Мы завтракали на террасе около бассейна. Когда я допивал кофе, Жан Ив вышел из своего номера с девицей, и я узнал в ней одну из вчерашних танцовщиц. Это была высокая негритянка с длинными тонкими ногами, не старше двадцати. Он сначала смутился, потом подошел к нашему столику и, улыбнувшись краешком губ, представил нам Анхелину.

– Я обдумал твою идею, – заявил он сразу. – Меня немного пугает реакция феминисток.

– Среди наших клиентов будут и женщины, – возразила Валери.

– Ты думаешь?

– О да, уверена… – с горечью сказала она. – Ты погляди вокруг.

Он обвел взглядом столики у бассейна: в самом деле, тут сидело немало одиноких туристок с кубинцами; почти столько же, сколько мужчин-туристов с кубинками. Он что-то спросил у Анхелины по-испански и перевел нам ее ответ:

– Она «хинетера», работает здесь уже три года, клиенты у нее все больше итальянцы и испанцы. Она думает, это потому, что она черная: немцев, англичан и американцев вполне удовлетворяет латиноамериканский тип, для них это уже экзотика. У многих ее друзей-"хинетерос" клиентки в основном англичанки и американки, иногда немки.

Он отпил глоток кофе, задумался, потом спросил:

– Как мы назовем новые клубы? Нужно, чтоб по названию человек их сразу отличил от «Открытий» и «Приключений», чтоб оно отражало суть, но не слишком явно.

– Я думала, может, «Эльдорадор – Афродита»? – сказала Валери.

– «Афродита»… – повторил он задумчиво, – неплохо. Не так пошло, как «Венера», эротично, культурно, экзотично – мне нравится.

Мы уезжали через час. В нескольких метрах от нашего автобуса Жан Ив попрощался с Анхелиной; он выглядел чуточку грустным. Когда он сел в автобус, я обратил внимание, что студенты неодобрительно на него покосились; виноторговец же не отреагировал никак.

Оставшееся время в Гуардалаваке прошло довольно тускло. Были, понятно, купание, караоке, стрельба из лука; мускулы напрягаются, потом расслабляются, засыпаешь быстро. Я не сохранил никаких воспоминаний ни о последних днях нашего пребывания на Кубе, ни о завершающей экскурсии, кроме того что хваленый лангуст оказался жестким, как резина, а кладбище повергло всех в уныние. Между тем там находилась могила Хосе Марти – национального героя, поэта, политического деятеля, публициста, мыслителя. Мы видели на барельефе его усатое лицо. Гроб, украшенный цветами, покоился в центре круглого углубления ямы, по стенам которого были высечены самые знаменитые изречения великого мужа о национальной независимости, борьбе с тиранией, справедливости. Но ощущения, что дух его витает над этим местом, не создавалось; похоже было, что бедняга помер окончательно. Покойник, заметим, антипатии не вызывал; я был бы не прочь с ним потолковать, поиронизировать немного над его ограниченной гуманистической серьезностью; но увы, никаких перспектив: он безвозвратно остался в прошлом. Разве мыслимо, чтоб он поднялся, зажег сердца и повел народ к новым свершениям человеческого духа? Нет, такого представить себе невозможно. Короче, та же печальная картина поражения, что и на могилах всех борцов за народное дело. Мне было весьма неприятно констатировать, что, кроме католиков, никто не сумел приемлемым образом обставить завершение жизни. Правда, чтобы сделать смерть прекрасной и трогательной, им пришлось попросту сказать, что ее нет. Вот вам и все аргументы. Ну а тут, за отсутствием воскресшего Христа, надо было явить нам каких-нибудь нимф или пастушек, в общем, немного женского тела. Иначе трудно вообразить, как бедолага Хосе резвится на загробных лугах; скорее думалось, что он покрылся пеплом вечной скуки.

