Глава 5.

Пронзительно пахло зеленью. В наэлектризованном воздухе накапливалось некое опасное напряжение, заставляя трепетать непривычное к этому сердце. Баст стоял у двери, ведущей с террасы в обеденный зал отеля "Дреезен", и любовался Петерсбергом и начинавшими темнеть пологими горами за Рейном. Было около шести вечера. Небо обложили тяжелые грозовые тучи, и, судя по первым, далеким еще молниям, освещавшим сливового цвета туши облаков, гроза должна накатить с минуты на минуту.

"Гроза..." - вряд ли найдется немец, которого не впечатлил бы вид, открывшийся перед Бастом: тревожный и поэтичный, как музыка немецких романтиков. Впрочем, возможно, он преувеличивал, и таких впечатлительных немцев совсем немного. Пусть так, пусть преувеличение - чисто поэтическое, разумеется, а значит, простительное, но сам Баст был именно таким немцем, и в его ушах звучала сейчас... К сожалению, о том, чья музыка звучала в его ушах, он не мог рассказать никому. И даже про себя - вероятно, из въевшейся в плоть и кровь осторожности - называл композитора на итальянский манер Бартольди, но никак не Мендельсон. Неважно, не в этом суть. Так или иначе, но над долиной Рейна разыгрывалась драма грозы, и Баст заворожено следил за ее перипетиями, разворачивающимися под аккомпанемент "большого симфонического оркестра", - только для него, Баста фон Шаунбурга, - исполняющего третью, "Шотландскую", симфонию c-moll.

Хлынувший с неба поток воды заставил отступить в нишу двери, и прижаться к застекленным створкам. Движение показалось Басту слишком резким и поспешным, он оглянулся проверить: не заметил ли кто-нибудь случившуюся с ним неловкость. Но никто в его сторону не смотрел. Люди в обеденном зале заняты своими - по-видимому, совсем не простыми - делами. Спина Гитлера напряжена, он говорит что-то Герингу, и, хотя разобрать слова Баст не мог, ему показалось, что Фюрер раздражен и высказывает какие-то резкости. О чем может идти разговор? Вопрос возник в голове сам собой, без какой-либо разумной причины, и в то же мгновение, словно почувствовав запах крамолы, - а чутье у того было чисто волчье, - в его сторону обернулся Гейдрих. Их взгляды встретились, и Баст похолодел: в маленьких - "монголоидных" - косящих и бегающих, как у вороватого жида, глазках Гейдриха фон Шаунбург прочел свой приговор...

Олег проснулся рывком. Сердце колотилось, будто он, и в самом деле, только что узнал свою судьбу. Однако это был всего лишь сон и к объективной реальности он имел отношение такое же, как, скажем, романы Дюма к реальной истории Франции.

"Сон... Всего лишь сон..." - Олег встал с кровати и, подхватив по пути сигарету, подошел к окну. Отдернул тяжелую штору, закурил и посмотрел на речную долину. Разумеется, это была не долина Рейна. Как называлась эта река - он не помнил. Не было в помине и низкого предгрозового неба. Напротив, в рассветный час небеса сияли ангельской чистотой, и, разглядывая открывшийся перед ним пейзаж, Олег подумал: оно и к лучшему, что его так резко вырвал из сна ночной кошмар. Не приснись сейчас такой бред, не увидел бы этой красоты и не сообразил бы, что и как теперь делать.

"Что-то же следует делать, не так ли?" - он затянулся, вернулся к кровати, взял с прикроватного столика серебряную фляжку и, глотнув пару раз прямо из горлышка, снова шагнул к окну. Безусловно, он должен был что-то предпринять, и теперь понял, наконец, что именно.

