Сбрив волосы только что купленной электрической бритвой, Джереми Петт выходит из мужского туалета стоянки грузовиков «Трипл-Т», расположенной рядом с шоссе I-10 в девяти милях к юго-западу от Тусона.

Он принял душ, облегчился и теперь — чистый, свежий, выбритый до розовости — выходит в продуктовый отдел купить себе поесть. Требуется что-нибудь такое, что не нужно готовить или даже разогревать, потому что в его укрытии электричества нет. Стоянка грузовиков находится всего в нескольких милях от места, где он живет с тех пор, как увидел в телевизоре свое лицо, описание своей машины и ее номера. Это было вчера, когда он лежал на кровати в номере пятнадцать мотеля «Краткий отдых» на Южном Ногелз-хайвее. Он сразу же встал, собрал свое барахло, расплатился со старым мексиканцем (который в субботу, когда Джереми въезжал, спросил его, не нужна ли ему симпатичная студентка для компании) и уехал. Но не торопясь, чтобы не привлекать внимание.

Он идет по проходам, выбирает пару банок свинины с фасолью, банку чили, три бутылки воды, пакет пончиков и пакет чипсов. Еще нужны сахар и соль, потому что там, где он живет, очень жарко. Увидев стойку с бейсбольными кепками, он выбирает себе коричневую с логотипом «Трипл-Т». Еще пару батончиков тоже неплохо. Припарковался он за зданием, под прикрытием отдыхающих грузовиков. И все время приглядывает за входом. За поясом джинсов под синей рубашкой у него автоматический пистолет с обоймой на восемь патронов.

В «Кратком отдыхе» (оказалось, что мотель как следует заряжен множеством симпатичных студенток, которые то и дело стучали ночью к нему в дверь и улыбались, показывая гнилые от метамфетаминов зубы) он смотрел новости. Прием по кабельному телевидению был нечеткий, смотреть трудно, но все, что нужно, Джереми узнал.

Один убитый в Свитуотере, один в реанимации в Тусоне. Снайпер охотится за рок-группой. Тусонской полиции и ФБР нужна помощь общественности. Разыскивается подозреваемый, ветеран морской пехоты, служивший в Ираке. Фирма «ГБ Промоушн» проводит девятый фестиваль «Стоун-Черч» в Хила-Бенд с четверга тридцать первого июля по воскресенье третьего августа. Билеты продаются на месте или могут быть приобретены онлайн через «Тикетмастер». «ГБ Промоушн» заверяет зрителей, что охрана будет надежной и все меры предосторожности будут приняты.

Не езди туда, сказал ему Ганни в номере пятнадцать, когда Джереми укладывал вещи. Ганни стоял в дверях ванной, ботинками в луже от потекшего унитаза. Мокрые полотенца валялись на полу, словно дохлые белые собаки. Сегодня и завтра отдохни.

— Надо смываться. Меня накрыли.

У Джереми в голове вертелось одно слово, одна цель: Мексика… Мексика… Мексика…

Ганни ему напомнил, что еще не накрыли, пока не поймали. Да, у них есть его имя, его портрет, модель и цвет его машины, ее номера… но его самого же у них нет?

— Вопрос времени, — ответил Джереми.

Тогда ты знаешь что делать, сказал Ганни, проходя по комнате. Забейся в нору.

— Мексика. Мексика. Мексика.

Джереми застегнул молнию на чехле винтовки.

И Ганни это сказал так убедительно, таким железным-в-бархатной-перчатке голосом, от которого один человек заглядывается на другого с восхищением, и Джереми посмотрел в тот угол, где стоял Ганни, на краю луча яркого света, пробивающегося из-под изогнувшейся шторы.

— Забейся в нору, — повторил Джереми, будто постигая идею. — Как? Где?

Ты морпех — и должен быть морпехом, напомнил Ганни, мрачно на него глянув.

Перевод: парень с девчачьей фамилией не должен быть девчонкой — в Корпусе служат мужчины.

Джереми останавливается у кассы, ждет, пока девушка упакует его покупки. А она еще при этом болтает по сотовому и потому работает одной рукой. И меееедленннно. На полке за стойкой бормочет телевизор, и там по новостям «Кей-ГАН 9» показывают молодую корреспондентку с микрофоном. Внизу надпись: «Беспорядки на фестивале „Стоун-Черч“». Похоже на название вестерна в бумажной обложке — Джереми много таких читал в лагере в Фаллудже.

— Гай, это было час назад, — говорит репортерша, обращаясь, очевидно, к ведущему. Грива каштановых волос бьется на ветру, репортерша пытается ее укротить, но безуспешно. У нее за спиной мелькают татуированные люди, строят рожи в камеру, показывают рога дьявола и высовывают языки. — Когда выступала группа «The Five», кто-то вытащил пистолет и сделал два выстрела. В давке несколько человек контужено, но всерьез никто не пострадал, а стрелявший задержан. Есть несколько потрясающих роликов, которые мы можем показать.

