Глава 7. Убийство императора Кан-Чи
Черный капитан Угаи добросовестно выполнил все, что ему поручил новый начальник городской стражи – Сань-Пао.
Во-первых, он арестовал всех голубятников в радиусе пятисот ри. Во-вторых, допросил их с пристрастием. В-третьих, сопоставил факты, и нарисовалась страшная картина. Страшная не сама по себе, а потому что Угаи понял, что столкнулся с очень искушенным и предусмотрительным противником. А это значило, что в дело вмешались Боги, ибо людям не дана сила предвидения. По сути, это означало конец вторжения арабуру. Угаи долго гнал от себя эту мысль. Что с того? У нас что? – думал он так, словно все еще служил императору Мангобэй, только забыл об этом. У нас пики и мечи. А у них? У них сила небес и мшаго – огненные катана, а еще пятипалые иканобори. А за спиной еще – кецали. И все равно! И все равно арабуру погибнут! Он был почти уверен в этом – особенно по ночам, когда его мучила бессонница. Но наступало утро, и ему казалось, что все его тревоги безосновательны и что надо верить в арабуру, которым достаточно еще одного усилия, и страна подчинится им. Но так уже было, и не раз, но ничего не менялось. Вот почему Угаи мучили сомнения.
Итак. Примерно за два года до того, как в Нихон появились арабуру, по селам стали ездить странные люди и скупать голубятни. Появились новые хозяева – молчаливые монахи, которые стали досконально вникать в тонкости ремесла голубятника. Расплачивались они, не скупясь, исключительно золотыми рё. Из-за этого голубятников развелось столько, что цены на голубей и сами голубятни упали ниже цены мешка риса. И вдруг в какой-то момент, словно махнули волшебной палочкой – монахи перестали покупать голубей и голубятни. Вначале крестьяне решили, что монахи натешатся и бросят это дело, а потом сообразили, что дали маху, потому что примерно через год монахи освоили голубиную почту и стали обслуживать императора, а все деньги потекли в их карманы.
Кинулись искать тех монахов. А их и след простыл. Пропали. Остались одни старые голубятники, которые ни сном ни духом, и ничего не понимали. А твердили одно: «Да если бы мы хоть догадывались, мы бы этих монахов сами вам привели». «Ну а где монахи-то?» – спрашивали у них. «Да почто мы знаем? Убегли». «А куда?» «А мы что следили?» «Что так, с голубями и убегли?» «Да, вместе с голубями». Троим отрубили головы, одному содрали кожу, еще двоих прилюдно утопили в нечистотах. Но правды не добились. И у черного капитана Угаи опустились руки.
– Пустое дело, – доложил он Сань-Пао через три дня. – Пустое… – но гордую свою голову не склонил, а, казалось, думает о женщинах, а не о деле.
– Мда-а-а… А ведь обвели тебя вокруг пальца, как молодого, – разъяснил ему Сань-Пао, – и меня, старого, за одно. Плохо пытал, без фантази-и-и!
– Как положено… – оправдывался Угаи, – как всех…
– Без выдумки в нашем деле нельзя, – говорил Сань-Пао, сверля его неподвижным взглядом.
Теперь я понимаю, зачем Господь шесть дней сидел в темноте и творил Мир, думал Угаи, неужели только для того, чтобы меня унижал Сань-Пао. А я ведь всего-навсего хотел посмотреть белый свет. Что в этом плохого?
– Кто ж знал? – неуверенно оправдывался Угаи.
– Думать надо! – грозил ему пальчиком Сань-Пао.
Лучше бы Ной опоздал на свой ковчег, зло думал Угаи, я бы сейчас не мучился.
– Ладно, будем искать ниндзюцу с тенью дракона Аху, – тяжело вздохнул Сань-Пао, давая понять, что уже ничего не поделаешь. – Вели на сэкисё следить, куда летят голуби. Может, чего выследят. – Но уверенности в его голосе не было. – А всех остальных стражников перебрось в город, рассуй по базарам, пусть ходят и поглядывают, авось что-нибудь да выглядят. Хотя, если ниндзюцу так хитры, что угадали с голубятниками, то нам ни за что их не поймать. Пустое дело, как ты говоришь. Хм…
Сань-Пао жил дольше и видел больше. Он, конечно, мог бы объяснить капитану Угаи, что на его родине – в Ая, давным-давно освоили принцип предварительных расчетов Путей к победе. Путей было великое множество. Использовалось все: от невинной слежки, до «шпионов смерти», в качестве которых чаще всего выступали весьма искусные послы и которых со скорбью приносили в жертву победе. Хитроумных послов было так много, что на них не скупились. Не было ничего выше, чем умереть за родину. Об этом подробно рассказано в «Искусстве войны» Суньцзы. Но даже в Ая не слышали, чтобы противник готовился к каким-либо событиям за два года до самих событий. Это было выше человеческого понимания. Для себя он не нашел другого объяснения, как вмешательство Богов в дела людей. Если только мятежники не обладают способностью пророков. Но пророчества сбывалось редко, а сами пророки долго не живут. С одной стороны их не любили и изгоняли в пустыни, а с другой стороны, часто прибегали к их услугам. Но если они искажали будущее, то их безжалостно убивали.
Сань-Пао показалось, что Угаи с облегчением вздохнул. Не нравится ему работа, понял Сань-Пао. Однако ничего не поделаешь. И вдруг с озлоблением подумал, научу я его кланяться. Не таких цукасано гэ ломали. Что он о себе возомнил?
– Пустое, – согласился Угаи, сохраняя гордое выражение лица.
– Слышал ли ты что-нибудь о Золотых императорских родословных, в которых записаны все принцы, сыновья принцев и внуки сыновей принцев? Император Кан-Чи считает, что мы нашли не всех и только поэтому не можем окончательно поработить страну. Есть еще в ней силы, о которых мы еще ничего не знаем. Есть!
– Слышал и даже видел! – ответил Угаи.
– Видел?! – поразился Сань-Пао.
– Совершенно случайно, когда их вывозили. Они были намотаны на огромные катушки, а несли их на шестах. Но тогда я не знал, что это такое. Просто подумал, что золото очень темное, должно быть, древнее, как могилы предков. Такое золото я видел только в Ая да у себя на родине.
– А куда повезли, не проследил?
– Куда, не знаю. Но везли их монахи в широких тяжелых рясах с капюшонами. Рясы желтого цвета, подкрашенные маслом клевера. У некоторых под одеждой были доспехи. А вооружены они были собудзукири нанигата.
Угаи не рассказал только одного – при каких обстоятельствах он видел перевозку свитков. Два года назад Угаи был пленником. И до того дня тоже был пленником в течение десяти лет. Статус его был настолько высоким, что о нем никто ничего не знал, кроме императора Мангобэй. Император же держал его в золотой клетке у себя в задних комнатах и советовался с ним по всем военным и политическим вопросам. Днем на пленника была надета золотая маска. Мангобэй не хотел, чтобы даже кто-то из преданных слуг узнал в нем иноземца. На самом деле Угаи был родом из далекой северной страны Скании. Смолоду ходил через Нервасунд в Рим и с дружиной, и с купцами. Но ему все было мало. Увиденный мир казался крохотным и понятным. Заморскими диковинами он пресыщался очень быстро. Тогда он задумал почти невыполнимое. Подался в бега. Обучался грамоте у монахов в Генуе. Дослужился до капитана в армии Кастилии. Был кормчим у короля Харальда. Даже женился и наплодил детей, но жажда странствий оказалась сильнее. Бежал на восток. В Миклагарде пристроился к торговому каравану и отправился в горы и пески. Два года ходил по Шелковому пути, на третий решил посмотреть, что там дальше, за морем, и так попал в Нихон. Он неплохо обучался иноземным языкам, давно позабыл свое настоящее имя и отзывался на любое японское, пока не пришли арабуру. Тогда он назвался Угаи и стал служить новым хозяевам. Многое ему в этой стране не нравилось, но бежать из нее он пока не мог. Да и честно говоря, ему было очень интересно, ибо он никогда и нигде не видел хаятори – летающие лодки, или джонки, как называли их в этой стране. Однажды, когда его мучила бессонница, он выглянул в окно и в лунном свете увидал следующую картину: внутренний двор был заполнен не охранной и даже не стражниками, а вооруженными монахами. Они грузили тяжелые предметы цилиндрической формы в возы, запряженные волами. Один из шестов сломался, ноша упала и покатилась по дворцовым плитам. Если бы не желтый свет, блеснувший из-под разорванного шелка, как свеча в ночи, Угаи не обратил бы на это происшествие внимание. Но золото привлекало его всегда, и он увидел большую катушку, на которую было намотано листовое золото. Тогда он только подумал, как глупо перевозить золото в таком виде. А теперь, сопоставив факты, понял, что видел таинственную родословную императоров. Золотая императорская родословная должна была храниться вечно, несмотря на все войны и перевороты в империи. В этом заключалась тайная мудрость правителей страны.
– Монахи! – воскликнул Сань-Пао. – Опять эти монахи!
– Должно быть, они нашли для себя нового императора, – предположил капитан Угаи.
– Тихо! – оборвал его Сань-Пао и испуганно оглянулся, словно ища у стен уши. – Гениально, но невероятно! Никому не говори об этом. Это тайна не для нас с тобой, – и многозначительно замолчал.
– Я понял, сэйса, – наконец сообразил Угаи.
– Ничего ты не понял. Если бы понял, не болтал бы лишнего даже мне, потому как я обязан донести твои слова новому императору.
– Нет, я на самом деле понял, сэйса, – заверил его Угаи.
– Ладно, будем считать, что ты что-то понял.
– Я понял, я все понял, сэйса! – наконец-то испугался Угаи.
– Ну и хорошо. Судя по описанию, монахов, – как ни в чем ни бывало продолжил Сань-Пао, – это тэнгу дзоси. Только они носят темно-желтые рясы. И оружие у них особенное. Но Тодайдзи – Великий Восточный Храм – давно разрушен. Надо провести дознание с заключенными тюрьмы Тайка. Вдруг кто-нибудь из них что-то знает. А?
– Сэйса, осмелюсь ли я сказать?! – вскричал Угаи и добавил свое странное: – Господи, Иисусе!
– Говори! – нахмурился Сань-Пао и подумал: «Чего такого еще знает мой помощник, чего я не знаю?»
– Наш великий император Кан-Чи велел умертвить каждого десятого, и получилось так, что казнили как раз монахов тэнгу дзоси. Я проверял по спискам. Их всего-то было двое, и обоих казнили.
– А-а-а… – только и крякнул с досады Сань-Пао. – Куриное дерьмо!
Видать, сегодня Боги не на нашей стороне, подумал он и хотел выругаться еще заковыристее, но не смог – не след перед подчиненным проявлять гнев. Тогда у него возникло непреодолимое желание выпить сакэ, и он отпустил капитана. Если бы капитан Угаи в это момент оглянулся, он заметил бы на устах Сань-Пао коварную ухмылку. Что она означала, не знал даже сам Сань-Пао. Должно быть, в душе он ненавидел арабуру, и сейчас это чувство не могло не отразиться на его лице.
