Пролог

"И куда теперь?" - мысли Гринвуда, сидящего на корточках под стеной одной из арок Карл-Маркс-Хофа, то размеренно падали, будто капли из подтекающего крана, то, в унисон звучащим со всех сторон винтовочным выстрелам, беспорядочно сыпались - словно бобы из дырявого мешка.

"До первого жандармского патруля? А что если это будут не жандармы, а хеймвер? Лучше сразу разбить дурную голову об стену. Или я замерзну раньше? Без пальто, без шляпы... Спасибо, что руки-ноги целы и ни одного лишнего отверстия в организме..." - Майкл рефлекторно провел рукой по волосам, стряхивая с головы на когда-то - три дня как с иголочки - чистый твидовый пиджак известковую пыль и кусочки штукатурки. Длинное пулеметное стаккато, прозвучавшее совсем рядом, заставило его вжаться в стену плотнее. Но действие это было чисто инстинктивным, бессмысленным и беспомощным: стать тенью не получалось.

"Черт возьми! И что толку с того, что на улице не горит ни один фонарь?" - луна, - будь она неладна! - высоко в небе, подсвеченном заревами пожаров на истерзанных боями улицах Вены. Луна - крупная, желтая, яркая...

Пулемет пролаял еще несколько тактов смертоносного ноктюрна и, как-то вдруг, замолк. Через секунду раздался глухой "бум-м" и, сразу вслед за ним, без паузы - нечеловеческий вой смертельно раненного человека.

"С гранатой подобрались, не иначе... Смертники... они все здесь - смертники!" - австрийцы действительно казались безумцами, помешавшимися от крови и ужаса, с оставшейся уже единственной мыслью... как бы прихватить вместе с собой на тот свет еще хоть одного врага. Видимо - для компании в аду. Там им всем, впрочем, и место!

С трудом, - заставив себя подавить рвущийся наружу животный страх и "бычий норманнский гнев", которым славились его предки в былые времена, - Майкл Мэтью Гринвуд, четвертый баронет Лонгфилд, выдержал паузу в несколько секунд и, внимательно оглядевшись по сторонам, побежал, согнувшись в три погибели. То и дело - не разгибаясь, - меняя бег на быстрое перемещение боком на четвереньках - по-крабьи. Главное - не покидать спасительную тень, преодолеть эти отделяющие от иллюзии спасения триста шагов, - "Или пятьсот? Какому идиоту взбрело в голову строить дом с фасадом больше чем в тысячу ярдов?".

"К Хайлигенштадтскому вокзалу напрямую нельзя", - на этом отрезке, наверняка, не протолкнуться от солдат и жандармов.

"Тогда куда? Во Флоридсдорф?"

Во Флоридсдорфе, по слухам, шутцбундовцы еще держались и даже переходили временами в наступление... Но если так, придется обходить вокзал с севера, а дальше вдоль Дуная до Флоридсдорфского моста.

"Мили полторы? Или две? " - все так же - не поднимаясь в полный рост, Гринвуд, скользнул за угол очередного корпуса этого изрядно изуродованного артобстрелом "шедевра социального строительства". Еще немного, и, оставив за спиной кирпичную громаду, можно передохнуть под защитой давно не стриженной и потому неаккуратной живой изгороди. Может быть, даже удастся перекурить...

"Может..."

Он не слышал скользящего шага, скрадывавшего цокающие удары подковок армейских сапог по мерзлому асфальту. Только почувствовал вдруг, как в затылок ему упирается нечто твердое, холодное, и услышал резкий шепот:

- Halt! Молчать! Руки за голову!..

- ... Таким образом, сейчас, как никогда, велика вероятность того, что правительство Австрии под давлением внутренних причин пойдет на пересмотр положений Женевского договора в части, касающейся гарантий независимости Австрийской республики...

Пожилой, седовласый джентльмен, - офицерскую выправку и манеры не мог скрыть даже дорогой костюм в спортивном стиле, недавно вошедшем в моду, - сделал паузу, и потянулся к коробке с сигарами.

- Закуривайте, Майкл, - обратился он к стоявшему напротив молодому человеку в смокинге, элегантном, но весьма консервативном, и подвинул деревянную коробку к Гринвуду. - Старина Джордж по старой дружбе разрешил мне воспользоваться его кабинетом, а тут у него всегда запасец отличных сигар, думаю, он не сильно огорчится убытком. Присаживайтесь уже... Хватит изображать оловянного солдатика.

- Благодарю, сэр Энтони, - в голосе молодого человека прозвучала с трудом скрытая ирония, - но, пожалуй, позволю себе отказаться. Мне потребуется ясная голова.

- Была бы честь предложена... - хмыкнул сэр Энтони, и с демонстративным удовольствием раскурил ароматную "корону".

- Правильно ли я понимаю, что торжество по случаю бракосочетания моего друга на этом завершилось? - ирония уступила место обреченной деловитости. - Я имею в виду - лично для меня?

- Совершенно верно. Праздников на ваш век хватит, а служба у вас одна. Разговор с отцом жениха я возьму на себя, а вы покинете сей гостеприимный дом через заднее крыльцо, не прощаясь. Сэр Джордж отличается способностью не только понимать, но и внушать понимание. М-да-а-а... Солдаты - те же дети... Впрочем, перейдем к деталям: с сегодняшнего дня вы, Майкл, - корреспондент "Дэйли мейл". Распоряжение о приеме в штат газеты подписано самим лордом Ротермиром два часа назад. Документы ждут вас дома, вместе с нашим человеком. Он же передаст и билеты на весь маршрут следования, до самой Вены.

- К чему такая спешка? Насколько я понимаю обстановку в Австрии, несколько часов, а то и дней, ничего уже там не решат. По крайней мере, если исходить из анализа австрийской прессы последних дней. Дольфус неплохой механик, и если он решил закрутить все клапана на своем паровом котле...

- Почти успешно, - кивнул сэр Энтони, пыхнув сигарным дымом. - Но его противники бросают в топку уголь, лопату за лопатой... Вы можете, Майкл, рассчитать, какой бросок станет решающим, то есть, роковым? Вы знаете, когда разорвет котел? Я не знаю и боюсь, никто здесь, в Лондоне, не представляет всех возможных последствий этой, скажем так, аварии. Мы хотели бы, однако, чтобы процесс "закипания" происходил при нашем неофициальном, конечно, участии.

- А также под нашим контролем, если я вас правильно понял, сэр. - Майкл не знал, когда именно рванет в Вене, и рванет ли вообще, но угадывал ход мысли собеседника. - И мне в этом процессе отводится роль одного из тех, кто следит за манометром, - глаза молодого человека азартно блеснули, изменилась и поза: легкий наклон корпуса выдавал нешуточное волнение. Он "до самых жабр" заглотил наживку, подброшенную его непосредственным начальником - одним из руководителей MI6. Что ж, наблюдать за манометром не самый тяжелый труд, если машина, разумеется, управляема. Стать же в ней одним из тех, клапанов, которые сорвет давлением, совсем другое дело....

"Есть люди, для которых Великая война еще не закончилась. Только теперь, вместо ненавистных лягушатников и иванов, врагом стал сосед по двору многоквартирного дома, коллега по работе, вчерашний боевой товарищ. Мир снова поделился на "своих" и "чужих", на этот раз по партийному признаку..."