По возвращении в Париж мы на другой же день, еще не отоспавшись после перелета, встретились в кабинете Жан-Ива. От этого дня у меня осталось ощущение праздничной феерии, хотя оно и плохо сочеталось с видом огромного пустого здания. В будни здесь работали три тысячи человек, но в ту субботу нас было только трое, не считая охранников. В это время совсем рядом, у торгового центра в Эври, учинили побоище две бандитские группировки, в ход шли ножи, бейсбольные биты, баллончики с серной кислотой; к вечеру стало известно, что в драке погибли семь человек, из них двое случайных прохожих и один жандарм. Это событие будет широко обсуждаться по радио и телевидению, но тогда мы еще ничего не знали. В лихорадочном возбуждении мы вырабатырали платформу будущей программы по разделу мира. Мои идеи могли повлечь за собой миллионные капиталовложения, создание сотен рабочих мест; для меня все это было внове, голова шла кругом. Я бредил вслух, а Жан-Ив слушал меня внимательно и говорил потом Валери, что, раскрепостившись, я способен на прозрения. Короче, я вносил творческое начало, а он принимал решения; так ему представлялось.

Быстрее всего разобрались с арабскими странами. Учитывая особенности их религии, любые проекты, связанные с сексом, там исключались. Туристам, выбирающим эти страны, придется довольствоваться сомнительными радостями «приключения». Безнадежно убыточные Агадир, Монастир и Джербу Жан-Ив в любом случае решил продать. Два оставшиеся направления логично укладывались в рубрику «Приключение». Так, отдыхающих в Марракеше ожидала езда на верблюдах. А в Шарм-Эль-Шейхе курортники могли посмотреть на разноцветных рыб и совершить экскурсию на Синай к месту Неопалимой Купины, где Моисей «наломал дров», по образному выражению одного египтянина, которого я повстречал года три назад во время путешествия на фелуках к Долине Царей.

– О да!– говорил он с пафосом.– Это нагромождение камней впечатляет. Но выводить из него существование единого Бога!…

Этот здравомыслящий и остроумный человек проникся ко мне симпатией, как видно потому, что я был единственным французом в группе, а он, по неизвестным мне причинам культурного или, может, эмоционального свойства, питал страсть – скорее, правда, платоническую – ко всему французскому. Выбрав меня в собеседники, он скрасил мой отпуск. Ему было лет пятьдесят, очень смуглый, с усиками, одет всегда безупречно. Биохимик по образованию, он сразу по окончании учебы эмигрировал в Англию и там сделал блестящую карьеру в области генной инженерии. Теперь он приехал повидать родные края, любовь к которым не угасла в его сердце, а вот ислам он клеймил безжалостно. Во-первых, твердил он мне, не следует путать древних египтян с арабами.

– Подумать только, в этой стране изобрели всё! – восклицал он, широким жестом руки охватывая долину Нила. – Архитектуру, астрономию, математику, земледелие, медицину… – Он немного преувеличивал, но, как восточный человек, жаждал убедить меня немедленно. – С приходом ислама все кончилось. Полная интеллектуальная пустота. Мы стали нищими. Нищая вшивая страна. А ну пошли отсюда!.. – Он погрозил мальчишкам, набежавшим клянчить деньги. – Вспомните, месье, – Он свободно изъяснялся на пяти иностранных языках: французском, немецком, английском, испанском и русском, – что ислам пришел из пустыни, где живут лишь скорпионы, верблюды да хищники. Знаете, как я называю мусульман? Гнусы сахарские. Лучшего они не заслуживают. Разве мог бы ислам возникнуть в этом прекрасном краю? – И он снова с восхищением указал на долину Нила. – Нет, месье. Ислам мог зародиться лишь в бессмысленной пустыне у чумазых бедуинов, которые только и умели, что, извините меня, верблюдов трахать. Обратите внимание, месье: чем ближе религия к монотеизму, тем она бесчеловечней, а из всех религий именно ислам навязывает самый радикальный монотеизм. Не успев появиться на свет, он заявляет о себе чередой захватнических войн и кровавых побоищ; и пока он существует, в мире не будет согласия. На мусульманской земле никогда не будет места уму и таланту; да, среди арабов были некогда математики, поэты, ученые, но это те, кто утратил веру. Уже первые строчки Корана поражают убогой тавтологией: «Нет Бога, кроме Бога единого» и так далее. Согласитесь, на этом далеко не уедешь. Переход к монотеизму есть не взлет на новую ступень абстракции, как утверждают некоторые, а падение, возвращение к скотскому состоянию. Заметьте, что католицизм – религия утонченная, уважаемая мною – очень быстро отошел от изначального монотеизма, ибо знал, что человеческой натуре потребно иное. Через Троицу, культ Девы и святых, через признание роли адских сил и сил небесных (ангелы – это же восхитительная находка!) он постепенно восстановил подлинный политеизм и только поэтому смог украсить землю бесчисленными шедеврами. Единобожие! Какой абсурд! Бесчеловечный, убийственный!.. Этот бог бесчувствен, кровав, ревнив, ему не следовало высовываться за пределы Синая. Насколько наша египетская религия была, если вдуматься, глубже, человечнее, мудрее… А наши женщины? Как они были прекрасны! Вспомните Клеопатру, пленившую великого Цезаря. Посмотрите, что с ними стало… – он показал на двух проходивших мимо особ женского пола с закрытыми лицами, они едва волочили ноги, сгибаясь под тяжестью тюков с товарами. – Мешки какие-то. Бесформенные кули жира, замотанные в тряпье. Как только они выходят замуж, ни о чем, кроме еды, уже не думают. Жрут, жрут и жрут! – И он раздул щеки в комедийной манере де Фюнеса. – Уж поверьте мне, месье, в пустыне родятся только психи и кретины. Назовите мне, кого в вашей благородной западной культуре, которой я восхищаюсь, которую я уважаю, – кого влекло в пустыню? Педерастов, авантюристов и негодяев. Полковник Лоуренс ? Но это же смешно: декадент, гомосексуалист, позер. Или этот ваш омерзительный Анри де Монфред , жулик бессовестный, аферист. Но не людей благородных, великодушных, здоровых, не тех, кто радел о прогрессе и возвышении человечества.