В свою очередь, Сань-Пао не знал, что черный капитан Угаи слукавил – монахов тэнгу дзоси было трое. Двоих действительно казнили, а третьего еще год назад он самолично отпустил на все четыре стороны под предлогом молодости и болезненности. Почему он это сделал, Угаи и сам не понял, то ли пожалел, то ли, сам, не ведая того, выполнил чужую волю, может быть, даже волю Богов. После этого монаха никто не видел. Надо ли говорить, что тем монахом был Кацири, который стал проводником у хакётсу Бана.
* * *
Абэ-но Сэймэй рисковал. Он понимал, что каждое его появление в городе может быть последним. Но сегодня он рисковал самый последний раз, и другого выхода, как покинуть дом, у него не было. Тем более что по всем приметам день выдался удачным: ни тебе темных туч в воротах демона, ни светлоглазых прохожих, ни сухих пауков по углам, лягушки, как всегда, радостно квакали в саду, даже кукушка прокуковала сорок четыре раза, что считалось очень и очень хорошей приметой. В довершении ко всему, когда Абэ-но Сэймэй выглянул в окно, чтобы удостовериться в своей удаче, он разглядел приметы преходящего мира: сломанную ветром хризантему и первые облетающие листья тополя, как предвестники осени, и душа его возликовала – он все еще способен ощущать мир и понимать его тайные знаки.
Именно этот день был выбран, потому что армия арабуру ушла из города. Остались гарнизон и кэбииси. Это был тот единственный шанс, который выпадает раз в жизни и от которого не отказываются даже перед лицом смерти.
Абэ-но Сэймэй условным способом вызвал хакётсу Бана. Чаще всего они встречались между Поднебесной площадью и базаром Сисява – на пихтовой аллеей, где было особенно многолюдно и где можно было без труда затеряться среди торговцев и покупателей. К тому же по обе стороны площади лежали нежилые кварталы города, в которых легко затеряться.
Но сегодня все эти плюсы не прельстили его, и он решил изменить своим привычкам. Мы уже примелькались на этой аллее, рассуждал он, и шпионы императора легко могут нас вычислить, поэтому сегодня встретимся на площади Белого посоха, перед храмом Каварабуки.
Храм давно пришел в упадок. Зарос травой, черная крыша покрылась мхом, а с коньков, где застыли трехпалые драконы, свешивались лишайники. Столетние дубы, под которыми вершилось народное правосудие, арабуру вырубили, а древесину пустили на строительство двенадцатиярусной пирамиды-дворца Оль-Тахинэ. Единственным местом, где еще теплилась жизнь, была харчевня «Два гуся». Но в харчевню Абэ-но Сэймэй не пошел: было бы глупо заявляться в нее, одетым в рубище нищего, а именно под нищего и маскировался Абэ-но Сэймэй. Он выбрал площадь Белого храма еще и потому, что здесь испокон веков собирались городские нищие. Они отдыхали после трудов праведных под сенью дубов. А когда дубов не стало, – то под сенью храма Каварабуки. Благо еще, что арабуру ограничились всего лишь мародерством и не разрушили храм, как они разрушали в окрестностях все другие храмы. Нищие были благодарны, что им оставили голые стены и крышу.
Была еще одна причина, по которой они впервые должны были встретиться в храме Каварабуки. Причина заключалось в том, что под храмом проходил бесконечный лабиринт Драконов. Кто и когда его прокопал, Абэ-но Сэймэй не знал. Никто не знал. Не знали этого даже Три Старца. Даже в древних документах о лабиринте Драконов не было сказано ни слова. Но все успешно пользовались им, начиная от императоров во время переворотов или восстаний, и заканчивая посетителями харчевни «Хэйан-кё», которая канула в черную выворотню. Только накануне Абэ-но Сэймэй удалось достать план двенадцатиярусной Оль-Тахинэ. Вот этот план он и нес для Бана и Кацири. Карту же лабиринта Драконов Кацири знал наизусть.
Бан и Кацири готовились так давно, что забыли, для чего они все это делают. Тренировки в бочке и изготовление мазей и ядов давно стало самоцелью. Наконец они добились такого результата, что готовы были убить императора Кан-Чи хоть сейчас. Однако Абэ-но Сэймэй все не давал и не давал команды, хотя, судя по всему, день казни приближался.
– Учитель, когда это произойдет? – спрашивал Кацири.
– Скорее всего, надо ждать удобного момента. Лучше не думай об этом. Наше дело тренироваться во имя Будды.
Им обоим стало уже невмоготу, и вдруг все изменилось – в обусловленное время хакётсу Бан увидел три вспышки света от зеркала – две короткие и одну длинную. Это был условный сигнал, означающий, что надо прийти на площадь Белого посоха.
Кацири тоже все понял. Учитель вернулся, и глаза его возбужденно заблестели. Он даже не выпил, как обычно, пару чашек сакэ, а сразу стал одеваться в одежды нищего.
* * *
Бан пил для маскировки. Это было частью хитроумного плана Абэ-но Сэймэй. Только делал это Бан с большим, чем надо, удовольствием. Даже слишком, считал Кацири. Он даже причмокивает и с тяжелым вздохом нюхает пустую чашку, осуждающе думал Кацири, но не понимал, что Бан лишнего себе не позволяет. Просто он вливал в себя сакэ с такой поспешностью, словно делал это в последний раз в жизни. Все должно быть настолько правдоподобно, говорил Абэ-но Сэймэй, чтобы комар носа не подточил. Для всех вы пьяницы и нищие.
А вот сегодня пить было нельзя. Кроме обычных вещей, Бан приказал взять склянку с ядом, и Кацири окончательно убедился в том, что не ошибся в своих выводах, но не подал вида. Еще Бан приказал намазаться мазью загодя. Кацири понимал, что это мало что даст, но беспрекословно выполнил команду Бана. Слишком жарко, думал Кацири, и слишком долго ходить намазанным. Он вырабатывал в себе синобу – терпение, которое считалось основой его профессии. Однажды он попытался ходить весь день, намазанный мазью, но не выдержал и стражи – упал без чувств. Правда, Бан еще потом ни один день колдовал над составом, но испытать они его так и не успели.
– Намажься для начала совсем немного, – сказал Бан, пряча глаза. – А перед делом – основательно. И не торопись, но и не расслабляйся. Будь сосредоточен, особенно когда проникнешь в башню.
– Пирамиду, – поправил Кацири.
– Да, пирамиду, – согласился Бан, снова отводя глаза. – Никак не привыкну к этому слову.
Вдруг это поможет, подумал Кацири, открывая бутылку. Он намазался и, расставив руки, застыл, словно бронзовая статуэтка, ожидая, когда мазь впитается в кожу. Его темная кожа блестела, как благородный металл.
Бан закрыл дом и почему-то вздохнул. Вздохнул он по двум причинам: очень хотелось выпить сакэ, к которому он уже привык, а еще он знал, что они сюда больше никогда не вернутся. Вообще не вернутся в город. Шансов спастись мало, особенно у Кацири. Поэтому Бан невольно и отводил глаза. Он словно прощался с мальчишкой, к которому привязался. К ним всегда привязываешься, думал он. Всегда. И очень тяжело расставаться.
Бану так нестерпимо захотелось выпить, что он едва не поддался порыву вернуться и влить в себя кувшин сакэ.
– Иди, иди, – сказал он Кацири. – Я сейчас.
Кацири пошел через сад, и солнечные зайчики скользили по его подтянутой фигуре. Слева под кимоно у него был спрятан складной стилет, а справа – раздвижная трубка.
Бан немного постоял, прижавшись лбом к шершавому дереву. Хороший мальчишка, подумал он. Странный мальчишка. Но раскисать нельзя. Ему стало очень грустно – заканчивалось еще одно дело, на которое ушло почти два года жизни – слишком много времени для обыкновенного человека, который почитает Будду. Если все обойдется, подумал он, вначале напьюсь, а потом мы с Кацири будем читать одни сутры и больше ничего не будем делать. Наму Амида буцу!
Бан надел на голову корзину для прокаженных с маленьким окошком для глаз, и они отправились в город по пыльным, кривым и горячим улочкам квартала старьевщиков. Это был очень маленький квартал, со своим крохотным базаром и низкими, словно присевшими в кучи мусора домами, да сухими деревьями, которые, как скелеты, торчали над крышами. Летом здесь всегда было душно и грязно, а зимой промозгло и холодно. Но Бан знал свое дело: квартал старьевщиков лежал на окраине города, в низине, у реки, и луч света, посланный умелой рукой из верхней части города, мало кому был заметен, кроме того, кому он предназначался. Бан менял место жительства каждую луну. Дома, в которых они останавливались, всегда выглядели необжитыми: тропинки и пруды никто не чистил, ветки на деревьях не обрезали, а цветы росли сами по себе. Из-за этого казалось, что время здесь течет совсем не так, как в центре города.
Кацири никогда не задумывался над тем, к чему они так долго готовятся. Он не волновался, не думал о предстоящем деле. Он просто шел к нему изо дня в день, воспринимая жизнь, как безостановочное течение реки. Ничто не могло остановить ее. Ничто! Поэтому он и не боялся. Эту отрешенность и странность подметили еще Три Старца, долго его испытывали, а потом послали в столицу Мира.
Его странность заключалась не только в том, что он не общался с ровесниками, часами мог глядеть в одну точку, и даже не в том, что рассказывал непонятные вещи, например, о мире ифмафтётэ – мире, в котором нет людей. Три Старца вначале думали, что он сын знаменитого невидимки Томито Годзаэмона. Но оказалось, что у Годзаэмона не было сыновей, к тому же он умер еще лет десять назад. Потом решили, что Кацири наполовину человек, наполовину хонки, и пустили ему кровь в тот момент, когда он стал прозрачным. Кровь оказалась человеческой. А, как известно, у хонки вообще крови нет. Тогда подумали, что он «всадник демона» и пребывает в двух мирах одновременно. Но «ручной» дух, пойманный на предательстве и бесконечно преданный Трем Старцам, «зашел» в мир Кацири и не увидел ни собрата, ни демона. Он вообще ничего не увидел, а только страшно перепугался и тотчас умер, как может умереть только дух – превратился в сноп света и растаял. Три Старца растерялись. Они не знали, с кем имеют дело. Тогда они перекопали все доступные рукописи, послали гонцов во все монастыри и храмы. И обнаружили, что Кацири является советником духа императора Сувы, чья душа не покинула мир людей, что это событие было предсказано еще при императоре Хэйдзё колдунами миконо и что больше такой человек никогда не родится. Три Старца долго ломали голову, как поступить с таким человеком. По сути, его надо было причислить к архатам или даже к ближайшим ученикам Будды и кормить до самой смерти, но времена были тяжелые, иных кандидатур не было, и Кацири отправили в столицу Мира.
Однако с самого начала все пошло не так, как задумывали Три Старца. Кацири и его спутников схватили арабуру. Пришлось послать еще Бана и Абэ-но Сэймэй. Они шли разными дорогами и в разное время, но все благополучно миновали опасности.
Абэ-но Сэймэй действовал через стряпуху черного капитана Угаи. Пришлось пожертвовать спутниками Кацири. За десять рё стряпуху уговорили подмешать в еду капитана порошок дерева такубусума. Сделал она это после того, как Абэ-но Сэймэй поклялся перед Буддой, что с капитаном Угаи ничего не случится.