Карандаш Гринвуда мелькал по страницам репортерского блокнота, оставляя плотные ряды стенографических значков. Положение обязывало. Иностранный журналист, не делающий фотографий и записей - подозрителен.

"... Тем не менее, даже нейтральная удаленность от "чужих" не служит гарантией безопасности. Здесь подозревают всех и все. Тягостная атмосфера ежечасного ожидания провокаций со стороны правительства или боевиков хеймвера настолько измотала тех, кто считает себя руководителями австрийской социал-демократии, что достаточно одного неосторожного жеста, неудачно брошенного слова... и вот уже за спиной несчастного стоят дюжие пролетарии в форме "Стрелкового Союза", ждущие только команды "фас", будто псы на сворке. Не спасет даже иностранный паспорт. Разве что советским tovarischam здесь вольготнее, чем всем остальным. За ними приглядывают только вполглаза..."

"И в такой мутной воде мне приходится ловить свою рыбу..."

Рыбу... События мелькают столь стремительно, что любая попытка связи со "своими" для доклада неизбежно запаздывает. Не отсылать же телеграммы каждые два-три часа? Тем более что телеграф неблизко.

"Телеграф? Кто сказал: телеграф?" - внимание Майкла мгновенно переключилось на невысокого лысоватого мужчину с роскошными усами, что-то втолковывающего мальчишке-курьеру, юркому и пройдошистому на вид подростку, одному из тех, что во множестве крутились здесь - в штабе Социал-демократической партии Австрии.

- Запомни: "вопрос о состоянии дяди Отто и тети будет решен только завтра. Врачи настоятельно рекомендуют подождать и ранее ничего не предпринимать. Состояние тети практически безнадежно. Поэтому переношу операцию на понедельник, после завершения консилиума врачей", - усатый терпеливо повторил эти фразы несколько раз, до тех пор, пока мальчишка не начал говорить синхронно с ним, воспроизводя все, вплоть до интонаций. На Гринвуда они внимания не обращали: какой-то британец, который толком и венского-то не знает, сидит в уголке на колченогом табурете и знай себе строчит с отрешенным видом что-то в блокноте.

- Запомнил, Микки? Кто адресат не забыл? - усатый отвесил подростку незлую затрещину, видно - для закрепления информации. Мальчишка не обиделся, только сверкнул глазами из-под замызганной кепки

- Конечно, помню, обижаете, дядя Август! Товарищу Рихарду в Линц. Отель "Шиф", - подросток шмыгнул носом и утерся рукавом пиджака, столь же засаленного, что и кепка.

"Дьявольщина! - Гринвуд еле сдержался, чтобы не вскочить с места сразу же, как только "дядя Август" и Микки разошлись в разные стороны. - Телеграмма самому Бернашеку! Неужели социалисты решили спустить конфликт с властью на тормозах? Вот так новость... Теперь - только бы добраться до телефона!"

Решение пришло в тот момент, когда Майкл шел по коридору "штаба", мимо одной из комнат где, как он был твердо уверен, есть городской телефон. Вернувшись в ближайший аппендикс, ведущий к уборным, Гринвуд достал из кармана носовой платок, свернул жгутом и поджег, бросив в стоящую на полу мусорную корзину, доверху наполненную какими-то объедками, комками газетных обрывков и окурками. Пламя разгоралось неохотно, и это главное - мусор больше дымил, чем горел, притом изрядно воняя, что полностью совпадало с замыслом баронета.

- Die Genossen! Der Brand! - закричал он по-немецки, подбегая к комнате с телефоном. - Там! Горит! Скорее!

По коридору уже полз сизо-серый дым и удушливый запах горящих тряпок, промасленной бумаги и какой-то изрядно вонючей химии.

Из комнаты тут же выбежали трое - все кто был, на вид - рабочие. Как показалось Майклу, один из них под кожаной курткой припрятал пистолет. Именно этот, прихватив со стола графин с водой, выскочил последним, и даже дверь машинально закрыл, оставляя Гринвуда наедине с телефоном.

Пятизначный номер, извлеченный из памяти, дребезжание наборного диска и приторно-медовый голос в трубке: "Экспортно-импортные услуги Мензиса, слушаю вас, сэр!"

- Лонгфилд. "Дейли мэйл". Срочно.

- Диктуйте, - манера речи изменилась сразу же. Вместо слащавости появились сухие, деловые нотки человека готового к исполнению распоряжений.

- Записывайте... - Майкл передавал обстоятельства отправки телеграммы короткими, рублеными фразами. - Содержание послания... - время поджимало, в любой момент могли вернуться "обитатели" комнаты. Гринвуд продиктовал текст по-немецки, чтобы исключить разночтения в значимых нюансах при возможном переводе.

Он почти успел, не хватило каких-то секунд... В трубке то и дело что-то шипело, и голос на том конце просил, почти умолял говорить громче. И Майкл говорил. Последние слова он прокричал уже под дулом пистолета, направленного на него человеком в кожаном мотоциклетном костюме. Тем самым, кто выскочил с графином тушить пожар в коридоре.

Гринвуд улыбнулся, положил трубку на рычаги аппарата, и поднял руки.

"И чего я добился?"

Утром стало известно, что телеграмму перехватила полиция, а шутцбундовцы в Линце начали восстание - бессмысленное, неподготовленное, кровавое. Вслед за ними за оружие взялись рабочие Вены. А Дольфус только этого и ждал. В город вошли армейские подразделения, подкрепления к жандармам, хеймвер стягивал силы из других регионов. Рабочие кварталы блокированы...

"Неужели, все случилось из-за одной единственной телеграммы, не дошедшей до адресата?"

Вчера его даже не били, разве что пихнули пару раз прикладом между лопаток усаживая в грязный развозной фургон, провонявший кислой капустой, и привезли сюда - в Карл-Маркс-Хоф. Фотоаппарат, блокнот, документы и всю мелочевку, что была в карманах, отобрали, как и пальто со шляпой. Оставили только портсигар и свободные руки...

Гринвуд достал из портсигара последнюю сигарету, и жестом попросил огня у долговязого охранника - мрачного юноши с черными кудрями и библейским именем Иосиф. Зажигалку, серебряный "Ронсон-Банджо", после эскапады с подожженной урной тоже реквизировали.

Парень, не вставая со стула, бросил Майклу коробок спичек. Поблагодарив коротким кивком, оставшимся, впрочем, без ответа, Гринвуд прикурил и отправил спички в обратный короткий полет. Иосиф лениво, без резкого движения, просто протянул руку и достал коробок из воздуха, а лежащий у него на коленях манлихеровский карабин даже не шевельнулся.

"Опасный противник, - мысли баронета текли неспешно. - Молодой, но реакция... Уличного бойца видно сразу, и такого я вполне мог встретить где-нибудь в Сохо, возле артистического кафе. Мятущаяся душа в поисках приключений. Если не усыпить его бдительность - исход возможного поединка трудно предсказать. Ну, да ладно. Здесь не Олимпийские игры. Буду ждать".

Иосиф сидел практически неподвижно час за часом. Его не беспокоила даже перестрелка время от времени вспыхивавшая за окнами большого дома. Только один раз, когда шальная очередь из пулемета разбила окна в соседней комнате, он переставил свой стул поближе к глухой части стены и жестами приказал Гринвуду сесть на пол, от греха подальше.