– Понятно, в Египте делаем «Приключение», – сухо подытожил Жан Ив. Он принес извинения за то, что прервал мой рассказ, но пора было переходить к Кении. С ней случай непростой. – Пожалуй, я бы написал «Приключение», – предложил он, полистав свои записи.

– Жалко, – вздохнула Валери, – кенийские женщины хороши.

– Откуда ты знаешь?

– Ну не только кенийские, все африканки хороши.

– Женщин везде полно. А в Кении есть, кроме того, носороги, зебры, гну, слоны и буйволы. Я предлагаю в Сенегале и в Кот-д'Ивуаре сделать «Афродиту», а в Кении оставить «Приключение». Потом, знаете, бывшая английская колония – это плохо вяжется с эротикой, а для «Приключения» подойдет.

– Женщины в Кот-д'Ивуар хорошо пахнут, – мечтательно заметил я.

– Как это?

– Они пахнут сексом.

– А… – и он прикусил свой фломастер. – Тоже тема для рекламы. «Берег Слоновой Кости – берег дивных ароматов» или что-нибудь в этом роде. А изображена потная взлохмаченная девица в набедренной повязке. Запишем.

– «И сонм невольников нагих, омытых в мирре». Бодлер – наше всё.

– Это не пройдет.

– Знаю.

С другими африканскими странами сложностей не возникло.

– С африканками всегда все просто, – заметил Жан Ив. – Они готовы трахаться бесплатно и даже беременные. Надо только запастись в гостинице презервативами, а то они их не жалуют, – и он подчеркнул два раза в своем блокноте: «презервативы».

Мы быстренько разобрались с Тенерифе. Результаты тут были не ахти, однако, по словам Жана Ива, остров имел стратегическое значение для англоязычных стран. Тут ничего не стоило наладить сносное «приключение» с восхождением на вулкан Тейде и экскурсию на глиссере на остров Лансароте. Инфраструктура гостиниц опасений не вызывала.

Затем, наконец, мы добрались до двух клубов, которые виделись нам гвоздями всей программы: Бока Чика в Санто-Доминго и Гуардалавака на Кубе.

– Хорошо бы поставить кровати «кинг сайз», – предложила Валери.

– Решено, – не задумываясь ответил Жан Ив.

– И джакузи в номерах, – размечтался я.

– Нет, – отрезал Жан Ив. – Будем придерживаться средней категории.

Все улаживалось само собой, без колебаний и сомнений; мы наметили также договориться с руководителями городков об упорядочении тарифов на проституцию.

Потом сделали короткий перерыв на обед. В это самое время менее чем в километре от офиса два подростка из рабочего предместья Куртильер бейсбольными битами размозжили голову шестидесятилетней женщине. На закуску я съел скумбрию в белом вине.

