внучкиной коллекции, пояснил он. В углу бара снова раздался рев вокруг телевизора – тачдаун провели «свои»; я признал команду четырехгодичного колледжа за тысячу с лишним миль отсюда. Когда я допил свое, доктор Фелч хлопнул меня по плечу.

– Ладно, Чарли, пора везти вас в кампус. Рассчитывайте быть у меня в кабинете первым делом с утра в понедельник на общем собрании. На следующей неделе студентов еще нет – только преподаватели и сотрудники, – поэтому вам выпадет хорошая возможность познакомиться с коллегами и попривыкнуть к личностям. А как я уже сказал, Бесси поможет вам завестись и поехать…

Доктор Фелч расплатился и, когда мы выходили, кивнул троице у стойки, а они крикнули, оторвавшись от своих дротиков:

– Держитесь давайте, Чарли! – сказали они и: – Удачи!

Я их поблагодарил, и мы направились к свету дня.

Снова сев за руль, доктор Фелч весь остаток пути ехал, чередуя пустячную болтовню с пьяненькими паузами.

– Мы почти в кампусе, – сказал он, пока мы следующие десять минут ехали мимо высохших деревьев и старых домов с выбитыми окнами, вдоль еще одного оросительного канала, по которому не текла никакая вода. – Главный въезд вон там, за путями. – Мы перевалили через рельсы и поехали по пыльной дороге. Как и с самого моего приезда сюда, пейзаж вокруг был сух и пустынен, уныл и бесцеремонен. Доктор Фелч свернул влево на небольшую дорогу, затем еще раз влево – и направился прямо к щиту в отдалении, который гласил: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОБЩИННЫЙ КОЛЛЕДЖ КОРОВИЙ МЫК», а ниже и мельче: «Где сходятся умы». Перед въездом в кампус поставили будку охраны, а через дорогу тянулась деревянная рука, преграждавшая нам путь.

– Добрый день, мистер Фелч, – сказал охранник, шагнув из будки.

– Привет, Тимми.

Охранник протянул доктору Фелчу планшет с какими-то бланками на подпись; тот их подписал, не читая, а потом показал на меня.

– Это Чарли, – сказал он. – Он у нас будет новым координатором особых проектов.

Я перегнулся поздороваться.

– Приятно познакомиться, – сказал я сквозь открытый трапецоид окна доктора Фелча.

– Взаимно, Чарли! – ответил он. – Добро пожаловать в Коровий Мык!

Доктор Фелч начал было прикуривать восьмую сигарету от седьмой – или девятую от восьмой? – но передумал. Вместо этого он загасил ее в пепельнице приборной доски.

– Чуть не забыл. Новая политика… мы с этого года – некурящий кампус. – Доктор Фелч покачал головой и вздохнул. – Черт бы драл…

Тут рука поднялась, и наш грузовичок миновал ворота и въехал в кампус общинного колледжа Коровий Мык.