«Колеса автобуса крутятся-крутятся… крутятся-крутятся… крутятся-крутятся…»

Детская песенка, подумал Терри. И подумал, не так ли это началось — для них для всех.

Музыка, слышанная в детстве. Мелодия из местной телепередачи, той исчезающей породы, когда ведущий в капитанской фуражке крутит детям мультики, показывает фокусы с шариками и салфетками. Его называют «Кузен» или «Кэппи». Обрывок рождественской песенки в магазине, когда горят все праздничные огни, и Санта уже пустился в путь. Серебряные нотки из музыкальной шкатулки, где медленно крутит пируэты миниатюрная танцовщица. Персонаж с гармоникой в старом черно-белом вестерне или фильме про войну. Далекий пронзительный свисток поезда, одинокий в дождливой ночи.

Что-то в них всех было рано разбужено, в этом Терри не сомневался. Что-то такое, что и другие дети слышали, но забывали. А вот они все что-то слышали, запомнили и до сих пор хранят в себе, спрятанное надежно и глубоко. Что именно запомнил он, Терри знал. И знал отлично.

Тру нажал на тормоз. «Жестянка» замедлила ход на вершине подъема. Не очень крутой подъем на таком прямом и ровном протяжении федеральной дороги I-40, но все же заметный. Тру выглянул в боковое зеркало, за корму трейлера.

Белая машина была на месте.

Где-то на полмили позади? Ну, это даже смешно, подумал он, потому что в этот час воскресенья из Альбукерка на запад едет куча самых разных машин. Маленькие легковушки и большие внедорожники, грузовики с прицепами, фургоны, пикапы всех моделей и всех цветов. Но эта вот белая машина — иностранная, вроде бы «хонда» — какое-то время держалась достаточно близко, чтобы Тру разглядел человека за рулем. В темных очках — да ладно, под вечер едет на запад при таком солнце, — и в бейсболке с каким-то логотипом. Но потом белый автомобиль сбавил ход и отстал машины на три или четыре, зато теперь вроде бы держит постоянную скорость. Точнее, держит ту же скорость, что и «Жестянка».

То есть едет медленно.

Белая машина. Иностранной марки. Молодой, судя по виду, водитель.

С чего это он мимо не просвистел?

— С чего это ты тормозишь? — спросил Кочевник с сиденья за спиной Терри.

— Ноге дал отдохнуть, наверное, — ответил Тру и дал газу старому двигателю.

Белая машина. Иностранной марки. Не темно-синий пикап.

Тру снова стал смотреть прямо вперед. Первый слой этой дороги могли положить, натянув через пустыню Нью-Мексико гигантскую резиновую ленту. Туго натянуть и класть асфальт по ее тени. Непонятно, были ли тогда резиновые ленты, но если были, то могли.

Что-то у него шарики за ролики начинают закатываться. Жизнь на дороге. Неудивительно, что люди начинают курить дурь, пить лишнее и выбрасывать телевизоры из окон мотелей. Он слегка вздрогнул — на волосок, никто и не заметил, — когда мимо промчалась фура, презрительно хлестнув «Жестянку» пощечиной ветра. Тру заметил, что это хормеловский холодильник. Фургон с мясом, подумал он.

Никогда раньше он траву не курил. Интересно, есть ли она у кого-нибудь из пассажиров «Жестянки»? Он никогда не спрашивал — действительно не хотел знать. По крайней мере при нем не курили ни разу. Хайвей этот такой прямой, что действует просто гипнотически. По обе стороны — пустыня со щетиной зловещего вида растительности, готовой воткнуть в ногу шип при малейшем прикосновении. Интересно, сколько гремучих змей под этими уродливыми колючками высовывают дрожащие раздвоенные языки, вынюхивая добычу?

Он понял, что у него съезжает крыша, потому что начал думать, не спросить ли у ребят из группы, какова марихуана на вкус.

Он поерзал на сиденье.

— Ты как? — спросил его Терри с пассажирского сиденья, и Тру ответил, что все нормально.