– А в Таиланде вы что-нибудь планируете? – поинтересовался я.

– Разумеется, у нас строится гостиница в Краби. Это сейчас самое модное место после Пхукета. Надо ускорить строительство, чтобы за кончить все к первому января и устроить торжественное открытие.

Всю вторую половину дня мы обсуждали, какие изменения требуется внести в работу городков. Разумеется, первое и основное – разрешить приводить проституток в номера. Понятно, никаких детских программ; лучше всего было бы запретить проживание в гостиницах детям до шестнадцати. Валери придумала хитроумный ход: за основу взять стоимость одиночного номера, а для пар ввести десятипроцентную скидку, то есть в принципе установить порядок, обратный общепринятому. Не помню кому, кажется мне, пришло в голову провозгласить лозунги «геи с нами» и пустить слух, что в наших клубах до двадцати процентов гомосексуалистов; такого рода информация обычно привлекает геев, а они, как никто, умеют создать эротическую ауру. Дольше всего мы размышляли над слоганом рекламной кампании. Жан-Ив предложил емкий и доходчивый лозунг: «Эльдорадор – Афродита»: не отказывай себе ни в чем!»; но в конце концов большинство голосов получил мой: «Эльдорадор – Афродита»: человек имеет право на удовольствие». Со времени натовской интервенции в Косово понятие права снова стало основополагающим, пояснил Жан-Ив с легкой иронией в голосе; в действительности он говорил серьезно и только что прочитал по этому поводу статью в журнале «Стратежи». Все кампании последнего времени, которые строились на теме права, имели успех, будь то право на нововведение или право на совершенство… Право на удовольствие – это ново, заключил он грустно. Порядком подустав, мы закончили работу, и Жан-Ив забросил нас с Валери в клуб «2+2». В субботу вечером народу там собралось много. Мы познакомились с симпатичной негритянской парой: она была медсестра, он – ударник в джазе, дела у него шли неплохо, он регулярно записывал диски. Надо сказать, он много работал над техникой, собственно говоря – постоянно.

– Так что никакого секрета…– глупо заметил я, но он, как ни странно, согласился; сам того не желая, я затронул глубокие струны в его душе.

– В том-то и секрет, что никакого секрета,– повторил он с жаром.

Мы выпили по стаканчику и направились в комнату. Жером предложил, чтобы мы трахнули Валери вдвоем. Она не возражала, при условии, что сзади буду я: ей казалось, что я смогу войти в нее не так грубо, как Жером. Он кивнул и лег на спину. Николь, одной рукой поддерживая его боеспособность, другой натянула ему презерватив. Задрав Валери юбку до самой талии, я обнаружил, что белья на ней нет. Она проворно оседлала Жерома и прильнула к его груди. Я раздвинул ей ягодицы, смазал чуть-чуть и начал осторожно, отрывистыми толчками внедряться. Когда вошла головка, я почувствовал, как сжались мышцы Валери. Я напрягся и вдохнул поглубже, чтобы не кончить преждевременно. Затем стал понемногу углубляться. И тут она заскользила вперед-назад, прижимаясь лобком к Жерому. Дальше все пошло как по маслу: она застонала протяжно, полностью расслабилась, и я сразу легко проник в нее, уже не встречая сопротивления; пароксизм наступил у нее удивительно быстро. Она замерла, изнемогающая и счастливая. Ощущение не то чтобы острее, объясняла она мне потом, но если все идет удачно, наступает бесподобное мгновение, когда накатывающие с двух сторон горячие волны сливаются и все тело пылает.

Наблюдая за нами, Николь ласкала сама себя и уже сильно возбужденная заняла место Валери. Я едва успел сменить презерватив.

– Со мной можешь не осторожничать,– шепнула она мне на ухо,– я люблю покрепче.

Я так и сделал, закрыв при этом глаза, чтобы целиком сосредоточиться только на самом ощущении. Получалось превосходно, я не мог нарадоваться собственной выдержке. Она тоже кончила довольно быстро с протяжным хриплым криком.