– Проживет еще сто лет, – заверил Абэ-но Сэймэй сердобольную стряпуху, и она согласилась.
Ночью, когда капитан уснул глубоким сном, Абэ-но Сэймэй проник в его покои и провел обряд дзюнси. Он не собирался убивать капитана, а жег над ним полоски юфу из коры бумажной шелковицы и тихонько распевал шастры Васубандху.
Утром Угаи проснулся, обсыпанный пеплом. Всю ночь ему снились жуткие сны, но Угаи не мог их вспомнить. Он сильно испугался, потому что, конечно, слышал о таинственных обрядах похищения души. После этого люди долго не живут. Но проходил день за днем, а с ним ничего не случалось. Угаи потихоньку стал забывать о странном происшествии. И почти уже забыл, и даже перевел дух и стал радоваться жизни, строя планы, пока однажды в государственной тюрьме Тайка не увидел монаха-подростка. Необъяснимое глубокое волнение обхватило капитана Угаи. В ушах зазвенело, руки стали деревянными, свет перед очами померк, словно капитан глядел в подзорную трубу, на челе выступил холодный пот, а на душе стало так муторно, словно пришла смерть. Он ощутил неотвратимую потребность сделать что-то такое, чтобы избавиться от этих мучений. Ничего не соображая и не понимая, он вывел подростка-монаха за ворота тюрьмы и отпустил на все четыре стороны. До самого вечера он, как чумной, просидел в кустах у реки. Утро он пришел в себя, но ничего не помнил, и только спустя две луны события того страшного дня более-менее явственно стали прорисовываться у него в сознании. Капитан Угаи испугался еще раз, но теперь за свою карьеру. К этому времени он уже сообразил, что за арабуру стоят кецали и что с ними как раз шутки плохи. Поэтому он уничтожил все записи о монахе-подростке, а когда выдался случай, то расправился с его товарищами. Только после этого он вздохнул с облегчением и даже предаться мечтам. А мечтал капитан Угаи, ни много ни мало, о том, как познакомится с хозяевами арабуру – кецалями, настоящими хозяевами этого мира – и улетит с ними в неведомые края. Вот это будут приключения, с восторгом думал он. Господи, Иисусе! И тайком молился Христу ночи напролет.
Поэтому то, что выглядело в глазах Сань-Пао высокомерием, на самом деле было мечтами о новых, неведомых землях.
Бан вдруг подтолкнул Кацири:
– Иди!..
Мальчишка пошел бы и без понукания – просто Бан расчувствовался, сделал то, что никогда не позволял себе делать. Он не хотел вспоминать обо всех жертвенных мальчиках как об умерших. Со всеми приходится расставаться, с тоской думал он, и все они мне становились как сыновья. Тосковал он потому, что знал, что жизнь изменить нельзя, что она все равно будет течь так, как ей положено и что изменить ход событий ему не под силу.
Черный капитан Угаи брел по базару. День только начался, а ему уже было жарко, несмотря на то, что он был, как и арабуру, голым по пояс. Последнее время служба тяготила его, и он не мог придумать, каким образом познакомиться с хозяевами арабуру. А еще его смутил странный разговор с Сань-Пао. Наверное, это проверка, решил Угаи. Вроде, я не проболтался и об уходе третьей армии все сказал правильно.
Вдруг один из его спутников сообщил, клацнув зубами от страха:
– Таратиси кими… таратиси кими… я, к-а-а-жется, что-то видел…
– Что именно? – вяло поглядел по сторонам Угаи.
Таких случаев за предыдущие дни было великое множество, и Угаи устал на них реагировать. К тому же кэбииси все, как на подбор, были тупыми и трусливыми, а после побега архатов шарахались от любого куста, как от смерти.
– Да вот же! – на это раз кэбииси как никогда был настойчив. Он даже пристукнул древком нагинаты по камню. – Тень с крылышками!
Ну да, с иронией подумал Угаи, сейчас мы кого-то поймаем, и посмотрел на человека. О тени дракона Аху он сразу забыл, а смотрел так долго и так тупо, что человек заволновался. Это было заметно по каплям пота, сбегающим по скулам. У человека была хорошая выдержка, и он, не моргнув глазом, преспокойно болтал с каким-то мальчишкой, от которого нехорошо воняло.
А ведь я его знаю, подумал капитан Угаи, и мальчишку тоже. Но где я их видел, хоть убей, не могу вспомнить. И он моргнул. В следующее мгновение человек пропал, и мальчишка тоже. Угаи стал озираться, словно попал в неведомый мир. Все ему показалось необычным: краски дня, которые вдруг стали яркими-яркими, разговоры, смех, которые стали настолько громкими, что резали слух, даже вспорхнувшие птицы сделались огромными, как иканобори. Но ведь так не бывает, лихорадочно думал он. Не бывает, значит, что?.. Значит, я заболел или сошел с ума, решил он.
– Тихонько, тихонько окружить базар, – почему-то шепотом приказал Угаи. – Только тихо, ахо!
Но разве кэбииси могли что-нибудь сделать по-умному? Конечно, нет, потому что по-другому не умели. Они забегали, засуетились. Стали кричать, бряцать оружием, и толпа испугалась, шарахнулась. Вот тогда капитан Угаи и увидел того человека: тот уже был на расстоянии пяти-шести кэн и перед тем, как снова исчезнуть, оглянулся. Это не человек, сообразил Угаи и вдруг вспомнил, где его видел. Конечно, в том злополучном сне. Человек жег бумажные ленты с заклинаниями и твердил шастры Васубандху. От этих шастр капитан Угаи целую луну ходил сам не свой, его тошнило, и болела голова. А хотел этот человек от капитана Угаи послушания и страха перед монахом-подростком. Тогда он и сообразил, почему собственноручно отпустил мальчишку.
– Господи, Иисусе! – только и произнес Угаи. – Духи!!!
– Какие духи?! – шарахнулись от него помощники.
– Хватайте мальчишку, с которым он беседовал!
– Какого? – разинули рты кэбииси.
– Мальчишку, от которого воняет!
Но мальчишка как вводу канул, только незнакомец убегал вместе с толпой в сторону храма Каварабуки. Однако кэбииси хоть и были тугодумами и ленивыми, а к тому же тяжелыми на подъем, но дело свое знали, и было их очень много. Из казарм уже бежала подмога, уже нагинаты с жутким шорохом разрезали воздух, а в воздухе появились иканобори. Толпу окружали полукругом и теснили к центру базара. Блеяли овцы, кудахтали куры, в воздухе кружились перья.
* * *
Заклинание «онгё-но мадзинаи» действовало только очень короткое время. За это время надо было спрятаться. Но вокруг, как назло, было слишком мало строений. Вот почему, вдруг сообразил Абэ-но Сэймэй, меня тянуло к храму Каварабуки. Впервые он испугался. Я предвидел эту встречу, но не понял сути предвосхищения. Боги подсказывали мне, но я оставался глух к их предупреждениям.
Абэ-но Сэймэй сам же и нарушил свой план: вместо того, чтобы встретиться с Баном и Кацири там, где было обусловлено – на площади Белого посоха, он нагнал их на пихтовой аллее возле базара Сисява. Конечно, он видел кэбииси, конечно, он осознавал опасность, но странная беспечность, сродни, неоправданному риску, охватила его. Слишком долго Абэ-но Сэймэй безнаказанно ходил по городу, слишком долго никого не боялся и потерял осторожность. А может быть, виной всему послужило ваби – стремление стать господином самому себе, исключив случайность, а, как известно, даже очень предусмотрительный человек хоть один раз в жизни да ошибается.
Ошибся и Абэ-но Сэймэй – просто ему захотелось поговорить со своим сыном Кацири. Он знал, что Кацири, его сын, скорее всего, погибнет, и уповать приходилось только на Будду. Но ради победы над арабуру он готов был пожертвовать и жизнью сына.
Кацири не знал, что Абэ-но Сэймэй его отец. Даже Три Старца об этом не догадывались, хотя, если бы они сопоставили факты, то пришли к однозначному выводу, ведь и Кацири, и Абэ-но Сэймэй обладали очень схожими способностями. А такие совпадения никогда не бывают случайными. В общем, в последний момент Абэ-но Сэймэй расчувствовался. Ему захотелось ободрить сына, но он в этот трудный момент не находил слов. Только одна мысль крутилась у него в голове: «Я все отдам… Я все отдам для победы! Да поможет нам Будда!» Дело в том, что Абэ-но Сэймэй знал о предсказаниях колдунов миконо, и когда родился сын, пожелал, чтобы сын стал исполнителем воли Будды.
Кэбииси сгоняли торговцев к базару, но капитан Угаи уже знал, что ни мальчишки-монаха, ни человека из сна там нет. Медленно, думал он, очень медленно и нерасторопно. В это время появился отряд кецалей, вооруженный не только мшаго, но тремя майдарами. Командовал отрядом кецаль Атотархо. Тогда-то капитан Угаи и увидел, как действует майдара.
У Абэ-но Сэймэй всегда был один или даже два запасных путей отступления. Он хорошо знал город и чувствовал себя в нем, как рыба в воде. Одного он не просчитал – отцовской любви. Никогда он ее не ощущал, гнал от себя, а здесь вдруг она завладела им, и он уже ничего не мог с собой поделать. Он успел сунуть Кацири план пирамиды, и это промедление стоило ему жизни.
Как только он заметил, что кэбииси бросились окружать рынок, он сделал все, чтобы увести их от сына. Да черный капитан прицепился, как репейник.
Вначале Абэ-но Сэймэй произнес заклинание «онгё-но мадзинаи», состоящее из одного– единственного иероглифа, и все пошло, как обычно. Преследователи оказались сбиты с толку, а ему оставалось всего лишь шагнуть за угол дома и затеряться среди развалин соседнего квартала. Однако он увидел, что корзинщики бегут вдоль храмовой стены и что в руках у них самое страшное оружие, которым обладали кецали – ежики.
Абэ-но Сэймэй участвовал в сражении перед городом Цуяма. Тогда он самолично убил не меньше сотни арабуру. Но, как и все, оказался бессильным перед их оружием, изрыгающим молнии. Его спасло только то, что в хаосе сражения он упал в канаву и смог, в отличие от собратьев, отлежаться. Он до сих пор помнил, как его корежило и колотило от удара молнии, и думал, что умрет, но он выжил.
Кацири то становился невидимкой, то появлялся снова, но он не понимал, что надо как можно быстрее выбежать за пределы треугольника, образованного тремя кецалями с ежиками в руках. В воздухе уже запахло, как перед грозой, и все, кто находился в треугольнике, должны были пасть замертво. Тогда Абэ-но Сэймэй прыгнул на ближайшего кецаля, который держал ежика в руках. Прыгнул в тот момент, когда должна была ударить молния, не обращая внимания на корзинщиков с нагинатами, повалил кецаля, ударил его что есть силы в грудь сюрикэн и принял на себя весь тот удар молнии, который предназначался сыну.
Долго еще били его нагинатами, боясь приблизиться. И только окрик Атотархо остановил кецалей и арабуру. А когда подбежал Угаи, Абэ-но Сэймэй уже был мертв. Странная, похожая на оскал, улыбка застыла на его окровавленных губах. Казалось, он знает тайну, которую больше не знает никто.
– Хватайте! Хватайте мальчишку! – крикнул капитан Угаи.