Люди по природе своей эгоисты, и мужчины в этом смысле отнюдь не исключения. Как раз наоборот, наверняка именно мужики придумали поговорку про быка и Юпитера. Но сколько бы ты ни повторял в сердце или вслух простые аксиомы, истина обычно еще проще. Переспав - и неоднократно, а значит и неслучайно - с Ольгой, Олег чувствовал, определенный душевный дискомфорт, некое томление души, и даже нечто, похожее на муки совести. Но и только. Никакой особенной трагедии в том, что произошло между двумя взрослыми людьми в отсутствие третьего персонажа, он не видел. Тем более никаких обязательств по отношению к Татьяне у него на самом деле и не имелось, гм... как и у нее к нему, и было ли между ними что-то такое, о чем следует говорить, осталось не проясненным. Все это так, но когда он услышал ее стоны...

Черт возьми! Можно быть сколь угодно продвинутым, в плане широты взглядов, джентльменом и в придачу интеллектуалом, можно даже быть борцом за права женщин, что бы мы под этим ни понимали, но узнать, что именно твоя женщина - жена, любовница или просто подруга, на которую ты имеешь виды - спит с другим мужчиной, крайне неприятно. Да, что там "неприятно"! Омерзительно, оскорбительно...

"Мучительно", - признал Олег и глотнул из фляги.

Мучительно... Ему стоило немалых сил прожить прошедший день с ироничной улыбкой на губах. Оставалось надеяться, что Татьяна ничего такого не заметила. Степа уж точно не понял, что здесь не так. Однако пара взглядов, брошенных как бы невзначай Ольгой и Виктором, Олегу решительно не понравились. И, кроме того... Кроме того, ему и самому было противно то, как донимала его обыкновенная мужская ревность. Лучшим выходом из положения стал бы "разрыв контакта", то есть отъезд куда-нибудь, чтобы какое-то время не встречаться с Таней, и дать всем - и ей, и Степе, и себе самому - определиться и прийти в себя. Однако для такого поступка нужен повод, и не просто повод, а безукоризненная "отмазка", такая, что предъявить в приличном обществе не стыдно.

И надо же... Решение пришло во сне, что ставило Ицковича в один рад с такими титанами как Менделеев. ("Ну, прям - Менделеев!" - улыбнулся собственной мысли Олег). И не отмазка, нет. Действительно серьезное и не терпящее отлагательств дело.

"Дело..." - Олег сделал еще один скромный глоток коньяка, посмотрел с сожалением на окурок - от окна уходить не хотелось - и пошел за следующей сигаретой. - "Надо было сразу всю пачку взять..."

Сон оказался вещий, а не просто дурной, как показалось в начале. Потому что двадцать девятого июня 1934 года на посту у двери в обеденный зал гостиницы "Дреезен" в Бад-Годесберге стоял не Себастиан фон Шаунбург, а его приятель Вальтер Шелленберг. И это Вальтер рассказал Басту про тот вечер и про то, как посмотрел на него сквозь стекло Геббельс, потому что оберфюрер Гейдрих на том совещании не присутствовал: "ростом не вышел". А Баст в тот момент находился в своем баварском имении, потому что накануне Эрнст Рэм приказал всем бойцам СА уйти в месячный отпуск. И тридцатого июля, когда вырезали руководство штурмовых отрядов, Баст делал вид, что ничего об этом не знает. Совершил верховую прогулку, отобедал и, сев к роялю, играл что-то подходящее случаю, положив на крышку рояля заряженный Люгер, пока в седьмом часу вечера не позвонил Рейнхард и не сказал, что ждет его у себя в Берлине через три дня.

- Через три, - с нажимом произнес оберфюрер и дал отбой.

А Себастьян уже всерьез приготовился умирать... и убивать тех, кто за ним придет.

Больше они к этому эпизоду никогда не возвращались, но Шаунбург понимал, чувствовал, верил, что Гейдрих спас его в тот день. А почему, зачем - знать это, ему дано не было, а спрашивать... Есть вопросы, которые не задают. Но если попытаться все-таки предположить... Возможно, Гейдриху хотелось иметь в своем окружении настоящего аристократа. А может быть, Баст ему просто нравился. В конце концов, у них даже увлечения были одинаковые: оба любили классическую музыку и верховую езду, и фехтовальщики оба изрядные, а еще Баст не только образцово-показательный ариец, но и не дурак, что отнюдь не одно и то же. Во всяком случае, мало кто в СД способен думать в одном с Гейдрихом темпе. Пожалуй, таких всего несколько человек наберется, и даже среди этих немногих - своими способностями выделялись двое: юрист Вальтер Шелленберг и философ Себастиан фон Шаунбург. И не за правильную форму черепа Гейдрих в начале 1935 года, когда начал формировать настоящую политическую разведку СД, сразу же определил Баста именно туда.