Краткий клип: дергаются тела, камеру мотает взад-вперед, мелькнуло что-то, похожее на пистолет в руке, потом со сцены прыгает в толпу человек с волосами до плеч.

Джереми знает, кто это.

— Гай, у нас будет куда больше материала и подробностей после интервью с членами группы «The Five» в шесть вечера. Пока что представитель «ГБ Промоушн» заявил, что «Стоун-Черч» будет продолжаться, как запланировано, до вечера воскресенья.

— Потрясающее видео, просто потрясающее, — говорит Гай.

— Кепку? — спрашивает женщина за кассой.

Джереми смотрит на нее и соображает, что она спросила.

— Я ее надену, — отвечает он и тут же перестает смотреть ей в глаза — это единственный способ остаться невидимым. Но она и без того тут же возвращается к телефонному разговору, а он выходит на жаркое желтое солнце позднего дня и идет к своей машине. Уезжает он медленно, не спеша, но поглядывает в зеркала, не видно ли мигалок.

Джереми едет на юго-запад, к месту, которое он нашел вчера, когда уехал из «Краткого отдыха» в поисках укрытия. Он его нашел, проехав по ряду плакатов «Дома на продажу», а внизу по-испански «Casas para la venta». Это чуть меньше четырех миль от стоянки грузовиков, на главной дороге, за жилым районом домов среднего класса с кактусовыми садиками и красными черепичными крышами — трех разных типов, на выбор. Здесь многие дома стоят «на продажу». Некоторые, похоже, уже давно. Надо проехать молл с аптекой и магазином мексиканской еды навынос, мимо секонд-хенда и маникюрного салона, но продуктовый магазин и видеосалон тоже «на продажу», хотя вывески все еще красуются над пустыми витринами. Надо свернуть направо, еще в виду умирающего молла. Построен он на собственной земле Господа Бога — на твердой земле пустыни под голым синим небом, где видны на востоке поросшие кактусами подножия и серые горы. У поворота небольшая группа мескитовых деревьев и между ними каменная стена с надписью «Ла-Пас Эстейтс» — потемневшими латунными буквами, вбитыми в камень.

А за поворотом, за деревьями, за стеной — пыльные улицы без названий, ведущие к пустым подъездным дорожкам и голым гаражам девяти домиков из необожженного кирпича, трех разных типов, на выбор, все с красными черепичными крышами. За этими девятью домами еще два наполовину недостроенных и один едва-едва начатый. Улицы проходят поодаль от заборов, означающих границу владений. Тут и там лежат мешки цементной смеси, брошенные тачки и черные мусорные мешки, плавящиеся на солнце. За последним владением, где еще пытались работать, отмеченным кучами камней и коричневым кактусом, улицы сдаются пустыне, и здесь кончается чья-то умершая мечта.

Именно что умершая. Джереми направляет машину к своему собственному белокаменному куску рая в стороне от главной дороги — достаточно далеко, чтобы не опасаться. Таблички «Продается» повсюду, хотя некоторые рухнули под напором ветра и времени. «Открытый дом!» — объявляют некоторые. «Новые низкие цены!» — уговаривают другие. Сегодня утром Джереми видел здесь койота, неспешно трусившего посреди улицы.

Ни в одном из этих домов никого нет. Джереми думает, что неудачен был подряд на строительство, или у кого-то кончились деньги, или банк перекрыл поток наличности до тех пор, пока не начнут продаваться хотя бы существующие участки. Как бы там ни было, кому-то убыток, а ему, Джереми, укрытие.

Сейчас надо туда залезть и разобраться. Сообразить, что к чему. Он здесь так близко к Мексике, что просто в воздухе чует запах свободы. Запах новой жизни, как аромат лука, жарящегося на сковородке. Джереми заезжает на подъездную дорожку, девятую из девяти, ставит рычаг на нейтраль, выходит и откатывает гаражную дверь, которой полагалось бы отходить самой по нажатию кнопочки на пульте владельца, но сегодня владелец не приедет, и Джереми уже заранее отпер щеколду.

Он заезжает, снова ставит дверь на место, и, когда заходит в дом с пакетом продуктов, ему хочется крикнуть внутрь: «Милая, я дома!»

Но кухни на самом деле еще нет. Есть белый кухонный стол и какие-то шкафчики, и можно понять, что здесь намечалась кухня, но никаких кухонных приборов. Новый линолеум защищен от пыльных сапог рабочих и от пятен ярко-синим пластиком. Тот же слой синего во всех комнатах защищает ковер. Деньги, очевидно, кончились внезапно, потому что покраску не закончили и несколько банок краски остались лежать.