Однако мальчишка как в воду канул.
* * *
Утро выдалось прохладным, и к повседневному наряду из перьев император добавил леопардовую шкуру, которая была заколота у него на левом плече золотой иглой.
Император Кан-Чи сидел у себя в саду на одиннадцатой ступени и любовался водой, которая вытекала из волшебной бочки. Бочка была бездонной, и вода в ней никогда не кончалась.
Бочку привезли из Чосона в качестве подарка от тамошнего правителя. К бочке прилагался раб, который чистил ее каждое утро и наполнял доверху. А еще в бочке сидела большая волшебная лягушка и квакала каждую стражу. Императору нравилось наблюдать, как она это делает. Вначале она надувалась, становилась просто огромной. Желтое горло с черными крапинками, казалось, готово было лопнуть, а потом раздавалось кваканье:
– Ква-ква-ква… – и ровно столько раз, сколько было стражи, и ни разу не ошибалась.
Император Кан-Чи пытался понять, как она это делает, а самое главное – почему каждый раз вовремя? Пару раз он самолично пытал раба, но раб ничего не мог объяснить, потому что у него не было языка.
И на этот раз Кан-Чи самозабвенно считал, сколько раз лягушка квакнет. Если в соседней стране такие чудеса, то что же у них есть еще? – думал он с завистью. Как только разберусь с Нихон, захвачу и ее, а там рукой подать до Ая. Был час лошади, и лягушка проквакала ровно пять раз, а когда начала квакать шестой, впервые сбилась. Император удивился, наклонился, чтобы посмотреть, что же произошло. А лягушка надулась сильнее обычного, открыла широкую, как ущелье, пасть, и оттуда вылетело ровно шесть отравленных стрел. Если бы не преданный, черный, как смоль, Мурасамэ который всегда находился рядом, то не пережил бы Кан-Чи стражи лошади: бросился Мурасамэ между хозяином и лягушкой, закрыл его своим мохнатым телом, и тотчас же умер, исторгнув напоследок из себя клубы пены.
В дикой ярости заколол Кан-Чи большую волшебную лягушку золотой иглой – из бездонной волшебной бочки полилась зеленая кровь, и все рыбы, все лягушки, все тритоны и прочие обитатели ручье в и болот в окрестностях пирамиды-дворца Оль-Тахинэ погибли. Вот каким ядом хотели отравить императора Кан-Чи.
Кинулись за тем рабом, да не сумели взять живым. Раб вложил себе в рот себе широкий индийский нож и пал лицом вниз. Нож пробил ему затылок, и раб тотчас умер.
Император Кан-Чи пришел в неистовство. Изломал на себе перья, разорвал леопардовую шкуру. Больше всего он горевал о Мурасамэ.
– О-о-о! Мой любимый пес! – кричал он, рыдая взахлеб. – Уййй!!! Я отомщу за тебя! Сотру этот Чосон в пыль! – И плевался на свой любимый город Чальчуапа.
Вызвал он главнокомандующего Дегановида и приказал готовить армию к походу.
– Какую? – сонно спросил Дегановид и поморщился.
Он давно привык к чудачествам императора, который у себя на родине никогда не правил, а был младшим сыном и любимчиком у своей матери Шочипилли – Царицы Цариц, и слишком долго ждал подходящего трона. Шочипилли не исполнила родовой закон «Трех голов» и не умертвила Кан-Чи, который был ее четвертым сыном и значит, должен был умереть, как того требовала знать, по достижении пятнадцати лет. Она спрятала его в горах и ждала удобного случая. Этой случай представился в виде кецалей, которые пришли со стороны солнца. Кан-Чи рос эгоистичным и балованным ребенком, хотя его нещадно пороли за пакости, до которых он был охоч. Он никогда не общался с простыми людьми и не понимал их. До двадцати пяти лет он вообще считал, что мир состоит из одних придворных льстецов и юных рабынь, которых ему регулярно поставляли. Когда они ему надоедали, он бросал их со скал, принося в жертву Богу Смерти – Кими, и очень быстро привык быть безжалостным. Потом Шочипилли решила приобщить его к государственным делам и последовательно делала его то военным министром, то министром морских вод, то министром земли. Кан-Чи так же последовательно проиграл все сражения, разорил рыбаков и довел хозяйство страны до такого состояния, что народ стал голодать и разбегаться. Знать зароптала, и Царица Цариц Шочипилли уже готова была уступить ей, но тут появились кецали, и ситуация изменилась. Мать надеялась, что, став императором неведомой страны, ее четвертый сын обретет мудрость Богов. Вышло все наоборот, он стал еще более жестоким и властолюбивым и не терпел никаких возражений. Он не вникал в суть вещей, не интересовался деталями и считал, что это должны делать за него советники.
– А сколько у нас армий?
– Три.
– Три? – удивился император Кан-Чи. – А где остальные? Уййй!!!
– Больше нет.
– А было?
– Не было.
– Готовь, которую ближе. Уййй!!! – император хлопнул себя ладонью по затылку.
– Ближе та, которая в столице, третья.
Император выпалил:
– Посылаю, которая в столице, третью! Уййй!!! – и снова хлопнул себя по затылку.
– В городе замечены мятежники. Кто будет охранять ваше величество?
– Кэбииси!
– Кэбииси ненадежны.
– Дашь им мшаго и майдары!
– Кецали будут против.
– К черту кецалей! Уййй!!!
– Зря вы так. У стен есть уши, – счел нужным напомнить главнокомандующий.
Дегановид приходился сводным братом императору Кан-Чи и мог себе позволить то, что не могли другие.
– Что ты предлагаешь? – немного успокоился император Кан-Чи.
– Надо выждать.
Император Кан-Чи сделал круглые глаза. Ему и в голову не приходила такая простая мысль:
– Я не хочу ждать!
– Вчера в провинции Хитати погиб отряд из двух сотен человек.
– Ну и что?!
– Два дня назад в Асо сожжена наша крепость номер пять.
– Ну и что?!
– От Науакуе ни слуха ни духа.
– Ну и что?! Это все время происходит. Скоро кецали подкинут нам новые силы.
– А если не подкинут? Если наша благословенная Царица Цариц занедужила или случилось еще что-то?!
– Подкинут! Хватит об этом!
– Ладно. Построим флот и ударим.
– Какой флот? – безмерно удивился Кан-Чи.
Выяснилось, что между Нихон, которая теперь называлась Се-Акатль, и Чосоном лежит глубокое море Гэнкай.
– Разве что попросить кецалей?.. – загадочно предложил Дегановид и вопросительно уставился на императора.
– Нет! – сжав кулаки и со свистом втянув в себя воздух, выкрикнул император Кан-Чи. – Нет! Нет! Нет! Никого просить не будем! Ушмаль и так косится. Чертей своих подсылает! Уййй!!! – император хлопнул себя по затылку.
Он в нерешительности засопел, смял последнее черное перо и посмотрел в окно. Море было далеко. Его не было видно. Родина же еще дальше – по другую сторону океана. Может, Дегановид прав? – впервые задал себе вопрос император Кан-Чи.
– Так будем отправлять третью армию или нет? – бесстрашно спросил Дегановид, полагая, что наступил тот самый момент, который называется переломным.
Но император Кан-Чи внезапно проявил дурной характер:
– Бери армию! Отправляйся на чертово побережье! Строй флот! Уййй!!!
– Раньше весны не получится.
– Строй, говорю! Уййй!!! Куриное дерьмо!
Дегановид не посмел ослушаться. С тех пор прошло три дня. Третья армия императора тайком от кецалей, без музыки и долгих прощаний отправилась в поход. Император Кан-Чи надел траурный наряд с черными перьями и с ненавистью смотрел на город Чальчуапа. Он не смог его победить. Он не смог даже его понять. Иногда ему казалось, что город живет вопреки логике и его воле и что он сильнее кецалей и Неба. О великий Кетцалькоатль, стал он молиться, сделай так, чтобы я победил! Всех победил! Всех! Всех врагов без исключения!!!
Неожиданно до его слуха донесся шум. Он подскочил к перилам балкона. Далеко внизу, среди пышной зелени деревьев сновали титлаки.
– Эй, стража, позвать начальника кэбииси!
Сань-Пао, как всегда, возник, словно из-под земли – годы государственной службы не прошли даром. Ураканы его тщательно обыскали. Одни из них встал с обнаженным мшаго у него за спиной.
– Что происходит? – грозно спросил император Кан-Чи, не дав Сань-Пао преклонить колено.
– Мы ловим Абэ-но Сэймэй…
– Ты нашел его?!
– Да, сэйса. Он воспитывался в школе «Врат Дракона».
– В этой стране очень мудреные названия, – заметил император. – Говори проще.
– Родом он из деревни Мусаси. В детстве был отдан в монахи. Его сделали ваби – господином самому себе. Этого звания достигают только избранные архаты.
– Не понимаю, – поморщился император Кан-Чи, – что ты несешь?!
– Иными словами, он очень умен и осторожен, поэтому его трудно поймать, – скомкал свою речь Сань-Пао.
Эту речь он готовил загодя, полагая раскрыть глаза императору Кан-Чи на природу вещей, то бишь страны, которую он пытался поработить.
– Ну и что?! – рассердился император Кан-Чи. – Зачем ты мне это рассказываешь?! Уййй!!!
– Мы нашли его отца и казнили, – произнес Сань-Пао упавшим голосом.
В любой момент его могли предать смерти через самую лютую казнь. Или уракан, стоящий за спиной, по какому-нибудь тайному знаку императора мог зарубить его. Сань-Пао был стар, но умирать ему не хотелось.
– Глупцы! – вскипел император Кан-Чи. – Надо было вытянуть из него все-все, а потом кинуть собакам! Чему вас только учили ваши императоры?!
В гневе император Кан-Чи говорил только на поднимающихся тонах, и Сань-Пао трудно было его понять. Переспросить он не решался. Но, оказывается, император тоже его не понимал.
– Он ничего не сказал, даже под пытками. К тому же он был дряхл, как гнилой пень, – оправдывался, как умел, Сань-Пао.
Император Кан-Чи в раздражении заходил по комнате от сверкающего золотом и каменьями трона до фонтана, где совсем недавно жила волшебная лягушка. По-прежнему журчала вода, лаская слух, попугаи в золотых клетках переговаривались гортанными голосами, яркие тропические цветы исторгали неземные запахи. Императору Кан-Чи на мгновение показалось, что он у себя дома, и он смягчился.
– Как ты живешь в этой стране, ты иноземец?! – поинтересовался он. – Ты понимаешь этот глупый народ? Даже горы здесь не такие, как у нас.
Сань-Пао позволил себе подойти к перилам и посмотреть на окрестности. Горы, как горы, подумал он. Над белой шапкой Фудзияма курился дымок, может быть, чуть-чуть гуще, чем обычно. Тонкие серые облака сливались с горизонтом. Где-то там вдалеке, за морем, лежала неведомая родина арабуру, откуда они пришли и завоевали Нихон. Какое мне дело до всего до этого? – подумал Сань-Пао. Я все еще люблю Ая! Вдруг на него что-то нахлынуло, и он попробовал объяснить:
– Они привыкли быть терпеливыми и обходиться малым, как птички. Сто тысяч лун их уничтожали их же правители, но не смогли уничтожить.