"Туда... - Олег закурил очередную сигарету, допил коньяк и даже улыбнулся, чувствуя, как успокаивается сердце и оставляет напряжение. - Туда..."

- Туда, туда, где брезжил свет, Сквозь щель "Для Писем и Газет"!

Олег явно находился во взвинченном состоянии. И песенку "винни-пуховскую" напевал, и улыбался как-то не так, как вчера...

"Хлебнул он что ли с утра?" - сказать определенно, пил Ицкович или не пил, было затруднительно. Нынешний Олег, как успела уже убедиться Татьяна, не то чтобы пил не пьянея, но наливаться мог долго и помногу. Да и не в этом дело. Настроение Олега могло и не быть связано с потреблением алкоголя.

"А с чем оно связано?" - выяснить, знает ли он о ее позавчерашнем "приключении", ей так и не удалось. Могло случиться, что и не знает. И это было бы совсем неплохо, если честно.

"А если все-таки, - да?"

Тогда одно из двух. Или ему все равно, или он...

"Хамство в душе затаил", - подсказала "Жаннет", которая чем дальше, тем лучше овладевала "великим и могучим", и вот, пожалуйста, даже цитату из Зощенко весьма к месту ввернула.

"Заткнись!"

"Да на здоровье!"

- Дамы и господа, - Олег поправил шейный платок и обвел собравшихся за обеденным столом весьма выразительным взглядом. - А не прогуляться ли нам к реке? Погода чудесная! Весна...

- Точно! - сходу поддержал идею Степан. - Сейчас позавтракаем, и вперед!

- Все в сад! - по-немецки провозгласила Ольга и снова умудрилась оставить последнее слово за собой.

"Знать бы еще, из-за кого мы собачимся! - устало "вздохнула" Таня, поднимаясь из-за стола. - Но ведь не спросишь, на кого, мол, ты, кошка драная, глаз свой блядский положила? Не спросишь. Не спрошу. Но кого-то мы с ней точно не поделили, может быть, и всех троих..."

А так, что ж! Почему бы и не прогуляться? В доме слуги, а значит и уши, и глаза, а компаньоны ведь сюда не только отдыхать приехали, но и для того чтобы свой "совет в Филях" на лоне природы провести. И сейчас все получилось "как всегда" в эти дни: господа и дамы - пайщики вполне безумного предприятия - ни разу не дураки, все поняли правильно и предложение, разумеется, приняли. Почему бы и не поговорить? Отдых в любом случае недолог, надо бы и с громадьем витающих в умах планов определиться. А потому не прошло и часа, как вся компания отправилась гулять.

- Итак, - сказал Виктор, когда они остались одни и вдали от чужих ушей. - Давайте, наконец, определимся: каковы наши планы?

- О стратегии можно порассуждать, - улыбнулся инициатор прогулки, доставая из кармана пальто фляжку с коньяком. - Но тактически, лично я уже завтра еду в Берлин, - объявил ровным голосом Олег.

"В Берлин? - удивилась Таня. - Зачем ему теперь в Берлин?"

- Ты там что-то забыл? - прищурившись, как от яркого солнца, спросил за нее Степан.

- Да нет, - неожиданно пришел на помощь Олегу Виктор. - Это решение как раз кажется логичным. Газеты читаем? - он покрутил рукой в воздухе, словно пытался пересказать одним этим жестом все перипетии европейской и не только европейской политики: "мальчик жестами объяснил, что зовут его..."

- Иногда даже пишем, - буркнул себе под нос Степан, но к счастью его никто не услышал. Похоже, время шуток прошло.

- Читаем, - сам себе ответил Виктор, так как остальные не спешили вступать в обсуждение, ожидая узнать: "а он-то теперь о чем?" - А значит, железо надо ковать, пока горячо!