Он быстро глянул в зеркало заднего вида. Ариэль дремала. Наклейка поперек носа, скрывающая синяк, была на месте, но чернота под глазами ушла. Нос не был сломан, хотя распух и болел на следующий день, а засохшие сгустки крови у нее выделялись, пока не проехали Анахейм. Два передних зуба у нее треснули, придется с ними идти к дантисту. Но девушка — чертовски классный солдат.

Джон Чарльз смотрел в пространство и думал. Синяк вокруг правого глаза выцвел до бледно-зеленого. А думать Джону много о чем было. Берк на заднем сиденье слушала айпод, закрыв глаза и чуть кивая в такт ритму, пробивавшемуся из наушников. Девушка умела на барабанах играть как машина, но Тру сделал ошибку, спросив ее, что она думает о машинах для игры на барабанах, и получил в уши годичный запас слов на разные буквы алфавита. Терри, разумеется, был бодр и оживлен. Сегодня его день.

На этом хайвее машин было много. Всех сортов и моделей, больших и маленьких. Но вот эта машина позади… сейчас он ее не видел, но знал, что она там.

Отчего он так нервничал — из-за факта медленного истощения. Кубышка всегда начинает показывать дно, даже для ФБР. И большая лапа на поводке подтаскивает маленьких собачек на место.

Весть нашла его после Анахейма, на следующее утро.

Дальше придется обходиться одной группой. Требуемые средства несоразмерны ситуации, было ему сказано. (Как он любит этот язык щелканья на счетах!) Ему было сказано — и, честно говоря, совсем не тем теплым голосом, которым обычно разговаривал с ним старый приятель, — что тут вреда может быть не меньше, чем пользы. «Я знаю, как это для тебя важно, но…»

Ой. Когда понимаешь, что ты совсем не такая большая собака, как ты думал, это несколько задевает. Впрочем, настолько больших собак попросту не бывает.

Группа в металлически-сером «юконе» отделилась от каравана. Пока, ребята. А мы дальше.

Потом вот сегодня утром, после вчерашнего концерта в «Стейнд-гласс».

Тру брился в ванной номера «Комфорт Инн», когда раздался телефонный звонок.

— Доброе утро, — сказал Тру с пеной на верхней губе. — Ты как последний язычник пропускаешь сегодня церковь?

— Труитт, есть разговор.

— Само собой, раз ты мне позвонил.

— Ты сидишь?

— Нет, но у меня в руке бритва.

Он знал, что это будет. Надеялся, что телефонный звонок приведет группу агентов к мотелю, где забился в нору Джереми Петт, боясь отдернуть занавески или открыть дверь ради лучика солнца, не смеющий выбраться из тесноты номера даже за пиццей из-за поднятого в прессе шума, но надежды еще недостаточно, чтобы вышло так, как хочешь. Петт просто и непреложно исчез. Уехал в Мексику? Считалось, что так. Но где же его грузовик? Его нигде не видели, так куда он делся? Предполагалось, что брошен на обочине. Завезен в канаву или запаркован среди мескитовых деревьев и кустов выше человеческого роста, к северу от многих троп, пробитых в почве мексиканскими нелегалами. В конце-то концов, тропы эти ведут в обе стороны. Другая теория: Петт, обученный искусству таиться, мог в буквальном смысле уйти в подполье — найти туннель, ведущий через границу. Наверняка они есть.

Чтобы остаться в стране, когда твое лицо и номера твоей машины показали по всем каналам, надо быть совершенно безумным. Так говорили теоретики. Нужно хотеть, чтобы тебя поймали. И за каким чертом ему тащиться за группой в Калифорнию, когда он мог прямо в Мексику уйти из Тусона?

— Труитт, — сказал язычник воскресного утра, — мы отзываем вторую группу. — Тру чуть порезался, проводя бритвой под левой ноздрей. — И тебе нет нужды оставаться. Прекращай операцию и тащи их всех сюда.

