Глава 12.
Катарсис
1. Алексей Николаевич Володин, он же Федор Кравцов, он же Тео, он же дон Теодоро или полковник Теодоро, конспиративная квартира ИНО НКВД, Мадрид, Испанская республика, 20 января 1937, полдень.
Возможно, это был острый приступ маниакально-депрессивного синдрома. Кравцов терпеливо примерил на себя диагноз, но остался "увиденным" недоволен.
"Дурью маюсь!"
- Давайте, Иван Константинович, еще раз со всеми подробностями, - предложил он, но, судя по выражению лица оперативника, тот уже "три раза сказал все, что мог".
Однако приказ начальника, он и есть приказ. Как там говорится? "Я начальник - ты дурак, ты начальник - я дурак..."
- Вот предполагаемый график движения, - сказал лейтенант Вересов и положил перед Кравцовым лист бумаги с тщательно прорисованными линиями дорог и поясняющими надписями. Не карта, но и не кроки. "График".
"Пусть так".
- Насколько уверенно можно утверждать, что речь идет об одних и тех же людях? - Кравцов уже видел этот "график" и на карту местности его накладывал, и вопрос, если честно, можно было сформулировать иначе: короче и не таким канцелярским языком.
- Мы... - Вересов споткнулся об это слово, поднял взгляд на Кравцова и даже чуть покраснел от смущения, - то есть я, - поправился он. - Я думаю, что это одни и те же люди, товарищ капитан государственной безопасности. Вероятность ошибки оцениваю в пятнадцать-двадцать процентов. Все-таки возможны и совпадения. Автомобили марки "Фиат" в Испании не редкость. И тип "Balilla" тоже. С другой стороны, свидетели указывают на то, что в машине едут двое мужчин, одетых в республиканскую военную форму. Вот здесь и здесь, - лейтенант указал пальцем на схеме, - и позже, здесь, их видели вне автомобиля. Армейский капитан одет по форме, во всяком случае, по мнению видевших его людей из общего ряда не выбивается. Высокий, худощавый - говорят еще крепкий, поджарый - смуглый или сильно загорелый, темноволосый. Держится уверенно. Говорит по-испански - два свидетеля слышали его речь - с каким-то акцентом. Речь культурная, так что, возможно, акцент мадридский. С ним доброволец-интернационалист в галифе, крагах и кожаной куртке. На голове необычная фуражка - по описанию похоже на "тельмановку". Блондин, кожа светлая, хотя и загорелая, высокий, широкоплечий, по-испански не говорит, но зато говорит с капитаном по-немецки. Два свидетеля. Тут и тут.
- Два мужчины, один автомобиль... - задумчиво сказал Кравцов. Ему страшно хотелось поверить в свою удачу, но он боялся спугнуть ее "каким-нибудь резким движением".
- Два мужчины, - повторил за ним Вересов. - Федор...
- Я не Федор! - резко прервал его Кравцов. - А вы не мальчишка, которого нужно учить азам. Иначе вас здесь не было бы!
- Так точно! - попытался "вытянуться" Вересов.
- А это вообще глупость, - усмехнулся, закуривая, Кравцов. - И чтобы больше по званию не обращались. Идет?
- Тогда уж, и вы не "выкайте", - насупился оперативник.
- Идет, - кивнул Кравцов. - Так что ты мне хотел сказать, когда принял Алексея Николаевича за Федора Георгиевича?
- Я хотел сказать, что все уж больно хорошо складывается: люди, маршрут, время, автомобиль... Но ни с одним свидетелем мы лично не говорили. Все только телефон да телеграф... Нет личных впечатлений, да и разговор по-испански со всеми особенностями местного говора... Высокий... Это насколько? Если по местным понятиям, так и я высокий. А если по немецким стандартам, то совсем даже среднего роста. Поджарый... Еле перевели...
- Ладно, - согласился Кравцов, - я понял твои сомнения. И двадцать процентов ты на них правильно отвел. Давай теперь посмотрим откуда и куда они идут, если это все-таки одни и те же люди.
- Идут от Пуэрто Альто, - лейтенант отошел к стене, на которой висела карта и указал место. - Не точно, разумеется, но с данными о переходе линии фронта совпадает.
- А брюнет откуда взялся? - пыхнул дымом Кравцов.
- Ищем, - развел руками Вересов. - Я закурю?
- Мы, кажется, отношения уже выяснили.
- Ну, тогда, закурю, - Вересов достал пачку местных сигарет и прикурил от никелированной зажигалки. - Темная история. С брюнетом, я имею в виду. Возьмет время выяснить. А едут они в Мадрид, я так понимаю, и еще... Что-то им там настолько сильно понадобилось, что они ни перед чем не останавливаются...
- Вот это-то как раз понятно... - Кравцов встал из-за стола и прошелся по комнате.
Если бы не карта на стене, это была обычная гостиная в квартире состоятельных испанцев. Мебель, вещи... Все - местное, испанское. А вот он, Федор Кравцов, и лейтенант Вересов - чужие.
- Думаю, что идут они без подготовки, без документов, без отработанной легенды. Отсюда и кровь. Это, понимаешь ли, экспромт, попытка взять нас "на арапа".
- Экспромт? - не понял Вересов.
- Что-то в этом роде...
"Ну, пан или пропал!" - Кравцов решился, и теперь по склонности своей натуры уже не медлил и не сомневался.
- Возьми вот, почитай! - он вынул из внутреннего кармана пиджака и передал Вересову несколько документов и фотографий, сложенных в конверт плотной зеленовато-серой бумаги.
"Таких совпадений не бывает".
Он знал, что найдет в конверте лейтенант Вересов. Знал, предполагал реакцию оперативника, и хотел услышать мнение "стороннего" - то есть, не имеющего "личных мотивов" - человека. Когда-то, и не так чтобы очень давно - года еще не прошло - и сам Федор Кравцов тоже мог считаться "незаинтересованным лицом", но время, а главное - люди вносят свои коррективы. Во все вносят. В дела, в мысли и оценки, в поступки, наконец.
Кравцов бросил окурок в пепельницу и достал еще одну сигарету. Вересов, нахмурив брови, читал сводку отдела агентурной разведки...
Около месяца назад агент "Натрий", в задачу которого входило наблюдение за небезызвестным в некоторых "узких" кругах полковником Фернандесом, сообщил о появлении в штабе, вернее, в поразительной близости от разветотдела штаба фронта и Нестора Фернандеса лично, некоего гражданского иностранца - немецкого журналиста Себастиана фон Шаунбурга...
Шаунбург... казалось бы, что за дело разведке НКВД до мало кому известного берлинского журналиста? Никакого. Мало ли, в конце концов, контактов может быть у офицера-разведчика в среде пишущей братии? Обычная практика, между прочим, и тот, к кому пришло сообщение из Саламанки, так к этому сообщению и отнесся. Проверил по своим каналам, что Шаунбург ни в каких особых списках не фигурирует, убедился, что журналист он настоящий - печатается в "Берлинер тагеблатт" и "Франкфуртер цайтунг" - да и положил факт "под сукно". И все, собственно, если бы сообщение это совершенно случайно - хоть и по долгу службы - не попалось на глаза Кравцову. А вот он знал о Шаунбурге кое-что такое, чего, как вдруг выяснилось, не знал больше никто.
В первый раз этот немец попал в поле зрения советской разведки еще до санхурхистского мятежа. Его даже сфотографировали при подвернувшемся случае в компании все с тем же Фернандесом и другими испанскими офицерами, и тогда же "германец" поступил в разработку. И дело это - так уж вышло по стечению обычных рабочих обстоятельств - попало именно к Кравцову. А он, в свою очередь, имея опыт работы, особых иллюзий не питал, но все-таки - долго ли, коротко ли - раскопал, что немца зовут Себастиан фон Шаунбург. И вот тут выяснилось, что "щелкопер" - вот ведь неожиданность - барон, доктор философии и старый член фашистской партии. Нацистской партии, то есть, НСДАП. Напрашивались определенные выводы, но на самом деле Кравцов сразу же понял, что совершенно случайно натолкнулся на настоящего немецкого шпиона, причем, судя по некоторым признакам, не абверовского - сиречь из военной разведки, - а гестаповского, то есть из Службы Безопасности Гейдриха. Личность оказалась любопытная. Знакомства... жена... любовница... И вдруг как гром среди ясного неба: "Товарищ Кравцов, вы что не в курсе, что у них среди журналистов полно и нацистов и баронов? Экая, вишь, невидаль... Займитесь делом, а не персональными разработками каких-то баварских дворянчиков..."
Приказ не приказ, но было в этих словах что-то такое, хорошо улавливаемое опытными людьми, что Кравцов понял - все. Настаивать не стоит и даже опасно. Ну, он и не настаивал, разумеется, хотя чувство упущенной удачи не покидало его все это время, даже усилилось, когда в невнятице подковерной борьбы померещился ему в этом деле след Разведупра.
И вот теперь... Человек есть, а истории нет. Снова Шаунбург, опять рядом с разведкой националистов, но нигде никакого упоминания о прошлом расследовании, словно его и не было. Но оно было, и в личных закромах Кравцова кое-что завалялось...
- Интересные факты, - Вересов сложил документы в конверт и протянул Кравцову.
- Но?.. - Кравцов взял пакет и вернул его на место, в карман пиджака.
- Блондин, высокий... - пожал плечами лейтенант. - Но где Саламанка, и где Пуэрто Альто? И потом, по этим документам выходит, что он гражданский, все больше по штабам, аналитик, может быть, или, скажем, резидент полулегальный, но не диверсант... Диверсант из него никак не вырисовывается.
- Ну, я вроде бы про диверсантов ничего не говорил, - совершенно спокойно возразил Кравцов.