- Какое железо? - Ольга решила, видимо, в очередной раз стать "блондинкой".

- Последствия эскапады нашего дорогого герра доктора оказались гораздо разнообразнее, чем те, что он предполагал, отправляясь в Прагу...

- Скажи прямо, - усмехнулся Олег. - Дуракам везет.

- Дуракам не дуракам... - Степан с интересом пронаблюдал за "принятием грамульки" и протянул руку во вполне понятном жесте. - Но новичкам везет.

- В карты или бильярд... - предположил Виктор.

- Бильярд не статистическая игра, - Олег передал фляжку Матвееву и достал - уже из другого кармана - еще одну, на этот раз стеклянную. - Дамы? А в смысле - "везет", я бы скорее назвал рулетку или рыбалку.

- Рыбалка - искусство... - сказал Степан, отрываясь от фляжки и передавая ее Федорчуку.

- Как интересно! - округлила глаза Ольга, между тем вполне осмысленно сворачивая с бутылочки колпачок.

"Вот ведь дрянь..." - мелькнуло у Татьяны.

- Меня с мысли не сбить, - Олег с видимым удовольствием закурил и выпустил в прозрачный прохладный воздух клуб сизого табачного дыма. - Излагаю по пунктам. Первое...

- А если?.. - Таня постеснялась высказаться до конца, но, как не странно, Олег ее понял правильно и даже в раздражение не впал, учитывая, что она его оборвала.

- Я пока вне подозрений, - объяснил он, изобразив, правда, на лице некое подобие выражения "объясняю для тех, кто в танке".

- В том смысле, что я там все еще Себастиан фон Шаунбург и ни разу не еврей, и, разумеется, не агент НКВД. Если у меня и могут быть неприятности, то не из-за тебя, Танюша.

Его голос не дрогнул, но что-то такое в голубых "арийских" глазах промелькнуло, и это что-то заставило Таню сжаться.

- Проблемы у меня с Эрхардтом, Улем и трепачом Альвенслебеном... В тридцать четвертом Гейдрих вытащил меня... то есть, Баста, конечно, буквально из-под ножа, - Олег взял у Виктора фляжку, глотнул, передал Степану и продолжил:

- У фон Шаунбурга в силу происхождения, способностей и увлечений юности были - то есть, частично и сейчас имеются - весьма разнообразные знакомства...

Как-то так вышло, что об этой стороне жизни Баста фон Шаунбурга Олег им еще не рассказывал. Во всяком случае, Таня слышала эту историю впервые и, как часто случалось с ней в последнее время, едва не потеряла ощущение реальности. В самом деле, там, в Москве, она видела живьем несколько человек, о которых было столько разговоров в годы ее молодости, да и зрелости в далекой постсоветской Москве. Седьмого ноября тридцать пятого Жаннет шла с колонной комсомольцев шарикоподшипникового завода. Когда проходили мимо мавзолея Ленина, она - как, впрочем, и все остальные - смотрела на трибуну, а там... Там стоял Сталин. Но там же и Ворошилов был, и Молотов, и Калинин, и другие... Жаннет не всех узнала, так как многих просто видела впервые. Таня, откопав это впечатление в памяти "симбионта", опознала почти всех по фотографиям перестроечных времен, что заполняли тогда газеты и журналы. А сейчас вот Олег рассказывает с небрежной интонацией, подходящей для изложения рутинных вещей, о таком, что даже дух захватывает.

-... большой шишкой он там не был, но... - продолжал между тем Олег.

- Постой! - снова вклинилась в разговор Ольга. - Альвенслебен, это тот, который крутится вокруг Ауви?

- Да, - кивнул Олег.

- А Ауви это принц Август? - уточнил Степан.

- Разумеется, - как-то слишком надменно бросила Ольга.

"Пожалуй, Олег прав, - поняла вдруг Таня. - Им не следует оставаться вместе слишком долго".