Что-то в этом цвете ему не нравится. Что-то в нем такое, что хочется бежать без оглядки, а в комнате, где он спит, он синий пластик снял и вынес, так что можно теперь свернуться на песочном ковре, подложив одежду под голову, и отдохнуть малость.

Он думает, что, быть может, такой был цвет у мешков для тел. Или он видел по телевизору такой пластик на крышах домов в Новом Орлеане. А может быть… может быть… что-то другое. Что-то.

Очень хочется, очень тянет, до боли тянет съесть пончик с сахарной пудрой.

Тебе нужна машина, говорит Ганни, и его лицо скользит поперек плеча Джереми.

Жарко в доме. Воздух застоялся, чувствуется отсутствие людей.

Машина, повторяет Ганни, будто умственно отсталому. Ты понимаешь зачем.

Джереми понимает. Пока что ему повезло — проехался до стоянки грузовиков и обратно. Не видел ни одной патрульной машины, и ни одна не видела его. Но вот это «забейся в нору» может оказаться капканом, построенным собственными руками. В этом пикапе ему не выехать на хайвей и в Мексику. Не получится прорваться в свободу и затеряться в будущем. Так что — да, машина ему нужна.

Ганни спрашивает тихо и проникновенно, какой умеет, где Джереми думает искать себе машину.

— У дилера? — спросил Джереми, но правильный ответ он знает.

Нужно место, где автомобили паркуются.

Он берет с собой в комнату, где спит, пончик, пакет чипсов и бутылку воды. Перед тем как сесть в своем углу, вынимает из-за пояса пистолет и кладет его на пол рядом с собой. Потом немного пьет, немного ест и думает, глядя при этом на пистолет.

С винтовкой он работает профессионально, но пистолет — дело другое. Тут надо находиться близко. Иначе очень легко промахнуться. Он всегда считал винтовку оружием наступательным, а пистолет — оборонительным. Вот почему он не стал стрелять из пистолета по барабанщице там, в Свитуотере. Ну конечно, можно было просто мимо нее проехать и застрелить, но что, если бы у нее хватило быстроты уклониться от смертельной пули? Тогда бы его лицо осталось у нее в зрительной памяти, и полиция его тоже узнала бы. А если еще кто-нибудь проехал бы мимо до того, как он бы с ней закончил… фу, грязная работа. Что ж, у них все равно сейчас есть его лицо — и совершенно непонятно, как это случилось, но все же в тот момент он думал, что не может рисковать столкновением вблизи. «Смотри, что случилось с тем любителем на фестивале. Два выстрела, и оба зря».

А вот интересно подумать, зачем еще кому-то понадобилось убрать этих сволочей? Может, не только Джереми всколыхнула их ложь?

Он чувствует, что Ганни вошел в комнату и стоит вон прямо там.

Джереми ест, пьет и в упор смотрит на пистолет.

Винтовка — дочь достоинства. Умереть от выстрела снайперской винтовки — это достойная смерть, очень достойная. Она — совместный результат высоких технологий, геометрии и данного Богом таланта. Но смерть от пистолета — грубая мерзость. Это намного ниже стандартов Джереми.

То, что делает он, — искусство.

Но он знает, что хочет от него Ганни.

— Мне что, убить ни в чем не повинного человека? — спрашивает Джереми с сахарной пудрой на подбородке.

Ганни еще раз напоминает, что ему нужна машина.

Джереми помнит день, когда выдалась свободная минутка и он связался по сети с Карен и Ником. В Ираке было утро, а в Хьюстоне — почти полночь. Он помнит, что она ради него накрасилась, и волосы у нее были очень красивые. Он помнит, что Ник смотрел на него через экран за семь тысяч шестьсот с чем-то там миль и задал всего один вопрос: «Пап, ты когда приедешь?»

И Джереми ответил: «Я смогу приехать, когда хорошие парни победят».

— Не заставляй меня убивать невинных, — сказал Джереми, но без всякой мольбы. Морпехи умолять не умеют. Морпех делает свою работу, чтобы можно было вернуться домой.

Ганни ему отвечает, что никого сегодня убивать не надо. Вот что надо — это раздобыть машину. И если это значит отвезти человека за две-три мили в пустыню, подальше от дороги, дать ему бутылку воды и направление, и чтобы идти надо было по вечерней прохладе, так какие тут проблемы?

— У тебя так легко все получается, — возразил Джереми.

Ганни сказал, что чем быстрее он выполнит задание, тем безопаснее оно пройдет, и он не будет тогда прикован к этому месту с этими синими ботинками на полу.

Джереми не шевельнулся. Он не уверен, что правильно расслышал.