А еще, к охраннику несколько раз приходила девушка, чем-то неуловимо похожая на него - такая же тонкая, гибкая брюнетка, с огромными глазами и роскошной шевелюрой, которую не мог скрыть даже безобразно повязанный красный платок. Сначала, Майкл решил, что это сестра стража. Но, увидев какими взглядами обмениваются молодые люди, и как Иосиф прикасается к девушке, принимая от нее тарелку дер Хафебрай - местного аналога с детства не любимого Майклом порриджа, - переменил мнение.

"Интересно, как ее зовут? Не удивлюсь, если Мириам, или как-то так... Уж очень все... хм-м-м... прозрачно. Ее не портит даже этот мешковатый френч, перепоясанный грубым ремнем, да и деревянная кобура с тяжелым автоматическим "штайром" вполне органично дополняет образ экзальтированной девы-революционерки. А как блестят большие карие глаза! Как, как? Мне - с презрением и любопытством, этому бабуину - с любовью..."

Стрельба за окном участилась. Защитники "дома Маркса" вели огонь все сильнее, пытаясь поразить какую-то невидимую Гринвуду цель. Выстрелы слились в сплошной треск, как от ломящегося сквозь сухостойный кустарник кабана. Пальцы Иосифа, сжатые на цевье карабина, заметно побелели.

"Похоже, дело плохо, - решил Майкл - вон как мой цербер нервничает". И в этот момент дверь распахнулась, в комнату ворвалась "Мириам" и суматошно закричала:

- Быстрее, Иосиф! Нужно уходить! Забирай этого шпиона, армейцы подтянули... - окончание фразы утонуло в грохоте артиллерийского залпа. Разом осыпались последние остававшиеся целыми стекла, вылетела в коридор выбитая взрывной волной дверь, воздух заволокло пылью и дымом.

Полуоглохший Гринвуд пришел в себя стоя на четвереньках и мотая головой, как собака, пытаясь стряхнуть с себя эту пыль, эту грязь и внезапную тишину. Подняв голову, он увидел, огромный пролом - части наружной стены как небывало. А на полу высилась груда битых кирпичей, и из-под нее торчали ноги в солдатских ботинках с обмотками. Ноги Иосифа. Левая несколько раз судорожно дернулась и замерла.

В дальнем углу, отброшенное взрывом, в неестественном изломе лежало тело "Мириам". Этот порыв Майкл не объяснил бы даже себе, - он рванулся к девушке, не сумев распрямиться в полный рост, шатаясь, и почти ничего не видя. Она была еще жива и в сознании. Она пыталась пошевелиться, и рука ее скребла по дереву кобуры, а глаза с ненавистью впились в лицо британца.

Гринвуд растянулся рядом, все еще опасаясь нового залпа. Помотал головой и протянул руку к кобуре с пистолетом. Девушка не сопротивлялась, лишь слезы прочертили две дорожки на запыленном лице.

"Откинуть крышку. Выцарапать этот чертов "штайр". Где у него предохранитель? Во-о-т... Спокойной ночи, my darling!"

Громкий хлопок выстрела и, вслед за ним, издевательский лязг вставшего на задержку затвора. Это был последний патрон. Гринвуд отбросил три фунта никчемного железа и грязно выругался.

- Halt! Zu schweigen! HДnde hinter den Kopf!

Невесело усмехнувшись, Гринвуд, уже в который раз за последние дни, начал поднимать руки. Нажим винтовочного ствола - а в том, что человек за его спиной вооружен винтовкой Майкл нисколько не сомневался - чуть ослабел, и этим стоило воспользоваться.

Пальцы вместо затылка сомкнулись на мушке винтовки, голова ушла с линии огня вместе с наклоном корпуса, а пятка правой ноги, будто копыто мула, выстрелила назад. Яростно, наугад, почти без надежды... Сдавленный хрип и, следом за ним, торжествующий вопль озверевшего человека.

Вывернувшись до хруста в суставах, Гринвуд поднялся на ноги одним резким движением, вторым - ухватил ствол и ложе винтовки как древко копья. Окованный затыльник приклада со страшной силой вошел в контакт с лицом неудачливого конвоира, пока тот стоял на коленях и зажимал обеими руками пах... и еще раз... и еще. Пока вместо головы у солдата не осталось месиво из разорванных мышц, размозженных костей и еще чего-то липкого, серого, перемешанного с алым.

Майкл яростно плюнул на то, что еще недавно было человеческим лицом, вытер приклад винтовки полой короткой синевато-серой шинели мертвеца, сорвал с него ремень с подсумками и направился на восток, в сторону Дуная. В голове его, поглотив все сознание без остатка, билась одна мысль: "Будьте вы все прокляты!"

- Русский, - в наушнике со всеми характерными для коммуникатора скрипами и тресками шуршит голос командира, - говорит Багет. Ну, что ты выставился! Ты же не трахаться сюда пришел!

Вообще-то комроты Омер - позывной Багет - сказал не "русский", а "харуси" с ударениями на первом и последнем слогах. Получается, не просто русский, а "тот самый, один единственный русский". И это, разумеется, Ицкович, хотя во взводе есть еще парочка "русских", не говоря уже о роте. Но - да, "харуси" - один единственный, и это Олег.

- Всем Пирожкам! - объявляет он, переключаясь на взводную сеть. - Говорит "Главный пирожок", всем сдать к деревьям. Кибенимат. Я все сказал.

"Кибенимат" - это как подпись, лучше любого позывного. Это "русский" так прикалывается, потому что воспроизвести аутентичный русский мат могут только "русские" и примкнувшие к ним "румыны".

- Дани, это и тебя касается, мой друг. Сдай, пожалуйста, назад и не делай вид, что не слышал.

Водитель не отвечает, но дает газ и врубает задний ход.

Танк пятится, медленно взбираясь по каменистому склону. Олег высовывается из люка и пытается "определиться с неприятностями", то есть, разглядеть среди поднятой гусеницами пыли препятствия - вроде чреватых проблемами скальных выходов - но ничего толком не видно. Слева от них, добавляя дыма и пыли, карабкается на гору начавший подъем на несколько секунд раньше "Пирожок-2". Справа - тоже обогнавший командира "Пирожок-4". Третий "пай" - замешкался и несколько отстал, тяжело ворочаясь среди колючих кустов и крупных валунов на крайне-левом фланге.

- Не торопись, - предлагает Олег своему водителю, оценив крутизну склона. - Не гони лошадей, Дани. Здесь угол большой, как бы не навернуться на фиг!

Мысль о падении "с переворачиванием" подтягивает за собой другую, грустную мысль: "могут ведь и пальнуть".

Олег поворачивается лицом к долине. Если смотреть над уровнем "запыления", вид со склона горы Джабель Барук открывается, прямо сказать, изумительный, вот только на той стороне - всего в каких-то трех километрах по прямой - засели сирийцы, их покоцанная накануне Третья бронетанковая дивизия. И щекочет яйца холодком нетривиальное предположение: а что как у арабов есть про запас какая-нибудь хрень покруче танковой стопятнадцатимиллиметровой пушки? Впрочем, как помнилось из давнего уже курса подготовки, и "елда" с Т-62 могла закинуть осколочно-фугасный снаряд аж на шесть километров. Не подкалиберный, конечно, тем более, не кумулятивный, однако, проверять на себе эффективность такой стрельбы не хотелось. Особенно если торчишь из башни "Паттона" словно средний палец в американском нецензурном жесте.