Три мужика между собой ладили уже много лет, хотя большей частью на расстоянии. И они с Ольгой оставались подругами... Но, во-первых, теперь они оказались в ситуации "три плюс два", а во-вторых, их с Ольгой пара резко изменила свой характер. Раньше вела Таня, теперь же...

"Да... Это уже и не Оля... Или не совсем Оля".

- Ну, у тебя и знакомства, Цыц! - покрутил головой Виктор.

- А почему ты Олега Цыцем называешь? - чисто на автомате спросила Таня.

- А потому что очень на "е... твою мать похоже!" - хохотнул Виктор.

- Что?! - не поняла она.

- Ты что, анекдота не знаешь? - удивился Степан.

- Нет...

- Ну, вот лет несколько назад, - грустно усмехнулся Степан и даже головой покачал. - Году в двадцать девятом, скажем, или тридцатом на нашей общей родине...

- Н-да, - крякнул Виктор и, закурив, уставился в безоблачное небо.

- Создали в одной деревне колхоз, - продолжил Степан, а Олег, который, наверняка, знал этот анекдот не хуже своих друзей, приложился между делом к фляжке. - И вот сидят, значит, вновь испеченные колхозники и решают, как им свой колхоз назвать. Идеи, как водится, есть. Одни предлагают назвать "Красным лаптем", другие - именем товарища Мичурина, - при этих словах Федорчук хмыкнул, нарушив свое философское созерцание небес. - А один старичок, - продолжил, как ни в чем не бывало, Степан. - Возьми и скажи: "а давайте назовем колхоз именем Рабиндраната Тагора!" Все, разумеется, от такого предложения слегка обалдели, не говоря уже о том, что абсолютное большинство пахарей имени индийского гуманиста отродясь не слыхали. Однако инструктор райкома был дядька грамотный и, пережив первый шок, говорит. Ну, что ж, говорит, товарищ Тагор известный индийский патриот, но почему его именем надо колхоз называть? И был ему ответ: да уж очень на "е... твою мать" похоже!

- Вообще-то это называется филибастер.

Разумеется, это была La Aurora Dominicana, черная - oscuro, - толстая, но притом длинная и стройная - lonsdales, какие он обычно курил, и какие настолько нравились Ольге своим запахом, что иногда - не на людях - она их курила вместе с Олегом.

- ... это называется филибастер, - Олег улыбнулся, кивнул Степану, и, передав флягу Виктору, достал из кармана сигару. - Но меня с мысли не собьешь, - ухмылка, щелкает гильотинка, взгляд в сторону Тани.

"Любовь... морковь... - усмехнулась про себя Ольга, но именно про себя. - В себе, в душе, в уме... Я когда-нибудь перестану рефлектировать?"

- Итак, - вспыхнула с шипением сигарная спичка, и Олег на мгновение замолчал, раскуривая свою доминиканскую "Аврору". - Гейдрих вытащил Баста из-под топора, но это не значит, что кое-кто не держит в своем сейфе что-нибудь любопытное на риттера фон Шаунбурга.

- Например? - Степан оставался внешне спокоен, но сказать более определенно, был ли он, и в самом деле спокоен, и почему был неспокоен, если первое предположение не соответствовало действительности?

- Например, в Бонне в свое время ходили слухи, что он гомосексуалист.

- А ты?

"Вот дура-то! - восхитилась Ольга, увидев, как взглянул на Таню Олег, и как та начала вдруг краснеть. - Сама подставляется... Блондинка".

- Насколько я могу судить, - Олег уже взял себя в руки и говорил совершенно спокойно. - Себастиан был бисексуалом, но вторую ипостась своей сексуальности в жизнь ни разу не воплотил.

- И? - спросил Виктор.

- Всегда стоит контролировать ситуацию, - пыхнув сигарой, сказал Олег. - А расположение Гейдриха стоит укрепить, и ведь там еще мой старый приятель Шелленберг околачивается.

- Ты знаком с Вальтером Шелленбергом? - вот тут Степана проняло, так проняло.

- Шелленберг в тридцать шестом еще никто и звать его никак, - Ольга осталась довольна реакцией друзей. Все-таки это замечательно иметь такую память, как у нее. Всегда есть повод и возможность утереть кое-кому нос.