Ганни просит его извинить. Он, оказывается, хотел сказать «синими пластинками». То есть «синим пластиком».

И какое-то время они оба молчат.

Джереми знает, что Ганни прав. Да, спорить с Ганни толку мало. Если он хочет отсюда выбраться, то ему нужна машина, а тогда ему нужно туда, где машины паркуются.

Например, к этому стрипмоллу на дороге.

Он берет пистолет. Встает и засовывает пистолет за пояс, под болтающуюся полу рубашки. Это надо сделать быстро, но он понимает, что пикап надо оставить там, где он сейчас. И понадобится время, чтобы перетащить барахло из своей машины в ту, которую удастся угнать. В бейсболке из «Трипл-Т» и с пистолетом под рубашкой он выходит из здания через заднюю дверь и идет, обогнув дом, на дорожку, а потом вдоль нее на улицу и по улице к стрипмоллу.

Мимо проезжают машины, но их немного. А это может быть очень, очень плохо. Или очень хорошо. Или вообще никак. Может, когда он дойдет до стрипмолла, то решит купить себе буррито и вернуться в укрытие. Идет он не спеша, но и не мешкая. Он — человек, у которого есть цель, но в глазах всех прохожих — не особо важная.

Он выходит на парковку, и там стоит десяток машин, в основном перед аптекой. Машины такие, дедушкины. Просторные «седаны» и старые американские бензиноеды, но есть одна «хонда аккорд». Джереми останавливается и делает вид, что рассматривает подошву правого ботинка, а тем временем из аптеки выходят мужчина и женщина лет за пятьдесят. У женщины в руках пакет, мужчина обнимает ее за плечи. Он смотрит на Джереми, кивает, смотрит настороженно. Джереми кивает в ответ и направляется в сторону ресторанчика с мексиканской едой. Пара садится в серебристый «бьюик», запирает дверцы, заводит мотор. Джереми останавливается у дверей мексиканского ресторана, машина отъезжает.

«Может, и в самом деле купить буррито?» — решает он, потому что сердце колотится и надо бы посидеть под кондиционером.

Он входит, а навстречу ему выходит женщина с седыми волосами до плеч и с коричневым бумажным пакетом в руках. Он ждет, чтобы она вышла. Внутри в мексиканском ресторане темно, ничего особенно не разглядишь. Только какой-то старик прошел через качающиеся двери на кухню. Потом Джереми видит, что та женщина направляется к «хонде». Одета женщина отлично — строго и аккуратно, как служащая банка или офиса недвижимости. Она в темных очках, на плече у нее сумка на кожаном ремне. Вокруг шеи — красно-бело-синий шарф. Ни дать ни взять — портрет Американской Бабушки.

Она не страдает избыточным весом, и походка у нее молодая. Ноги под этими бирюзовыми брюками тоже должны быть молодые. Джереми решает, что такая женщина вполне сумеет выбраться из пустыни.

Она отпирает водительскую дверцу. В этот момент Джереми подходит к ней сзади и произносит без малейшей угрозы:

— Простите, мэм, можно вопрос?

Она вздрагивает, и губы у нее чуть дрожат, когда она поворачивается к Джереми. Она не знает, следует пугаться или нет.

— Я заблудился, вы мне не поможете? — спрашивает он.

— Заблудился? — удивляется она. У нее хриплый голос человека, который курит всю жизнь. Может, ей лет шестьдесят пять — острый подбородок и рамка глубоких морщин возле рта. И сетка таких же морщин на лбу. — А что вы ищете?

— «Ла-Пас Эстейтс», — отвечает он и тут же — тут же! — осознает, что именно этого говорить не надо было.

— А, это… Это там…

Она глядит в ту сторону, а Джереми вынимает пистолет, просовывает его под ее пакетами с продуктами и говорит:

— Крикнешь — застрелю. Быстро в машину.

И это надо сказать так, будто он не шутит, потому что она должна послушаться быстро, пока никого на стоянке нет.

Она вся начинает дрожать. У нее отвисает челюсть, и зубы у нее тоже серые.

— Пакет в машину, на пол, — говорит Джереми. — Садитесь за руль. Садитесь, я сказал!

Она не шевелится — может быть, не в состоянии двинуться.

— Мэм, — говорит Джереми, чувствуя, как ползет по шее струйка пота. — Я вас не трону. Мне нужна ваша машина. — Она пытается отдать ему ключи. — Нет, поведете вы. Я вас высажу на дороге.

— Не убивайте меня, — просит она.

— Я вас высажу на дороге, — повторяет Джереми. — Ну, будьте паинькой, отпирайте вторую сторону. А если тронете клаксон, я буду очень, очень недоволен. Ясно?

— Не убивайте меня, — повторяет она. — Я к сестре еду.