Потом мы с Жеромом болтали, а Николь и Валери, стоя перед нами на коленях, делали нам минет. Жером рассказывал, что еще ездит на гастроли, но с возрастом ему это разонравилось. Его теперь все больше тянет домой, где он может заниматься семьей – у них двое детей – и в одиночку отрабатывать свою технику. Он объяснял мне про новые системы ритма: четыре третьих и семь девятых; откровенно говоря, я мало что понимал. Вдруг посреди фразы он удивленно вскрикнул, закатил глаза и обильно выплеснулся в рот Валери.

– Как она меня поимела!..– приговаривал он, чуть посмеиваясь.

Я тоже чувствовал, что меня надолго не хватит: у Николь был совершенно особенный язык, широкий, мягкий, будто маслом намазанный; она работала им неторопливо, волна наслаждения подкатывала незаметно, но неотвратимо. Я поманил к себе Валери и предложил: пусть Николь возьмет губами головку и не двигается, а все остальное сделает Валери. Николь кивнула, закрыла глаза и приготовилась. Валери тут же занялась моим членом, быстро и ловко орудуя пальцами и языком; она уже полностью восстановила силы. Я насколько мог широко раскинул ноги и руки и закрыл глаза. Ощущение радости нарастало порывами, будто пронзало молниями, и, наконец, накрыло меня целиком; я выпустил семя в рот Николь. Несколько секунд я пребывал в шоке, цветные пятна вспыхивали у меня под ресницами, позднее я понял, что чуть не потерял сознание. Когда я с трудом открыл глаза, Николь все еще держала головку моего пениса во рту. Валери, обняв меня за шею, глядела таинственно и растроганно; она сообщила мне, что я истошно кричал.

Затем они отвезли нас домой. В машине Николь возбудилась снова. Она обнажила грудь, подняла юбку и улеглась на заднем сиденье головой мне на колени. Массируя клитор Николь, я действовал уверенно, решительно, хорошо контролируя ее ощущения; соски ее твердели, а моя рука увлажнялась. Запах ее возбудившейся плоти заполнил машину. Жером вел осторожно, останавливаясь на красный свет; в окно я видел огни на площади Согласия, обелиск, мост Александра III, купол Инвалидов. Я чувствовал себя хорошо, умиротворенно, но при этом еще полным энергии. Кончила она в районе площади Италии. Перед тем как проститься, мы обменялись телефонами.

Расставшись с нами, Жан Ив немного взгрустнул; подъехав к своему дому на авеню де ла Репюблик, он не спешил выходить из машины. Нервное возбуждение, владевшее им весь день, спало; он знал, что Одри нет дома, и скорее был этому рад. Он увидит ее на минутку только утром, перед тем как она уйдет кататься на роликах; после возвращения из отпуска они спали отдельно.

Куда спешить? Он откинулся на сиденье, хотел включить радио, передумал. По улице стайками гуляла молодежь, юноши, девушки; наверное, им было весело, они громко орали. Некоторые пили на ходу пиво из банок. Он мог бы выйти из машины, присоединиться к ним или затеять драку; да мало ли что он мог бы сделать. Но он, разумеется, просто пойдет домой. Он, безусловно, любил свою дочь – так ему казалось; он ощущал с ней некую органическую кровную связь, что и соответствует определению любви. По отношению к сыну он ничего подобного не чувствовал. Возможно даже, тот вовсе и не был его сыном, Жан-Ив до сих пор не знал этого точно. К жене он не испытывал ничего, кроме презрения и отвращения, отвращения слишком сильного – он бы предпочел безразличие. Наверное, поэтому он и медлил с разводом: ждал, когда жажда мести сменится равнодушием; пока же ему хотелось заставить ее платить. А на самом деле платить все равно мне, подумал он вдруг с горечью. Дети останутся на ее попечении, а ему назначат порядочные алименты. Что, если затеять тяжбу, попробовать отсудить детей? Пожалуй, нет, решил он, не стоит. Придется расстаться с Анжеликой. Одному ему будет лучше, можно постараться устроить свою жизнь заново, то есть, попросту говоря, найти другую женщину. Ей, гадине, устроиться будет сложнее с двумя детьми на руках. Тем он и утешился: более скверной бабы ему не встретить, в итоге Одри пострадает от развода сильнее, чем он. Она уже не так хороша, как в первые годы их знакомства; она умела держаться, одевалась по моде, но он-то знал, что телом она уже начинала стареть. Ее успехи на адвокатском поприще далеко не столь блестящи, как она сама рассказывала; когда на нее ляжет забота о детях, на работе наверняка возникнут проблемы. Потомство – это обуза, тяжкое бремя, не дающее человеку вздохнуть свободно, а в конечном итоге и убивающее его. Он отыграется, но позже, когда сможет взглянуть на все хладнокровно. Сидя в машине на опустевшей теперь улице, он попытался обрести хладнокровие прямо сейчас.