Танки ревут, пыль, ожившая под легким ветерком, тянущим вдоль горного склона, начинает подниматься выше. А еще выше - над пылью и танками, над долиной и горами - растворяется в хрустальной голубизне необъятный купол летнего неба, чистого, прозрачного, наполненного лишь солнечным сиянием. Впрочем, тут же - словно желая вернуть Ицковича к реальности, - над долиной проносится пара геликоптеров.

"Хорошо хоть не сирийские..." - но додумать не удается.

"Всем Самцам, - раздается в эфире на батальонной волне, - говорит Главный Самец, противник с фронта, огонь!"

... Резервистов подняли по тревоге за три дня до начала операции "Мир Галилее". Ну, то есть, что дело идет к войне, не знали только дураки и дети. Однако танкистам "цав шмоне" разослали буквально накануне. А девятого, то есть, позавчера - уже шел третий день войны, и ЦАХАЛ бодро продвигалась по всем трем направлениям - приказом штаба из резервистов сформировали сводную дивизию "Коах Йоси", имевшую ярко выраженный противотанковый характер. В самой же дивизии, как можно догадаться, специально заточенной под выбивание сирийских танков в долине Бекаа, бронетехники было мало - сплошь мотострелки и противотанковые средства. Но одной из бригад, придали батальон Магах-6. Вот так, проведший начало войны в тылах наступающей армии, Олег Ицкович со своим экипажем и танками взвода оказался на направлении главного удара, в нескольких километрах от стратегического шоссе Дамаск-Бейрут. Однако, уже одиннадцатого, когда они вошли в долину, заняв позиции на склоне горы Джабель Барук, танкисты со смешанным чувством разочарования и облегчения узнали, что на полдень назначено прекращение огня. Ну, а отходить под прикрытие деревьев, буквально жопой нащупывая дорогу на крутом склоне, танки начали в одиннадцать тридцать три...

"Всем Самцам, - раздается в эфире на батальонной волне, - говорит Главный Самец, противник с фронта, огонь!"

И тут же справа, из болота, где прятались машины с противотанковыми ракетами "Тоу", и откуда-то сверху - из-за спины танкистов - на асфальтовую нитку шоссе, тянущуюся внизу по долине, с визгом и свистом сыпанули медлительные, словно шершни, тушки ракет. Олег как завороженный смотрел им вслед, но недолго. Двинулась башня, шевельнув стволом, и Ицкович увидел неизвестно откуда взявшуюся внизу на дороге колонну сирийских танков.

"Твою мать!" - мелькнуло в голове, пока он падал в люк и прижимался к окулярам эпископа.

- Дистанция тысяча семьсот. Огонь!

Ари стреляет - успев, видимо, навестись еще до приказа, - и тут же докладывается о готовности.

- Давай! - кричит Олег. - Давай! Давай!

Пушка стреляет. Один, два... серия!

- Меняем позицию!

Взревывает двигатель, танк дергает в сторону...

- Огонь! Огонь! - требует рация.

- Встал! - командует Олег. - Дистанция тысяча шестьсот. Огонь!

- Есть попадание! - кричит наводчик.

- Не суетись под клиентом, Ари, это уже второй пендаль!

Разрыв где-то слева, но в целом, сирийцы почти не обстреливают гору, им хватает проблем с болотом, которого они почти не видят.

- Огонь! Смена позиции!

Рев танковых моторов и звуки разрывов сирийских снарядов броня башни приглушает, но Олег, конечно же, их слышит.

- Быстрее, кибенимат!

- Есть!

- Огонь!

Сирийцы поставили дымзавесу, но и без того головные танки колонны, от попаданий чуть не по дюжине ракет и снарядов в каждый, горят, добавляя к стелющейся серой пелене искусственного дыма свои черные, коптящие столбы...

На платформе железнодорожного вокзала в Констанце она остановилась на мгновение, отстав от Луи-Виктора на пару шагов. Ее очаровал вид Боденского озера: недвижная, как стекло, вода отливала ультрамарином и золотом. От сияния начинали слезиться глаза, но красота невероятного простора, пронизанного солнечным сиянием и резкими росчерками птичьих крыльев, завораживала, не позволяя отвести взгляд.

- Эдле фон Лангенфельд, не так ли? - вопрос, раздавшийся откуда-то из-за правого плеча, застал ее врасплох. Кайзерина вздрогнула, оборачиваясь на жесткий заставляющий трепетать сердце голос, и все волшебное очарование момента разбилось вдребезги. Исчезло безвозвратно. Растворилась в "нигде и никогда" сказка Боденского озера, подул ветерок, пахнуло сиренью и жасмином, и люди вокруг задвигались и загомонили. Женщины открывали кружевные зонтики и поправляли шляпки, выходя из-под натянутого над платформой парусинового тента, закуривали мужчины...

- Эдле фон Лангенфельд, не так ли? - голос принадлежал коренастому старику с правильными чертами лица, несомненно, отсылающими понимающего человека к одной из старых палатинатских фамилий, и пышными седыми усами по моде прошлого века над тонкогубым жестким ртом.

- Ох! - вырвалось у Кайзерины при виде этого человека.

- Что вы сказали, эдле? - спросил старик, нарочито поднимая ладонь, сложенную ковшиком к уху. - Я стал плохо слышать с годами...

Глаза фельдмаршала Хетцендорфа смотрели на Кайзерину с равнодушной жестокостью фамильного рока. Голубые, выцветшие от возраста глаза, напоминающие цветом холодное рассветное сияние.

- Здравствуйте, ваше превосходительство... - выдавила из себя едва ли не раздавленная величием "Грозного Франца" Кайзерина.

Голос ее прозвучал жалко.

- Высокопревосходительство! - каркнул старик. - Впрочем, не трудитесь, дитя, эти убожества отменили наши титулы и выбросили в клозет все правильные слова. Что вы здесь делаете? Где баронесса Кински?

Вот так - без перехода, без жалости и пощады, наотмашь!

"Старый сукин сын!" - ее охватил гнев, мгновенный, испепеляющий, словно взрыв пороховых складов.

- Я совершеннолетняя! - заявила Кайзерина.

Это не было правдой - до совершеннолетия оставалось еще семь месяцев - да и, в любом случае, не объясняло ее присутствия на Боденском озере в сомнительной компании разноплеменных повес и кокоток.

- Разумеется, - усмехнулся в усы старый фельдмаршал. - Бедная Европа, увы...

- Проблемы? - Луи-Виктор появился рядом с ней как раз вовремя. - Месье?...

- Франц Хетцендорф, - представился старик, откровенно изучая Луи-Виктора. Взгляд фельдмаршала при этом ничего хорошего не предвещал. Так могут "смотреть" орудийные жерла...

- Полагаю, что имею честь познакомиться с фельдмаршалом Хетцендорфом? Польщен. Это великая честь, хотя наши народы и были противниками в той войне, - когда Луи-Виктор хотел, он умел вести себя весьма светски. - Разрешите представиться, ваше высокопревосходительство, маркиз де Верджи.