- А что ему тогда здесь делать? - Вересов был явно заинтригован и этого не скрывал. - У вас еще что-то есть?
- Есть, - не стал спорить Кравцов. - Ты там про его личную жизнь читал?
- Да, - кивнул Вересов. - Читал. Неплохо устроился барон: жена - красавица, любовница - красавица...
- А любовницу, не припомнишь, как зовут? - Кравцов взял из портсигара сигарету и покрутил ее в пальцах. - Ну, что молчишь?
- Не помню, - виновато покачал головой лейтенант. - Баронесса какая-то... А это важно?
- Возможно, - усмехнулся Кравцов, доставая из бокового кармана пиджака тоненькую стопку газетных вырезок. - Ее зовут Кайзерина Альбедиль-Николова, она, тут ты прав, баронесса, и, что весьма любопытно, представляет в республике, - последнее слово он подчеркнул интонацией, - ряд австрийских и американских газет. Не коммунистка, не социалистка, вообще крайне сомнительно, что придерживается левых взглядов, но приехала в Испанию, к нам, то есть, и... На вот, почитай...
- Ни хрена себе! - воскликнул через минуту лейтенант Вересов и опрометью бросился к карте.
- Понял теперь, куда он идет? - спросил Кравцов, вставая из-за стола и присоединяясь к подчиненному около карты. - К ней он идет, будь уверен! Потому и без документов, и без языка... Сумасшедший, разумеется. Самоубийца. Но любовь, знаешь ли, такое дело...
2. Себастиан фон Шаунбург, Алькала де Хенарес, Испанская республика, 20 января 1937, вечер.
Машину пришлось бросить, не доезжая до Толедо. Их обкладывали профессионально и, судя по всему, знали уже, как они выглядят и на чем едут. Поэтому "Фиат" спрятали в заросшей кустарником расщелине, замели и забросали камнями место съезда с дороги. Следующие пятнадцать часов, шесть из которых пришлись на темное время суток, двигались пешком и большей частью по пересеченной местности. Решение, что называется, напрашивалось, хотя, скорее всего, подумали об этом не они одни. Тем не менее, уйдя - насколько это было возможно пешим ходом - в сторону от основного направления на Толедо и Мадрид, Мигель и Баст воспользовались пару раз гражданским транспортом (автобус и товарный поезд) и один раз - военным (грузовик с местными милиционерами), и оказались в районе Алькала де Хенарес.
Разумеется, это было еще совсем не то место, где хотел бы сейчас оказаться Олег, но это было лучше, чем ничего. Алькала де Хенарес находился несколько южнее и восточнее той точки, куда они стремились добраться, не говоря уже о том, что между ними и Эль-Эспинаром находился Мадрид - огромный город, битком набитый карабинерами из корпуса безопасности и контрразведчиками всех мастей и расцветок. Лезть в это "осиное гнездо" без документов и языка...
"Н-да, господин Ицкович, нарубили вы дров, дорогой товарищ..."
С этим всем надо было что-то делать. И как можно быстрее, иначе дикая авантюра могла закончиться тем, чем и завершаются на самом деле огромное множество - если не абсолютное большинство - подобного рода эскапад. Плохо могло все это кончиться. Причем не для одного только Олега, но и для Михаэля, который, помогая ему, хладнокровно и разнообразно рисковал жизнью и при этом ничуть не роптал. Ну, Абт не жаловался - он оказался человеком в высшей степени достойным, как раз таким, с которым "можно в разведку пойти " - но и у Олега совесть имелась.
- Подожди, Мигель, - сказал Ицкович по-испански, останавливая спутника. - Нам надо поговорить. Пять минут все равно вопроса не решают.
- Хорошо, - Михаэль весьма сдержанно отреагировал на вдруг "прорезавшийся" испанский "камрада Верховена", от комментариев воздержался и вопросов задавать не стал.
Они находились на поросшем лесом склоне горы. Ниже, метрах в двухстах - не больше, проходила дорога на Алькала де Хенарес. Вечерело, часть горных склонов окрасилась в синий или даже темно-фиолетовый цвет, однако и желтые с оранжевым пятна еще кое-где проглядывали в последних лучах заката. Самое время выйти на довольно оживленное шоссе и попытать счастья на предмет "кто до города подвезет". Разумеется, существовала опасность нарваться на неприятности. Но, с другой стороны, и выбирать как будто не из чего. Поэтому Мигель предложил, что останавливать попутку он будет один, а товарища Верховена подсадят уже несколько впереди. Метров триста-четыреста по дороге и один "голосующий", все-таки несколько не то, на что, скорее всего, настраивают ориентировки корпуса безопасности. Но Олег решил, что можно "завернуть" и позаковыристей.
- Как тебе мой испанский? - спросил он, когда они закурили, присев под боком большого ледникового валуна.
- Приличный, - не задумываясь, ответил Мигель. - Центральная Америка? И акцент какой-то еще...
- Еще... - согласился Олег, вспомнив какой у него акцент. - Как полагаешь, за Парагвай или Уругвай сойдет?
- Наверное, - пожал плечами Михаэль. - Машину тоже вести можешь?
- Могу, - признался Олег.
- Ну, что ж, - кивнул Мигель, - тогда буду останавливать легковушку, чтобы заменить хозяев. Тебя подберу, как и договаривались, метров через четыреста. Тут впереди должен быть съезд вправо, если карта не врет... Машину поведешь ты... Эх пилотку бы для тебя достать, но может и повезет еще... Пошли, амиго! Время не ждет!
***
Ждать долго не пришлось. Максимум - сорок минут, и это при условии, что Олег правильно оценил время, прошедшее с момента, когда он спустился к развилке, и до того, как сообразил уточнить время по часам. Часы у него были с фосфорной подсветкой, так что даже сгустившаяся темнота не помеха. Ночь наступила - как это обыкновенно и случается в горах - почти мгновенно. Вот, казалось, еще минуту назад шел сквозь густые тени в лесу, и, тем не менее, видел отчетливо и стволы деревьев, и синеющее небо между крон, и свои ноги. А тут - раз, и все. Словно занавес упал, или электричество отключили. И курить теперь опасно, - никогда не знаешь, кто следит из темноты за огоньком твоей сигареты. А потом на шоссе появились мечущиеся пятна слабоватых фар, и затрещал в тишине, упавшей на горы вместе с ночной тьмой, слабосильный мотор.
Разумеется, это мог быть и не Мигель. За время, что Олег провел на "развилке" - скорее примитивном съезде на узкую "грунтовку" с междугороднего шоссе больше похожего на проселок - мимо проехали полтора десятка машин. Весьма интенсивное движение, следует заметить, для времени суток и местности. Так что очередной автомобиль, хоть и заставил Олега напрячься, никаких особых ожиданий не породил. Но это был именно Мигель.
Фары "воровато стрельнули" по сторонам: автомобиль вильнул и притормозил, обороты мотора упали, - машина накатом, под хруст камешков под протекторами, сползла с дороги на проселок и замерла.
- Эй! - окликнул знакомый голос. - Амиго ты здесь, или я перепутал поворот?
- Я здесь! - Олег осторожно подошел к машине, по-прежнему сжимая в руке взведенный "Люгер".
Машина при ближайшем рассмотрении - впрочем, почти и не видно было ничего - показалась смутно знакомой. Тент вместо кабины... "Форд А" что ли?
- Машинка на "Форд" похожа, - словно читая его мысли, сказал Мигель и смутной тенью вылез из-за баранки, - но не "Форд". По-моему что-то русское... Помоги вытащить "доноров".
"Доноров", как выразился Мигель, оказалось трое. Причем застрелен был только один. Остальных Абт убил как-то иначе, но как именно, Олег в темноте не понял и расспрашивать, спутника, разумеется, не стал. Михаэль тот еще "террорист", но с другой стороны, а кто нужен Олегу в такой ситуации? Философ что ли?
Они поспешно оттащили трупы к лесу, и уже там при свете фонариков осмотрели. Двое были вооружены револьверами и одеты в республиканскую форму - офицерскую по всем признакам - но без знаков различия. Документы у них, однако, имелись, и получалось, что оба - сотрудники одновременно и корпуса безопасности и военной контрразведки. Теперь, разумеется, бывшие. Но, учитывая качество фотографий в книжечках удостоверений, вполне еще могли "пожить". Надо только решить, кем теперь будут Себастиан и Михаэль: военными или карабинерами. Третий - тот, что сидел за рулем - оказался рядовым, и документы это подтверждали.
- Ну, неплохо, - удовлетворенно сказал Мигель, но одному из нас придется побыть рядовым.
Одежда капитана Салера оказалась сильно испачкана кровью.
- Ладно, - сказал Олег. - Я не гордый, могу побыть рядовым.
Однако вскоре выяснилось, что есть и другие варианты.
- Э... Людо! - позвал Мигель, исследовавший автомобиль изнутри на предмет выяснить, не сильно ли натекло крови, и нет ли там еще чего-нибудь, что могло пригодиться в хозяйстве.
- Иду! - откликнулся Олег, так до сих пор и не предложив Мигелю какое-либо другое имя, и потому оставаясь до времени Людо Верховеном.
Сам он занимался делом куда как менее приятным - раздевал мертвецов, так что рад был "сменить обстановку", даже если потом все равно придется заканчивать "грязную" работу: они с Мигелем бросили жребий, "проблема обмундирования" досталась Олегу.
- Ну, - сказал он, подходя к автомобилю, - что ты нашел?
- Да, вот... - посветил Мигель на разложенные на брезенте вещи. - Вот - документы. Тут, оказывается, вещмешок еще был...