Император прервал его:
– Один я знаю, как это сделать! Отныне они будут называть своих детей индейскими именами. А ты будешь за этим следить! Тот, кто не помнит своих корней, не будет защищать свою родину. Уййй!!!
– Слушаюсь, сэйса, – не очень уверенно произнес Сань-Пао. Что еще придумает Кан-Чи?
– Займешься уничтожением Будд. Уййй!!! Фигуры этого Бога должны быть переплавлены или разбиты. Отныне все должны поклоняться только Богу Кетцалькоатль, – император, перечисляя указы, загибал пальцы.
– А если кто не захочет?
– Таких не должно быть, – ответил император Кан-Чи и взглянул на Сань-Пао таким взглядом, что у того душа упала в пятки.
– Слушаюсь, сэйса…
– Все деревни и города должны получить индейские названия! Уййй!!! – загнул следующий палец Кан-Чи.
– Слушаюсь, сэйса.
– Все реки, все дороги, все горы и ущелья должны звучать на наш манер! Уййй!!! Да, и реки тоже, не говоря уже об озерах. А эту гору назовешь именем нашего Бога Зипакна! Гора Зипакн! Отлично звучит!
Хотя Сань-Пао был другого мнения, он послушно ответил:
– Слушаюсь, сэйса.
Император Кан-Чи в задумчивости загнул и пятый палец, но больше ничего не мог придумать.
– А еще?.. – в задумчивости сказала император Кан-Чи, – а еще… вот если… м-м-м… ну ладно… Уййй!!!
– Слушаюсь, сэйса, – не к месту произнес Сань-Пао.
Эта была единственная издевка, которую он мог себе позволить, не рискуя ни жизнью, ни положением.
– Что дальше, я пока еще не придумал, – строго посмотрел на него император. – Вот что, поймаешь этого, как его?..
– Абэ-но Сэймэй… – осторожно подсказал Сань-Пао.
– Да. Приведешь ко мне. Я его лично буду пытать. У нас есть такая пытка, называется «солнце». Человека протыкают маленькими булавками, к которым привязаны золотые нити. Каждый, кто хочет получить нить, дергает, а из человека льется кровь. Как ты думаешь, долго он протянет?
Сань-Пао неожиданно стало плохо, но он произнес:
– Не долго, сэйса.
– Я тоже так думаю! Уййй!!! – император даже развеселился и хлопнул себя по затылку. – А теперь скажи, в чем ваша сила?
Сань-Пао, не задумываясь, воскликнул, как юноша:
– В терпении! В великом терпении!
– Хм?.. – удивился император Кан-Чи. – Странная сила… – не поверил он Сань-Пао. – Поэтому-то вы и проиграли. Терпеть нельзя. Надо убивать! Уййй!!!
Сань-Пао хотел сказать, что готов все объяснить, но только опустил глаза. К чему спорить, если и так все ясно.
– А теперь иди и успокой мой народ! – велел император Кан-Чи. – Втолкуй ему, что я думаю о нем, как о самом лучшем народе, но надо, как обычно, терпеть!
– Слушаюсь, сэйса! – произнес Сань-Пао. – Они будут терпеть! Куда они денутся?! – И исчез так же бесшумно, как и появился.
Какой глупый у меня начальник кэбииси, подумал император Кан-Чи. Все нужно объяснять! Он меня раздражает. Но я еще не понял, чем? Хорошо, если он предатель! Как только поймаю на этом, казню прилюдно самой страшной казнью, какую выдумаю. Запущу ему в рот огромную черную крысу!
Сань-Пао испытывая облегчение оттого, что покинул резиденцию императора. Какой он глупый, в свою очередь подумал Сань-Пао, спускаясь по узкой тайной лестнице, вслед за начальником дневной и ночной стражи – Чичимеком, у него даже не скрипят половицы. Любой убийца может подобраться к нему ночью. Впервые Сань-Пао ужаснулся от мысли, что император Кан-Чи смертен. А потом почему-то обрадовался: однако он против нашего брата так же беззащитен, как и мы против него. Наконец он ощутил превосходство над иноземцем. И хотя сам всю жизнь считал себя чужим в этой стране, впервые почувствовал, что она ему все-таки ближе, чем неведомая страна императора.
Сань-Пао действительно нашел отца Абэ-но Сэймэй, он не казнил его, как сказал императору, а отвез на побережье и тайно переправил в Чосон. Он пытался разузнать у старика хоть что-нибудь о его сыне, но то ли старик действительно ничего не знал, то ли был страшно хитер и неблагодарен – ведь по обычаям за богато накрытым столом он должен был рассказать таратиси кими все-все о своей жизни. Он и рассказал, но лишь о внуке, которого по традиции с малолетства отдали в монахи.
– Как зовут внука? – на всякий случай полюбопытствовал Сань-Пао.
– Кацири…
– Кацири! – едва не подскочил Сань-Пао.
– Кацири… – подтвердил старик, старательно разжевывая беззубыми челюстями рисовый шарик.
– Кацири значит умный? – уточнил Сань-Пао.
– Да, очень умный… очень… – закивал старик, и глаза его наполнялись влагой то ли от избытка чувств, то ли от вкусной еды.
Где-то я это имя уже слышал, стал припоминать Сань-Пао. И к своему ужасу вспомнил – в списках мятежников государственной тюрьмы Тайка. А занимался им никто иной, стал он припоминать дальше, как мой помощник – черный капитан Угаи! Ах, ты!.. – многозначительно произнес Сань-Пао. Ах, хитрец! Заговор зреет под самым носом, а я и не подозревал. На наше счастье третья армия оставила город. Слава Будде! Император в наших руках. Что же делать? Что же делать? С легким сердцем он отправил старика в Чосон да еще одарил его жменей золотых рё и велел никогда-никогда не возвращаться в Нихон. Вечером следующего дня Сань-Пао вернулся в столицу, призвал к себе самых преданных и самых глупых стражников и приказал:
– Идите и приведите мне живым хоть одного мятежника! Слышите, живым!
Никто из семи стражников в казармы не вернулся. Они не пришли ни через день, ни через два. Сань-Пао призадумался. Он не знал иного способа, как договориться с мятежниками, поэтому сказал черному капитану Угаи, придержав его во дворе двенадцатиярусной пирамиды-дворца Оль-Тахинэ:
– У меня было видение. Ты ведь веришь в видения, Угаи?
– Верю, сэйса, – неопределенно ответил Угаи.
Чего он от меня хочет? – удивился он и покосился на корзинщиков у ворот. Один из них явно к ним прислушивался.
– Будто бы третья армия неспроста ушла.
– Неспроста… – согласился Угаи и перевел на начальника вопрошающий взгляд, а потом загородил его от любопытного корзинщика, чтобы, не дай Бог, не прочитал по губам, о чем они разговаривают. – Им нужен Чосон. Об этом все знают.
– Тьфу ты! – в сердцах воскликнул Сань-Пао и объяснил: – Будто бы мятежники убили императора!
– А-а-а… Вот беда-то… – посетовал Угаи, все так же вопрошающе поглядывая на Сань-Пао, пытаясь понять, кто кого водит за нос.
Экий ты недогадливый! – подумал Сань-Пао, и ему стало тоскливо. Если я ошибся, подумал он, то это конец. Следующего дня я не переживу.
– Ну-у! Так-к-к… Кхё-ё-ё… – стал мяться он.
– Убили так убили, – неопределенно произнес Угаи, чтобы помочь ему выпутаться из неловкого положения.
– Ну а мы что с тобой будем делать? – наконец нашелся Сань-Пао.
– А что нам делать-то? – пожал плечами Угаи. – Будем служить другому императору.
А что он мог ответить? Что точно так же ненавидит арабуру, как и Сань-Пао? Это будут его последние слова в жизни. Лучше держать язык за зубами. То же самый корзинщик на них и донесет.
– Мда… – Сань-Пао пожалел о начатом разговоре. – Ладно, иди. Да! Ты поймал Абэ-но Сэймэй?
– Нет еще! – Угаи остановился. – Но вы, сэйса, узнаете об этом первым.
– Спасибо, сынок, я надеюсь на тебя.
– Господи, Иисусе! – прошептал капитан Угаи и направился к воротам, чтобы выйти в город.
Его ожидало самое рутинное дело, которого только можно было придумать – патрулирование базара Сисява и его окрестностей.
* * *
У Кацири не было никаких шансов не то чтобы приблизиться к императору Кан-Чи, а даже проникнуть в лабиринт Драконов под самой пирамидой-дворцом. Конечно, он об этом знал. Суть покушения заключалась в том, чтобы незаметно проскользнуть под носом у стражи. Однако ни один простой смертный не мог этого сделать, а против хонки существовали ширмы, поставленные таким образом, чтобы преграждать им движение – как известно, хонки могли двигаться только по прямой. И хотя император Кан-Чи не верил ни в духов, ни в демонов Нихон, он на всякий случай пользовался ширмами. Таким образом, следовало опасаться только людей и сосредоточиться на определенном виде охраны, что значительно облегчало задачу.
Начальник дневной и ночной стражи – Чичимек, выставил по три стражника на каждом повороте центральной лестницы, по три стражника перед каждой дверью и по три стражника в конце каждой галереи – с таким расчетом, чтобы стражники видели друг друга.
В самих же покоях императора стражники делились на видимых и невидимых. Видимые ходили по галереям и говорили друг другу: «Бди!», а невидимые прятались в специальных нишах с ажурными стенками. Уснуть в этих нишах они не могли по той причине, что стены были утыканы гвоздями. И хотя арабуру заставляли жевали коку, спать им хотелось сильно-сильно. Они стояли в своих нишах, что есть силы таращились наружу сквозь решетки и клевали носами. Меняли их каждую стражу. Но даже это не помогало, и порой сонный стражник, исколотый гвоздями, выпадал наружу, как только открывали переднюю ажурную стенку. Хотя таких арабуру перед тем, как отправить в действующую армию, нещадно пороли, ничего не помогало – приходили новые и точно так же засыпали. Да и коки не хватало. Попробовали было выращивать ее в Се-Акатль, да, видать, климат не подходил, вместо пышных кустов вырастали жалкие побеги и высыхали, не набрав силы. Мгновенно кока стала цениться на вес золота. Каждому невидимому стражнику на время дежурства выдавали шесть листочков коки. При такой баснословной ценности они ее не жевали, а предпочитали оставлять про запас, дабы купить удовольствие в Ёсивара – Веселый квартал, где обитали неунывающие хохотушки юдзё.
Тем не менее, считалось, что проникнуть в покои императора Кан-Чи никто не может. Поэтому любой хитроумный план злоумышленников заранее был обречен на провал. Но были еще тайные ходы, которые охраняли совсем другие арабуру – которых кормили через день и никогда не давали ни пива, ни кукурузной водки. А кока им вообще не полагалась, ибо они сохраняли чистоту духа. Эти были смертники – ураканами, жилистые, как стволы акаций, и безмолвные, как тени, они убивали без предупреждения – быстро, подобно молниям. Днем они ходили в кожаных колпаках, чтобы их никто не мог узнать. Ночью же они были бесшумны, как тени духов.
* * *
– Хватайте! Хватайте мальчишку! – крикнул черный капитан Угаи, да было поздно.