И все, собственно. Вежливый обмен репликами, и старый фельдмаршал даже не решился спросить, в качестве кого сопровождает его дальнюю родственницу маркиз де Верджи. Муж, любовник, покровитель...

- Разрешите, откланяться!

- Рад знакомству.

Луи-Виктор взял ее под руку, коротко заглянул в глаза и повел прочь, догоняя ушедшую вперед компанию.

От взгляда, как от поцелуя, привычно перехватило дыхание, и чуть-чуть поплыла голова, словно в теплом майском воздухе висела кокаиновая пыль. Кайзерина оперлась на руку своего мужчины и с удовольствием ловила устремленные на ее спутника взгляды. Женщины смотрели на него с интересом, а иногда и с открытым вожделением, во взглядах мужчин ощущалось раздражение и ревность.

- Пойдем, милая...

Он был красив... ее Луи-Виктор. Выразительное породистое лицо, темные глаза, черные волосы... Высокий - Кайзерина едва дотягивала ему до плеча, а ведь она была не из маленьких - крепкий, спортивный, но не в этом дело. Совсем не в этом...

Много позже, году в тридцать третьем или тридцать четвертом, когда она близко сойдется с Анаис Нин... в дневнике писательницы Кейт Кински найдет описание идеально подходящее под то, каким она видела Луи-Виктора. "Он играл в шахматы в кафе, куда приходили старые актеры послушать старых музыкантов, исполнявших классические квартеты. Он любил смотреть на рассвете на проституток, усталой походкой плетущихся домой. Он рвался ухватить все, что еще не успело "навести красоту", нацепить украшения: женщин, еще не причесанных, еще не окончивших макияж..." Но в отличие от Генри Миллера, Луи-Виктор не носил нелепых костюмов и знал толк в хороших винах и редких блюдах для гурманов. Он всегда был, что называется, при деньгах - Кайзерина пыталась не думать о том, откуда берутся эти деньги, - играл на скачках, частенько посещал казино и знал, кажется, пол-Европы, имея в виду, разумеется, публику вполне определенного сорта. Впрочем, водился он, кажется, и с бандитами, но даже тогда одевался со вкусом, какой редко встретишь среди современных европейцев. Однако Луи-Виктор был именно человеком вкуса. Он знал вкус жизни и умел развить его у другого человека. У женщины. У нее. У Кайзерины...

Они спустились к озеру, погуляли немного по набережной, обмениваясь шутками, смеясь и перекрикивая духовой оркестр, игравший без перерыва вальсы Штрауса. Потом посидели в ресторанчике, где под неодобрительными взглядами обывателей пили французское шампанское вместо честного немецкого пива или рейнского вина. А еще - потом, они снова гуляли вдоль озера и в парке. Погода стояла чудесная, и всеми - Кайзерина не исключение - овладело замечательное настроение...

- Прошу прощение, господа! - мужчина, преградивший дорогу веселой компании, говорил вежливо, но в голосе его звучала угроза, и весь его облик, одежда, взгляд светлых глаз, тяжелые кисти и запястья излучали враждебность.

- Что такое? - спросил Луи-Виктор, останавливаясь и переходя с французского на "язык бошей".

- Прошу прощения, - повторил высокий крепкого сложения мужчина, одетый в брюки-галифе, заправленные в сапоги с высокими голенищами, коричневую рубашку с галстуком и каскетку. - Вам туда нельзя! Извольте пройти вокруг.

- Что за дела? - Луи-Виктор сузил глаза и подобрался, словно собирался драться.

- Туда нельзя. Вам придется, пойти в обход, - указал мужчина на другую тропинку, и Кайзерина увидела на его руке повязку со свастикой...

"Коммунист? Нет, кажется, все-таки социалист..."

- А что там такое? - вклинился в короткий, но обещающий быстро перерасти в скандал разговор, капризный голосок Нардины ди Паолис.

- Вам придется...

- Кто ты такой, чтобы указывать мне, что я должен делать? - Луи-Виктор говорил тихо, едва не шепотом, произнося звуки с холодным шелестом, от которого у Кайзерины мороз пробежал по коже. Это был "плохой", опасный голос ее мужчины, оружие сродни хищному лезвию навахи, которую де Верджи носил с собой, отправляясь в притоны Марселя.

Длинная фраза, но, по существу, одна простая мысль. Ты - ничто, я - все. И поэтому я решаю здесь и сейчас, как и всегда, и везде, что делаю, чего хочу.

- Проблемы? - к преградившему им дорогу мужчине подошли еще двое, одетые в точно такую же полувоенную форму.

- Пойдем, Луи-Виктор! - Феликс Байш - сын одного из богатейших людей Лотарингии вмешался как раз вовремя. Настроение скандала, витавшее в теплом ароматном воздухе, легко могло быть стерто запахом крови.

- Пойдем! С нами женщины... а эти... господа... Впрочем, предоставим их своей судьбе... - Феликс улыбнулся, и напряжение неожиданно оставило Луи-Виктора. Он вновь подхватил Кайзерину под руку и повел в направлении другой аллеи, в парке было удивительно хорошо.

- Кто эти клоуны? - спросил Луи-Виктор, когда вся компания отошла на несколько шагов.

- Боюсь, что они не клоуны, - ответил закуривавший сигарету Феликс. - Это опасные люди, Луи, и они не остановятся перед применением насилия, тем более, когда охраняют своих командиров.

- Командиров? - задумчиво переспросил Луи-Виктор и, обернувшись, посмотрел на группу людей, собравшихся у большого черного автомобиля.

Кажется, они собирались фотографироваться. Во всяком случае, смотревшая в том же направлении Кайзерина увидела устанавливающего треногу штатива фотографа.

- Тот, что в форме и каскетке... толстый... Видишь? - начал объяснять Феликс, хорошо знавший немецкие дела, так как уже несколько лет жил в Мюнхене. - Это Эрнст Рем... Ну, что тебе сказать, Луи, он второе лицо в их национал-социалистской партии и командует этими, - кивнул он на охрану. - Это штурмовики... СА.

- Так мы, выходит, нарвались на самую верхушку... Гитлер тоже здесь? - спросил заинтересовавшийся Луи-Виктор.

- Не вижу... Но тот второй... Маленький, колченогий... Это доктор Геббельс... он депутат рейхстага и главный пропагандист их партии.

- А этот красавчик, рядом с депутатом, тоже какая-нибудь шишка? - спросила Нардина.

- Не знаю, - пожал плечами Феликс.

Вспыхнул с громким шипением магний... Кайзерина смотрела на трех мужчин, сфотографировавшихся около черного автомобиля и теперь что-то оживленно между собой обсуждавших. Третьего - оставшегося безымянным - высокого молодого мужчину, с интересным, можно сказать, красивым лицом и зачесанными назад темно-русыми волосами она определенно знала, хотя и никак не могла вспомнить откуда.

"Кто-то из родственников? Или он был в казино в Монте-Карло?"

Да, какая к черту разница! Он в любом случае, уступал Луи-Виктору, не мог не уступать, потому что быть лучше, чем ее мужчина не мог никто...

Колонна втянулась в ущелье. Большая колонна: двадцать четыре КамАЗа, три бэтээра с десантом, кашээмка, восемь бээмдэшек - четыре рассредоточены по колонне, пара в авангарде и две замыкающих.