Олег долго смотрел на вещи, пытаясь проглотить комок, вставший в горле, потом взял у Михаэл документы и прочел, подсвечивая фонариком.
"Твою мать!"
Война часто заставляет людей, принадлежащих к одному и тому же народу, но проживающих в разных странах, поднимать оружие против "своих". А если еще и политика с идеологией к делу примешивается, то вообще "тушите свет"! И идут немцы против немцев, евреи против евреев, а русские против русских, и кто им всем судья? Однако теория теорией, а практика - это все же что-то совсем другое. И Олег Ицкович это сейчас очень хорошо почувствовал, держа в руках удостоверение лейтенанта Государственной Безопасности Ивана Степановича Вольского.
"Черт!"
Разумеется, Олег этого Ивана не убивал. "Вина" лежала на Михаэле, но дела это не меняло. Во-первых, ответственность следовало делить пополам в любом случае, а поскольку инициатором "путешествия через республику" был именно Олег, то по справедливости вся тяжесть содеянного ложилась на него. А во-вторых, и сам Олег стрелял бы не раздумывая, да и Иван не остановился бы, даже зная, что перед ним не фон Шаунбург, а совсем даже Ицкович. На войне, как на войне, не так ли?
- А ведь он, пожалуй, вполне блондин, - сказал задумчиво Мигель, - и сложением вы, вроде, схожи. Может, примеришь? - и он кивнул на разложенную поверх брезента форму с капитанскими шпалами в петлицах.
Противно, даже мерзко, но, сказав "А", следует говорить и "Б". И если форма подойдет... Иван Вольский служил в Особом Отделе ГУГБ НКВД, то есть, если Олегу не изменяла память, в военной контрразведке, а это в их с Мигелем положении дорого стоило.
- Подожди, - Олег не стал изображать из себя "девственницу" и взялся натягивать чужую форму тут же, у машины.
Через пять минут стало ясно. Форма ему вполне подходит - разве что чуть узка в плечах, да сапоги великоваты чуток - и значит, нравится ему это или нет, но придется на время превратиться в Ивана Вольского.
- Ты, вот что, Мигель, - сказал Ицкович, переодевшись и распихав по карманам кожаного плаща (меховой воротник он пристегивать не стал) документы и оружие, - не удивляйся, друг. Я тут вспомнил внезапно, что по-русски тоже могу говорить. Оно конечно, не без акцента, - тут Олег, которому все равно приходилось раскрываться "дальше некуда", отнюдь не кривил душей: его русский, судя по двум-трем случаям, произошедшим за последние шесть месяцев, сильно "отдавал нафталином". Но лучше такой, чем никакой. - Просто мне придется, по возможности, говорить поменьше...
3. Кайзерина Альбедиль-Николова, полевой госпиталь республиканской армии в Эль-Эспинар, Испанская республика, 20 января 1937, вечер
"Интересно, параноики могут осознавать свою паранойю?"
Вопрос не праздный, поскольку в последние два дня Кайзерина испытывала не свойственное ей ранее чувство тревоги. Острое ощущение опасности, по интенсивности и насыщенности начинавшее подбираться к отметке "страх". Чувствовала, осознавала это, и впадала в растерянность от непривычности посетивших ее переживаний. Однако долго так продолжаться не могло, и она должна была, в конце концов, решить: что это, безумие и бред, или - объективная реальность? Одно из двух, но выводы, что естественно, следуют разные.
"Попробуем разобраться".
Но это оказался неэффективный прием, в том смысле, что Кайзерина его уже использовала. Нет, не так. Естественно, что проверенные методы не грех применять столько раз, сколько хочется, но рационализировать предлагалось проблему, которую Кейт уже десять раз успела обдумать и разложить по полочкам.
Ей это, однако, не помогало. Ни разу. Конкретных ответов на многочисленные "недоумения" у нее, к сожалению, как не было, так и не появилось, а чувство опасности - возможно, что вполне иррациональное по своей природе - никуда не делось. Напротив, оно только усиливалось.
Все началось в тот день, когда поссорились коммунисты с троцкистами. Сначала было "весело" - все опасались еще одной гражданской войны, но теперь уже не между левыми и правыми, а между одними левыми и другими. Однако это "простительные" страхи, - все понимали, чем чреват конфликт между союзниками по Народному Фронту в момент острого военного противостояния, читай, войны. Да и враг - об этом не следовало забывать - был из тех, кому, в общем-то, все равно, кого к стенке ставить: сталинистов или троцкистов.
Буквально на следующий день после переезда раненых из одного крыла асьенды в другое, ситуация неожиданно стабилизировалась. Сначала выступили социалисты Ларго Кабальеро и Хуан Негрин - премьер-министр и министр финансов республиканского правительства. Они призвали стороны - то есть, коммунистов и поумовцев - к спокойствию и выдержке и заявили, что готовы, если, разумеется, "стороны" не возражают, стать посредниками на переговорах двух партий, входящих, между прочим, вместе с социалистами в Народный Фронт. Затем, в течение нескольких часов высказались все, кто только мог: генерал Себастьян Пасос и коммунист Хосе Диас, анархист Буэнавентура Дуррути и генерал Хосе Мьяха, полномочный представитель СССР Марсель Розенберг и коммунистка Долорес Ибаррури, генерал Рохо и командарм Якир, генеральный консул СССР Антонов-Овсеенко и генерал Эрнандес. Наконец, ближе к вечеру, было распространено обращение руководства ПОУМ. Его подписали Андреас Нин, Хоакин Маурин и Хулиан Горкин. Все призывали к выдержке и единству. ПОУМ, впрочем, требовал разбирательства. Коммунисты - что странно - не возражали и, вроде бы, арестовали нескольких слишком "нетерпеливых" товарищей. А Коминтерн - и это уже представлялось настоящей утопией - предложил послать в Париж своих представителей, Куусинена и Готвальда, с тем, чтобы они встретились там с Седовым, Жаном ван Хейенортом и Максом Шахтманом. Встретились - "Сталин готов официально признать Троцкого равнозначной политической силой?!" - и обсудили взаимные претензии между двумя коммунистическими движениями.
Последнее "телодвижение" Москвы выглядело более чем неожиданно и притом послужило поводом к "осторожному оптимизму" у многих, с кем успела пообщаться Кайзерина, а саму ее - насторожило чрезвычайно. Дело в том, что собственное "потаенное" знание Ольги и ее "видение" истории вступали в острое противоречие с новыми и новейшими фактами. Эдакий когнитивный диссонанс, если выражаться языком иной эпохи. Объективно, после выступления Димитрова - он огласил официальный меморандум секретариата ИККИ восемнадцатого в полдень, - и после краткого заявления Троцкого накануне - Лев Давидович объявил, что истинные коммунисты-ленинцы не ищут войны в условиях нарастания фашистской угрозы - "дела пошли на лад", и стороны конфликта ощутимо "сдали назад". Но вот что любопытно: вроде бы все в порядке, и поумовцы отозвали вооруженную охрану из госпиталя, а спокойней не стало. Стало почему-то тревожней...
***
Утром гуляли в городе. Эль-Эспинар - городок типичный, узнаваемо испанский, напомнил Кайзерине старый анекдот про "нового русского в Лувре": "Чистенько, но бедненько". Как ни странно, улицы оказались прибранными, и запахи витали скорее приятные. Во всяком случае, выгребными ямами не разило, и "мерде" самотеком вдоль тротуаров не шло. Вполне прилично. Даже мило. Несколько элегично, пасторально...
"Тьфу!"
- Подождите меня, пожалуйста, здесь, - попросила Кайзерина, обращаясь к Лешакову. - Это личное, вы понимаете?
- Разумеется, мадемуазель! - улыбнулся в ответ постоянный ее спутник. - Всенепременно.
Он демонстративно отошел к фонтанчику в стене дома и стал рассматривать надпись над "источником".
- Ну-ну, - покачала головой Кайзерина и пошла через площадь к остановившемуся недалеко от таверны братьев Марчена автомобилю. Впрочем, майор Натан не дал ей пройти более половины расстояния.
Он встретил ее посередине площади с элегантным букетом в одной руке и коробкой шоколада - "И где только достал в такое время?" - перевитой шелковыми лентами - в другой.
- Здравствуйте, баронесса! - сдержанно склонил голову майор. - С наилучшими пожеланиями! - он протянул ей сначала букет, а потом - коробку.
- Один вопрос, фройлен Кайзерина, - сказал он на прощание. - Вы вполне уверены, что не хотите сказать мне большего? Я мог бы привести сюда броневик... на ремонт. И, разумеется, с охраной.
- Спасибо, - самым искренним образом улыбнулась в ответ на его предложение Кайзерина. - Спасибо, майор, но настолько далеко моя паранойя еще не зашла...
***
В коробке из-под шоколада лежал "браунинг" - модель 1910 года - в армейского образца кобуре, две снаряженные обоймы и короткий, но острый как бритва, "бандитский" нож в кожаных ножнах. То есть, все то, что Кайзерина, следуя своим тревожным мыслям, попросила у майора в их предыдущую встречу. Трудно сказать, о чем подумал Джордж Натан, но как истинный джентльмен он выполнил просьбу женщины быстро и безукоризненно точно. Собственно "задание" она сформулировала в самых общих чертах: что-нибудь огнестрельное, но некрупное, и что-нибудь колюще-режущее, но тоже небольшое, что можно без особых проблем носить при себе. Так окончательный выбор "дамского набора" лег на самого майора, и зависел от его возможностей и "творческого потенциала". И галантный офицер отнюдь не оплошал.
На обратном пути Лешаков, стоит отдать ему должное, не задал ни одного "бестактного" вопроса и даже не посмотрел лишний раз на бонбоньерку подаренную майором. Кайзерина же прижимала к груди жестяную коробку как самую величайшую драгоценность в ее, такой нерадостной в последние дни, жизни.