- Так и есть, - кивнул Олег. - Пока он уступает мне по положению и степени доверия Гейдриха. Но пройдет немного времени, и...

- Да, с таким типом следует дружить, - согласился Степан.

- Поедешь укреплять связи? - Виктор явно не считал, что это единственная цель поездки Олега и, разумеется, оказался прав. Ольга ведь тоже кое-что понимала и ситуацию просчитала верно.

- Разумеется, нет, - покачал головой Олег. - Я думаю, что с Гейдрихом можно сыграть по-крупному. Он дал мне свободу действий, а теперь выяснится, что не зря. Я привезу ему "интимный" канал из Москвы...

- И он разыграет этот канал, как разыграл в той действительности Тухачевского, - сказала Ольга и достала из своего изящного портсигара длинную тонкую пахитосу - ее новый фирменный бренд.

- Возможно, - сразу же согласился Олег. - Все возможно, но возможно, также, что имея информацию Штейнбрюка и наше собственное видение момента с послезнанием, заработать в глазах Гейдриха и еще пару-другую очков. Ну, а по поводу маршала... Можно ведь и подстраховаться. Пусть теперь будет не Тухачевский, а Ворошилов с Буденным.

- И с какого бодуна? - поднял бровь Степан.

- Крестьянский вопрос, - предположил Виктор.

- И что?... - не поняла Таня, а Ольга кивнула, соглашаясь с такой трактовкой, и добавила в полголоса:

- Я бы добавила сюда еще и Тодорского с Куликом...

- И потом второй конец моста нам в любом случае нужен, - продолжил свою мысль Олег, проигнорировав - случайно или намеренно - обе женские реплики. - Иначе канал влияния превратится в пустой звук, да и история, прошу заметить, на месте не стоит. В Судетах неспокойно...

- Это еще мягко сказано, - поддержал друга Виктор.

В Судетах действительно было неспокойно.

- Да, заварил ты кашу, - с уважительной улыбкой на губах согласился Степан.

- Меня вело провидение, - усмехнулся в ответ Олег, взглянув на Татьяну. - Ну кто мог знать, что судетские немцы на Германию бочку покатят, а убивать начнут чехов. Я, честно говоря, и не знал, что они на Австрию ориентируются, а Баст в тот момент, как под наркозом был. Тоже не помог.

- Странно... - Ольге это действительно показалось странным, но с другой стороны...

- Что тебе кажется странным? - по-видимому, уловив в ее реплике "подтекст", повернулся к ней Олег, а Таня...

"Гм... уж не задумалась ли, мадмуазель, над вопросом: а не означает ли мой тон и мой взгляд что-то, кроме общей развращенности организма, и, если означает, то, что именно?"

- Мне казалось, ты знаешь, как головой пользоваться.

- Знаю, не знаю... А ты, ты собственно, о чем?

Таню этот обмен маловразумительными репликами заинтересовал по-настоящему. Виктора, как ни странно, тоже. Во всяком случае, Ольге показалось сейчас, что Федорчука подтекст занимает не меньше, чем прямой смысл слов.

- Чехословакия всего лишь часть бывшей империи. К кому же должны тяготеть судетские немцы, как не к австрийским братьям?

- Ага, - сказал Олег. Но, судя по всему, он об этом и в самом деле не подумал.

- И если Генлейна убило Гестапо... - добавил Виктор.

- То, разумеется, из-за того, что он флиртовал с австрийцами, - закончила его мысль Ольга. - А чехи знали, но не помешали...

- Между прочим, чудный материал для аналитической статьи, - кажется, Степан уже обдумывал содержание будущего эссе. Во всяком случае, голос его звучал несколько отстраненно. - О влиянии незамутненного избыточной информацией идеализма на судьбы европейской политики. Какие параллели можно провести! От Гаврилы, нашего, Принципа до Себастьяна фон Шаунбурга. История добра с кулаками в картинках. Хм... - Степан осекся, осознав, что зашел со своей иронией несколько дальше, чем следует.

