Почему Чемберлен, вынужденный объявить Германии войну от лица Англии, тут же назначил своего политического оппонента Черчилля первым лордом адмиралтейства, на ту самую должность, которую тот как никуда не годный военный с позором покинул в 1915 году? Почему как только Чемберлен все же покинул свой пост, 10 мая 1940 года на должность премьера оказался триумфально возведен королем Георгом Шестым все тот же Черчилль?

Потому что к концу 1930-х годов все от простого солдата до короля в Соединенном Королевстве уже знали, как «Отче наш»: война – это Черчилль, Черчилль – это война. Не как лидер победившей на выборах партии, а как лидер «надпартийной партии войны», как человек, известный своей непоколебимой решимостью воевать до конца, занял Черчилль высший пост в государстве военного времени.

Но таким Черчилль был не всегда. Поведение его в отношении Германии менялось в течение всего предвоенного десятилетия.

В самом начале 1930-х годов Черчилль еще довольно индифферентен, хотя уже начинает выражать свою обеспокоенность положением евреев в Германии. Он внимательно отслеживает рост антисемитских настроений в этой стране, его беспокоит возможность возвышения Гитлера, о взглядах которого он достаточно наслышан. Черчилль даже хотел встретиться с Гитлером и пытался эту встречу организовать через Эрнста Ханфштенгеля, которому пенял на гитлеровский антисемитизм. Он самонадеянно думал при встрече изменить образ мысли фюрера, призвать его не обижать евреев. Но Гитлер пренебрег Черчиллем, не захотел и не стал встречаться. Эта попытка повлиять на немецкого лидера, укротить его антисемитизм сорвалась осенью 1932 года.

В январе 1933 года Гитлер стал канцлером Германии. В марте был издан нацистский манифест, который предписывал местным организациям партии по всей Германии «проводить антисемитскую пропаганду среди населения». А уже в апреле 1933-го, после первого запрета на профессии в Германии, направленного против евреев, Черчилль произносит в палате общин речь, которая стала заметной вехой для нашего исследования.

Черчилль подчеркнул в своей речи, в частности, – и нам важно это отметить, – что не только «военные и агрессивные проявления в Германии, но также те преследования евреев, о которых говорили многие почтенные члены палаты, привлекают внимание каждого, кто чувствует, что мужчины и женщины имеют право жить там, где они родились, и имеют право вести образ жизни, ранее гарантированный им законами страны их рождения».

Надо отдать должное предусмотрительности Черчилля, который уже тогда заглядывал далеко вперед, выдавая главную суть своей обеспокоенности: «Есть опасность, что отвратительные условия, господствующие теперь в Германии, путем завоевания распространятся на Польшу, и новые преследования и погромы начнутся на новой территории». Эту обеспокоенность Черчилля судьбой польских евреев задолго до захвата Польши следует отметить и запомнить.

Как пишет Гилберт, «нацистов, старательно заигрывавших с общественным мнением Запада, разозлила речь Черчилля, особенно та ее часть, в которой он резко осуждал антиеврейские действия фашистов. 19 апреля корреспондент «Бирмингем пост» сообщал из Берлина: «Сегодняшние газеты полны резких предупреждений по отношению к Англии. Один газетный заголовок упрекал Черчилля в «бесстыдстве»» (129).

Так началась история нового, после Палестины, треугольника: «Гитлер (и Германия) – евреи – Черчилль (и Англия)», – развитие которой стало стержнем истории всего мира тех лет. Ибо с этого момента Черчилль развязывает безудержную антигитлеровскую кампанию, сжигая все мосты. И при этом ратует за перевооружение Великобритании, как бы проча, накликая в будущем военное столкновение с немецким государством. Таким стал лейтмотив его выступлений на всю предвоенную перспективу. Начав свою персональную войну с Гитлером и Германией, он отныне бил и бил в одну точку. Причем, как мы видим, война сразу приобрела сугубо личный характер с обеих сторон. И это обстоятельство стало пагубным для всего мира. Потому что свою персональную войну Черчилль всеми силами стремился превратить во всеобщую. Мировую. И превратил.

Возможно, в глубине души самолюбивый Черчилль, которому Гитлер отказал некогда во внимании, затаил личную обиду. Она довольно явно проявляется в той необъективности, пристрастности, с какой он публично судил о вожде немецкого народа. Черчилль был о Гитлере подчеркнуто низкого мнения: «одинокий, замкнувшийся в себе маленький солдат…», «ничем не примечательный пациент», «руководимый лишь своим узким личным опытом», который в Вене «вращался среди членов крайних германских националистических групп», от которых набрался вздорных идей насчет «зловредных подрывных действий другой расы, врагов и эксплуататоров нордического мира – евреев». И в результате «его патриотический гнев и зависть к богатым и преуспевающим слились в единое чувство всеподавляющей ненависти». Психопат и комплексующее ничтожество, одним словом. Случайно оказавшийся на самом верху человечишко, не достойный уважения, которому почему-то поверили оболваненные массы.