Она отпирает пассажирскую дверцу, кладет пакет на пол, а Джереми быстро обходит машину, не сводя глаз с женщины. Она садится в машину, он тоже, и ни одна из ее дрожащих рук не касается клаксона. Очень старается быть паинькой.

Джереми закрывает дверцу и чувствует, как она внезапно напряглась, будто решила, что надо пытаться вырваться, и он говорит очень спокойно:

— Делайте то, что я вам говорю. — Пистолет он держит низко, и она видит оружие краем глаза. — Заводите машину и поезжайте.

— Хорошо, — отвечает она, и что-то перехватывает ей горло. — Сейчас.

И как раз тут из магазина бытовых приборов выходит полная женщина, держа красную настольную лампу с абажуром, украшенным индейским узором. Пленница Джереми поворачивает к ней голову. Женщина останавливается взять с проволочной стойки газету для покупателей.

— Заводите машину и поезжайте, — повторяет Джереми, на этот раз направив пистолет ей в бок.

Американская Бабушка так и поступает. Женщина с красной лампой проходит мимо «аккорда» и идет к своему «таурусу», до которого еще несколько шагов.

— Куда мне ехать? — спрашивает Американская Бабушка, с трудом выговаривая слова.

И тут Джереми понимает, что допустил огромную ошибку. Огромное упущение. Забыл очень важную вещь. Прямо хоть зубами скрежещи.

Он забыл взять бутылку воды для женщины, чтобы пила в пустыне.

Высадить ее поблизости он не может. На этих улицах — нельзя. И он решает, что достанет для нее бутылку воды, пусть никто не сможет сказать, что он плохой парень.

— Налево, — говорит он ей. Потом через милю примерно, возле рощи мескитовых деревьев и каменной стены с почерневшими латунными буквами он говорит: — Направо.

Он направляет ее к своей улице и своему дому. Велит ей поставить «аккорд» вдоль дома, где его слепящая под солнцем белизна скрыта тенью. А потом он ей говорит, что надо зайти в дом, он ей даст бутылку воды, чтобы выпустить потом в пустыне.

— Хорошо, — говорит она тем же слабым прокуренным голосом. — Я к сестре еду, она меня ждет.

— Это всего минута, — говорит он.

В доме, в кухне, где пол покрыт раздражающе ярким синим пластиком, Джереми берет бутылку воды. Американская Бабушка прижалась спиной в угол. У Джереми возникает мысль, и он ее произносит вслух:

— Вам в туалет не надо?

— Прошу вас, — шепчет она. — Не убивайте меня.

— Все о’кей, все о’кей. — Ее перепуганная поза, эта вжатая в угол спина, эта попытка сделаться невидимой, как невидимым хочет быть он, невольно трогают Джереми. — Меня зовут Крис, — решает он сказать. Снимает бейсболку, показывая бритую голову. Когда ее найдет полиция, она скажет, что ее похитил бритоголовый по имени Крис. — А вас как зовут?

Она не отвечает. Голова у нее опущена, жесткие пряди рассыпались по плечам, подтянутая аккуратность выгорела без остатка.

Ганни появляется в дверях с другой стороны кухни — просто глянуть, как идут дела. И снова уходит.

Джереми не видит ее глаз за очками, и ему это не нравится.

— Не могли бы вы снять очки? — просит он, делая движение пистолетом.

Тонкие, в синих прожилках, дрожащие руки поднимаются к лицу и снимают очки. Глаза у женщины карие, утонувшие в морщинах. Она то ли не хочет, то ли не может на него смотреть.

— Я из Техаса, — говорит он, но зачем говорит, сам не знает. — А вы поблизости живете?

Она что-то пытается произнести, вроде «ага», но получается мычание, будто губы слиплись, и слезы медленно текут по морщинам левой щеки.

— Я слегка в беде. — Джереми соображает, что с кем-то говорит впервые за… за сколько времени? Как человек с человеком, по-настоящему. Ганни — его ангел, а вот Американская Бабушка, кажется, будет хорошим слушателем. — В этом мире есть очень плохие люди, — говорит он ей. — Лгуны, они неправду говорят про Ирак. Они эту ложь разносят, они отравляют атмосферу. И можете не сомневаться, ни… хрена можете не сомневаться, что они бы там ни дня не выдержали. И бывает, понимаете, что ты должен сделать то, что должен, и выбора у тебя нет, мэм, вот нет выбора. Идешь единственным путем и делаешь то, что должен делать, то единственное, что тебя учили делать, и тут вдруг — бабах!

Американская Бабушка вздрагивает, будто пытается глубже втиснуться в угол, и вторая слеза течет по лицу — теперь по другой щеке.

— Вот вдруг кто-то врезается тебе в бок, а ты даже не видел его, — говорит Джереми. — И все.