— Так, давай не части, спокойнее. — Тру сообразил, что обращается к собственному сердцу. — Турне заканчивается через шесть дней, считая сегодняшний, и осталось всего два концерта — в Далласе пятнадцатого и в Остине шестнадцатого. И все. Мы сегодня выезжаем из мотеля и едем навестить одного человека, которого хочет посетить Терри. Терри — это клавишник.

— Я статью в «Пипл» читал, черт побери, и их имена знаю.

— О’кей. Сразу после этого выезжаем и едем в Амарилло. Оттуда завтра в Даллас. Я решил, что они могут поболтаться в Далласе…

— Прости, ты сказал «поболтаться»?

Тру услышал собственный вздох — вздох раздражения. Эти «люди из публики» (термин Терри) просто не в теме.

— Они хорошие ребята, — сказал он. — И работают как черти. Ты бы не поверил, какие они трудяги.

— Я знаю, что они сейчас на пике славы. Тысячи дисков продают, да?

— Да.

И не только. После «Кобра-клаб» на каждом концерте яблоку негде упасть. Его лично это сильно напрягало, потому что очень затрудняло охрану. Известие, что ребята из «The Five» помогли поймать скотч-насильника, действительно вызвало ажиотаж. Роджер Честер звонил, ошалелый от радости, и говорил, что получает предложения от телеканалов сделать про «The Five» реалити-сериал, а издатели звонят насчет издать про них книжку срочно, а кому-то еще нужен представитель, рекламирующий новый энергетик. Сорвалось с цепи, как сказал Джон. Но особой радости он при этом не демонстрировал. Так в чем же дело?

— Шесть дней и еще два концерта, — сказал Тру в телефон, промокая красную точечку под левой ноздрей. — Могу я с ними быть эти дни? И могу ли рассчитывать на поддержку местных отделений?

Блин, будто милостыню выпрашивает.

— Труитт, — сказал ему голос, приделанный к большой руке, что держит поводок. — Ты же понимаешь, что на самом деле ты не их менеджер? Ты свою роль понимаешь, да?

— Понимаю. Но видишь ли… я им сказал, что проведу их через это турне. — Он замолчал, пытаясь найти слова, которые разбили бы молчание на том конце. — Они действительно хорошие ребята.

— Я с первого раза услышал.

— Не могу я их бросить, — сказал Тру.

— Мне в этом слышится «не брошу». Так, Труитт?

— Совершенно верно, сэр.

Молчание на этот раз продержалось чуть дольше и было чуть гуще.

И пока оно длилось, Труитт думал, должен ли он сказать своему старому другу, земляку и начальнику, что Ариэль Коллиер считает, будто песня, которую они писали, была им внушена — ну, не так чтобы прямо внушена, но в каком-то смысле процесс был направлен — но и это тоже неточно — девушкой, которая не то чтобы не совсем человек, но что-то большее, чем человек, если в такое верить, и эта песня, которую они писали, совершенно обыкновенная песня, никто ничего такого особенного в ней не видел, никаких скрытых смыслов или мистических откровений, и если предполагалось, что эта песня должна быть прорывом к успеху, то получается поздновато, потому что она еще не закончена, a «The Five» уже попала в журнал «Пипл», и тираж ее дисков растет до сотен тысяч, и продаются они в огромном количестве по всему миру, так что успех их уже настиг, и кстати, Терри Спитценхем — ой, опять я забыл, что ты знаешь их имена, — верит в то же самое: будто эта песня вдохновлена божественным, а Берк Бонневи и Джон Чарльз не очень понимают, как все это понимать, но вроде им приходится признать, что ничто другое никогда так не потрясало их основ, а вот эта штука трещины в цементе понаделала, а еще — и очень важное «еще» — Ариэль думает, будто есть связь между Джереми Петтом, Коннором Эддисоном, нашим гуру телекоммуникаций из трейлер-парка и, быть, может, скотч-насильником, потому что эта сущность — жадный король ворон, называет она его, только говорит, что это опять же неточный смысл, — желает не допустить завершения песни, а потому грязную работу поручает человеческим рукам.

Вот, собственно, что я думаю и на чем стою.

— Труитт!

— Да, сэр?