Кацири видел, как убили Абэ-но Сэймэй, однако ни один мускул не дрогнул на его лице. Он оглянулся как раз в тот момент, когда молния ударила Абэ-но Сэймэй в грудь, но не остановился. Много раз они говорили об этом с Баном: «Если со мной или с ним что-то случится, даже очень нехорошее, беги дальше что есть силы и делай свое дело!»
В мгновении ока Кацири оказался за каменной оградой храма Каварабуки. Перед левым крылом от него находился холм с часовней наверху. К беседке меж сосен вела гранитная лестница, истертая ногами монахов. Сотни лет монахи исполняли обет – носили наверх ведра с водой и наполняли бассейн, из которого вода стекала в храм и считалась священной. По этим ступеням и побежал Кацири. Он был подобен быстролетному соколу, но все же не быстрее стрелы.
На Бана никто не обращал внимания. Кому нужен прокаженный? Однако именно он не дал первой стреле найти цель. На всякий случай он побежал за Кацири. Корзина мешала ему, и он кинул ее в кусты. Он видел, как погиб Абэ-но Сэймэй, и понял, что теперь наступил его час. Все пошло не так, как они задумали. Бан должен был проникнуть в лабиринт Драконов вместе с Кацири и помочь ему вернуться назад. Они планировали все варианты, но то, что происходило, было самым худшим из них.
Кацири уже почти добежал до середины лестницы, когда стражник стал стрелять в него из короткого лука. В тот момент, когда стражник собирался отпустить тетиву, Бан ударил его под левую руку. Стрела ушла вверх над деревьями, но Бан уже этого не видел. Он упал от удара мшаго, и смерть его оказалась легкой.
Когда вскрикнул смертельно раненый Бан, Кацири на мгновение замер. Он считал его своим отцом. «Иначе бы я никогда-никогда его не слушался!» – шептал он. На одно единственное мгновение Кацири забыл, для чего он бежит на холм. Казалось, перед ним разверзлась пропасть и он увидел ее дно. Ему захотелось заплакать – ведь он остался один, совсем один, а дело, которое ему предстояло сделать, было тяжелым, ох каким тяжелым. Он стоял, повернувшись лицом к храму Каварабуки, и уже десятки стражников целились в него. Слезы душили его, он не мог шевельнуться.
– Стойте! – крикнул капитан Угаи. – Стойте! Мальчишка мне нужен живым!
Он один понял, что творится с мальчишкой, и бросился вверх по склону. Капитан Угаи и сам не знал, зачем это делает, просто ему надо было во что бы то ни стало догнать мальчишку. В нем проснулся азарт охотника. Он понимал, что не причинит ему вреда, но, тем не менее, гнался за ним.
Две или три стрелы, пущенные дрогнувшей рукой, прошелестели в хвое, но именно они заставили Кацири очнуться. Он неуклюже повернулся и еще целое мгновение представлял собой прекрасную мишень. Кацири больше ни о чем не думал, кроме того, как проникнуть в лабиринт Драконов.
Вслед за капитаном Угаи бросились десятка два стражников. Напрасно Угаи, пока бежал по лестнице, поносил их самыми черными словами, напрасно проклинал весь их род до пятого колена – когда он влетел в часовню, мальчишки там уже не было, только огромная каменная плита, служившая бассейну дном, в котором теперь не было воды, словно нехотя становилась на место. Оставалась щель между стенкой и плитой. Не долго думая, капитан Угаи прыгнул в эту щель и потерял ощущение времени.
Он ударился о каменный пол и долго не мог прийти в себя. Перед глазами плыли круги. Голова звенела, словно медный котел.
– Господи, Иисусе! – твердил он, ощупывая себя и пространство вокруг.
На лбу зрела огромная шишка. Из носа текла кровь. Один глаз ничего не видел. А подвернутая левая нога не слушалась.
Потом он услышал тихие удаляющиеся шаги и вскочил, невольно охнув. Направление, в котором убегал мальчишка, не оставляли никаких сомнений – в Оль-Тахинэ, двенадцатиярусную пирамиду императора Кан-Чи, построенную на костях императора Мангобэй.
Капитан Угаи, прихрамывая, побежал следом и тотчас наткнулся на ворох одежды и два пустых флакона. Один едва заметно пах хвоей, а второй – чем-то до жути знакомым, но Угаи сгоряча не мог вспомнить, чем именно. Запах был связан со смертью. От этого запаха у него закружилась голова. Так вот! – обрадовался капитан Угаи. Так вот! Пахнет же, пахнет! Так однажды пахло в монастыре Святого Доминика, когда там умер главный настоятель. Угаи имел неосторожность в тот час зайти к нему в покои по какому-то мелкому делу и обнаружил мертвого настоятеля и людей, менявших бокалы. Пахло точно так же, как и сейчас – сладким запахом лилии. Хотя Угаи в ту пору был молодым и глуповатым, но ему хватило ума тотчас бежать из Генуи.
Он захотел с кем-нибудь поделиться своим открытием, оглянулся и только теперь окончательно сообразил, что находится в лабиринте Драконов и что императорская пирамида-дворец совсем рядом, потому что в нишах мерцали лампады. Когда-то в этих нишах находились золотые статуи Будды, но с появлением арабуру их убрали. Вдали мелькнула тень. Капитан Угаи побежал следом и уперся в тупик.
– Где же ты? Выходи! – крикнул он и обернулся, потому что ощутил дуновение ветра.
На этот раз тень мелькнула позади. Капитан Угаи, как коршун, бросился на добычу, но всего лишь рассадил себе лоб о корень, торчащий из потолка подземелья. И снова ему послышался шорох. Но теперь не сзади, ни спереди, а над головой. Господи, Иисусе! – подумал Угаи, я же ничего не вижу в темноте и не умею летать.
Он принялся ощупывать потолок и обнаружил лаз. Там, дальше в нем, мерцал огонек. Капитан Угаи долго карабкался по узкой лестнице, порой застревая, копаясь, как крот, но неотрывно следуя за огоньком, а потом попал в горизонтальный туннель и понесся к удаляющемуся огоньку, как несется мотылек на свет лампы, и если бы не врожденная ловкость, сломал бы себе шею, потому что огонек вдруг куда-то пропал, а под ногами не оказалось ничего, кроме пустоты.
Упал капитан Угаи на бок – как раз на край глубокого колодца и едва не угодил в него. Еще никогда на долю Угаи не выпадало таких приключений. Всякое бывало, но в такие переплеты он не попадал. На этот раз он долго приходил в себя. Кашлял и извивался, проклиная весь белый свет, как вдруг снова увидел огонек. Нет, засмеялся он, теперь не обманешь, теперь я никуда не пойду. Я буду выслеживать тебя осторожно и долго. А лучше всего посижу здесь. Из колодца, в который он едва не угодил, тянуло холодом и смертью.
Должно быть, мальчишка посчитал, что преследователь разбился насмерть, потому что совсем не прятался, и капитану Угаи не составило большего труда, выследить его. Теперь он шел осторожно, как зверь. Но все равно не поймал мальчишку, а очутился перед закрытой дверью, прижал к ней ухо и долго вслушивался в звуки, доносившиеся с той стороны. Он не знал, что это за дверь, а плана лабиринта Драконов у него не было.
– Эй-й-й… – постучал он костяшками пальцев. – Выходи! – и на всякий случай тихонько ударил кулаком.
Пламя ближайшей лампады едва заметно померкло, и капитан, теряя от страха осторожность, бросился и схватил кого-то. Лампада упала, разбилась, и деревянное масло, вспыхнув в нише, полилось на пол.
– Стой! Стой! – оторопело твердил капитан Угаи, впервые в жизни борясь с хонки.
Хонки оказался маленьким, вертким и зубастым. На запястьях капитана, казалось, сами собой возникли следы укусов и кровь. Однако капитан Угаи был очень силен, и ему удалось удержать скользкую тень. Впрочем, он плохо соображал, что делает, и не знал, как ему правильно поступить дальше. В этот момент, скрипнув, приоткрылась дверь, и суровый голос начальника Сань-Пао произнес:
– Отпусти его!
– Господи, Иисусе!
– Отпусти!!!
– Так ведь!.. – с изумлением возразил Угаи, не зная, как себя вести. – Вы тоже здесь, сэйса?!
– А как же!
– Я, я, я…
Какой бы случайной ни казалась эта встреча, им обоим сделалось неловко оттого, что они столкнулись в лабиринте Драконов. При других обстоятельствах они бы сделали вид, что не узнали друг друга, и разошлись бы, но в лабиринте это сделать было невозможно.
Сань-Пао не дал ему больше и рта открыть:
– Отпусти, я сказал!
Капитан Угаи отпустил и тотчас увидел, с кем боролся: перед ним проявился полуголый мальчишка. В одной руке он сжимал раздвижную трубку, в другой – складной стилет.
Мальчик тотчас понял, кто из них друг, а кто враг, и спрятался за Сань-Пао.
– Он мог убить тебя одним ударом, – сказал Сань-Пао и с укором посмотрел на Угаи, как на ребенка.
Угаи стало стыдно. Он и понятия не имел, с кем на самом деле боролся – он просто бежал в темноте и кого-то схватил. Он его хотел поймать и поймал.
– Я не знал… – оправдывался капитан Угаи и подумал, что судьба мятежников теперь находится в их руках, стоит допросить мальчишку, который наверняка много знает.
Он вопросительно посмотрел на своего начальника. Но Сань-Пао сделал вид, что не понял его взгляда.
– Это оружие предназначено не для нас, – со вздохом объяснил он.
Ладно, подумал капитан Угаи, так тому и быть. Какое мне дело до арабуру и их внутренних конфликтов.
– А для кого? – спросил он. – Неужели?.. – он невольно кивнул головой в направлении двери.
Сань-Пао засмеялся:
– Это уже не твое дело. Хочешь жить?
– Хочу, – честно признался Угаи. – Очень хочу.
Ему представились наполненные ветром паруса, море и неведомые берега.
– Иди по этому лабиринту, касаясь стены правым плечом, и выйдешь в большую пещеру, где течет река. Там увидишь кецалей. Расскажешь им, что император Кан-Чи мертв. Пусть улетают. Им здесь нечего делать.
– А вы, сэйса? – невольно спросил капитан Угаи, с непонятным облегчением делая шаг в темноту лабиринта, и предложил: – Пойдемте со мной?
Все страхи и мучения остались позади. Кончилась его тягостная служба у арабуру. Теперь он пойдет и найдет настоящих хозяев этого мира и еще успеет повидать много диковинных мест. А в конце жизни обязательно вернуться на родину – в далекую северную страну Сканию и расскажет людям, где он был и что он видел.
В свою очередь, Сань-Пао подумал: ничего ты, иноземец, не понял в нашей жизни, ни в чем не разобрался ни в плохом, ни в хорошем. Даже убить тебя рука не поднимается.
– Я наконец поступлю в этой жизни так, как считаю нужным, – ответил он. – Твоя задача убедить кецалей улететь. А моя – убить Кан-Чи. Правда, мальчик? Пойдем со мной, мы им покажем, как надо любить свою родину.
Он почему-то решил, что обязательно должен командовать мальчишкой, даже не спросив его мнения.
– Покажем! – смело ответил Кацири, однако это еще не значило, что он доверял Сань-Пао.