Он замолкает — чувствует, что лицо его задвигалось, и эти движения он не контролирует. Как будто в мышцах и костях лица завелись насекомые, и они там ползают, ломая все структуры, которые придают ему человеческий вид, и когда они все сгрызут, перестанут есть, отложат яйца и разрушат его лицо в стремлении сожрать его целиком, чтобы выжить самим, и тогда внутри его родится монстр, заняв место того, кто был хорошим парнем.

Он в упор смотрит на синий пластик на полу, на эту болезненно-яркую синеву, и вдруг вспоминает. Воспоминание обдает взрывной волной жара, и Джереми понимает, почему он теперь здесь.

Молодой лейтенант, которого все называли Фоббит, вошел среди ночи и поднял Джереми и Криса с коек. Их повели в штабную палатку в центре базы, а там за столом с направленным светом сидел какой-то капитан, им обоим незнакомый, и штатский лет за тридцать, в джинсовой куртке, белой рубашке и в джинсах. Чем-то похож на ковбоя или на члена церкви «Христиане в действии».

На столе, на карте участка Багдада, лежали цветные фотографии.

«Задание такое, — сказал штатский, которого не представили. — В пять ноль-ноль вы в сопровождении взвода выйдете на эту позицию. Дойдете вот досюда, до этого здания, и займете позицию в пять тридцать. Объект пройдет по этому переулку от семи ноль-ноль до восьми ноль-ноль. Источник нас информировал, что объект, по всей вероятности, будет в серых или черных шортах-карго, в красной, черной или камуфляжной футболке — возможно, с найковской закорючкой — и в бейсболке с эмблемой либо „Хьюстон рокетс“, либо „Фанта“. Я знаю, что Хьюстон — ваш родной город, сержант Петт, так что назовем это судьбой, если вы в нее верите. Объект будет двигаться вот к этому выходу, в этом здании на северо-восточном углу. Его следует устранить до того, как он туда дойдет. Я не имею права ни отвечать на ваши вопросы, ни даже выслушивать их, но могу сказать, что устранение объекта даст возможность положить конец этим самодельным минам, черт бы их побрал. И еще одно: ликвидация должна быть подтверждена. Для этого достаточно принести какой-нибудь предмет одежды. Бейсболка сойдет. И последнее, джентльмены: как бы ни обернулось ваше задание, этой встречи не было. Доброй охоты».

Скорчившись в желтом здании под пробивающимся через пылевую дымку солнцем, Крис высматривал цель через прицел наводчика. В восемь сорок одну он тихим голосом доложил: «Объект. Оранжевая бейсболка».

Джереми глянул в собственный прицел. Да, это он. Сопляк долговязый в черных шортах-карго, в камуфляжной футболке — чистой, без найковской запятой — и оранжевой бейсболке «Фанта». Этот мелкий мерзавец хотел, чтобы его увидели, потому что к оранжевой бейсболке он добавил еще и ярко-синие пластиковые сандалии — эти, с тряпками на головах, такие любят. Этот глист сверкал как неоновая вывеска, и на нем висел тяжеленный черный рюкзак, с которым быстро не побегаешь.

Дистанция стрельбы была всего-то ярдов двести, как нечего делать, но Крис начал скармливать своей машинке баллистические данные. Он еще раз глянул в подзорную трубу, потом еще раз, а объект приближался к той дыре в здании, в которую его нельзя было допустить, и Крис оглянулся на Джереми и сказал: «Это ребенок».

«Ребенок? Да нет, это…»

Он хотел сказать «просто мелкорослый», но подрегулировал прицел, чтобы яснее увидеть лицо, и понял, что объекту не больше десяти лет. Отдернул глаз от прицела, будто туда попал горящий уголь.

Мальчишка в оранжевой бейсболке шел прямо. Футах в тридцати был от входа — квадратной темной дыры в разрушенном доме на северо-восточном углу.

«Это наш объект, — сказал Крис угрюмым голосом, не оставляющим сомнений. — Эти хрены собачьи нас послали убивать ребенка».

«Нет, — выдохнул Джереми. — Нет. Нет».

«Он движется, Джереми. Что будешь делать?»

«Это не наш объект».

«Хрена с два — не наш. Слушай, он уже почти в дыре. Давать поправку на ветер?»

«Не дави!» — огрызнулся Джереми, выдав лишь малую долю вздымавшегося в нем панического страха. Убить ребенка? Там кто-то начисто с ума спятил. Это кто, младший братец Саддама? Связной, который сейчас сойдет в тускло освещенное подземелье, где снаряжают взрывные устройства с битым стеклом, гвоздями и шариками от подшипников? У него в рюкзаке две дюжины дешевых мобилок, используемых как взрыватели?