Авангард - две БМД-1 - шел метрах в пятистах впереди, сильно не отрываясь, притормаживая на поворотах, поддерживая связь непрерывно. Все по уставу, как положено, как инструктировали, но...

Колонну ждали. И дождались...

Фугас рванул под внутренней стороной правой гусеницы головной машины. Бээмдэшку подбросило взрывом, перевернуло на левый бок. Мелькнуло на мгновение развороченное днище, и семь тонн алюминиевой брони закувыркалось по десятиметровому, усыпанному крупными обломками скал склону, разбрасывая в стороны катки и расплескивая из пробитого верхнего бака горящую солярку. Вторая машина споткнулась на взрывной волне, получила порцию камней "в морду" и оглушающе звонкую пощечину по острому скосу лобовой брони двумя метрами стали разорванной гусеницы. Федорчук от удара слетел с сиденья и, врезавшись левой стороной лица в борт, на несколько секунд просто отключился. Боль пришла позже, когда сообразил, что над головой - это ноги оператора-наводчика, сам Витька лежит между кресел, а сверху его придавил Борька Семенов, отделенный гранатометчик, сидевший до того на соседнем десантном месте. Что это именно Борька, Федорчук понял по характерному "бля-я-я-я", новым толчком его освободило от навалившегося груза, - Семенова отбросило. Потерявший ориентировку механик-водитель, от "принудительного торможения" качнулся вперед, и невольно дожал педаль газа до упора - машина рванулась, пролетев сквозь огненный шар. Это их спасло. Из-за груды камней выскочил басмач с трубой РПГ, но опоздал - БМД успела на полной скорости отмахать уже добрых полсотни метров, когда реактивная граната пошла вслед. Попала, но не в ходовую или в башню, а в ящик с ЗИПом. Там и взорвалась. Машину еще раз тряхнуло. Леха Колотов - наводчик - развернув башню назад, дал не жалея очередь из спаренного с "Громом" пулемета. Басмач убежать уже не смог - куда тут убежишь - его ударило струей свинца, порвало, отбросило. Но Леха не успел порадоваться: он заметил пламя на крышке силового отделения, да и запах уже начал просачиваться внутрь корпуса.

- Горим, лейтенант! - заорал Колотов.

Командир взвода, лейтенант Лихацкий - старший машины, а сегодня, по совместительству еще и начальник боевого охранения, и сам уже забеспокоился, почувствовав запах гари:

- Сафиуллин, стой! Стой! - закричал он водителю. - Покинуть машину, - перешел на командный тон лейтенант. - Оружие, оружие, вашу мать, с собой!

- Давай! Быстро! - он включил систему пожаротушения и откинул свой люк.

Еще не совсем опомнившийся от удара Федорчук запаха не чувствовал, - оно, впрочем, и понятно: из носа, заливая бушлат, текла кровь, - команду услышал, остальное сделали рефлексы наработанные во время тренировок. Не раздумывая, схватил автомат и толкнул крышку кормового люка, та не поддалась.

- Дай, я! - подвинул Витьку второй стрелок - ефрейтор Рожков, невысокий, но здоровый москвич, кандидат в мастера спорта по тяжелой атлетике. Он уперся в люк плечом, напрягся, но с тем же результатом и выдохнул с хрипом:

- Заклинило, бля!

Лейтенант, наводчик и пулеметчик - уже выползали, каждый через свой люк, тут-то и забарабанила по броне крупнокалиберная дробь ДШК и автоматная из "калашей". Лейтенант что-то крикнул, дернулся вдруг на полуслове и замер, свесившись из люка наружу. Пулеметчик умер сразу, получив две пули в грудь, упал на дорогу. А Колотов почти успел скрыться в башне - автоматная пуля только чиркнула по руке.

Витьке стало страшно. Очень. Так, что он аж замер на мгновение, задрожал. По телу словно волна прокатилась сверху вниз, превращая гладкую человеческую кожу в гусиную. На висках выступили капли холодного пота, сразу стало трудно дышать, хотя дыма за это короткое время не сильно, вроде, и прибавилось...

Федорчук захрипел и плюхнулся обратно на сиденье.

- Ты чего, сержант? - толкнул его Семенов. - Ранен? - спросил, заметив кровь на лице и бушлате.

- А? - Витька очнулся. - А-а... херня!.. Мордой ударился. Айрат! - крикнул он Сафиуллину. - Уводи машину!

Пули продолжали щелкать по броне, ноги лейтенанта дергались от попаданий в торчащую снаружи часть тела.

- Сгорим! - закричал водитель, но машина тронулась.

- Один хер... - Витька просунулся через среднее отделение. - Давай куда-нибудь за скалу!

Из башни на днище сполз наводчик. Левой рукой зажимая правое предплечье, простонал:

- Писец руке, кость...

Ефрейтор бросил корячиться с люком и начал нашаривать аптечку:

- Ща мы тебя обработаем...

Витька уселся за орудие, дал наугад очередь из пулемета.

Машина проползла метров тридцать, Сафиуллин, разглядев козырек нависающей скалы, загнал под нее БМД и заглушил двигатель. Пока ехали, тело лейтенанта вывалилось наружу, но никто из экипажа на это не обратил внимания. Не до того. А здесь, под скалой, пули перестали, наконец, цокать по корпусу - из-под обстрела они все-таки выбрались.

Федорчук откинув люк наводчика, выглянул наружу, осторожно осмотрелся.

- Блядь, твою мать, сука гребаная!!!

- Че там? - дернулся Семенов.

- Херня там, - ответил Федорчук, до которого дошло вдруг, из-за какой глупости погибли ребята. - Это брезент говенный дымит, не горим мы! Вылазь, ща скинем его на...

Но первым вылез через свой люк Сафиуллин. Вдвоем отвязали скатанный и принайтовленный к башне сзади рулон брезента.

Наконец выбрался и Рожков, посмотрел в сторону, где замерла колонна - оттуда доносились выстрелы безоткаток, пулеметные очереди. Душманы засели сверху и били-били-били. Ефрейтор постоял секунду и, сняв с борта лом, одни махом сковырнул десантный люк:

- Вылазь, кто живой... Слышь, Борь, прихвати автоматы...

Первым кое-как, скрипя зубами от боли и матерясь, вылез Колотов.

Семенов кинул аптечку и протянул автоматы.

- Леха, снимай бушлат. - Рожков открыл аптечку, что-то из нее выковырнул.

Пока Колотов со стоном стягивал с себя одной рукой бушлат, Рожков вскрыл индивидуальный пакет и, посмотрев на рану, штык-ножом распорол пропитавшийся кровью рукав хэбэ до плеча, позвал Семенова:

- Борь, глянь, жгут вроде не нужен, давай забинтуем, - на вот промедол, коли выше раны.

Семенов загнал иглу Колотову под кожу и выдавил шприц-тюбик:

- Ща полегчает, терпи.

Пока бойцы бинтовали раненого, Федорчук с Сафиуллиным выглянули из-за камней. Дорога уходила вниз и там, на дне ущелья творился ад.

В колонне горели уже несколько машин. На дороге, между вставшей техники, на обочине за камнями, видны неподвижные тела, но и шевелящиеся были и огрызались автоматным огнем. Кто-то кричал - страшно, непрерывно - звук долетал даже сюда, в гору, почти за километр, прорываясь сквозь сухой треск очередей. Откуда-то из-за дальней скалы начал бить душманский миномет. Загорелся наливняк - Витька видел, как шарахнулись от него несколько бойцов и попадали, срезанные пулеметной очередью...