А в асьенде их ждали новости. Казалось бы, всего-то два часа отсутствовали, а, гляди-ка, сколько всего успело произойти. Во-первых, в госпиталь прибыли русские товарищи. "Совьетски" - как сказал им Сташек Крей, только-только начавший ходить после пулевого ранения в грудь.
Русскими, как тут же выяснилось, были врач, две медсестры и несколько человек технического персонала - рядовые и сержанты - под командованием техника-интенданта какого-то ранга. Они составляли группу усиления, направленную в госпиталь вместе с дополнительным оборудованием и медикаментами медико-санитарным управлением Армейской Группы РККА. Разумеется, этот широкий жест все оценили по достоинству, хотя некоторые - и Кайзерина в их числе - обратили внимание, что вместе с медиками в асьенду прибыли и полдюжины человек "сопровождения", присланного штабом фронта. В группу входили двое испанцев и интернационалисты восточно-европейского происхождения. Все - хорошо экипированные крепкиме молодые люди, улыбчивые и как-то уж слишком подчеркнуто доброжелательные. Во всяком случае, Кайзерине показалось, что они "переигрывают", но возможно это "говорила" ее подруга паранойя.
Итак, русские стали первой новостью, встретившей баронессу и Лешакова в воротах асьенды. Первой, но не последней, вскоре выяснилось, что под Саламанкой опять был бой, и в госпиталь доставили очередной транспорт раненых с фронта. Отсюда и суета, царившая во дворе и коридорах: все как всегда носились туда-сюда и большей частью без видимой пользы. Переделать испанцев невозможно - темпераментный народ, что с них возьмешь?!
Но и это было еще не все. На "сладкое" ей подали королевское блюдо. "Павлин в перьях" или "лань в марципанах". Впрочем, иронизируй или нет, а сообщение, что завтра в госпиталь приедет Виктория Фар, заставило Кайзерину всплакнуть вполне искренними слезами.
4. Два солдата, таверна "Маковый луг", Эль-Эспинар, Испанская республика, 21 января 1937 года 9 часов утра.
В полуподвальном помещении таверны было сумрачно и тесно. Низкий сводчатый потолок, сложенный из мелких камней на растворе, маленькие полукруглые и как бы подслеповатые окна под потолком, да и то лишь в одной из стен. Неистребимый запах вина, табака и мужского пота... По утреннему времени таверна пустовала. Хозяин неторопливо возился за стойкой, что-то переставляя там, устраивая и налаживая. Старик в ветхом пальто и шляпе с обвисшими полями пил вино - перед ним на столе стояли бутылка и глиняная кружка, - да двое молодых мужчин завтракали за столиком под окном. Они ели крутые яйца, ветчину и козий сыр с серым - утренней выпечки - хлебом и запивали все это местным некрепким пивом. Между собой они почти не разговаривали, разве что обменивались порой ничего не значащими репликами..
- Пиво так себе, - сказал по-немецки один.
Он был худ, но жилист и, на вид - крепок, с твердыми чертами лица и темными волосами. Глаза у него тоже были какие-то темные и "сумрачные".
- Не спорю, - ответил второй мужчина, прожевав хлеб и сыр. - Но это лучше, чем ничего.
Этот был небольшого роста и очень светлый, хотя Испания успела наложить на него свою печать: соломенные волосы выгорели, белая веснушчатая кожа загорела.
- Оригинальное мнение, - усмехнулся "темный". - Главное, оптимистичное.
- Чем тебя не устраивает мой оптимизм? - спросил "светлый".
И тут зазвонил телефон.
Телефоны в этих местах все еще оставались редкостью, да и по военному времени работали не так чтобы уверенно. Но в "Маковом лугу" был старенький "Эрикссон", и последние два дня связь не прерывалась.
- Кто из вас сеньор Риклер? - спросил хозяин таверны, покричав немного в трубку телефона.
- Я Риклер, - сказал светловолосый мужчина, вставая из-за стола.
- Вам тут из штаба фронта...
- Спасибо, - мужчина подошел к стойке и взял протянутую хозяином трубку. Теперь стало видно, что он в военной форме, а на поясе - кобура с револьвером.
- Да, - ответил он в трубку по-испански. - Риклер на проводе.
- Нет, - произнес он через какое-то время, выслушав собеседника. - Никаких проблем.
- Кортеж выехал в пять тридцать утра, - сказал он тихо, вернувшись за столик. - К обеду будут здесь.
Сейчас он говорил по-немецки, но чувствовалось, что этот язык - как, впрочем, и испанский - ему не родной.
- Тогда, еще по кружке? - предложил черноволосый. - Ты заказывай, а я выйду, "свистну" ребятам.
- Давай, - согласился Янек Блум и поманил рукой хозяина таверны. - Еще два пива, дон Лазаро, - сказал он, переходя на испанский. - И, может быть, у вас есть кровяная колбаса?
- Обжора, - фыркнул Курт Хениг, вставая из-за стола, и пошел на улицу.
5. Алексей Николаевич Володин, он же Федор Кравцов он же Тео, он же дон Теодоро или полковник Теодоро, полевой госпиталь республиканской армии в Эль-Эспинар, Испанская республика, процедурный кабинет, 21 января 1937 года 10.20 утра.
- Разрешите, товарищ военврач 2-го ранга? - спросил Вересов, заглядывая в кабинет.
- Проходите, товарищ... - Кравцов покачал головой и едва заметно усмехнулся, - техник-интендант 2-го ранга.
Вересов вошел в процедурную и плотно закрыл за собой дверь.
Кравцов сидел за столом и что-то записывал в раскрытый блокнот. Он был одет в армейскую форму, с двумя шпалами и медицинскими эмблемами в петлицах, поверх накинул белый врачебный халат.
- Нравлюсь? - улыбнулся он Вересову и закрыл блокнот.
- Вы не девушка, - улыбнулся в ответ лейтенант, - зачем вам нравиться?
Он тоже был в чужой форме и с чужими знаками различия, но при их службе к маскараду привыкаешь быстро.
- Можно? - Вересов обвел глазами комнату.
- Нужно, - кивнул Кравцов. - Садись. Кури. Рассказывай.
В процедурной стояла обычная мебель, оставшаяся от прежних хозяев, но догадаться в каком качестве использовали эту комнату при "графах с маркизами" не представлялось возможным.
- Спасибо, Алексей Николаевич, - имя-отчество Кравцова старший лейтенант выделил особой интонацией, но сам "виновник торжества" даже бровью не повел.
Вересов достал пачку папирос, вытащил одну, обстучал и неторопливо закурил.
- Группу "Интеллигента" выявили, - сказал он, выдохнув облачко сизоватого дыма и присаживаясь к столу.
- Уверен, что это именно он? Не ошибаешься? - Кравцов тоже достал портсигар, но закуривать не спешил.
- Не уверен, но похожи... Хотя, черт их знает! - Вересов заметно нервничал, и Кравцов прекрасно понимал, почему. Операция входила в завершающую фазу, и все - буквально все - легло теперь грузом невероятной ответственности на плечи старшего лейтенанта Государственной Безопасности.
- Сколько их? - спросил Кравцов.
- Семеро, - ответил Вересов, - или восемь. Двоих мы опознали. Матео Стоцци... исключен из ИКП вместе с Бордигой. В одна тысяча девятьсот двадцать девятом закончил специальные курсы при Разведупре штаба Красной Армии. Следы теряются в начале тридцатых. Есть мнение, что работал в Мексике и Аргентине.
- Серьезная птица... - Кравцов открыл портсигар, но чисто машинально. - А я все думал, что за спец у них такой завелся? Знаешь, Иван Константинович, я ведь его помню. Встречались году в двадцать восьмом или девятом... Колоритный псих, вот и запомнился. Кто второй?
- Ференц Йокаи из Будапешта. Троцкист. Засветился в Париже в окружении Седова...
- Они уже получили сообщение?
- Получили, - кивнул Вересов. - Я хотел спросить... а что же товарищ Якир?
- Спросил, - Кравцов достал сигарету, закурил. - Командарма предупредят. Сюда он не приедет, но выяснится это в самый последний момент. И группу следует кончать никак не раньше начала концерта. Это ты понимаешь?
- Понимаю.
- Тогда повторим, - предложил Кравцов. - Допустим, концерт начинается в два часа дня...
- Примерно без четверти двенадцать они получат отмашку из Штаба фронта и начнут выдвигаться к развилке. Другого места мы им, в принципе, не оставили, но на всякий случай, у меня приготовлен запасной "кортеж". Вблизи, конечно, не прокатит, но издали вполне. А нам всего-то и надо, - занять их на пару минут делом.
- Кто у тебя в поле? - "товарищ военврач", мысленно одобрительно кивал, но внешне оставался бесстрастно-холодным, чтобы не распускать молодого сотрудника.
- Ломов и Шварц.
- А в "кортеже" кто?
- Гера Овсиенко.
- Тогда, порядок, - согласился Кравцов, но и он чувствовал такой уровень напряжения, что впору пару из ушей повалить от сварившихся "вкрутую" мозгов. - Дальше, пожалуйста.
- Кончаем их "в поле"... - лейтенанту все эти репетиции уже смертельно надоели, но он стоически продолжал повторять "домашние заготовки".