Мальчишка уже был у входа и начал наклоняться, чтобы спуститься в дыру, потому что она была узкой, немного больше его самого.

«Поправку на ветер давать, Джереми?» — спросил Крис, ощущая ту же самую панику.

Мальчишка спускался вниз.

«Блин, — шепнул Джереми. Палец лежал на спуске. Он приложился глазом к прицелу, навел ствол, готовясь стрелять на поражение. — Блин-блин-блин-блин».

Других слов у него не было.

Мальчик уже почти скрылся в дыре.

Палец не шевельнулся. «Помоги мне, Боже», — подумал Джереми, сдерживаясь, чтобы не зарыдать.

Самодельные взрывные устройства. Жуткая дрянь. Ни те, кто их собирает, ни дети, приносящие им полные рюкзаки американской трагедии, не имеют права жить.

Мальчик остановился — он сдавал назад, лямка рюкзака зацепилась за торчащую трубу. Он протянул руку — отцепиться, — и Джереми послал пулю.

— Они не знают, не знают, — говорит Джереми Американской Бабушке. — Не знают, как это. Не знают и знать не хотят.

— Что «это»? — спрашивает она, потому что он ничего этого не объяснил.

Он вздыхает — долгий грустный вздох — и сообщает своей пленнице, что просит ее зайти в ванную. Просит опуститься на колени в ванну, потому что план у него изменился. Новый план, сообщает он ей, таков: он ее ударит по затылку пистолетом, а потом оставит ее и уедет. Все это он говорит ей с испариной на лице, и пальцы начинают играть с предохранителем.

Она идет, пошатываясь, прямо перед ним, волосы на лице. По дороге он берет у нее из рук сумку и опускает на синий пластиковый пол в неотремонтированном коридоре. Она всхлипывает, но тихо.

— Я постараюсь не делать вам слишком больно, — говорит он. — Я из хороших парней, честно. Просто я… ну, понимаете… немножко в беду попал.

В ванне она становится на колени, спиной к нему, и говорит вдруг на вдохе:

— Сейчас меня стошнит… — И ее начинает трясти, она дрожит, ее рвет в ванну. — Прошу вас, — шепчет она, стараясь сохранить хоть какое-то достоинство. — Пожалуйста, прошу вас.

По зеркалу проходит тень. За спиной Джереми стоит Ганни, его отражение появляется в зеркале рядом с Джереми.

Джереми наводит ствол на затылок Американской Бабушки. Когда он отводит затвор, досылая в камеру первый патрон, Бабушка вдруг оборачивается с жаркой яростью в глазах, будто проклиная его за ложь. Выпущенная пуля оставляет глубокую борозду у нее на скуле. Женщина даже не вскрикивает, а испускает какое-то кошачье мяуканье, но она не робкая слабачка: бросается из ванны с яростным рычанием, когтями стараясь проложить себе путь из этой камеры смерти. Он еще раз в нее стреляет, в середину корпуса, но она рвется вперед — отчаявшаяся женщина, истекающая кровью жизни и желающая добраться до своей сестры.

Джереми стреляет третий раз, в коридоре с синим пластиком — бум-бум-бум, бууум.

Женщина эта сделана из хорошей стали, она уже почти сваливается на стену кучей, но все еще рвется вперед, и он вспоминает, как сам у себя в квартире в Темпле шел по коридору, шатаясь между жизнью и смертью.

И как же далеко ушел.

Она в передней, рвется к двери. Сейчас она то ли хнычет, то ли визжит высоко, слегка похоже на свист пробитой в нескольких местах шины. Женщина падает на ярко-синее, не успев добраться до двери, и что поразительно — и некоторым крутым ребятам из Зеленой Машины можно бы у нее поучиться, — продолжает ползти, подтягиваться, двигаться.

И наконец, уже у самой двери, но совсем не такая, какой она была час назад, Американская Бабушка переворачивается на спину и глядит с яростным упреком на Джереми, который всаживает ей пулю между глаз.

Какая грязная работа, говорит Ганни из залитого кровью коридора.

