Глава 26

Максим сидел на цементном полу и прикладывал мокрую тряпку к ушам, из которых все еще текла кровь. Голова гудела, а уши словно заложило ватой. Сегодняшний бой чуть не закончился для него плачевно. Перед ним выставили низкорослого крепыша, подвижного и неожиданно агрессивного. Он владел стилем обезьяны, довольно распространенным в Юго-Восточной Азии. По реакции он не уступал Максиму.

Во время поединка омоновец вдруг применил прием, которого Максим никак не ожидал и с которым столкнулся впервые. Противник неожиданно прыгнул на него, прилип, обхватив его туловище кривыми ногами. Максим схватил крепыша за шею, чтобы провести удушающий прием, но тот вдруг двумя ладонями крепко ударил его по ушам. В глазах потемнело, голова загудела, Максим почувствовал, что теряет сознание. «Если сейчас вырублюсь, он меня убьет», – мелькнуло в голове.

Иконников провел единственный прием, который мог его спасти. Не выпуская шеи противника, он бросился на пол. Они так и упали, обнявшись, но поскольку крепыш был внизу, то вся сила удара при падении пришлась на него. Вдобавок Максим подбородком ударил его в глазницу. Глаз если не выдавил, то наверняка повредил. Рефери истошно заорал: «Сто-оп!» Максим поднялся. Противник лежал, закрывая правый глаз ладонью, и стонал. Его унесли на носилках, а Максима увели обратно в камеру. Сокамерники встретили его аплодисментами.

– Ты становишься местной звездой, Гладиатор, – поздравил его Кентавр.

– Это хорошо или плохо? – поинтересовался Максим.

– Это не хорошо и не плохо. Просто повышается твой статус, поэтому тебя перестанут выдергивать на поединки с бойцами Нацгвардии, ты будешь участвовать в ночных боях.

– Ночных?

– Ну да. Ты ведь сам назвался Гладиатором.

Ночные, или, как их называл Самур, гладиаторские бои были самой горячей темой для обсуждения среди сокамерников. Они устраивались поздно вечером, часов в десять-одиннадцать. Поединки проходили в большом подземном помещении, которое было раньше складом. Поле для драк в форме квадрата было огорожено высокой металлической сеткой-рабицей. Оружием на этих поединках служили самые разнообразные предметы, иногда экзотические: косы, гвоздодеры, арбалеты, топоры, огнеметы. Все зависело от фантазии Самура.

Если в «официальных» боях у зэка еще был шанс остаться в живых, то в гладиаторских боях он сводился к нулю. Проигравший должен был обязательно «уйти».

Публика на этих боях тоже была своеобразная: высшие чиновники из правоохранительных органов, представители столичного бомонда, олигархи, экзальтированные дамочки, господа с зоновскими манерами. Зрители на подобных представлениях сходят с ума. Они прыгают, визжат, орут, выходят за рамки приличия, требуют крови, крови, крови…

«Если попадешь на гладиаторский бой, – инструктировал Максима Кентавр, – забудь о спортивной этике и благородстве. В драке с омоновцем ты можешь его пожалеть, он тоже может в ответ проявить такое же благодушие. В гладиаторских боях этого нет. Там законы волчьи: либо ты, либо тебя. И бойся углов. Ты, как боец, мобилен, но если противник загонит тебя в угол, шанс остаться живым – минимальный. Победителю в таких боях дается приз – женщина. Как правило, это кто-то из местного обслуживающего персонала».

Все это пронеслось в голове Максима, когда он лежал на соломе в углу камеры с закрытыми глазами. Голова была чугунная, тошнило.

Послышался лязг открывающейся двери в конце сарая – обед. Зэки оживились, припали к решеткам, жадно наблюдая за разносчиками пищи. В их помещениях работали две таджички. Смуглые женщины с лицами-масками, молчаливые, тихие, словно мыши. Они разносили зэкам еду, свежую воду, убирали из камер экскременты. Зэки отпускали в их адрес шуточки и предложения, самым приличным из которых было: «Ну-ка, раздвинь ножки, детка!» Женщин сопровождал дежурный охранник с электрошокером.

Тележка с бачками остановилась напротив камеры Максима. Одна из женщин стала наливать в алюминиевую миску суп, вторая подошла к решетке, спросила: «Есть отходы?» Максим поднялся, взял таз с розовой от крови водой, поставил на пол, продвинул под решетку. Женщина-раздатчица просунула ему в камеру суп, от которого воняло кислой капустой.

