Черчилль вообще – надо отдать ему должное – многое предугадал, а многое и предопределил в послевоенном мире. В том его обустройстве, которым мы «наслаждаемся» даже и в наши дни XXI века. Это – свидетельство хоть и злого, но сильного, проницательного ума, способного схватить самую суть явлений, сделать верные, далеко идущие выводы. Он был истинный стратег, архитектор будущего. Кое о чем из всего этого я намерен сказать на данных страницах.

Провалом замысла Черчилля о нападении на Красную армию и СССР началась череда политических поражений политика. Родные и близкие уже на исходе войны уговаривали его оставить государственную карьеру и уйти на покой, будучи на вершине славы. Но 71-летний старый боец решил участвовать в новых выборах и… с треском проиграл их в середине июля 1945 года. На мой взгляд, получил по заслугам.

Уйдя в отставку, он, однако, не сложил оружие. Оставив мелочные заботы главного управляющего страны, сосредоточился на стратегических проблемах развития всего мира. В 1945–1951 годах Черчилль много выступает в печати, объезжает разные страны, наносит визиты государственным деятелям, произносит речи, присутствует в качестве почетного гостя на множестве мероприятий. Словом, старается активно влиять на ход дел в мировой политике.

«Я чувствую себя очень одиноким без войны», – говорил он своему личному врачу Морану в первые послевоенные дни. Но война, похоже, всегда была с ним, где бы, с кем бы и кем бы он ни был…

В 1946 году основные глобальные политические задачи первой очереди – по крайней мере, две из трех – были для Черчилля благополучно решены: Германия сокрушена, судьба Палестины (в недалеком будущем Израиля) определилась. Теперь, наконец, следовало заняться Россией, добиться ее крушения. На этом он и сосредоточился.

Почти всю зиму 1945–1946 годов Черчилль провел в Соединенных Штатах, ведя на сей предмет многочисленные переговоры с президентом Трумэном, руководителями государственного департамента и другими деятелями. Это был масштабный поиск взаимопонимания, консенсуса, выработка общей политической линии, прежде всего – в отношении Советской России. 10 февраля на встрече с Трумэном Черчиллю удалось согласовать основные положения новой мировой политики.

После этого в течение нескольких недель, проведенных на фешенебельном курорте во Флориде, Черчилль прорабатывал и совершенствовал свою будущую знаменитую Фултонскую речь. Особо надо отметить, что Черчилль согласовал все ее основные положения не только с американцами – президентом Трумэном и госсекретарем Бирнсом, но и с первыми лицами Британии – премьером Эттли и министром иностранных дел Бевином, несмотря на их принадлежность к конкурирующей политической партии. Речь Черчилля не была, таким образом, выходкой эксцентричного политика-одиночки, нет, это был манифест объединенной англосаксонской политической элиты. Объединенной Черчиллем поверх не только границ и вод Атлантики, но и политического ангажемента. Черчилль – так можно сказать с полным правом – выступил в качестве истинного архитектора-планировщика нового мироустройства.

О колоссальной важности этой его инициативы красноречиво свидетельствует тот факт, что Трумэн даже проехал с Черчиллем в специальном поезде за тысячу миль в город Фултон, в штате Миссури, чтобы представить оратора аудитории Вестминстерского колледжа 5 марта 1946 года. Это выглядело как высшая государственная апробация Соединенными Штатами тех основополагающих тезисов, которые Черчилль озвучил на весь мир с кафедры провинциального колледжа. В чем же они состояли?

Прежде всего бывший премьер-министр Великобритании поднялся до уровня политика глобального масштаба, продемонстрировав наивысший класс политического мышления – этнополитический взгляд на мировую историю. В мыслях Черчилля рисовалась картина абсолютного глобального торжества и превосходства англосаксонской расы, которое должно было стать следствием победы Британской империи и Соединенных Штатов Америки во Второй мировой войне.