Стоило ему переступить порог своей квартиры, заботы обрушились на него снова. Жоанна, приходящая няня, развалившись на диване, смотрела программу MTV. Он не выносил эту вялую пустую девчонку; при виде ее ему всякий раз хотелось надавать ей пощечин, чтобы согнать самодовольное выражение с ее противной надутой физиономии. Она была дочерью подруги Одри.

– Все в порядке? – прокричал он. В ответ она небрежно кивнула. – Ты можешь сделать звук потише?

Она поискала глазами пульт управления. Вне себя от злости он выключил телевизор; она посмотрела на него с обидой.

– Как дети? – он продолжал кричать, хотя в квартире наступила полная тишина.

– Спят, наверное. – Она испуганно поджалась.

Он поднялся на второй этаж, заглянул в комнату сына. Никола покосился на него отсутствующим взглядом и продолжал играть в «Tomb raider». Анжелика спала, сжав кулачки. Успокоенный, он спустился вниз.

– Вы ее купали?

– Не-а, забыла.

Он прошел на кухню, налил себе воды. Руки у него дрожали. На рабочем столе он увидел молоток. Пожалуй, пощечинами Жоанну не проймешь, лучше бы размозжить ей череп. Эта мысль занимала его еще некоторое время, потом сменилась другими, беспорядочно роившимися в голове. Уже в прихожей он с ужасом заметил, что все еще держит в руке молоток. Он положил его на маленький столик, достал бумажник, дал девчонке денег на такси. Она взяла их, пробурчав что-то похожее на благодарность. Сам того не ожидая, он захлопнул за ней дверь с такой яростью, что грохот раскатился по всей квартире. Да, жизнь его решительно не клеилась. Бар в гостиной оказался пуст; Одри и за этим не в состоянии была присмотреть. При воспоминании о жене его передернуло; он сам удивился силе своей ненависти. На кухне он нашел початую бутылку рома: хоть что-то. Закрывшись у себя в комнате, он набрал поочередно номера трех девиц, с которыми познакомился по Интернету, и все три раза наткнулся на автоответчик. Ушли, небось, все три трахаться для собственного удовольствия. Девицы, конечно же, были соблазнительные, симпатичные, современные, но стоили две тысячи франков за вечер; в конце концов, это становилось унизительным. Как он дошел до такой жизни? Надо бы завести друзей, бывать в обществе, работать поменьше. Он вспомнил про клубы «Афродита», и впервые ему пришло в голову, что начальство может и не одобрить идею; общественное мнение во Франции порицало сексуальный туризм. Можно было, конечно, представить Легану проект в смягченном виде; но Эспиталье не проведешь, он обладал пугающей проницательностью. А какой другой выход? Ориентируясь на среднего клиента, они не выдерживали конкуренции с «Club Med», и Жан Ив готов был это доказать. Порывшись в ящиках письменного стола, он нашел свод корпоративных принципов «Авроры», составленный десять лет назад ее основателями и вывешенный во всех гостиницах.

Он отчетливо увидел, что вся эта тошнотворная дребедень как нельзя лучше подходит для сети хорошо организованных борделей; тут можно попытаться сыграть на пару с немецкими туроператорами. Многие немцы без всяких на то оснований продолжали считать Францию страной галантности и искусства любви. Если крупный немецкий туроператор согласится внести клуб «Афродита» в свой каталог, это поднимет их на новую ступень; такого еще ни одной французской фирме не удавалось. Он поддерживал контакт с Неккерманом, которому собирался продать клубы в странах Магриба; кроме того, существовала компания ТТЛ, отклонившая их предыдущее предложение, поскольку занимала прочные позиции в нижней части ценовой шкалы; возможно, их заинтересует более специализированный проект.