- Надо Степу в Пулитцеры двигать, - сказала Таня и тут же, похоже, пожалела о своей поспешности. Олег бросил на нее всего один короткий взгляд, но такой, что лучше бы, как говорится, обругал.

- А что! - хмыкнул Степан. - Богатая идея! А то, кто я? Да я никто, да звать меня никак... - съерничал он, и Ольга - даже будучи занята своими девичьими проблемами - уловила в его шутейной речи отголоски какого-то старого или, напротив, совершенно недавнего разговора.

- Информацией обеспечим, - кивнул, соглашаясь Олег. - А хороший журналюга - это вполне себе ОМП...

- А можно я буду твоим негром? - мягоньким голоском предложила Ольга. - Между прочим, Генлейн флиртовал не только с австрийцами, он и с англичанами заигрывал... а еще у меня есть для тебя статья о Балканах. То есть, будет, разумеется... Но на французском, - уточнила она и тут же обезоруживающе улыбнулась. - Ну что, берешь в негры?

- В негритянки! - хохотнул Степан. - А что на французском, так это не страшно. Переведу.

- Поторопись, старик, - неожиданно вполголоса сказал Федорчук. - Скоро аналитика станет неактуальна. По крайней мере, по Чехословакии. Боюсь, через пару месяцев, а то и раньше, лучше всего будут продаваться фронтовые репортажи...

Разумеется, никуда Олег не уехал. То есть не уехал сразу, как сказал давеча. И сам не захотел, и "обстоятельства" не позволили, потому что ко всем компаньонам вместе и к каждому в отдельности пришло теперь понимание, что если они до сих пор живы, то это скорее случайность, чем закономерность. А посему три следующих дня были плотно заняты - с утра до вечера - "составлением планов" и "утрясанием деталей". Без тщательной проработки соваться в пекло никому больше не хотелось, тем более что никакого особого "батьки" им по рангу не положено. Оставалось самим о себе позаботиться. Вот и заботились. Выметались с утра пораньше, то есть сразу после завтрака "на природу" - в беседку на высоком берегу реки - и устраивали там пикник до самого обеда. Термосы с кофе и чаем, коньячок - но в разумных пропорциях - сигареты, шоколад, то да се.

Сидели, стояли, бродили, даже костерки время от времени разводили, но главное - говорили, оттачивая формулировки и создавая непротиворечивые модели поведения. И тут, среди прочего, выяснялось - вернее было, наконец, замечено и осознано, - что все они, совсем не то, вернее, не те, какими являлись где-то и когда-то, в будущем не совершенном. А вот чем или кем каждый из них стал здесь и сейчас, предстояло еще выяснить, потому что эта рыба так просто в руки не давалась.

И это тоже требовало времени и внимания, тут, как ни крути, кроме самих себя любимых, никого, кому можно было бы доверить главное, в природе не наблюдалось. А значит, следовало привыкать друг к другу, притереться, учиться наново, если уж не любить - чувства чувствами, как говорится - то хотя бы терпеть. Но, слава богу, люди они все взрослые, обремененные кое-каким жизненным опытом, а потому и с задачей этой справились - пусть и в первом приближении - совсем не плохо. Во всяком случае, уже то хорошо, что ситуацию все понимали правильно и никаких иллюзий по ее поводу не питали. Аминь.

А в дорогу отправились несколько позже, но не ранее, чем обговорили и четко определили свои планы - общие и индивидуальные - на ближайшую перспективу, согласовав заодно и способы связи, тактику, и главное - стратегию. Очень важно - можно сказать критически важно - было понять, чего каждый из них хочет от будущего, как его видит, это будущее, и каким образом предполагает до оного добраться. И "усреднение" этих вот планов, их откровенное обсуждение, и достижение консенсуса, так любимого первым и последним президентом СССР, который, надо сказать, еще и на свет не родился, кажется, вот это все и было, если трезво рассуждать, и ключевым итогом "встречи в верхах" и самым трудоемким ее результатом. Это ведь только наивные люди могут поверить, что у пяти взрослых людей - трое из которых мужчины, а двое - женщины - имеется, может существовать полное и окончательное единство взглядов. Бог им в помощь этим романтикам, и флаг в руки, а в жизни такого нет, и быть не может.