— Одно из твоих лучших качеств — что ты любое дело целеустремленно доводишь до логического конца. Я это ценю. Я тебе скажу так: ты можешь и это дело довести до конца, но тебе придется действовать в одиночку. — Голос сделал паузу, ожидая реакции Тру. Таковой не последовало. — Вторую группу я отозвал. Полчаса назад они были освобождены от задания и получили инструкцию возвращаться домой как можно скорее. С минуты на минуту Кейси тебе сам доложит. Ты сказал, что у тебя сегодня есть дела?

— Так точно.

— Я не могу оправдать затраты, Труитт. Я могу с тобой работать, обеспечивая безопасность на этих мероприятиях в Далласе и Остине. Но чтобы этот караван продолжал жечь время и деньги на дороге… смысла не вижу.

Труитт знал, что спорить бесполезно. Если большая рука на поводке не видит смысла, значит, смысла нет. И он не мог бы выделить ничего из случившегося за неделю как причину сохранить на дороге хотя бы одну группу. Все шло как по маслу, если не считать инцидента у «Мэджик монтиз» в Анахейме во вторник, когда обкуренный юноша пустил в толпу фейерверк. «The Five» перестала играть на то время, что нужно было полиции, чтобы убрать мальчишку за решетку, и начала с того места, на котором остановилась.

Когда агент Кейси пришел объявить то, что Тру уже знал, Тру ему сказал, что ценит его отличную работу и внимание к деталям и проследит, чтобы каждый участник получил похвальное слово в рапорте. У него был большой соблазн попросить Кейси два часа подождать, пока ребята соберутся после вчерашнего позднего концерта в бывшей церкви, и проводить их по дороге 66, а потом уже возвращаться в Тусон, но это исключалось. Приказ отдан, и ребята стремятся домой, к семьям.

«Пока, парни. А мы дальше».

Но после отъезда Кейси у Тру не сразу получилось отпарить серые брюки, которые он хотел надеть в этот день. Пар просто не шел из сопел, и вдруг Тру так разозлился, что шваркнул горячим утюгом о стойку ванны, и у него в руках оказался кусок пластика, разбрызгивающий воду по всему полу. Тру понял, что висит на краю, а это не то место, где ему положено быть.

Вот почему он продолжал следить за белой машиной. Вот почему он интересовался, кто ее ведет и почему держит такой странный скоростной режим. Подумал было дать вызов полиции по сотовому, назвать себя и попросить о небольшой услуге — проверить номер машины.

— Кому звонишь? — спросил Терри, когда Тру достал из кожаной сумки телефон.

— Секунду, — ответил Тру и почти сразу понял, что никому он не звонит. Ни баров, ни иного сервиса в этой пустыне нет. — Так, проверить хотел одну вещь, — ответил он, откладывая телефон.

— Мы должны быть уже почти на месте, — сказал Терри. — Знак должен быть, «Блю-Чок».

— О’кей, — ответил Тру и попытался сосредоточиться на дороге.

Терри отлично знал, что слышал и запомнил в детстве, и знал, что помнит это и сейчас — в надежной, безопасной глубине души.

Это дома у бабушки с дедушкой. Родители матери жили в кирпичном доме за пару кварталов от его начальной школы. Там они живут и сейчас — дедушка Джеральд семидесяти пяти лет и бабушка Мими, которой только что исполнилось семьдесят. Иногда после школы Терри заходил к ним выпить чего-нибудь холодненького и посидеть на крыльце в тени, пока дедушка слушает по радио ранние осенние бейсбольные матчи и курит трубку, у которой на чашке вырезано человеческое лицо. Дедушка говорил, что это мушкетер. И еще дедушка играл с ним в настольные игры. По любому поводу вытаскивались из шкафа старые «Собачьи бои» Милтон-Брэдли или «Детектор лжи» Маттела, или коробка с по-настоящему крутой игрой «Трасограм» с пятьюдесятью двумя вариантами и всеми ее разноцветными игровыми досками. А когда день близился к вечеру, а уходить Терри не хотел, потому что здесь дом маленький и теплый и совсем не такой, как у него, бабушка Мими доставала из шкафа игрушечный электроорган, включала в сеть и ставила к себе на колени, садясь перед Терри. Он никогда не забудет звук, который издавал инструмент, оживая после щелчка выключателя. Как будто разогревается оркестр — постепенно просыпаются скрипки, гобои, флейты и трубы. Оркестр в маленькой пластиковой коробочке. А потом бабушка играла гибкими пальцами, и он был уверен, что пальцы у нее гибкие, потому что она часто играет, а клавиши звали ее играть, день за днем, потому что они нужны были друг другу, чтобы оставаться молодыми.