Порой Черчилль не принимал Гитлера всерьез, воспринимал как курьез, как недоразумение. А порой норовил демонизировать противника, представить его врагом всего рода человеческого, ничтожным и ужасным одновременно: «Злой дух, поднявшийся из нищеты, пламенеющий при мысли о поражении, сжигаемый ненавистью и обуреваемый жаждой мщения, преисполненный намерения сделать германскую расу хозяином Европы, а быть может, и всего мира».

А вот для сравнения несколько иные оценки.

Уильям Ширер, американский корреспондент, работавший в те годы в рейхе, автор фундаментального исследования «Взлет и падение Третьего рейха»: «Без Адольфа Гитлера, личности демонической, обладавшей несгибаемой волей, сверхъестественной интуицией, хладнокровной жесткостью, незаурядным умом, пылким воображением и… удивительной способностью оценивать обстановку и людей, не было бы и Третьего рейха». Ширер однозначно признавал за Гитлером гениальность.

Главный архитектор рейха, впоследствии министр вооружений Альберт Шпеер вспоминал: «Перед глазами еще и сейчас сцены энтузиазма, связанные с Гитлером, который – со своими заманчивыми призывами и грандиозными планами – был в глазах немцев гигантской личностью».

Бальдунг фон Ширах, глава Гитлерюгенда, сидя в тюрьме в ожидании Нюрнбергского суда, признал: «Идентичность Гитлера с государством была настолько полной, что нельзя было выступить против одного, не выступив против другого».

Британский экс-премьер Ллойд Джордж, один из авторов Версальского договора, побывав в нацистской Германии, был потрясен увиденным и услышанным. В своем отчете, опубликованном в «Дейли Экспресс», он писал, что «Гитлер в одиночку поднял Германию со дна», что он «прирожденный лидер, динамическая личность с решительной волей и бесстрашным сердцем, человек, которому верят старые и перед которым преклоняются молодые».

Примеры можно множить бесконечно. Лаконичнее и точнее всех высказался Карл Юнг, известный психиатр, ученик Фрейда: «Гитлер – это нация».

Несмотря на невысокое мнение о Гитлере, Черчилль, однако, как и все мало-мальски значительные политики его времени, конечно же, внимательно проштудировал «Майн Кампф» и даже писал о ней вполне объективно и серьезно: «Ни одна книга не заслуживала более тщательного изучения со стороны политических и военных руководителей союзных держав в ту пору, когда Гитлер пришел в конце концов к власти. В ней было все: и программа возрождения Германии, и техника партийной пропаганды, и план борьбы против марксизма, и концепция национал-социалистского государства, и утверждения о законном праве Германии на роль руководителя всего мира. Это был новый коран веры и войны – напыщенный, многословный, бесформенный, но исполненный важных откровений».

Какие же «важные откровения» почерпнул в этом источнике Черчилль? Он довольно верно все понимал и излагал главные геополитические идеи Гитлера так: «Двумя единственно возможными союзниками Германии являются Англия и Италия… Во внешней политике Германии не следует проявлять никакой сентиментальности. Совершить нападение на Францию исключительно по эмоциональным мотивам было бы глупо. В чем Германия нуждается – это в расширении своей территории в Европе. Довоенная колониальная политика Германии была ошибочной, и от нее следует отказаться. В целях своего расширения Германия должна обращать свои взоры к России и в особенности к Прибалтийским государствам. Никакой союз с Россией недопустим. Вести войну вместе с Россией против Запада было бы преступно, ибо целью Советов является торжество международного иудаизма».

Изложив все это совершенно адекватно, Черчилль точно резюмировал: «Таковы были «гранитные основы» его политики».

Почему же он, так все правильно понимавший относительно гранитных основ политики Гитлера, не следовал этому верному пониманию? Почему, зная наверняка, что фюрер мечтает не о войне, а о союзе с Англией, годами нагнетал параноидальный страх перед Германией, страх, который в конечном итоге подчинил себе все слои английского общества – от короля и членов парламента и до последнего обывателя – и обернулся в массовом сознании тем, что психологи называют «оборонительной агрессией»?!

Черчилль делал это виртуозно и даже, я бы сказал, высокохудожественно. Посудите сами, вот образчик его красноречия: «Для врага мы легкая и богатая добыча. Ни одна страна не является столь уязвимой, как наша, и ни одна не сулит грабителю большей поживы… Мы – с нашей огромной столицей, этой величайшей мишенью в мире, напоминающей как бы огромную, жирную, дорогую корову, привязанную для приманки хищников, – находимся в таком положении, в каком мы никогда не были в прошлом и в каком ни одна другая страна не находится в настоящее время».