Джереми соображает, что не закончил рассказ. Он же не сказал ей, что, когда пуля вылетела, она попала мальчику в шею сбоку, и тот свалился в дыру, скрылся из виду. И они с Крисом должны были пойти по этим улицам, прячась под каждой стенкой и выглядывая из-за каждого угла, и тряпкоголовые на них смотрели и вопили, будто они инопланетяне. А прямо перед дырой лежала одна из мальчишкиных синих сандалий, ярко-синяя, весело-синяя, не забыть. И крови полно. А спустившись за мальчишкой вниз, они нашли вторую сандалию на раскрошенном бетоне. И он там тоже лежал, свернувшись. Оранжевая бейсболка все еще была у него на голове, и он еще не расстался с жизнью, а в углу стояла — можете себе представить, леди? — обыкновенная коза, к железной решетке привязанная, а рядом с ней — миска с водой. И — вот поймите, да? — мальчик плакал, а изо рта и с шеи у него кровь, и кто-то — какая-то женщина у входа вдруг завывает, и Крис говорит: «Блин, надо ноги уносить». Так что приказ есть приказ, и я в своей профессии король, я стреляю пацану в голову и забираю бейсболку, и мы быстро уносим ноги, но та женщина, понимаете, наверняка это была его мать, она теперь молчит, просто смотрит на нас, как мы идем, и эту дурацкую сандалию прижимает к щеке, будто это роза Аравии. Видите, леди, чего вы не знали?

А потом… потом, на базе, на нас спускает собак тот капитан, которого мы не знаем. Ночью, в закрытом помещении, где никто больше не услышит. Он на нас орет: вам кто-нибудь приказывал убирать какие бы то ни было вторичные объекты? Вторичные объекты? А… я понимаю, что он хочет сказать. Коза. Он злится, что я, когда убил мальчика, который пришел кормить и поить любимую козу, эту козу тоже пристрелил, потому что рядом не было никого из штатских «Христиан в действии», чтобы пристрелить их. Понимаете, леди… я подумал после долгого времени, черт-те сколько времени у меня было, чтобы думать… что все дело было в козе. Война между семьями, быть может, или между племенами. Может, сведения о взрывных устройствах передали затем, чтобы я убил мальчика, который украл у другого мальчика козу? Или я убил мальчика, который выкрал украденную у него козу? Я сделал за кого-то грязную работу в обмен на сведения о взрывных устройствах и бейсболку принес в доказательство?

— Не знаю, леди, — говорит Джереми лежащему на полу телу. — Там не все рассказывают. Просто иногда говорят, что это судьба.

Он глубоко вздыхает. Ему будет не хватать живого собеседника. Впрочем, всегда есть Ганни.

В ванной Джереми смотрит на себя в зеркало и видит под кожей кости и мышцы лица. На правой щеке возникает бугор и рассасывается, потом другой, съеживаясь, на лбу. Третий выскакивает рядом с левым глазом — будто это челюсть хочет высвободиться из сустава.

«Прав был Ганни, — думает он. — Не готов я еще ехать в Мексику. До того как я туда попаду, я должен…»

Заткнуть им пасть, говорит сзади Ганни. Как-то они узнали. Этот ролик говорит о многом, Джереми, и все, на что он способен, — это обидеть тебя и других солдат, кто выполнял свой долг. И вот в этом дело. Их надо заставить замолчать, потому что они делают плохо, очень плохо, для многих — очень многих — людей. Они даже сами не знают, что делают. У этого любителя сегодня был шанс, он его упустил. Но ты… Ты профессионал, Джереми. У тебя теперь есть машина. Время собирать вещи и заняться делом.

Джереми согласен. Он бросит пикап в гараже, прямо где он сейчас стоит. Скоро ли его найдут? Ой, очень не скоро. На той неделе, на которой семь пятниц будет.

А теперь всерьез. Если они играли на «Стоун-Черч», то могут ехать туда, где у них следующее выступление. Он скачал с их сайта список, там говорится: завтра вечером в «Касбахе» в Сан-Диего. Если не там, то в «Кобра-клаб» в Голливуде в субботу вечером. Надо, кстати, просмотреть сумку Американской Бабушки на предмет наличных.

Ага. Все, теперь все серьезно.

Лицо у Джереми перестало двигаться — пока что. Он снова становится собой. Чуть не всхлипнул, чуть не испустил вой, который отдался бы эхом в этой тесной ванной и напугал бы его так, что он весь остаток жизни не мог бы спать ночью и потел от страха, но приступ черного отчаяния проходит. Джереми заставляет его пройти, потому что с таким внутренним чувством человек жить не может. Она попала в сопутствующие потери. Не повезло. Что случилось, то случилось. Случайные потери при выполнении задания — мир не перевернется. Стисни зубы и шагай дальше. И одно он знает точно: как закончится это вот задание, он будет делать работу хорошего парня — против наркобаронов Мексики, он спасет тысячи жизней и тем уравняет счет. Это и называется — судьба.

Ганни подвигается ближе, щека к щеке в зеркале, и говорит, что еще одну вещь Джереми должен знать. Вот какую: прогресс в компьютерной технологии и судебной медицине дал полиции возможность вскрыть глазное яблоко убитого — и увидеть лицо убийцы, запечатленное на сетчатке в момент сгорания зрительного нерва. Джереми стоило бы что-нибудь на эту тему предпринять.

Джереми обдумывает — и соглашается.

Все, блин. Шутки кончились.