Конечно, Черчилль сознавал превосходство Америки и утрату былого могущества Англией, поэтому отводил именно США главенствующую роль в послевоенном мире. Но акцент ставился на общности происхождения, языка, интересов, поэтому Черчилль предлагал создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке. Это означает особые отношения между Британским содружеством наций и империей с одной стороны и Соединенными Штатами с другой… Братская ассоциация требует не только растущей дружбы и взаимопонимания между нашими двумя обширными, но родственными системами общества, но и сохранения близких отношений между нашими военными советниками, проведения совместного изучения возможных опасностей, стандартизации оружия и учебных пособий, а также обмена офицерами и слушателями в технических колледжах. Это должно сопровождаться сохранением нынешних условий, созданных в интересах взаимной безопасности, путем совместного использования всех военно-морских и авиационных баз, принадлежащих обеим странам во всем мире. Это, возможно, удвоило бы мобильность американского флота и авиации. Это значительно увеличило бы мощь британских имперских вооруженных сил и вполне могло бы привести… к значительной финансовой экономии… Впоследствии может возникнуть принцип общего гражданства, и я уверен, что он возникнет». Черчилль предсказывал: «Если население Содружества наций, говорящих на английском языке, добавить к США и учесть, что будет означать подобное сотрудничество на море, в воздухе, во всем мире, в области науки и промышленности, то не будет существовать никакого шаткого и опасного соотношения сил». Иными словами, англосаксы воцарятся на троне всего мира как единственные и закономерные его владыки.

Как мы знаем, общего гражданства с заокеанским партнером отнюдь не возникло, вместо него получилось в итоге НАТО под контролем Вашингтона, хотя связка «США – Англия» является там стержневой. Америка не пожелала ни с кем делиться ни своим могуществом, ни своей ролью «последнего суверена», как уже в наше время выразился Бжезинский. Это с одной стороны, а с другой – главенство англосаксонской субрасы к нашим дням заметно пошатнулось в мире по естественно-биологическим причинам. Но в 1946 году Черчилль еще мог мечтать. Более того, втайне он надеялся, что со временем Англия вновь станет ведущей державой мира и оттеснит Америку с позиции мирового лидера. Для этого он видел и продвигал одно средство: столкнуть США с СССР. Он был убежден в необходимости и возможности войны.

Личный врач Черчилля лорд Чарльз Моран, лечивший его добрую четверть века, в своих записках повествует, что 8 августа 1946 года у него был доверительный разговор с Черчиллем, который однозначно предрекал в самое ближайшее время войну «между Россией и ее союзниками – и англосаксонскими странами», в которой «Франция, Скандинавия, Бельгия и Голландия будут на нашей стороне». В этом маленьком эпизоде, как в капле воды, отразилась та стратегия будущего, которая владела умом Черчилля в тот момент. Впрочем, в своей Фултонской речи (впоследствии Черчилль признает ее своим политическим шедевром) он был почти так же откровенен, хоть и играл словами по обыкновению.

Начиная свое выступление, Черчилль специально оговорился: «Я хотел бы со всей определенностью подчеркнуть, что не выполняю ничьей официальной миссии и не имею никакого официального статуса, ибо говорю исключительно от своего имени». Его речь, в действительности уже апробированная всем политическим англосаксонским истеблишментом, носила характер рискованного зондажа, была для Трумэна и Эттли своего рода пробным шаром или, по выражению Черчилля, «генеральной стратегической концепцией» новой мировой политики. Поскольку, несмотря на многие дипломатические экивоки, была на деле объявлением войны Советской России. Не случайно для своей речи оратор подобрал своеобразное название: «Мускулы мира», перелагая языком метафоры старинное правило: хочешь мира – готовь войну. Ее-то он и готовил. И целый ряд его пропозиций получил впоследствии путевку в жизнь, недаром бывший президент США Рональд Рейган считал, что из Фултонской речи родился не только современный Запад, но и мир на нашей планете.