– Но ведь вы же из Ая? – спросил напоследок капитан Угаи. – Зачем вам эта пропащая страна? Господи, Иисусе!
– Страна? – удивился Сань-Пао. – Пропащая? Оро?! Я об этом не думал. Оро?! Не знаю, – признался он. – Я стар, но ничего не знаю. Оро?! Я только чувствую, что надо поступать по справедливости. А больше я ничего не знаю. Оро?!
– По справедливости… – с недоверием повторил Угаи, который наконец что-то начал понимать. – Хм… А я? Я справедлив? Господи, Иисусе! – Но так и не нашел в своей душе ответа.
Его справедливость была другого рода. Она питалась надеждой познать новые миры, но никак не такой крохотный мирок, как Нихон, в котором надо еще и остановиться и задуматься на долгие годы. А это оказалось не по душе черному капитану Угаи.
Сань-Пао распахнул дверь – за ней лежали три мертвых арабуру. У каждого в шее торчало по духовой игле с черным оперением из перьев курицы цути. Четвертый, невидимый – умирал в нише за ажурной стенкой. Разумеется, Сань-Пао никому не говорил, что мастерски владеет трубкой фукуми-бари, которую он прятал в рукаве. Но один он ни за что не решился бы на покушение, поэтому и искал связи с мятежниками. К тому же пронести в цитадель трубку с иглами было невозможно. Правда, у Сань-Пао была еще трубка – камити-бари, которую можно было держать за щекой. Эта трубка заряжалась одной единственной иглой, и яд в ней был не таким, как в фукуми-бари.
– Ты пришел вовремя, – сказал Сань-Пао. – Я помогу тебе.
На самом деле он еще не знал, как он это сделает. Но был уверен, что сделает.
Сань-Пао ждал ниндзюцу три дня и дождался. Только он не мог подумал, что это будет мальчишка. Когда же в городе раздались крики и брань, он сообразил, что неспроста: под шумок совершаются и подвиги, и самые грязные дела. Он рассуждал так: могут ли мятежники проникнуть в пирамиду? Тем путем, которым я вхожу в нее? Не могут! Для этого надо быть арабуру или начальником городской стражи. А больше сюда никого не пускают. Значит, что? Значит, они пойдут другим путем, через лабиринт Драконов. Но он охраняется так же тщательно, как и стены пирамиды. А еще нужно попасть на самый верх, в цитадель. Обычным путем это тоже невозможно. Такое ощущение, что дух императора Мангобэй действительно охраняет пирамиду-дворец Оль-Тахинэ – и от друзей, и от недругов. Но ведь для ниндзюцу ничего невозможного нет.
Его знания были почерпнуты из рукописей периода «собирания» Нихон. Он знал кое-что о ниндзюцу, но не думал, что мятежники выберут самый трудный и долго подготавливаемый способ покушения. Так убили могущественного главу клана Сиба – Уэсуги Кэнсинома, которого охраняла целая армия. Сань-Пао даже не стал спрашивать у Кацири, как он собирается расправиться с императором Кан-Чи. Все стало очевидно, когда Сань-Пао ощутил запах, исходящий от мальчишки. Там пахнут только золотари. Недаром на него никто не обращал внимания. Я бы тоже не обратил, подумал Сань-Пао. Вот хитрецы!
К его огромного удивлению, Кацири открыл ажурную стенку ниши и, не обращая внимания на арабуру, выпавшего к его ногам, нажал на какой-то тайный рычажок. Задняя стенка с гвоздями отошла в сторону, и открылся узкий лаз. Кацири нырнул в него, как в омут. На прощание высунулся и сказал очень по-взрослому:
– Закройте стенку и уходите. Я справлюсь один.
– Как один?! – едва не подскочил Сань-Пао.
Сань-Пао был уязвлен до глубины души. Он убил стражников – раз. Он открыл дверь – два. Он избавил мальчишку от капитана – три. А теперь оказался лишним! Сань-Пао даже хотел воскликнуть, что так нечестно – бросать его одного, что он тоже хочет участвовать в покушении, что он тоже полезет тайными ходами, но мальчишки и след простыл. Сань-Пао потерянно стоял целую кокой, с трудом соображая, что ему делать: пойти ли следом за черным капитаном Угаи или же отправиться домой. Потом понял, что не остается ничего другого, как закрыть заднюю стенку ниши и запихнуть арабуру, который все еще умирал, в нишу. Арабуру был молод, на его лице курчавилась редкая бородка. Он глядел на Сань-Пао умоляющими глазами.
Сань-Пао услышал шаги и только тогда сообразил, что прошла целая стража и что сюда идут арабуру, чтобы сменить охрану. Ага! – обрадовался Сань-Пао. Вот и наступил мой час. Он выглянул из-за колонны. Арабуру было пятеро. В фукуми-бари Сань-Пао тоже было пять игл. Была не была, решил Сань-Пао и пошел навстречу арабуру.
Когда во внешней галерее пирамиды-дворца появился начальник городской стражи, сотник арабуру даже обрадовался. Арабуру не подчинялись городским стражникам и относились к ним свысока. Однако сотник пару раз оказывался в одной компании с Сань-Пао и видел, с каким уважением к нему относились не только титлаки, он и цукасано гэ. Поэтому сотник воскликнул:
– Приветствую вас, Сань-Пао!
Больше он ничего не успел сказать. Игла вонзилась ему в щеку, вырвав кусочек кожи. Прежде чем умереть, к своему изумлению он успел понять, что точно такие же иглы вонзились в его спутников справа и слева, которые тоже рухнули, как подкошенные. Один выпростал из петли мшаго, но не сумел даже взмахнуть им. Арабуру, который шел за сотником, пытаясь защититься, выбросил перед собой руку. Игла попала ему между пальцами, и крови было совсем мало, потому что кожа на ладони была огрубелой. Он так и умер, упав вперед с вытянутой рукой. Умер даже быстрее, чем сотник, потому что успел испугаться. Сотник потерял способность двигаться и кричать, но видел, что только пятый арабуру получил шанс избежать смерти. Вместо того, чтобы привести мшаго в боевое положение и ударить им Сань-Пао, тот развернулся и побежал. Сань-Пао помнил, что у него осталась всего одна игла, и поэтому целился особенно тщательно. Арабуру осталось сделать всего один шаг и завернуть за угол, когда игла с черным оперением вонзилась ему между лопатками. Арабуру показалось, что он всего лишь споткнулся, но встать больше не смог. Он пролетел еще пару кэн, врезался в стену под проемом и с ужасом наблюдал, как Сань-Пао перешагнул через него, схватил за омертвевшие руки и куда-то поволок. После этого он уже ничего не видел и не слышал, а язык у него отнялся.
Шум на нижнем ярусе привлек внимание стражи сверху.
– Эй, что там у вас? – крикнул стражник, заглядывая вниз. В солнечном свете, падающим через большие проемы, он увидел всего лишь ноги того арабуру, которого последним убил Сань-Пао.
Опять напились, с восторгом решил арабуру, и я хочу! Такое иногда случалось в конце стражи, если кому-то из стражников было невтерпеж. Нравились им здешние напитки, и они каждый вечер пробавлялись ими в ближайшей харчевне среди благоухающих хризантем и веселых подружек под чарующие звуки сямисэн. Спускаться на нижний ярус было запрещено. Это приравнивалось к оставлению поста. Надо было дождаться напарника и вызвать старшего. Однако стражник пренебрег правилами и сбежал по лестнице вниз, чтобы всего-навсего помочь товарищу. Он застал Сань-Пао за перезаряжанием фукуми-бари и с безумной улыбкой уставился на него, полагая, что у Сань-Пао есть выпивка.
– Подожди… – улыбнулся в ответ Сань-Пао, вложил последнюю иголку в кассету фукуми-бари и выстрелил арабуру в плечо.
– Что это? – удивленно спросил арабуру, схватившись за руку.
– Смерть твоя, – ответил Сань-Пао и, не оборачиваясь, пошел на второй ярус.
Всего их было двенадцать. Как добраться целым и невредимым до самого верхнего, и думать не хотелось. А ведь там мальчишка, с завистью подумал он, обогнал меня, хитрец! В душе он восхищался им. Так может поступить только человек, любящий свою родину, думал он. Люблю ли я ее так, как он?
* * *
Кацири преодолел всего лишь два яруса, но не нашел нужного хода. План пирамиды оказался неточным. Там где значились проходы, оказались горы мусора, а там, куда не следовало соваться, были туннели, которые заканчивались тупиками. Несколько раз он едва не провалился на самый нижний уровень или даже в лабиринт, когда доверился ненадежному плану. Наружные стены пирамиды располагались наклонно, и передвигаться в узком проходе было неудобно. Через кокой Кацири приноровился двигаться боком да еще и внаклонку.
По его расчетам он уже три раза обошел пирамиду по периметру второго яруса, чуть ли не весь его ощупал, он все без толку. Тонкие полоски света падали сквозь щели, и Кацири сверился с планом, куда идти. Нужного лаза не было. Кацири охватило отчаяние. Выходило, что этого проклятого хода никогда и не существовало, потому что для него просто не хватало места в пирамиде. Он сел, как его учил Бан, и стал думать. Или я ищу не там, или я ничего не вижу. Стоп, стоп, он понял. В спешке я совсем растерялся и запутался со сторонами света. Он стал припоминать, с какой стороны должно светить солнце, и быстро нашел ту грань пирамиды, на которой надо было сосредоточить внимание. Вот она – лазейка, замаскированная ложной панелью – узкий вентиляционный ход с северной стороны, для того чтобы летом прохладный воздух поднимался прямиком в цитадель. Правильно, а вентиляционный ход с противоположной грани открывается только зимой для теплого воздуха. Неровно отесанные камни только облегчил Кацири задачу. Время, потраченное на поиск хода, он с лихвой компенсировал скоростью, с которой поднялся к цитадели. Вентиляционный ход был прямым, как стрела, но только до десятого яруса. Здесь его ждало разочарование – медная решетка с такими мелкими ячейками, что сквозь них не смогли проникнуть даже крысы. Их сухие трупики рассыпались от одного прикосновения, пока Кацири пилил решетку. Потом на его пути поочередно возникали следующие препятствия: камень, балка, забытое строителями бревно, с которым он провозился дольше всего, и горы мусора. Вот тогда-то он едва и не попался. Должно быть, стражники наконец услышали шум. Кацири заметил их босые ноги с медными кольцами в вентиляционном отверстии, забранном решеткой.
Ему оставалось всего-то перемахнуть через стену, которая не доходила до потолка примерно на полторы сяку. Он не знал, была ли эта щель ошибкой строителей или же так полагалось по плану, но через эту щель можно было легко попасть в императорские покои. Однако стражники не торопились.
– Ты слышал? – спросил один, худой и лысый. Его давно грызла болезнь, и он беспрестанно покашливал. – Кха-кха!
– Нет, а что?
Его напарник, напротив, был толстым и краснощеким. Его большой горбатый нос и скошенный подбородок выдавал в нем майя.
– Мне кажется, будто там кто-то есть, – он с опаской постучал по камню. – Куриное дерьмо! Кха-кха!
– Никого там нет, – отмахнулся другой, – одни крысы. Я вчера одну поймал. Жирная, как поросенок.