Каких только историй не рассказывал инструмент! Терри закрывал глаза, слушал и видел внутренним зрением мальчика на плоту, и к нему льнет красивая девочка, и река несет их по порогам, мимо опасных камней, и мальчику приходится быстро соображать и действовать на этой предательской быстрине. Или сотня казаков на лошадях едут по снегу под луной, яркой, как новенькая монетка. Или он сам, постарше, но все еще молодой, играет на этих самых клавишах перед колоссальной аудиторией в большом концертном зале, и тут предводитель казаков въезжает прямо по проходу и вручает ему наградную саблю, а девочка встает из переднего ряда и говорит, что вечно будет принадлежать ему.

Тут, конечно, дедушка прокашливается на той стороне игрового поля, и Терри, открывая глаза, видит, что из украшенной перьями шляпы мушкетера вырывается клуб дыма, а дедушка шлепает по столу картой «Пять вспышек» из «собачьих боев», а это значит, что Терри сгорел начисто.

Он начинал думать, что это он их объединяет.

«Терри, — сказала как-то бабушка Мими, — хочешь, покажу тебе некоторые аккорды?»

«Корды? Это вроде шнуров?»

«Вроде, — ответила она. — Только эти шнуры никогда не перетрутся и всегда будут соединять тебя с чудом».

Но прошло несколько лет, и однажды маленький органчик просто не проснулся. Это был «Хохнер органетта» — инструмент, который вряд ли найдешь в ближайшей музыкальной лавочке. Он молча стоял в шкафу, собирая пыль. Не поэтому ли пальцы бабушки Мими стали распухать и искривляться артритом?

«Давай я починю», — сказал Терри Спитценхем, уже старшеклассник.

Руководства пользователя не было, схем электроники — тоже. Может, где-то в Германии и можно было найти специалиста по «Хохнер органетта», но в Оклахома-Сити таковых не имелось. Терри открыл корпус, посмотрел на древние провода и трубки. Проводку заменил, но безрезультатно. Дело в напряжении, говорили его книжки по электронике. Не вырабатывается достаточное напряжение для создания звука. Он пытался так и этак, этак и снова вот так, но органчик молчал. В конце концов он решил его разобрать до винтика и собрать снова.

Инструмент обрел голос, но слишком поздно для бабушки Мими, у которой пальцы больше не могли играть. Но она сказала, что очень хотела бы послушать, потому что, когда закрывает глаза и он играет — вот на этой маленькой клавиатуре, где двенадцать черных клавиш и семнадцать белых, — у нее такое ощущение, будто она играет вместе с ним.

Первым купленным им винтажным инструментом был «Хохнер симфоник 320» — настоящая гнусавая и сволочная зараза, завалявшаяся в гараже. Если такие старые черти — не сердце рока, значит, он, Терри, не понимает, что такое рок.

А вот сейчас его минуты отделяют от возможности увидеть — коснуться, поиграть на ней, если можно будет — легенду легенд: «Леди Франкенштейн».

— Вот знак! — сказал он и сам поразился детской взволнованности, прозвучавшей в голосе.

«Блю-Чок», было написано на знаке. Тру заметил, что знак поврежден парой близко расположенных пулевых пробоин. Свернув с шоссе 66, он направился по растрескавшейся неровной асфальтовой дороге на север. Впереди расположилась столовая гора, лиловея над выжженным коричневым фоном пустыни. Проехав шестьдесят футов, Тру плавно остановил «Жестянку» и всмотрелся в боковое зеркало.