Подобные речи сопровождались настойчивыми призывами к перевооружению Англии и к максимально жесткой политике по отношению к немцам. Черчилль все время подчеркивал, что война с Гитлером неизбежна и что Англия отстает в перевооружении от потенциального врага, а значит, также должна ускоренно и усиленно вооружаться.

Вообще-то, Гитлер не делал ничего, выходившего за рамки вполне естественного воплощения в жизнь его политических мечтаний: он объединял разделенный немецкий народ, волею судеб оказавшийся в разных государствах, он готовился к войне на Востоке за жизненное пространство. Это были первоочередные задачи, выполнить которые он всегда считал своим долгом, своей миссией. Естественно, что для этих целей он перевооружался, готовил силы. Но ничто не говорит за то, что эти силы он собирался использовать против Англии.

Между тем, даже спустя годы, освещая далекие предвоенные события, Черчилль норовил представить их в ложном свете. К примеру, повествуя о введении Гитлером войск в Рейнскую область Германии, область, демилитаризованную по Версальскому договору, он откровенно признает: «Лорд Лотиан сказал: «В конце концов они просто вступают в свои собственные владения». Такая точка зрения была характерной для англичан». Однако вот как определяет это событие сам автор: «Гитлер наносит удар». Какой удар?! Перед нами лишь один образчик черчиллевской необъективности, его манеры вести пропаганду, промывать мозги публике. А ведь он занимался этим неустанно более пяти лет.

А вот еще один образчик той же технологии: «Надругательство над Австрией и покорение прекрасной Вены со всей ее славой, культурой и ее вкладом в историю Европы явились для меня большим ударом». Но ведь это снова пропагандистская бессовестная ложь и извращение реальности. Ведь никакого надругательства на деле не было в помине. Был праздник немецкого единения. В своей статье «Уроки Гитлера» (1995) я пересказывал заслуживающие доверия аутентичные источники:

«12 марта 1938 года, когда германские войска по приказу фюрера пересекли границу, настал момент истины! В ряде мест пограничные заграждения были разобраны самими австрийцами. Не было сделано ни единого выстрела. По воспоминаниям генерала X. Гудериана, немецкие танки, украшенные флагами обеих стран и зелеными ветвями, забросанные цветами, двигались, руководствуясь туристскими путеводителями и заправляясь на бензоколонках. На домах сельских и городских жителей развевались флаги со свастикой. «Нас везде принимали с радостью… Нам пожимали руки, нас целовали, в глазах многих были слезы радости», – пишет генерал. В тот же день Гитлер во главе колонны машин медленно и торжественно въехал на свою родину. Ликующие толпы всюду окружали его, люди стремились хотя бы притронуться к его машине. В Линце, где он жил юношей, бедным и одиноким, 100-тысячная толпа на площади была вне себя от восторга. Фюрер, по щекам которого текли слезы счастья, вышел на балкон ратуши вместе с новым канцлером Австрии, приветствуемый неистовым взрывом радости. Таким же безумным ликованием были встречены войска фюрера и в Вене. Гудериана отнесли в его резиденцию на руках, оборвав на сувениры все пуговицы с шинели… 14 марта английский посол в Вене докладывал по начальству: «Невозможно отрицать энтузиазм, с которым здесь воспринято объявление о включении страны в рейх. Герр Гитлер имеет все основания утверждать, что население Австрии приветствует его действия»… 10 апреля на плебисците 99.02 % германских и 99.73 % австрийских избирателей одобрили аншлюс».

Вот вам и «надругательство»… Но информационные войны имеют свои законы, и Черчилль их отлично знал и ими пользовался.

Черчилль, повторюсь, читал «Майн Кампф» и, как всякий, кто знаком с содержанием этой искренней исповеди-проповеди, не мог не понимать, что Гитлер никогда и в мыслях не имел ни нападать на Англию, ни угрожать Англии, а напротив, рассчитывал на союз с ней, мечтал о нем. Черчилль прекрасно знал, что Англии ничто не грозит, что ей не надо бояться Германии; тем не менее он повел означенную кампанию против Гитлера лично и против Третьего рейха.

При этом с самого начала главным мотивом, подвигшим Черчилля на оголтелую антигитлеровскую кампанию, а там и на войну, была ужасная опасность для евреев, с которыми к 1933 году его уже слишком многое связывало. Это касается не только личных отношений, о чем было рассказано выше, но и обустройства еврейского центра в Палестине, будущего Израиля, о чем речь шла в предыдущей главе.