- Работаем максимально тихо, но, с другой стороны, расстояние почти километр по прямой, и на пути холм, поросший деревьями... Должно хватить. Вчера проверяли. В госпитале выстрелы не слышны, но на всякий случай у нас есть два "испанских" патруля. Они любят пострелять, это все знают. Скажут, поймали террористов. Одного доставляем сюда, если удастся - двоих. Но и остальных потом к делу подошьем. Главное, чтобы здесь - на концерте - паника началась, но это, я уверен, в наших силах. Среди зрителей будет сидеть несколько наших людей, они же потом и свидетелями будут. Двое - испанцы, один - поляк. С нами никак не ассоциируются, с коммунистами тоже. Поляк вообще анархист. Испанцы из профсоюзов. Они подтвердят, что стрелял... Ну, кто там будет поцелее, того и стрелком назначим.
- Разумно, - кивнул Кравцов.
План операции они разрабатывали вместе, но срочные дела заставили капитана уехать из госпиталя еще вечером, так что вся черновая работа досталась Вересову. Впрочем, на "Ивана Константиновича" вполне можно положиться: не мальчик - хоть и молод - и операция эта для него не первая в жизни, да и не вторая.
- Время просчитали? - унять "звенящие" нервы можно было только дотошностью, к тому же не Кравцов придумал "доверяй, но проверяй". Не ему и отменять.
- Проверили, - успокоил его лейтенант. - С секундомером все этапы операции прошли. И не один раз. Успеваем.
- Стрелки? - Кравцов предполагал, что одним из стрелков будет сам Вересов, отличавшийся крепкой рукой и метким глазом, но хотел услышать это лично от подчиненного.
- Я и Кремер, - Вересов неожиданно успокоился, причем перемена в его настроении была настолько очевидной, что Кравцов даже удивился. - Стреляем с балконов второго этажа, с двух сторон. Он первый номер, я второй. Если что-то ему помешает, или он промахнется, вступаю я, а он тут же уходит.
- Внизу кто-нибудь будет? - уточнил Кравцов, озабоченный обычными в их работе непредвиденными обстоятельствами. Причем, "обстоятельства" эти, будь они не ладны, всегда норовили всплыть там и тогда, где и когда их совсем не ждешь.
- Кроме Богомольца некому, - развел руками Вересов и обнаружил вдруг, что папироса давно погасла. - У меня, Алексей Николаевич, людей в обрез, - смутился он. - Сами же знаете.
- Знаю, - кивнул Кравцов. - Богомолец, значит...
- Ну, а кто еще? - Вересов бросил окурок в пепельницу и полез за коробкой в карман.
- Ладно, - задумчиво произнес Кравцов, думавший сейчас о трех вещах сразу. - Ты ему еще раз все объясни, а я попробую подстраховать, но... Ты же понимаешь, у меня тут и еще дела есть.
- Появился? - вскинулся Вересов, услышавший про "дела", но, увы, Кравцову нечего было ответить.
- Нет пока, - сказал он, закуривая. - Ладно, иди уж... И... Ну, удачи нам всем!
Вересов, только что доставший из пачки новую папиросу, так и вышел, крутя ее в пальцах. А Кравцов встал и подошел к окну.
Возможно, он все-таки ошибся. Шаунбург был настолько лакомой добычей, что, вероятно, Кравцов поддался соблазну и "сочинил" себе красивую историю про немецкого барона... Да, скорее всего, он переоценил романтизм этого доктора философии, или, напротив, недооценил профессионализм и осторожность фашиста. И все-таки, все-таки... Какой был бы фурор, и какая свечка в зад умникам из военной разведки, мнящим себя великими спецами по части закордонных операций. Это же и ежу ясно, что "товарищи командиры" нашли к немчику подходы, вот и заблокировали так хорошо начавшуюся операцию Кравцова. А операция без ложной скромности на Орден Ленина тянула, но его, надо полагать, получил кто-то другой...
Однако беглецы, один из которых не говорит даже по-испански, обложенные, казалось, как медведь в берлоге, неожиданно исчезли. Ни машины, ни мужчин - брюнета и блондина. И так уже почти два дня.
"И где же ты, сволочь баварская, прячешься? Или у тебя тут все-таки кто-то есть? Или это вообще не ты?"
Сигарета почти догорела, и Кравцов хотел уже вернуться к столу, - выбросить ее в пепельницу, но взгляд остановился на выступе карниза, прямо под подоконником. Выступ - серый, массивный был весь усыпан пеплом старым и новым ...
"Здание-то двухэтажное... но... Черт!"
Занятый оперативными проблемами, Кравцов, похоже, упустил одну простую вещь. Да, здание было двухэтажным почти по всему периметру, кроме одного единственного места. Вернее, двух. Две башни украшавшие фасад имели по четыре этажа вместо обычных двух, и третий был заселен.
"Черт!"
Кравцов выскочил из "процедурной" на галерею, повернул, рывком распахнул дверь, взбежал по лестнице на третий этаж и, выйдя на опоясывающий его балкон, посмотрел направо. И там, разумеется, оказалась дверь - прямо над входом в "процедурную" второго этажа. Ну, а за дверью предполагалась комната...
"А в комнате окно, около которого кто-то частенько покуривает, сбрасывая пепел вниз, на карниз под окнами "процедурной".
Так просто, так очевидно, но он-то этот фокус прошляпил.
"Дилетант, твою мать!"
Кравцов постоял мгновение, уравнивая дыхание, и постучал костяшками пальцев в окрашенную коричневой краской дверь, прямо по двойному золотому канту окаймлявшему филенки.
- Открыто! - откликнулся из-за двери приятный женский голос.
Не по-испански, по-французски.
- Извините за беспокойство, - на нарочито ломаном французском сказал Кравцов, открывая дверь. - Разрешите представиться, военврач Володин.
- Кайзерина Николова, - за крошечным столиком у окна сидела красивая рыжеволосая женщина, с которой до сего дня Кравцов был знаком заочно - по оперативным данным.
- Извините, товарищ Николова, - сказал он, входя в комнатку, где не без труда помещались кровать, шкаф, да этот столик. - Вы, вероятно, курите у окна... А внизу процедурная... там весь карниз в пепле.
- Ой! - очень искренне расстроилась Кайзерина, услышав упрек "военврача". - Простите, ради бога! Я и не знала...
- Да, ладно, - улыбнулся он в ответ и успокаивающе помахал рукой. - Я же не в смысле претензии, а только попросить...
- А вы русская или болгарка? - спросил он, неожиданно переходя на русский.
Но женщина, кажется, и впрямь не говорила на славянских языках. Баронесса была болгаркой только по гражданству...
- Не понимаю, - развела она руками, - извините, - и все это сопровождалось замечательной улыбкой, но "военврачу" было не до смеха. - Все думают, раз Николова, значит, по-русски говорю, а я - нет. Я немка на самом деле, господин Володин. То есть, австриячка, разумеется, но для вас это, по-видимому, несущественные различия... Извините...
6. Виктория Фар и Раймон Поль, Эль-Эспинар, Испанская республика, 21 января 1937 года, 12.35.
К воротам асьенды, где разместился hospital de campaЯa, подъехала небольшая колонна: две обычные армейские легковушки - головная и замыкающая с охраной из штаба фронта, вторым шел роскошный лимузин, далее автобус и крытый брезентом грузовик. Водитель первой машины нетерпеливо засигналил, но тяжелые деревянные ворота, врезанные в беленую стену, распахнулись только тогда, когда начальник караула - госпиталь, как выяснилось, охранялся весьма серьезно - проверил документы и, коротко переговорив с сопровождающим из штаба фронта, дал отмашку своим людям. На стене рядом с полукруглым фронтоном, венчавшим арку ворот, появился боец в пилотке и, закинув винтовку за плечо, замахал руками, приглашая внутрь. Тогда замершие было в ожидании машины, тронулись и одна за другой въехали в патио - просторный внутренний двор по периметру окруженный апельсиновыми деревьями. Начиналась пора цветения, и ветви уже пометили белыми всполохами первые распустившиеся бутоны. Асаар - цветок апельсинового дерева - снежно белый, потому и цветок померанца, такой же девственно белый, французы назвали флердоранж.
"Белые как цветы апельсина, свадебные..."
Но в Испании война, и hospital de campaЯa - это полевой госпиталь, и...
"Господи, сейчас я увижу Ольгу!"
Но, разумеется, быстро только кошки родятся, а у них официальные гастроли, и еще бог знает что!
Сверкающая лаком "Испано-Сюиза" подкатила к парадному входу особняка, а остальные автомобили прижались к дальнему краю патио, где за широкими воротами начинался другой - хозяйственный - двор. Открытые по случаю теплой погоды окна первого и второго этажей тут же ожили, наполнившись движением, сменившим сонный покой: раненые, кто мог, выглядывали из палат, торопясь увидеть явление дивы. Еще через мгновение - колеса лимузина только скрипнули на гравии подъездной дорожки - несколько "ходячих" уже выскочили во двор.
- Виктория!!! - звонким голосом выдал ликующий вопль юный боец - совсем мальчишка, с подвешенной на широком бинте загипсованной рукой. - La rubia Victoria!
- Вива Виктория! - восторженным эхом прокатилось по палатам, вырвалось из окон и обрушилось на огромную черную машину.
Ее ждали.
"Меня ждали... Я - дива Виктория... Ты видишь, Кисси, я La rubia Victoria!"
Татьяна вышла из машины и первое что ощутила - одуряющий запах цветущих апельсинов: сильный, но не резкий, что-то среднее между жасмином, черемухой и белой акацией...
***
Еще по дороге из Мадрида Татьяна была ошарашена количеством и видом апельсиновых деревьев. Одиночные деревья, группы и рощи - садами такое не назовешь.
"Их тут больше чем берез в России! И поразительно: на одном дереве и спелые - ярко оранжевые, и зеленые, и цветы!"