— В чем проблема? — спросил Кочевник.

Тру как-то загадочно себя вел сегодня. Что-то происходило, и дело было не только в том, что вторая группа охраны их покинула, как он сообщил музыкантам за обедом.

Тру задержал дыхание. На коленях у него лежала кожаная сумка, где был его пистолет. И Тру очень, очень внимательно смотрел на поворот съезда.

— Тру, в чем дело? — Ариэль проснулась, когда машина остановилась, а сейчас и Берк открыла глаза и вынула наушники из ушей.

— Где мы? — спросила она.

Тру видел летящие по шоссе автомобили. Но высматривал он белую машину, которая могла вдруг свернуть на Блю-Чок.

Все молчали: они поняли, что Тру не просто работает — он был как двухсотфунтовый камертон, только-только завибрировавший от удара.

Белая машина проехала мимо.

Вот тогда Тру позволил себе выдохнуть.

Дав чуть-чуть газу, он повел «Жестянку» вперед.

— Так что это вообще было?

Кочевник глядел назад, но, естественно, ему все загораживал корпус трейлера.

— Хотел убедиться, что за нами никто не следует.

— С чего бы это? — спросила Берк напряженным голосом. — Ты что-то заметил?

— Все в порядке, — ответил он и повел машину в сторону столовой горы.

Местность становилась холмистой, дорога то уходила вверх по заросшим колючкой возвышенностям, то падала в провалы с каменистыми стенами. Время от времени попадались трейлеры с запасными генераторами, потому что на опорах электропередачи, идущих в эту сторону, проводов не было. Машина миновала несколько домов, провалившихся под тяжестью времени. Может быть, здесь была когда-то деревушка, когда шестьдесят шестая была живописной ленивой дорогой, театром База и Тода в их красном «корвете» с откидным верхом, но сейчас осталась только вешка на пути.

Дорога петляла. Если в этих красных каменных стенах и был синий мел, то он удачно закамуфлировался. Место это было так далеко от большой дороги, что казалось освежающе чистым — ни пивной банки, ни разбитой бутылки, ни брызг граффити. Не открытая еще страна, подумал Тру. Ну, была когда-то открытой, но природа всегда побеждает.

Машина повернула, и перед группой появился коричневый каменный дом, о котором писал Эрик Геросимини в письме к Терри. На самом деле это была пустая коробка. Заброшенная заправочная станция. Давно заброшенная, судя по виду двух заржавелых древних колонок. Побелевшим от пыли штабелем валялись несколько шин, идеально подошедших бы для «ранчеро» тысяча девятьсот пятьдесят девятого года.

— Черт побери! — сказала Берк, выглянув из окна. — Неужто и вправду бензин когда-то стоил двадцать пять центов за галлон? — Почти нечитаемая металлическая табличка на разбитой стене утверждала, что так и было. — И кто такая Этель?

Тру не ответил на этот вопрос.

Через дорогу стояло с полдюжины остатков домов, от которых сохранилось не так уж много — крыши да коробки, а вокруг лежали камни и куски глины, скатившиеся с расположенного за ними холма. Между двумя развалившимися домами виднелись проржавелые качели на цепях, горка и качели-доска. Бывшая детская площадка.

«Жестянка» проделала еще один резкий поворот, еще один спуск в промытую водой расщелину, и тут асфальт кончился. Дорога стала грунтовой.

— Этот твой друг хотел уйти от мира? — спросил Тру, притормаживая. — Ты уверен?

— Он сказал, что живет в полумиле от бензоколонок, — ответил Терри. — Мы почти приехали.

— Я думаю, если бы я хотел стать отшельником, выбрал бы островок на Карибах, — сказал Тру, но дал газу, и колеса фургона завертелись, поднимая клубы пыли. — Может, я и псих, но я бы так сделал.

Они ехали дальше. Тру то и дело поглядывал в боковое зеркало. Ему не нравилось, что за пылью никого видно не будет. Еще один змеиный извив дороги, и Терри сказал:

— Вот оно.