Преданность делу евреев и сионизму, защита их интересов зашла у Черчилля к началу 1930-х годов уже слишком далеко. Она стала частью его жизненной программы, руководила его мыслями и поступками. Поэтому он, во-первых, тщательно отслеживал еврейскую ситуацию в Германии, реагируя на развитие антиеврейского законодательства и вообще все подобные перемены. А во-вторых, не упускал случая привлечь внимание и сочувствие англичан к тому факту, что «евреи Германии, которых насчитывается много сотен тысяч человек, лишены какой-либо власти, лишены всех позиций в общественной и социальной жизни, изгнаны из профессиональной деятельности, им заткнуты рты в прессе, и они объявлены нечистой и отвратительной расой» (132–133).

При этом Черчилль, конечно же, «не заметил» идеологию «дранг нах Остен», которой дышит вся книга Гитлера, «не заметил» его планов передела земель на востоке, планов раздела СССР между Германией, Англией (!) и Японией. Судьба Польши, России – какая ерунда! Разве это могло его волновать? Нет, только судьба евреев занимала его, только она его беспокоила. Чтобы спасти их, «Черчилль выдвинул лозунг: «Оружие и Устав Лиги Наций». Что это значило? В те дни для Черчилля «единственным способом остановить продвижение нацизма было вооружение всех стран, которым могла угрожать Германия, и их совместные действия в рамках механизмов коллективной безопасности под эгидой Лиги Наций» (137).

Итак, Черчилль еще в 1935 году повел дело к войне. О каком «способе остановить продвижение нацизма» шла речь? Куда? В Англию? Но на Англию Гитлер нападать никогда не хотел, преклонялся перед английской цивилизацией, мечтал о союзе… К Франции у немцев были старые счеты (Гитлер их отставил в сторону), но не к Великобритании. И Черчилль отлично это знал. В то же время война Германии и СССР вполне соответствовала планам и интересам Англии (напротив, вступив в войну, Англия отсрочила бы германо-советскую схватку). Судьба Польши по большому счету была всем безразлична. А больше «двигаться» было некуда…

Зачем же Черчилль готовил войну? К кому были его призывы? Ради чего? Ради кого? Ответ только один: ради евреев, ради их спасения.

Все предвоенное десятилетие Черчилль посвятил еврейским делам: защите от нацизма на континенте и сионизму вне его. Ради этого он, не находя понимания и достаточной поддержки у себя на родине, развернул широкую международную работу, чтобы объединить усилия непримиримых противников Гитлера по ту сторону границы Англии. Вот некоторые эпизоды этой деятельности.

«Во Франции Черчилль встречался с премьер-министром Леоном Блюмом, вскоре навестившим его в Чартуэлле, и с одним из старших коллег Блюма в правительстве Жоржем Манделем. Они оба были евреями и оба резко противились политике умиротворения Германии». В результате договоренностей, в Париже, по словам Черчилля, «был образован Комитет за мир и свободу, концентрирующий усилия всех миролюбивых организаций и обществ вроде «Нового содружества», Союза Лиги Наций и любых других, готовых выступить в поддержку действенных военных акций для противодействия тирании и агрессии» (174). Вот образец политической демагогии: Комитет за мир, выступающий в поддержку военных действий, – как характерно!

Черчилль пытался даже вмешиваться во внутренние дела Германии. На словах заявляя порой о показном безразличии («эти действия, пока они происходят внутри Германии, не наше дело» [ «Ивнинг стандарт» от 17.09.1937]), на деле он обманывал, усыплял бдительность немцев, одновременно делая все для поджигания войны, для подготовки военного противодействия Гитлеру, в том числе у него же в доме. Так, 19 августа 1938 года у Черчилля в Чартуэлле побывал майор германского Генштаба Эвальд фон Клейст. «Он был одним из тех немецких офицеров, которые противились экспансионистским планам Гитлера. …После визита Клейста Черчилль публично призвал германский офицерский корпус свергнуть Гитлера» (186–187). Ни много ни мало! В ответной речи (Веймар, 06.11.1938) Гитлер обрушил на него негодование и едкие насмешки: «Если бы мистер Черчилль меньше общался с внутренними эмигрантами и оплачиваемыми из-за границы предателями, а больше с истинными немцами, он бы увидел весь идиотизм и глупость того, что он говорит. Я могу только уверить этого джентльмена, что в Германии нет такой силы, которая готова действовать против нынешнего режима»… Гитлер, конечно, знал, что говорил. А вот Черчилль выступил как провокатор, притом не очень умный. Представляю, сколькими жертвами антигитлеристов обернулся в Германии этот его призыв!

Умно или нет, но Черчилль действовал безоглядно, настойчиво, неотступно, яростно, вкладывая всю свою незаурядную энергию в подготовку войны с Гитлером. Мотивировка его деятельности яснее ясного выражена в личном письме сыну Рэндольфу от 13 ноября 1936 года, в котором сэр Уинстон объяснил, что в основе идеологической позиции Антинацистской лиги, которую он недавно помог учредить, «лежало неприятие чудовищных преследований евреев, учиненных нацистами» (174).

К этому добавить нечего.