Татьяна соблазнилась и попросила водителя остановиться, тот посигналил, головная машина охраны, прижавшись к обочине притормозила, встала. Выскочивший из нее лейтенант на бегу крикнул:
- Что случилось?
- Все в порядке, - отозвался водитель "Испано-Сюизы", - привал!
"Можно оправиться и закурить", - мысленно процитировала Татьяна крылатую фразу из еще не снятой комедии про свадьбу в Малиновке.
- Месье Поль, - обратилась она к Федорчуку, - не могли бы вы сорвать пару апельсинов?
- Разумеется, мадемуазель! - Виктор подошел к ближайшему дереву и поразглядывав ветки, наметил "пару жертв" - покрупнее и пооранжевее. Несколько раз подпрыгнув, сорвал штук пять и протянул Татьяне. Она выбрала "самый-самый". Снимая корку, вскользь подумала о ногтях и маникюре, стараясь не забрызгаться заливающим пальцы соком. Развалила апельсин на дольки и, заметив, что водитель как-то странно усмехнулся, протянула ему одну, хотя и не поняла "что за смех в зале".
- Essayez d'orange.
- Спасибо, - ответил водитель по-русски, взял, но дегустировать не торопился, продолжая загадочно улыбаться.
- Месье Поль, и вы попробуйте.
Попробовали они одновременно. Татьянино лицо сразу же перекосилось: у нее чуть челюсти не свело - апельсин оказался горько-кислым. Глянув на нее, Федорчук захохотал, засмеялся и водитель.
- Они же дикие!
Татьяна сердито глянув на заливающихся мужиков - улыбнулась, и сжав кулачки, "грозно" бросилась на водителя, колотя его в грудь:
- Vous le saviez! Vous le saviez! - "Ты знал! Ты знал, сукин сын!"
Настроенеие поднялось, невольная шутка водителя удалась.
Напряженное ожидание превратилось в предпраздничное.
"Скоро я увижу Ольгу!"
***
Из дверей особняка навстречу Татьяне вышли двое.
"Век бы их всех не видела!"
- Доктор Хосе Антонио Берганса, к вашим услугам, - представился высокий седой мужчина в круглых очках, учтиво - на старорежимный лад - поклонившись Татьяне. Похоже, французским языком он владел "совсем немного", так что услуги переводчика лишними не оказались.
- Профессор Берганса - главный врач госпиталя, - объяснил переводчик.
- А это мой заместитель по хозяйственной части дон Энрике Бестейро, - продолжил главврач, представив спутника.
"Дон, а не товарищ", - отметила Таня, улыбаясь встречающим и выискивая глазами знакомую головку Кайзерины - бронза, густое красное вино и темный горный мед.
- Очень приятно, Виктория Фар, - вежливо сказала она вслух.
"А вдруг ее остригли? Вот ужас-то!"
Между тем, оба мужчины улыбнулись - кто же не знает диву Викторию. Кинопередвижка от фронтовой агитбригады приезжает в госпиталь каждую неделю.
Переговариваясь между собой и вообще производя, на взгляд Тани, слишком много шума, подтянулись оркестранты из остановившегося в отдалении автобуса.
- Вы как раз после обеда, начал хозяйственник, - не хотите ли перекусить?
- О нет, - откликнулась Татьяна, - если можно, воды и кофе и что-нибудь сладкое, но легкое: печенье или бисквиты. Музыканты, знаете ли, как животные в цирке: хорошо работают только на пустой желудок!
Все засмеялись.
- Сделаем, - сказал дон Энрике.
"Или мне следует называть его товарищем?"
- - А где вы предполагаете, состоится мое выступление? - спросила Татьяна.
- На втором дворе, - "компаньеро" Бестейро сделал неопределенный жест рукой куда-то назад и в сторону. - Мы там устроили помост и подготовили... эээ... сидячие места для пациентов, то есть для зрителей, разумеется...
Он смешался.
- Хорошо, - кивнула Татьяна и, повернувшись к Виктору, сделала "страшные глаза":
- Месье Поль посмотрите, пожалуйста, что там и как. А мне бы умыться с дороги, - улыбнулась она главврачу и его заместителю.
- Пройдемте со мной, сеньорита, - предложил Берганса, сопроводив слова приглашающим жестом. - И, господа оркестранты, прошу вас.
***
Между тем, Федорчук с "хозяйственником" прошли во внутренний двор - уже третий, если считать еще и хозяйственный, но богатые люди везде - и в Испании тоже - живут на широкую ногу. И эта просторная, как дворец каких-нибудь французских герцогов, асьенда исключением не являлась. Виктор окинул взглядом патио, окруженный двумя уровнями галерей, удовлетворенно кивнул, и повернулся к сеньору Бестейро:
- Ну, что ж, неплохо.
И в самом деле, все оказалось исполнено просто, но с умом. Невысокую сцену сложили из плотно сдвинутых, поставленных друг на друга - в два слоя - ящиков. Судя по размеру, окраске и маркировке, ящики были из-под артиллерийских снарядов крупного калибра. "Сидячие места" - тоже устроили из ящиков, причем в передних рядах использовали небольшие, а в дальних - побольше. Ну, и стулья на галереях второго этажа, - для тех, кто не может спуститься вниз...
- Гм... - начал Федорчук, - а куда мы посадим оркестр?
- Карамба! - выругался хозяйственник. - Совершенно не подумал! Сейчас принесем из столовой стулья. Сколько человек в оркестре? Я, простите сеньор, не запомнил, двенадцать или тринадцать?
- Двенадцать, - ответил Федорчук. - И еще, в нижней галерее, за "сценой", - поставьте, если можно, какую-нибудь ширму, что ли, столик и два-три стула... И попросите принести сюда кофе, и, если можно, сока - это для Виктории.
- Сделаем! - живо откликнулся Бестейро.
"Похоже это его любимое словечко. Хороший завхоз!" - решил Виктор и поощряющее улыбнулся.
- И, да... - добавил он, увидев на противоположной стороне двора, в тени галереи знакомое лицо, - еще пепельницу, пожалуйста.
- Пепельницу? - поднял брови сеньор Бестейро.
- Да, - кивнул Федорчук, сердце которого, "сорвавшись с цепи", уже летело к покуривающей в теньке женщине. - Вообще-то, - сказал он, преодолевая нетерпение, - певицам курить вредно, но мадемуазель Фар иногда... Ну, вы понимаете? - улыбнулся он через силу. - А я, - и вовсе не певица... Извините!
И он опрометью бросился через двор.
7. Кайзерина Альбедиль-Николова, Эль-Эспинар, Испанская республика, 21 января 1937 года, 12.50
"Райк! О, господи!" - она так и не научилась называть этого человека Виктором. Виктор - это какой-то незнакомый ей украинский мужик, родом то ли из Питера, то ли из Киева... А Раймонд, Райк, Мундль, как сказали бы в ее родной Австрии, это был более чем друг. Как ни странно, его она понимала и принимала даже с большей легкостью, чем новую "инкарнацию" старой подруги.
- Мундль! - выдохнула она, оказавшись в его объятиях. И хрен бы с ней, с болью, ударившей в плечо от неосторожного движения сильных мужских рук.
- Мундль!
- Кисси! Золотко!
- Сеньор! Сеньорита! - дон Энрике явно чувствовал себя не в своей тарелке, и, разумеется, он был потрясен, обнаружив, что одна из пациенток госпиталя так бурно "здоровается" со спутником дивы Виктории и, вроде, не просто спутником.
"Провались ты к дьяволу в пекло!"
Но если уж пошла "непруха", так по полной программе.
- У вас необычайно широкий круг знакомств, товарищ Николова.
Военврач 2-го ранга Володин решительно не понравился Кейт еще до того, как она услышала его "приватную беседу" с техником-интендатом Вересовым. Но вот же гнида - ходит за ней, как привязанный!
"Подозревает?"
Но она ведь по-русски, как будто, и не разговаривает. Или кто-то из русских танкистов "стукнул", что она по-болгарски "шпрехает"? А Володин, сука энкавэдэшная, вежлив до невозможности, и по-французски эдак трогательно пытается говорить.
- Мундль! - она с трудом оторвалась от Федорчука и посмотрела ему в глаза, пытаясь сказать взглядом то, что не могла произнести при свидетелях вслух. - Боже мой, ты даже не представляешь, как я рада тебя видеть!
Говорила она по-французски, смотрела только на Райка, и всех прочих "присутствующих" игнорировала как несуществующих. Виктор, впрочем, тоже.
- А я-то как рад! - всплеснул он руками, отпуская Кайзерину, и "строго" посмотрел на нее поверх дужек, услужливо сползших на кончик носа круглых очков с синими стеклами. - Кисси, золотко! Мы же чуть не поубивались там все с горя! Ты бы аккуратней была, что ли! А то баварская баронесса при внезапном известии чуть инфаркт не получила, да и у певуньи "крыша" едва не "поехала". Впрочем, почему "едва"? - меланхолично пожал он плечами.
"Поняла или нет?"
- Где "блондинка"? - спросила вслух Кисси.
- Вероятно, гримируется. Пойдем, проверим? - предложил Виктор, взгляд которого явно потяжелел.
- Ну, конечно же, пойдем! - рассмеялась Кайзерина. - Веди меня, Мундль, мне не терпится пощупать чью-то упругую попку!
8. Себастиан фон Шаунбург, шоссе "Де Пинарес" севернее Сеговии, Испанская республика, 21 января 1937, 12.55
Теперь на Эль-Эспинару они двигались с севера. Головоломный маршрут, если подумать. Но, с другой стороны, какими вывихнутыми мозгами надо обладать, чтобы предположить, что те, кого ищут к югу от Мадрида, забрались так далеко на север?