- Надо что-то делать, - махнул рукой в сторону позиции душманов Сафиуллин. - Всех ведь перебьют!

- Да, надо бы развернуться и попробовать из пушки их достать, - отозвался Федорчук.

Они вернулись к машине.

- Леха, стрелять из "Грома" сможешь? - спросил Витька Колотова.

Тот попытался шевельнуть рукой и охнул:

- Блядь... нет, очень больно...

- Ладно, садись за командира и попробуй связь установить. Я в башню, - решил Федорчук, и добавил для Рожкова и Семенова. - Вы боевое охранение, пехом - следите, чтоб нас не долбанули из-за угла.

Внизу громко рвануло, пламя полыхнуло выше скал, превратившись в гриб, вроде атомного.

- А-а-а... бензовоз, - заорал Сафиуллин.

- Заводи, разворачивайся! - откликнулся Федорчук.

Боевая машина взрыкнула, крутнувшись на месте, выскочила на дорогу. Федорчук ткнулся в триплекс прицела и зашипел от боли - левая скула уже опухла, глаз почти закрылся, саднила и кровоточила царапина на виске. Дотронувшись рукой до лба, Витька нащупал здоровенную шишку - в горячке и не замечал.

Довернув башню и задрав максимально ствол Федорчук начал выпускать снаряд за снарядом по позиции душманов. И сквозь прицел очень хорошо видел там разрывы и небольшие камнепады. Виктор успел расстрелять большую часть боекомплекта, когда метрах в двадцати от машины рванула первая минометная мина - душманы перенесли огонь на нового противника.

"И то хлеб... пока сюда лупят, там - нашим легче..."

- Леха что связь? - шлемофон остался на лейтенанте, Витьке пришлось кричать во всю глотку.

Колотов откликнулся, казалось откуда-то издалека:

- Только Пятый отозвался, сказал что херово, но подмогу вызвали, остальные молчат!

"Ну, может, просто из машин повыскакивали, укрылись...", - с надеждой подумал Федорчук, нажимая на спуск пушки.

Еще два минометных разрыва и третий - совсем рядом - рванули один за другим. Что-то с визгом и грохотом шарахнуло по броне, корпус вздрогнул.

- Попали! - раздался встревоженный голос механика-водителя.

- Давай назад! - крикнул в ответ Федорчук. - Все равно снаряды кончились.

Машина дернулась и попятилась, но как-то неуверенно, криво, с металлическим скрежетом. Зазвенела сползающая гусеница.

- Пиздец! - крикнул Сафиуллин. - Ведущий каток выбило!

- Сваливаем! - сразу вполне трезво оценил ситуацию Федорчук. - На хер отсюда, сейчас накроют!

Он откинул, было, башенный люк, но тут же передумал:

- Через десантный! Осколки!

Они выскочили из бээмдэшки и, не сговариваясь, метнулись за здоровенную каменюку слева, за которой укрылись Рожков и Семенов.

- Все! - сказал Сафиуллин, - Конец машине, сейчас добьют.

- Дай закурить, - попросил он у Рожкова спустя мгновение.

- Последние, - протянул тот полупустую пачку Примы, остальное в машине...

Закурили. Душманский миномет продолжал бить по брошенной БМД, осколки от мин свистели где-то выше, горохом в пустой консервной банке секли по алюминиевой броне, вгрызались в скалу, вызывая мгновенные, но незначительные каменные осыпи. Все это было неопасно, но на нервы действовало...

- Да... - протянул Семенов. - А лейтенант-то только из Союза, первый выход...

Помолчали.

- Вода есть? - спросил Колотов. - Пить хочу - не могу, и голова... что-то кружится...

- Крови много потерял, - откликнулся Борька Семенов. - У меня нет.

Фляг не оказалось ни у кого, к машине, естественно, идти не рискнули.

- Терпи, - только и нашел, что посоветовать Федорчук. - Сколько времени-то прошло, как началось?

Пообсуждали, пришли к выводу: минут сорок - не больше.

Стрельба не утихала. Но они уже никому и ничем помочь не могли. Сидели, слушали. Молча. Говорить, собственно, не о чем, да и не хотелось. Это потом, когда и если выйдут из передряги, тогда тормоза и снесет, а пока - как отрезало.

Так и сидели, словно в оцепенении, лишь изредка перебрасываясь отдельными словами. Минут через двадцать с той стороны, куда направлялась колонна, донесся рев моторов, узнаваемый даже сквозь стрельбу - на дорогу выскочила бээмдэшка и "Шилка". Остановились, как раз, у скалы, где засел Федорчук с экипажем, и сходу начали стрелять. "Шилка" обрушила шквал снарядов из всех своих четырех стволов со скоростью одиннадцать выстрелов в секунду на каждый. Словно водой из пожарного брандспойта, поливая снарядами душманский склон горы... С БМД засекли миномет запустили ПТУР и, похоже, накрыли первым же выстрелом. Сразу поддержали "Шилку" огнем "Грома". Разрывы снарядов выбивали из коричнево-серой скальной плоти большие и малые куски породы, вызывая каменные лавинки.

Огонь со стороны душманов ослаб, потом прекратился вовсе. "Шилка", однако, постреливала еще - для острастки, короткими очередями, но БМД стрелять перестала.

Федорчук выждал пару минут и побежал к застывшей на дороге бээмдэшке, настороженно поводившей из стороны в сторону хоботком пушки. Десантный люк машины оказался открыт и оттуда... навстречу Федорчуку неслась песня!

Витька добежал, сунул голову в люк и наткнулся взглядом на белозубую улыбку:

- Заходи, дядя! Не боись! Водички глотни. Давно окопались?!

Но тут говоривший, видно, заметил кровь на лице Федорчука и, изменив тон, сочувственно спросил:

- Зацепило? Давай перевяжу!

- Да не, спасибо братки, ерунда! Просто в броню не вписался... А вы откуда, такие веселые? С песней воюете!

- Второй батальон, - объяснил один из бойцов. - Ща остальные подойдут, раскатаем духов в... пыль!

- Класс! - совершенно искренне выдохнул Федорчук, которого начала отпускать "лихорадка боя". - Дайте, воды, а то у нас ни капли и раненый, - крови много потерял, - пить хочет. И сигарет, если есть...

- В общем, так жрать хочется, что трахнуть некого, - заржали внутри.

Из люка вылез сержант-десантник, покачал головой, рассматривая на солнце Федорчука, отдал флягу и пачку "Кэмэла", и, протянув руку, представился:

- Павел, Пугачев.

- Федорчук, Виктор, - пожал руку Витька, зажав флягу под левой рукой.

- Ну и рожа у тебя... Федорчук! - улыбнулся и снова покачал головой Пугачев.

Витька непроизвольно дотронулся до лица:

- Млять, - выругался он от боли, левая половина лица опухла и на ощупь скорее походила на мячик.

- Тебя хоть сейчас в банду к Горбатому, "Кривым" там будешь! - сказал Пугачев, и оба заржали...

Так и стояли, смеясь и раскачиваясь в такт смеху, на побитой дороге рядом с шевелящей стволом бээмдэ. Бой кончился. Во всяком случае, здесь и сейчас уже не стреляли, а время подсчитывать потери и хоронить павших еще не наступило. И бойцы стояли и смеялись...