Они непонятно чему захихикали. Оказалось, что наложницы Кан-Чи от скуки подкармливали крыс.
– Вот бы к ним заглянуть?
– Поменьше болтай. Кха-кха!
– А я чего? Я говорю, везет тем, кто сторожит десятый ярус изнутри.
– А ты знаешь, кто их сторожит? Кха-кха!
– Нет, не знаю.
Они напряженно зашептались, при этом худой и лысый несколько раз трусливо оглянулся.
– Да ты что?! Нет, лучше я здесь отслужу свое, а вечером схожу в Веселый квартал к юдзё.
– Ты что, учишь туземный язык? Кха-кха!
– Нет, а как общаться?
– По правде, я тоже знаю несколько слов. Кха-кха!
– Ну и?..
– Самые необходимые, чтобы не попасть впросак. Кха-кха!
– Я тоже. Пойдем, а то нас хватятся.
– Пойдем.
Кацири прислушался. Стражники ушли. Он спрыгнул в коридор и, оставляя белые следы от босых ног, добежал до следующего поворота. У входа в апартаменты императора стояли три стражника: двое у двери, третий – напротив. Голые, в перьях, намазанные пахучим маслом. Таких чуешь за сто кэн. Тоже мне вояки, пренебрежительно решил Кацири. Они корчили друг другу рожи и глупо хихикали. Потом откуда-то сверху раздался окрик: «Бди!», и они на мгновение застыли, а затем снова стали глупо хихикать.
Кацири презирал их. Если бы я знал, что они такие беспечные, я бы не потратил столько времени на тренировки. Я бы пришел и просто убил вашего императора, и вы бы со мной ничего не сделали. Напрасно умер Бан, напрасно умер Абэ-но Сэймэй. Надеюсь, их души благополучно добрались до гокураку и им там будет хорошо.
На одно-единственное мгновение он стал невидимкой, но этого времени ему вполне хватило, чтобы проскользнуть мимо хихикающих стражников в святую святых императора – гарем, который сторожили евнухи. Эти толстые, ленивые люди не представляли для Кацири никакой опасности. Они сидели на подушках и дремали. Их копья – нагинаты и яри – валялись на полу. Из баловства Кацири пощекотал одному евнуху нос. Не открывая глаз, евнух чихнул и перевернулся на другой бок.
Следы, которые оставил за собой Кацири, стражники обнаружили немного погодя и совершенно случайно. Можно только представить, что они испытали. Очевидно одно: они сразу сообразили, что проглядели злоумышленника, и очень сильно испугались. Но донести начальнику дневной и ночной стражи Чичимеку не посмели. Это означало смерть. Поэтому они стали проверять все помещения, но так, чтобы не беспокоить императора Кан-Чи. Разумеется, они никого не нашли и перешептывались:
– Хонки это, хонки, я вам говорю! Мы шли по их следам, а потом они пропали!
– Клянусь семью узлами зла, хонки! – соглашались с ним.
– Я тоже видел!
– Какие хонки?! Куриное дерьмо! Их всех отменил наш великий император Кан-Чи.
Ему объяснили, ткнув кулаком в ребра:
– В этой стране есть такие твари, как у нас песиголовцы или черти.
– До кецалей у нас ничего не было.
Согласились, еще раз ткнув кулаком:
– Не было. А теперь есть! Значит, и хонки есть!
– Бр-р-р…
– Бр-р-р…
– Бр-р-р…
– Вот бы одного поймать одного? А? Никогда не видел. Куриное дерьмо!
На том и успокоились. Разве стражникам когда-нибудь хватало мозгов? Они не были созданы для мышления, они не были даже солдатами. Все их предки работали от зари до зари на полях, а этим повезло – их набрали в экспедиционные войска, даже дали в руки оружие, но не объяснили, что с ним делать.
Когда же они все-таки донесли по инстанции, Кацири уже сидел на одиннадцатом ярусе в отхожем месте. Вначале он прятался на перекладинах. Миазмы наполняли яму, но это было привычно, и Кацири почти не сдерживал дыхания. Он слышал, как в туалет три раза кто-то заходил и обшаривал помещение. Даже открыл крышку и заглянул в выгребную яму, но фыркнул, как собака, и убежал. Если бы Кацири знал, что сам Чичимек наведывался с инспекцией, он бы гордился своим подвигом, но он этого не знал, как, впрочем, и не знал, кто такой Чичимек. Его только удивило одно обстоятельство: в туалете, справа от стульчака, была спрятана гуа, а значит, император кого-то очень сильно боялся.
Между тем Сань-Пао почти извел запас игл. У него осталась последний комплект, и он берег его, как зеницу ока. Два десятка игл он израсходовал, чтобы подняться по западному тайному ходу. Ему еще повезло, потому что Чичимек в этот момент находился на восточной стороне пирамиды, а ураканы, как и обычные арабуру, не успели ровным счетом ничего понять. Впрочем, Сань-Пао не рискнул подниматься выше десятого яруса, где на каждом повороте лестницы дежурило по десять ураканов. Только теперь он стал тешить себя надеждой, что доберется до императора раньше мальчишки – уж слишком легко ему удалось забраться так высоко. К началу всеобщей суматохи, когда подняли мосты и зарыли все ворота и двери, он уже прятался под потолком северного коридора. Вот где пригодилась гимнастика тай-чи. И опять ему повезло, потому что именно этим коридором император Кан-Чи обычно уходил от своих наложниц. Когда же пискляво завыли дудки, а стража забегала, как полоумная, император Кан-Чи появился в окружении шестерых ураканов. Их сгорбленные фигуры замелькали среди колонн и переходов. Сань-Пао приготовился. Его сердце билось ровно и спокойно, словно он всю жизнь готовился к этому моменту. Однако ураканы пошли на хитрость, они надели одинаковые рясы и накинули на головы капюшоны. К тому же, все они оказались одного роста, и Сань-Пао пришлось гадать, кто из них император Кан-Чи. Первым Сань-Пао убил того, кто был в золотой рясе и находился в центре группы, справедливо полагая, что только император Кан-Чи может носить такое одеяние и только его со всех сторон будут окружать стражники.
Он ошибся. Впервые за весь день удача изменила ему. Человек, в которого он выстрелил, схватился за шею и стал валиться на спину. Но это был не император. Император Кан-Чи оказался хитрее. Он поменялся одеждой с рядовым ураканом и пошел не в центре, а сбоку. Ведь Кан-Чи с детства развивал в себе коварство, и теперь оно помогло ему избежать смерти. По крайней мере, он так думал.
Сань-Пао последовательно убил всех тех, кто находился ближе центру, и уже ликовал. Но когда спрыгнул на пол и подошел, чтобы убедиться в смерти императора Кан-Чи, Чичимек, который прикрыл императора своим телом, вскочил и ударил Сань-Пао ножом. Обливаясь кровью, Сань-Пао упал на каменные плиты коридора. Чичимек уже готов был перерезать ему горло, но император Кан-Чи удержал его руку:
– Постой, я хочу спросить его кое о чем перед лицом смерти. Теперь-то ты врать мне не будешь, – и наклонился: – Скажи, в чем ваша сила?
Сань-Пао схитрил. Он уже задыхался и боялся одного, что ему не хватит духа убить императора Кан-Чи, поэтому он только прохрипел:
– А-а-а…
– Что? Не слышу? – император Кан-Чи наклонился ниже.
Сань-Пао оскалил окровавленные зубы, вытолкал языком камити-бари из-за щеки и плюнул в лицо императору Кан-Чи отравленной иглой. Чичимек тут же убил Сань-Пао. На губах Сань-Пао застыла улыбка исполненного долга.
– Уййй!!! – Император Кан-Чи отпрянул и мгновенно выдернул изо лба иглу. Холодный пот выступил на его большом теле. Он ожидал мгновенной смерти, но она не пришла. Целую кокой он прислушивался к себе. Слава тебе, о Кукулькан! – думал он. За одно слава и Богу Кетцалькоатль! Император Кан-Чи вздохнул с облегчением и на всякий случай ощупал себя: нет, я не умер, я еще жив. От радости он даже, как обычно, хлопнул себя по затылку. Уййй!!! Куриное дерьмо!!! Пнул Сань-Пао. Уййй!!! Заставил меня испугаться. Вдруг император Кан-Чи почувствовал, что на него напал понос. Он схватился за живот и побежал в покои на одиннадцатый ярус, попутно ликуя, что чудесным образом избежал смерти.
В туалете имелась еще одна – тайная дверь, занавешенная красной тканью. Кацири сидел, затаив дыхание. Тревога разносилась по всему дворцу – с яруса на ярус, и он стал бояться, что ничего не получится и что усилия двух лет пойдут насмарку. В этот момент кто-то вбежал через тайную дверь. Кацири изготовился: привел стилет в боевое положение и снял с него колпачок. Дыхательную трубку зажал в зубах, а ноздри и уши залепил воском. Кто-то тяжелый и грузный заходил у него над головой. Сердце у Кацири билось так, что он боялся быть обнаруженным раньше времени. Человек кряхтел и сопел, а потом открыл крышку и уселся. Прежде чем наступила темнота, Кацири запомнил, куда должен ткнуть, и ткнул стилетом – прямо в анус. Затем, придерживая дыхательную трубку, прыгнул вниз.
– Уййй!!! – воскликнул император Кан-Чи, который до последнего мгновения думал об одном и том же – в чем же сила этого народа. Но так ничего и не надумал.
Через коку Чичимек забеспокоился – уж слишком долго император находился в туалете. Вначале Чичимек скребся в дверь, потом деликатно постучал, потом приоткрыл и осторожно заглянул. Император сидел на стульчаке, свесив голову набок. Его лицо были черным, как ночное небо.
Сгоряча обыскали все двенадцать ярусов золотой пирамиды-дворца Оль-Тахинэ. Искали три дня и три ночи, но так никого и не нашли. Решили, что во всем виноват Сань-Пао, который плевался отравленными иглами.
Через три дня Чичимек случайно заглянул в выгребную яму и обнаружил ее пустой, а заслонку для спуска фекалий – открытой. Он спустился в яму и только тогда сообразил, что пролезть в узкий канал, ведущий к реке Ёда, едва ли может даже ребенок. На этом официальное расследование было прекращено. Но Чичимека еще долго грызли сомнения, а тайна гибели императора Кан-Чи преследовала его до самой смерти.
Народная же молва говорит о том, что в лиловых горах Асафуса появился молодой отшельник. Он проповедовал чандала: «Все, зависящее от чужой воли, – зло, а зависящее от своей воли – благо». «Ты не запятнан грехом, если действовал во благо родине». «Желающий прожить долгую жизнь не должны наступает на волосы, пепел, кости, черепки, семена хлопчатника, мякину, – говорил он. – Никогда не следует заходить в труднодоступные места, смотреть хонки в лицо, пересекать реку при помощи рук. Кто слыша, прикасаясь и видя, вкушая и обоняя, не радуется и не печалится, тот человек должен считаться обуздавшим чувства». Отшельник не мылся. Не стригся. Не менял одеяния. Но самое благочестивое заключалось в том, что отшельник питался человеческими испражнениями. Так его и прозвали святой Веда, что значит «погрязший». У него было только три ученика, которые разнесли учение по миру и назвали это учение «Веды».