"Эквилибристика... - подумал Баст, заметив дорожный указатель на Сеговию, - ...на оголенном электрическом проводе".
Образ показался несколько гиперболизированным и излишне прямолинейным, что называется, " в лоб" - но газета не книга, а журнализм не беллетристика, и образ можно использовать в какой-нибудь статье. Но только не в письмах к Кейт. Кайзерина такой пошлости не пропустит.
- Могу я вас о чем-то спросить? - Мигель заерзал на пассажирском сидении, устраиваясь удобнее, и достал из-под ног термос с кофе.
Кофе им сварили в Кабезасе, в маленьком кабачке или кофейне. А может, это была таверна, да и сонный, богом забытый городок назывался как-то длинно и величественно - Что-то-там-де-Кабезас, или нечто в этом роде, но Шаунбург не помнил, "что" именно.
- Спрашивайте, Мигель, - разрешил Баст. - И плесните мне кофе, если вас не затруднит.
- Не затруднит... Что мы теперь будем делать?
Вопрос давно напрашивался.
- Это вопрос доверия, - ответил Баст. - Вы пару раз спасли мою задницу... Михель, и я думаю, что это достаточный повод для перехода наших отношений в иное качество.
Михаэль налил немного кофе в алюминиевую крышечку от термоса и протянул Басту. На мгновение дохнуло крепким ароматом, но сухой пыльный ветер тут же унес чудный запах куда-то назад.
- Значит, вы знаете, кто я на самом деле, - Михаэль не удивился.
Впрочем, Баст не питал иллюзий и на свой счет. Чем дальше, тем больше ему казалось, что его спутник знает, с кем именно путешествует по Испании.
- Спасибо, - Баст отхлебнул кофе, не отрывая взгляда от дороги.
Одно название, что шоссе...
- Знаю, - сказал он. - А вы?
- Я вас видел, - просто ответил Михаэль, - в Бонне, в тридцать первом.
- Надеюсь, вы понимаете, как все сложно, - Баст сделал еще глоток, и кофе кончился. - Спасибо! - он протянул пустую крышечку спутнику. - Что скажете?
- Скажу, что вы меня по-хорошему удивили, а это не просто. "Огненную воду" будете?
- Да, спасибо, - откликнулся Шаунбург. - Один глоток для тепла и куража.
- Держите, - Михаэль протянул ему бутылку темного стекла. - Разумеется, все ваши тайны,... товарищ Верховен... это ваши тайны. Вы можете быть абсолютно спокойны. Я дворянин... даже если бы не был членом "Философского кружка".
- Да, мы философы такие, - Баст сделал не один, а целых три глотка.
Водку они по случаю купили там же, где им сварили кофе. И удача сопутствовала им: это была по-настоящему хорошая пятидесятиградусная "орухо" с севера. Пахла она спиртом и сивушными маслами, но вкус имела удивительно виноградный.
- Я надеюсь на вашу сдержанность, - сказал он, возвращая бутылку. - Как я и сказал, все упирается в вопрос доверия. Я вам доверяю, а вы мне?
- Я вам доверяю, - ответил Михаэль.
"Слова, слова... Ты меня уважаешь?"
Но, - иронизируй или нет, а интуиция подсказывала, что Михаэлю Абту можно доверять. Именно такому, какой он есть, "грязному наемнику" и "хладнокровному убийце".
"Он пошел с нами против Гитлера, когда вся нация во всю глотку вопит "хайль" и тянет руку в нацистском приветствии".
- Значит, вопрос снят, - сказал он вслух и попросил. - Вы можете прикурить для меня сигарету?
"Сеговия..."
Они уже въезжали в город.
9. Виктория Фар и Раймон Поль, Эль-Эспинар, Испанская республика, 21 января 1937 года 13.00
За сценой, в той части галереи первого этажа, что находилась по другую сторону подиума из ящиков, поставили две медицинские ширмы. За ними спрятался изящный ломберный столик, дополненный парой венских стульев, вешалкой на высокой стойке и пестрым диванчиком в стиле модерн. Несколько платьев и шалей на дорожных "плечиках", две шляпки, да пара туфель на смену, дополняли картину импровизированной гримерной дивы. На столике примостился горячий кофейник, вазочка с порезанным на куски баскским вишневым пирогом и бутылка красного вина.
"Мужики! Твою мать..." - выругалась Татьяна мысленно, но по-русски, принимая "кабинет":
- Месье Поль! Зеркало!
Виктор беспомощно обернулся на хозяйственника.
- Сделаем! - ответил тот и умчался...
Через пять минут на столике появилось приличных размеров настольное зеркало в резной деревянной оправе.
Виктор задерживался - но у него всегда дел по горло - и Татьяна присела к столику, налила вина в высокий стакан и закурила. Правильнее всего было бы отправиться на поиски Ольги, но начальник охраны не пустил. Сказал, "найдем, а вы тут пока подождите", и тоже куда-то подевался. Он ушел, Виктор ушел...
"Все ушли, одна я бедная..."
- Викки! - завопила, внезапно появляясь из-за ширмы, Кайзерина. - Ну, иди ко мне, моя радость!
Таня вскочила как ошпаренная, и бросилась навстречу Кисси, одетой как-то непривычно скромно, если не сказать бедно.
- Мужчины, стоять! - потребовала Кайзерина, властным взмахом руки останавливая Виктора и каких-то незнакомых Татьяне мужиков, один из которых был даже в форме советского командира. - Имейте совесть! Дайте двум подругам потискать друг друга без посторонних глаз.
Мужчины затормозили и отступили за ширмы, а баронесса обняла Таню и вдруг быстро зашептала на ухо.
- Молчи! Слушай. Времени нет! - она отстранилась, держа подругу за плечи вытянутыми руками.
- Красавица! - сказала она громко. - Не плачь, а то я сама разрыдаюсь.
Но глаза ее были сухи.
- Покушение, - прошептала Кайзерина, снова прижимая Татьяну к груди. - На тебя. Будут стрелять. Сразу после перерыва, но могут и раньше.
Текста было слишком много, но, по-видимому, короче не получалось, а слева прямо над ширмой - с галереи второго этажа - на них смотрели несколько мужчин.
- На нас смотрят, - шепнула она, гладя Кайзерину по спине.
- Плевать! - ответила та, еще плотнее прижимая Таню к себе. - Стрелки на галереях. НКВД. Видимо, провокация...
Но больше поговорить им не дали. Набежали какие-то увечные, залопотали по-испански, вмешалась охрана, в общем, все было как всегда, но Татьяне от этого легче не стало. И с Ольгой не пообщались, и сказанное подругой, не переваренное и неусвоенное, билось лихорадочно в висках...
"Покушение... стрелки... НКВД... зачем?!"
Но время концерта приближалось, оркестр занимал свои места, и ей предстояло петь. А Ольга, которой Виктор предложил остаться "за кулисами", улыбнулась в своей обычной манере, покачала головой и "растворилась в толпе".
- Рей! - позвала Татьяна и, когда он подошел к ней, указала глазами на галерею, с которой пялились на них несколько мужчин. - Попроси, пожалуйста, чтобы охрана убрала этих... с галерки.
А потом, когда охрана выполнила "маленький каприз" дивы, Таня закурила новую сигарету, но вино пить не стала, налила себе кофе. Дождалась, пока оркестр начнет настраивать инструменты, заглушая тихий разговор, и, присев к столу, коротко и по существу пересказала Виктору предупреждение Ольги.
***
"Паскуды!" - у Виктора от гнева сжало виски.
Впрочем, всего лишь на мгновение. Физиологию не переспоришь, разумеется, но уже в следующую секунду Федорчук перешел в состояние "товсь" и "ату его". Мгновенная мобилизация. Но он и раньше умел держать удар и реагировал быстро или очень быстро, а в нынешние времена так и вообще, черт знает в кого превратился. Только свистни! Однако вместо свистка его окликнул из-за ширмы сержант охраны.
- Месье Поль, - крикнул испанец, - здесь Лешаков!
"Лешаков?!"
Федорчук не вздрогнул, - он был уже "на боевом взводе" и внешне на "вызовы эпохи" никак не реагировал, - только задержал руку с зажигалкой, идущую к зажатой в зубах сигарете, и, медленно обернувшись на голос, попросил сержанта пропустить посетителя.
"Вот ведь... Замысловато..."
- Ты как здесь?.. - спросил Виктор, задаваясь нелепым вопросом: действительно ли греки были так наивны, изобретя "бога из машины", как думают некоторые?
- А... Длинная история, - пожал плечами Лешаков и скосил глаза на ногу. То, что он прихрамывает при ходьбе, как и то, что обряжен в форму офицера-интернационалиста, Федорчук уже заметил. Оставалось понять, каким бесом его затащило в Испанию, и что он делает именно в этом госпитале.
"Таких совпадений не бывает... Или все-таки случаются?"
- Ты как здесь? - спросил Виктор, рассматривая старого знакомого сразу же сузившимися глазами.
- Долгая история, - отмахнулся тот. - После концерта, если будет время, расскажу. Я, собственно, к Виктории... - с извиняющейся улыбкой объяснил Лешаков.
- Автограф понадобился!? - "изумленно" всплеснула руками Татьяна, не удержавшись, чтобы не поддеть "Легионера".
- Ну, в общем-то, да.
- Ты, серьезно? - удивился Виктор, однако не забыл приобнять Лешакова за плечи, ненавязчиво подводя гостя к ломберному столику и разворачивая спиной к возможным "читателям с губ".
- Да-а... У меня сосед по палате... парнишка, русский ... - заторопился Лешаков. - Митька... Не встает... Автограф просит...
- А может ему "La soupe de poisson"? - мрачно спросила Татьяна.