Солнце, уже коснувшись пиков гор, медленно уходило на Запад...

Мгновение счастья посереди войны и смерти.

Выйдя из ванной комнаты, Шаунбург несколько мгновений постоял перед зеркалом, рассматривая свое сухое мускулистое тело. Кожа была безупречно чиста, и это ему понравилось. Он надел голубую рубашку, белые брюки и, мгновение поколебавшись, легкий светло-синий пиджак, но повязывать галстук не стал.

"Лишнее", - решил он, заправляя в нагрудный карман пиджака темно-синий платок.

Вместо галстука он повязал на шею платок того же темно-синего цвета. Получилось элегантно: в самый раз для регаты в Кенигсберге или ночного клуба в Берлине... Образ, мелькнувший в воображении, вызвал, однако, мгновенное раздражение, и заставил Себастиана поморщиться. Но, с другой стороны, не сидеть же целый день в костюме-тройке! Поди узнай, когда за тобой придут...

"И придут ли вообще..."

Возможно, Рейнхард не обманул. Может быть, это в его власти. Допустимо, что конфликт удастся разрешить мирными средствами...

"Все в руках божьих..."

- Гюнтер, - сказал он старому слуге, спустившись на первый этаж. - Вы меня крайне обяжете, если заберете женщин и уведете их на день-два в деревню.

- Господин риттер...

- Оставьте, Гюнтер, - улыбнулся Себастиан. - Не вам мне это говорить.

- Я имел в виду другое, - старый слуга оставался чрезвычайно серьезен. - Мой племянник Аксель... У него есть грузовой автомобиль... фургон...

"Ну, что ж, план не хуже любого другого... Аксель довезет меня в фургоне мясника до австрийской, а еще лучше, до швейцарской границы, а в горах демаркационная линия настолько условна, насколько может быть в поросших густым лесом Альпах..."

- Спасибо, Гюнтер, - покачал он головой. - Это лишнее. Мое завещание хранится у доктора Кене. Надеюсь, никто из близких мне людей не сочтет меня скаредным.

- Ну, что вы, доктор!

Это был хороший признак. Если старик перестал называть его риттером, значит ничто человеческое не чуждо даже таким обломкам минувшей эпохи, как он.

"Мир меняется, меняются и старые слуги".

- Спасибо, Гюнтер! - сказал он вслух. - Спасибо за все. А теперь, берите женщин и уходите, и, ради всего святого, не пытайтесь ничего сделать. Не обращайтесь к властям, и не вмешивайтесь в дела провидения!

Прозвучало мелодраматично, но что поделать, если голоса Шиллера и Новалиса сливались в его душе с музыкой Вебера и Шумана? Себастиан фон Шаунбург таков, каков есть, не более, но и не менее.

- Прощайте, Гюнтер, - сказал он и, не оборачиваясь, ушел в свой кабинет.

Там Себастиан открыл сейф, достал из него пистолет Люгера - тяжелое длинноствольное оружие, достойное немецкого рыцаря, - проверил, вставил магазин и дослал патрон в ствол. Теперь из пистолета можно выстрелить в любой момент, и это более чем устраивало Шаунбурга. Запасной магазин лег в наружный карман пиджака. Еще утром он понял, что не будет стреляться, как и не ударится в бега. И то, и другое представлялось мелким и унизительным. Нет, если так суждено, он умрет - причем так, как придется, легко или тяжело, - но и беспомощной жертвой кровавых демонов не станет. Он будет стрелять до тех пор, пока обстоятельства не положат предел его мужеству.

Шаунбург вышел из кабинета, даже не потрудившись запереть сейф, прошел в охотничий зал, где достал из застекленного шкафа-стойки охотничий карабин Маузер и коробку с патронами, и отправился в гостиную. Здесь он, прежде всего, положил Люгер на рояль, а Маузер поставил тяжелым прикладом на навощенный паркет, прислонив стволом к полированному боку инструмента, так чтобы оружие находилось в пределах досягаемости. Затем открыл балконную дверь, впустив в помещение воздух лета, насыщенный запахами хвои, трав и плодов, и налил себе полный бокал коньяка. Вечер еще не наступил, будущее скрывала завеса неопределенности в тональности си минор...

Слухи... Это буквально витало в воздухе, но никто не хотел замечать очевидного.

Гесс не шутил и не играл словами. С дьявольской откровенностью Рудольф говорил то, что хотел сказать. И горе тем, кто не услышал в его словах залпов расстрельных команд. Гессу вторил Геринг:

Услышав это по радио, Себастиан отправился к Рему.

- Вы слышали?...

- Успокойтесь, мой мальчик, - по-бульдожьи усмехнулся "железный" Эрнст. - Адольф не посмеет! Мы держим судьбу за яйца, Баст, нам ли пасовать перед этими козлами?

"Нам ли пасовать..."

Вчера с утра в Мюнхене было неспокойно. В казармах СА, словно в растревоженном пчелином улье... Суета, бессмысленные движения, неуловимый слухом, но воспринимаемый напряженными нервами гневный гул...

В старом городе Шаунбург встретил Шоаша.

- Я уезжаю, - сказал Юрг. - И что б вы все провалились в ад!

Слова прозвучали искренне, что называется, от всего сердца. И, в общем-то, старый друг был прав.

"Даст бог, уцелеет..."

А утром сообщили, что в город приехал Гитлер, и Шаунбург понял, что это - конец. Рем спешно убыл в отпуск. Командиры СА разбрелись, кто куда, и только люди Гейдриха не зевали: они знали, чего хотят.

"Уехать?" - подумал тогда Баст, накачиваясь коньяком в кафе "Европа", но малодушие отступило, даже "не войдя в прихожую", а ночью позвонил Рейнхард.

- Уезжайте из города, Баст, - сказал он. - Езжайте, что ли, в VogelhЭgel. Я скажу вам, когда наступит время...

Себастиан сделал глоток коньяка и, поставив бокал на рояль - в считанных сантиметрах от вороненой стали Люгера, - неспешно закурил. За окном запела птица. Не соловей, но все равно приятно.

"Пой, птичка, пой..."

Он достал из кармана пиджака и выложил перед собой на подставку для нот "Шеврон старого бойца" и значок "Нюрнберг"...

"Так проходит слава земная..." - Шаунбург выдохнул дым сигареты, бросил окурок в хрустальную пепельницу, и положил руки на клавиши. Первый звук возник, казалось, сам собой, но на самом деле во всем, что делал Себастиан, ничего случайного никогда не было. И репертуар, включавший Вебера и Вагнера, Дворжака, Шуберта и Чайковского, сложился в его воображении еще тогда, когда он готовил оружие.

Шаунбург играл, а в Бад-Висзее, Берлине и Бремене звучали выстрелы. Вчерашние друзья и соратники расправлялись с товарищами по партии, и просто сводили счеты. Поставленный перед выбором: армия или штурмовые отряды, Гитлер выбрал прусский милитаристский дух, окончательно похоронив даже намек на социальную революцию в Германии. И выбор этот был замешан на крови единственного человека, которого новый рейхсканцлер называл на "ты", и еще многих сотен людей, стоявших на пути новоявленного фюрера германской нации...