Черчилль не скупится на лесть в отношении США и ООН, в которой Америка не только приняла участие (в отличие от отжившей Лиги Наций), но и намеревалась играть первую скрипку. Предлагая создать в полном подчинении у ООН миротворческие силы путем выделения каждым государством-участником определенного количества эскадрилий, Черчилль, однако, подчеркивал, что «было бы непростительной ошибкой доверить всемирной организации, пока еще переживающей период младенчества, секретную информацию о производстве и способах применения атомной бомбы – информацию, являющуюся совместным достоянием Соединенных Штатов, Великобритании и Канады». И далее следует эскапада, призывающая использовать односторонние преимущества владения военным атомом: «Ни один человек ни в одной стране на нашей земле не стал спать хуже по ночам оттого, что секрет производства атомного оружия, а также соответствующая технологическая база и сырье сосредоточены сегодня главным образом в американских руках (интересно, что сказали бы на это японцы. – А. С.). Но я не думаю, что все мы спали бы столь же спокойно, если бы ситуация была прямо противоположной и монополией на это ужасное средство массового уничтожения завладело – хотя бы на время – какое-нибудь коммунистическое или неофашистское государство. Одного лишь страха перед атомной бомбой было бы достаточно, чтобы они смогли навязать свободному, демократическому миру одну из своих тоталитарных систем, и последствия этого были бы просто чудовищны».

Лицемерие Черчилля, его двойные стандарты, его мечта о глобальной диктатуре англосаксов отчетливо видны уже из приведенного отрывка. А далее следует уже едва прикрытое выступление против Советской России как некоего оплота «тирании» – второго, наряду с войной, злосчастия, терзающего человечество: «Теперь я хотел бы перейти ко второму из упомянутых мною двух бедствий, угрожающих каждому дому, каждой семье, каждому человеку – а именно, к тирании. Мы не можем закрывать глаза на тот факт, что демократические свободы, которыми пользуются граждане на всех территориях Британской империи, не обеспечиваются во многих других государствах, в том числе и весьма могущественных. Жизнь простых граждан в этих государствах проходит под жестким контролем и постоянным надзором различного рода полицейских режимов, обладающих неограниченной властью, которая осуществляется или самолично диктатором, или узкой группой лиц через посредство привилегированной партии и политической полиции».

Черчилль понимал, что неприкрытый агрессивный выпад против вчерашнего союзника, проливавшего свою кровь ради победы над общим врагом, может не найти понимания в массах, до которых его речь рано или поздно бы дошла. Поэтому вначале он осторожно оговаривается: «Не наше дело – особенно сейчас, когда у нас самих столько трудностей – насильственно вмешиваться во внутренние дела стран, с которыми мы не воевали и которые не могут быть отнесены к числу побежденных… Мы, британцы, заключили договор о сотрудничестве и взаимопомощи сроком на 20 лет с Советской Россией… Нашей единственной целью в таких договорах являются именно взаимопомощь и сотрудничество». Он даже счел возможным польстить русским и Сталину: «Я лично восхищаюсь героическим русским народом и с большим уважением отношусь к моему товарищу по военному времени маршалу Сталину… Мы рады тому, что Россия заняла принадлежащее ей по праву место среди ведущих стран мира. Мы рады видеть ее флаг на широких просторах морей. А главное, мы рады, что связи между русским народом и нашими двумя родственными народами по обе стороны Атлантики приобретают все более регулярный и прочный характер».

Но тут же эти сладкие слова оказались смыты волной устрашений и угроз:

«Сегодня на сцену послевоенной жизни, еще совсем недавно сиявшую в ярком свете союзнической победы, легла черная тень. Никто не может сказать, чего можно ожидать в ближайшем будущем от Советской России и руководимого ею международного коммунистического сообщества и каковы пределы, если они вообще существуют, их экспансионистских устремлений и настойчивых стараний обратить весь мир в свою веру…

Протянувшись через весь континент от Штеттина на Балтийском море и до Триеста на Адриатическом море, на Европу опустился железный занавес. Столицы государств Центральной и Восточной Европы – государств, чья история насчитывает многие и многие века, – оказались по другую сторону занавеса. Варшава и Берлин, Прага и Вена, Будапешт и Белград, Бухарест и София – все эти славные столичные города со всеми своими жителями и со всем населением окружающих их городов и районов попали, как я бы это назвал, в сферу советского влияния. Влияние это проявляется в разных формах, но уйти от него не может никто. Более того, эти страны подвергаются все более ощутимому контролю, а нередко и прямому давлению со стороны Москвы…