Говорили они по-французски, но смысл ее черного юмора до собеседника все-таки дошел.
- Э-э-э... - поперхнулся Лешаков. - А-а! - засмеялся. - Нет, нет! Он не умирает, нога у него. - И добавил по-русски:
- ... Ухи не надо! - "Чапаева" они тоже смотрели. - В Викторию он влюблен... заочно...
Но на этот раз Виктор его остановил.
- Слушай сюда, Легионер! - сказал он, и Лешаков тут же подобрался: раз в ход пошли боевые псевдонимы, значит дело серьезное.
- На Викторию готовится покушение, - Виктор говорил тихо, но разборчиво. "Пиликающий" оркестр заглушал звуки речи, а губ его никто теперь видеть не мог. - ГэПэУ. Будут стрелять с галерей. У тебя оружие есть?
- Найду, - коротко ответил Лешаков, и Виктор почувствовал, как напряглись плечи собеседника. - Один вопрос... До меня здесь была баронесса...
- Кайзерине можешь доверять, как мне, - сразу же откликнулся Федорчук.
- Чудны дела твои, господи! - покачал головой Лешаков. - Ладно. Тогда, я пошел... по галереям прогуляюсь...
- Спасибо, - сказал Виктор.
- С ума сошел?! - поднял седеющие брови Лешаков.
10. Кайзерина Альбедиль-Николова, Эль-Эспинар, Испанская республика, 21 января 1937 года 13.10
Выступление Татьяна начала с "Бессаме мучо". С сентября 1936, когда вышла пластинка, песня стала просто-таки ультимативным хитом не только по всей Европе, но и по обе стороны испанского фронта. И сейчас - здесь, в Испании - принимали ее, как и везде, впрочем, с восторгом, переходящим в экстаз. Очень подходящая песня. Времени и месту подходящая...
Кайзерина прошлась за спинами зрителей, прижавшихся к балюстраде, остановилась у дверей, ведущих внутрь здания, закурила, стараясь унять разгулявшееся сердце.
"Ну же! Давай!"
Но Тревисин-Лешаков точно так же бесцельно "гулял" по противоположной галерее. Между тем, Таня пела что-то "киношное", народ внимал, а время уходило, и непоправимое могло случиться в любой момент...
"Легионер" вдруг остановился, заговорил с каким-то невысоким парнем в госпитальном халате. Кайзерина насторожилась, но старалась даже не смотреть в ту сторону, "наблюдая" за событиями краем глаза.
"Он?"
У нее не нашлось времени "переварить" тот удивительный факт, что по странному стечению весьма непростых обстоятельств старый парижский знакомый Виктора оказался "своим", хотя разобраться, кто для них здесь свой, а кто - чужой, без поллитры вряд ли удастся. Но и на "пол-литра" времени не оставалось...
Лешаков что-то сказал. Мужчина оглянулся, и рука его скользнула в карман халата. Но Легионер, улыбаясь, сказал что-то еще и положил парню руку на плечо...
"Он!" - поняла Кайзерина, и в этот момент, не прекращая говорить и улыбаться, Лешаков скользнул быстро взглядом поверх головы "раненого" и чуть кивнул.
"Он!"
Кайзерина перевела взгляд на техника-лейтенанта, стоявшего у балюстрады всего в нескольких шагах от нее, и поняла, что не ошиблась. Вересов, два дня проходивший в форме советского командира, появился на галерее в форме испанского сержанта, в пилотке, и в зимней куртке, под которой так хорошо прятать оружие. А сейчас - хотя "зал" в очередной раз взорвался аплодисментами и воплями "Вива Виктория!", смотрел не на певицу, а на Лешакова и чернявого невысокого мужичка, пытавшегося освободить рабочую - правую - руку из цепких пальцев старого бойца.
- Иван Константинович! - позвала Кайзерина, подойдя к Вересову вплотную. - Товарищ Вересов, ау!
- Что?! - Вересов резко обернулся, рука его уже была под полой куртки.
- Буквально на два слова, - попросила Кайзерина и улыбнулась.
Она говорила по-русски, и от удивления Вересов несколько растерялся. Нет, он не потерял контроль над собой или событиями, но все-таки оказался не так сообразителен, как должен. И не так осмотрителен, хотя и то верно - Кайзерина опасной ему не казалась. Повода не давала.
- Баронесса? - спросил он хмурясь.
- Два слова, - напомнила она. - Полминуты.
- Вы?..
- Из той же организации, что и вы...
Кажется, их разговора никто не слышал. Ор стоял невероятный, да и оркестр начинал уже новую мелодию...
"Листья желтые... Однако!"
- Я...
- Я знаю, - серьезно кивнула Кайзерина. - Вы при исполнении, Вересов. Полминуты, и продолжайте "исполнять".
- Хорошо, - решился Вересов. - Идемте!
И первым пошел внутрь здания. Дверь открывалась в короткий коридор - дверь слева и дверь справа, - дальше лежала просторная комната и за ней анфилада комнат-палат, в конце которой лестница на хозяйственный двор.
- Ну! - резко обернулся лейтенант, сделав всего два шага.
- Баранки гну!..
У Кайзерины просто не оставалось ни времени, ни выбора, и она сделала то, о чем знала только теоретически...
***
Однажды, много лет назад, в Марселе...
GarГon, j'ai pas commandИ un Иchantillon microscopique mais de quoi bouffer. Remplissez-moi mieux mon assiette.
- Знакомься, милая, - сказал Луи-Виктор, - это Гастон Хаш, и он лучше пахнет, чем выглядит, но я думаю, ты и сама уже все поняла...
У Гастона было две клички: Хаш - гашиш, и Херинг - сельдь, но, кажется, он не был сутенером, хотя кто их знает...
- И тогда, - сказал Гастон, вкладывая ей в руку нож, - у тебя, девочка, останется не много времени. Твой враг или убьет тебя одним из тысячи способов, которые знает он и не знаешь ты, или изнасилует, а потом все равно убьет. Ты знаешь, как это происходит? - его глаза налились кровью, и ей стало страшно. - Он завалит тебя на спину, замотает голову подолом платья...
- Не надо! - взмолилась Кайзерина.
Ее охватил ужас, словно, то, о чем говорил Гашиш, происходило сейчас и с ней.
- Не надо!
- Как хочешь, - пожал он широкими плечами. - Но если не хочешь, запомни, у тебя будет время на один удар. Не коли! Ты не пробьешь ему грудь, да и живот пробьешь навряд ли. И потом, если не попала в сердце или печень, тебе все равно конец. Где печень, знаешь?
- Нет, - пролепетала она.
- То-то же! - поднял он указательный палец. - А бить надо так и так, - и тут же показал. - И все. Только нож, - Гастон назвал нож по-цыгански "шурином", хотя до этого говорил "наваж". - Только нож ты держишь неверно. Держать нужно так, - снова показал он. - А бить так...
***
- Ну! - обернулся к ней Вересов, пистолет был уже у него в руке.
- Баранки гну! - ответила Кайзерина и одним коротким, но сильным ударом клинка, зажатого в руке обратным хватом, перерезала чекисту горло. Раз, и волна крови выплеснулась из широкой и глубокой раны. И ей оставалось лишь скользнуть вправо, чтобы не замараться, и обогнуть заваливающегося назад и хватающегося воздух руками "техника-интенданта".
- Браво, баронесса!
Она успела сделать буквально несколько шагов, миновала проем двери, вышла в пустую просторную комнату и...
- Браво, баронесса! - прозвучало ей в спину. - Славный удар, ей-ей! Работали проституткой в Марселе? Без резких движений!
Кайзерина и сама догадывалась, что резких движений делать не стоит...
- Ах, это вы, товарищ военврач! - сказала она, останавливаясь и плавно поворачиваясь к Володину.
- Руки, - предупредил "военврач", держа ее на прицеле.
- А что руки? - "удивилась" Кисси, рассматривая свои руки. Достать браунинг она не успевала, а у Володина в руке был какой-то длинноствольный пистолет. - И, кстати, дружку своему помочь не желаете? Он, поди, жив еще, но это ненадолго.
- Не заговаривайте мне зубы, баронесса, - усмехнулся в ответ Володин. - Я же врач, не забыли? Приятель мой до операционного стола не доживет, а вот вы еще поживете...
- Так я вроде бы умирать и не собиралась...
Кайзерина была совершенно спокойна. Умирать оказалось не страшно, но жаль. Жаль было Баста, жаль было и себя. И ребят жаль. Таню, Райка... Майкла... Но на то и война, не так ли?
- На каком языке вы говорили с техником-интендантом? - спросил Володин, подходя.
- А вы как думаете, господин чекист? - имело смысл вывести его из себя, хотя, если честно, на такую удачу Кайзерина почти не надеялась.
- Мне показалось, что вы говорили по-русски, - переходя на "великий и могучий", сказал Володин, пристально глядя ей в глаза.
- Я не понимаю, - холодно ответила Кайзерина. - Я ваших славянских наречий не разбираю.
- Хотите меня разозлить? - военврач продолжал говорить по-русски. - Не выйдет. А русский ты, сука, знаешь, и ты запоешь! - улыбнулся он мечтательно. - Ты так красиво запоешь, шлюха, так будешь просить прикончить тебя...
- Размечтался, - внезапно сказал по-русски красивый мужской голос, и в то же мгновение девятимиллиметровая пуля, войдя в правый висок Володина, вынесла ему почти всю левую часть черепа. - Говорун, понимаешь...
Кайзерина перевела взгляд влево и чуть не лишилась чувств. Там, с парабеллумом в руке, стоял Баст, в кожаном реглане с советскими знаками различия, и улыбался ей своей, совершенно бесподобной улыбкой.
"Баст... Я сплю?"