Максим взял миску, уселся на солому. Есть не хотелось. Но он заставил себя проглотить несколько ложек. Стошнило. Состояние было отвратительное, но после рвоты стало легче. Остатки супа он вылил в таз, предназначенный для нечистот. Пустую тарелку поставил под решетку. В это время по всему корпусу деловито стучали ложки об алюминиевые тарелки.

– Ты чего не ешь? – спросил Кентавр.

– Не хочу, – ответил Максим.

– Есть надо, иначе подохнешь.

– Голова кружится.

– У тебя не сотрясение мозга?

– Нет, не похоже.

– Знакомое состояние. Ты больше пей воды и спи.

– Да, я так и делаю, Кент.

Максим лег на солому, забылся в полудреме. И снова воспоминания. Картинки из той, далекой гражданской жизни прокручиваются в памяти, и кажется, что это было не с ним, а с кем-то другим.

– Гладиатор! – окрик Самура возвращает его в реальность. Он открывает глаза, садится, смотрит помутневшим взглядом. – Подойди! – Максим встает, подходит к решетке, его слегка пошатывает. – Как ты?

– Нормально, – выдавливает Максим.

Рядом с Самуром еще два человека: подполковник Сухарев и какой-то незнакомый мужчина, лицо толстое и в прыщах.

– Вот давай его на сегодня, – говорит прыщавый, – говоришь, он троих замочил?

– Нет, – отрезает Самур, – он только что после боя с омоновцем. Пусть восстанавливается.

– Ну, тогда давай другого, но чтоб крутой был.

– Тогда Кентавра.

– Это который?

– А вот, рядом, – все трое переходят к камере Кентавра. Максим возвращается в свой угол. – Бабу хочешь? – спрашивает Самур Кентавра.

– Хочу, – с вызовом отвечает тот.

– Ну, тогда вечером выходишь.

– А что ты мне дашь на сегодня?

– Увидишь, – уклончиво отвечает Самур.

Все трое поворачиваются, уходят.

– Ну вот, – торжествующе произносит Кентавр, – сегодня мой бенефис!

– С кем будешь драться? – спрашивает Максим.

– Не знаю. Да… большой разницы нет.

– Думаешь, замочишь?

– Надеюсь, – голос Кентавра звучит не очень оптимистично.

– Слушай, Кент, а если нас с тобой сведут, замочишь меня?

– Хе, – хмыкнул Кентавр, вытянул челюсть, выпятил губу, отчего его длинное и грубое лицо еще больше стало походить на морду лошади, – постараюсь. Но обещаю, мучить не буду. Смерть твоя будет быстрая и красивая.

– Ничего в ней красивого нет, – сумрачно заметил Максим, – насмотрелся я на эту даму за прошедший год. Во всяком случае, желаю тебе сегодня удачи.

– Спасибо.

Максим подгреб под себя побольше соломы, принял удобную позу и быстро заснул.

Проснулся от сильного мужского сопения и тихого женского повизгивания. Сел, прислушался. Звуки доносились из камеры Кентавра. Значит, жив остался, понял Максим. Он подполз к тазу с водой, долго и жадно пил.

Звуки в камере Кентавра затихли, раздался приглушенный голос зэка: «Все, можешь одеваться». Максим подошел к решетке, сел на пол. Услышал, как сосед походил по камере, затем тоже сел у решетки.

– Рассказывай, – тихо попросил Максим.

– Да особо и рассказывать нечего, – усмехнулся Кентавр. – Все длилось минут пять. Дрались на пожарных баграх. Щербатый хотел меня в самом начале проткнуть, я увернулся, а конец его багра застрял в сетке. В этот момент я и засадил свой багор в его живот. Весь крюк. Когда выдернул, Щербатый с копыт, все кишки наружу. Зачем-то стал их собирать. А публика орет: «Добей, добей!» И большие пальцы вниз. Я засадил багор в грудь Щербатого и перекинул его через рабицу. Вот и все.

– Тебе… это понравилось?

– Мне – нет. Зато публика визжала от восторга. Одна дамочка даже описалась от возбуждения.

– Кент, а как твое настоящее имя?

– Мое? – удивленно произнес мужчина и затих на секунду. – Глеб.

– Ты можешь мне объяснить, Глеб, почему люди звереют?

– А ч-черт его знает. Жизнь такая…

– Жизнь люди обустраивают, а не звери.

– Не знаю, Гладиатор. Я смотрю на все это, и мне кажется, что люди хуже зверей. Ладно, не морочь себе голову. Все равно мы с тобой скоро подохнем. Все, давай спать. Я устал как собака.

Максим слышал, как сосед собирает сено, как укладывается. Через несколько секунд он уже храпел. А Иконников еще долго ходил по камере.