В целом ряде стран по всем миру, хотя они и находятся вдалеке от русских границ, создаются коммунистические пятые колонны, действующие удивительно слаженно и согласованно, в полном соответствии с руководящими указаниями, исходящими из коммунистического центра. Коммунистические партии и их пятые колонны во всех этих странах представляют собой огромную и, увы, растущую угрозу для христианской цивилизации, и исключением являются лишь Соединенные Штаты Америки и Британское Содружество наций, где коммунистические идеи пока что не получили широкого распространения…

Таковы реальные факты, с которыми мы сталкиваемся сегодня, буквально на второй день после великой победы, добытой нами, совместно с нашими доблестными товарищами по оружию, во имя свободы и демократии во всем мире. Но какими бы удручающими ни казались нам эти факты, было бы в высшей степени неразумно и недальновидно с нашей стороны не считаться с ними и не делать из них надлежащих выводов, пока еще не слишком поздно…

Я считал своим долгом обрисовать вам ту зловещую тень, которая нависла над нашим миром – как на Западе, так и на Востоке».

Итак, Черчилль с глубоким разочарованием констатировал, что в результате раздела послевоенного мира на Европу опустился «железный занавес», разделивший ее от Штеттина до Триеста. Наличие «занавеса» было обусловлено полной идейно-политической несовместимостью Запада, где отныне безраздельно доминировали англосаксы, и Востока Европы, попавшего под влияние Советов. Черчилль и те, от чьего имени он фактически выступал, воспринимали случившееся как продвижение той самой мировой социалистической революции, которая была главным жупелом для Запада со времен Карла Маркса. Они были жестоко шокированы этим.

Продвижение «зловещей тени» – Черчилль говорит также про «проведение политики непомерных амбиций и авантюризма» – русских следовало остановить любой ценой. Какой именно? Здесь Черчилль, как всегда, не мог для начала не прибегнуть к лицемерию: «Я даже не допускаю мысли о том, что новая война неизбежна, тем более в ближайшем будущем» (в действительности, как мы знаем, дело обстояло прямо противоположным образом). Но затем он становится более откровенным:

«Общаясь в годы войны с нашими русскими друзьями и союзниками, я пришел к выводу, что больше всего они восхищаются силой и меньше всего уважают слабость, в особенности военную. Поэтому мы должны отказаться от изжившей себя доктрины равновесия сил или, как ее еще называют, доктрины политического равновесия между государствами. Мы не можем и не должны строить свою политику, исходя из минимального преимущества и тем самым провоцируя кого бы то ни было померяться с нами силами…

Во всей мировой истории не найти другого примера войны, которой можно было бы так же легко избежать, как недавней кровавой бойни, прошедшей опустошающей поступью по всей земле. Нужно лишь было своевременно предпринять необходимые меры, и, я уверен, Вторая мировая война была бы предотвращена, причем без единого выстрела, а Германия смогла бы стать процветающей, могущественной и всеми уважаемой страной. Однако никто не верил в надвигающуюся опасность, и постепенно, одна за другой, страны мира оказались втянутыми в чудовищный водоворот войны. Мы не должны допустить повторения подобной катастрофы, и добиться этого сегодня, в 1946 году, возможно лишь путем налаживания нормальных отношений и всеобъемлющего взаимопонимания с Россией под эгидой Организации Объединенных Наций. Поддержание таких отношений в течение многих и многих мирных лет должно обеспечиваться не только авторитетом ООН, но и всей мощью США, Великобритании и других англоязычных стран и их союзников. Такова в основных чертах суть моих предложений, которые я позволил себе представить моей уважаемой аудитории в своем сегодняшнем выступлении, названном мною «Мускулы мира»».

Завершающая фраза речи звучала угрозой-предупреждением в наш адрес: «Никто не должен недооценивать силу Великобритании и Британского Содружества наций».