Справа стояло небольшое обыкновенное беленое строение, ничего особенного. Вполне могло находиться в окрестности любого юго-западного города, если бы ландшафтный дизайнер был минималистом с любовью к каменистым пейзажам. Впрочем, беленые дома в пригородах подключены к линиям электропередачи и не имеют перед собой двух больших металлических ящиков, которые, судя по идущим от них кабелям, могут быть только мощными генераторами. Ближе стало слышно, что они рокочут, как старый самолетный мотор, раскручивающий пропеллер. За домом стоял самый настоящий нужник, а рядом с ним — приподнятая деревянная платформа с установленной сверху душевой головкой и ведром. Чтобы привести душ в действие, надо было потянуть за привязанную к ведру цепочку. На участке голой глины перед зданием виднелся ветхий пикап цвета кротовой шкуры. Берк подумала, что эта машинка много выпила бензина по двадцать пять центов за галлон.

Тру оценивал картину, посреди которой они оказались. Впереди ярдах в ста стояли два трейлера, дальше грунтовая дорога упиралась в каменную стену, уходящую к небу. В этих трейлерах, очевидно, живут отшельники, мастера дзен. Или же они варят метамфетамины и укрываются от налогов.

— Ребята, вы вестерны смотрели когда-нибудь? — спросил он. Они посмотрели недоуменно. — Про каньон-ящик слыхали? — Ответа не последовало, и он подумал, чему только теперь детей в школе учат. — Ну вот, мы в таком и оказались.

Он остановил «Жестянку» перед домом. Рыжевато-коричневый пес рванул с затененного крыльца, уперся лапами в камни и произнес приветственную речь, которую не мог заглушить даже рокот авиационных моторов.

Терри увидел, что из дома вышел человек, остановился на крыльце и стал смотреть, как они вылезают из фургона. Смотрел так, будто решал, знает он их или нет. Тру прижал кожаную сумку ближе к боку.

Терри крикнул, перекрывая шум генераторов и лай собаки:

— Мистер Геросимини! Я Терри Спитценхем! Из «The Five», помните? Вы мне написали, что я могу приехать…

— Брат мой! — крикнул человек, воздевая руки в воздух. У него была седая борода, ниспадающая на грудь комбинезона и украшенная чем-то вроде металлических бисерин. — Наконец-то!

Он зашагал с крыльца походкой энергичного юноши. Лающий пес занял позицию между ним и приезжими.

Эрик Геросимини рождал музыку, пока шел, хотя они ее не слышали. У него в бороде на белых и золотых нитках болтались колокольчики. Он шел босиком. Кочевник подумал, что подошвы этих ороговевших ног должны быть не меньше дюйма толщиной, раз выживают в столь диких краях. Геросимини был худ, плечи у него сгорбились, и на макушке лысина, если не считать оставшихся кустиков седины, а волосы по бокам и на затылке падали на плечи занавесом. На носу у него сидели очки в металлической оправе, похожие на очки Терри.

— Брат мой. Наконец-то вернулся домой.

Господи Боже мой, подумал Кочевник. Этот тип предложит Терри поменяться с ним местами, чтобы он мог выйти наружу и окрасить мир красным, а Терри придется сторожить эти скрытые от мира чертовы органчики, пока его не сменит следующий простак.

Но Эрик Геросимини погрозил собаке пальцем и сурово сказал:

— Стерео!

Лай дворняги стих. Потом рассыпающийся гений «13-th Floors» посмотрел Терри прямо в лицо, замигал светло-синими глазами и тронул его рубашку — сегодня в черно-красных цветочках на сизом фоне.

— Рубашка «босс», — сказал он восхищенно. — Винтажная, шестьдесят шестой? Эйч-Ай-Эс?

— Точно подмечено. — Терри вспомнил, с кем говорит, и добавил: — Сэр.

Геросимини обнял Терри за плечи.

— Заходите в дом. Все. Посмотрите на мечты сумасшедшего.

Они пошли за ним, Стерео обнюхивал их тени.