Разъехались, и в "домике в Арденнах" стало тихо и даже как-то одиноко. Но, с другой стороны, если их всех и занесло в нынешнее "теперь", то не ходить же им из-за этого строем, как юным пионерам. У каждого свои планы, свои дела и дороги, которые то ли мы выбираем, то ли они выбирают нас.

Ольга, изящно взмахнув на прощание ручкой, затянутой в бордовую лайку, уехала первой. Она предполагала, сменив два поезда, добраться до Парижа, и уже оттуда отправиться в Швейцарию, где у Кайзерины Альбедиль-Николовой остались какие-то нерешенные "с вечера" дела. Впрочем, долго болтаться в Женеве и Цюрихе она не предполагала, пообещав появиться в Париже так скоро, как только сможет, - "мне надо еще в Вену и Мюнхен заскочить..." - чтобы поработать с Таней над сценическим образом и завершить для Степы серию статей о Балканах и СССР.

В тот же день "домик в деревне" покинули и Матвеев с Ицковичем. Олег вернулся в Бельгию, чтобы уже оттуда выехать поездом в Берлин. А Степан предполагал вылететь из Брюсселя в Лондон, и далее - поездом в Эдинбург, где у Гринвуда нашлись дела, связанные с нежданно-негаданно упавшим на него наследством. Ни характер этого наследства, ни точный его размер - известны не были, и именно поэтому с имущественными правами следовало разобраться как можно быстрее. А вдруг тетушка Энн - двоюродная сестра покойного сэра Гринвуда оставила своему племяннику что-нибудь более ценное, чем груда замшелых камней, гордо именуемая родовым замком каких-нибудь там "Мак-Что-то-С-Чем-то", за одним из которых она и была замужем последние двадцать пять лет? Денег на все великие планы "компаньонов" по преобразованию текущей исторической реальности требовалось немало, а взять их было неоткуда. Могло, разумеется, случиться и так, что Энн Элизабет Элис Луис Бойд ничего кроме долгов по закладным и "Лох-Какого-то" озера с "примыкающим склоном горы" Степану не оставила. Но и в этом случае, выяснить данный нерадостный факт лучше сейчас - пока еще есть время - чем потом, когда времени на все эти глупости уже не будет.

"Заговорщики" простились, и "на даче" они остались вдвоем. Виктор и Татьяна, да обслуга, но она не в счет.

"Как ты стоишь? Ну как! Как ты стоишь? Спину прямо держи, спину!" - иногда Виктору хотелось заорать, но орать нельзя, и даже прежде чем просто что-то сказать, следует хорошенько подумать и посчитать до десяти. И глубоко вдохнуть, и длинно выдохнуть.

Когда встал вопрос, кто будет помогать Татьяне, - "стать "Эдит Пиаф", никак не меньше", - все дружно посмотрели на Федорчука. То есть, и вопроса не возникло, - все само собой решилось. А кто еще? Все, понимаешь ли, заняты неотложными делами, и только Виктор как бы "безработный", потому что живой труп. Французская полиция и контрразведка до сих пор ищут тело, но вряд ли найдут. "Фашисты" это дело замутили так тщательно, что концов не разберешь. И оно вроде бы хорошо: его потеряли и энкавэдешники, и белогвардейцы, и живого уже не ждут. Тем легче возникнуть из небытия новой личности, никоим образом не связанной с сомнительной во всех отношениях фигурой Вощинина. Это "раз". А на "два" у нас музыкальный слух и музыкальная школа за плечами. "И за годами", - если честно, потому что, когда она была та школа и где? Ну а "три" - это святое. Это "третье" Виктор, как и все прочее в своей жизни, выстроил своими руками. Терпеть не мог дилетантов и себя таковым видеть не желал. А посему работал над собой почти целый месяц, - как маршала грохнули, так и начал. Но и задача, опять же, не представлялась особенно заковыристой. Имеется в наличии красивая женщина (одна штука), наделенная от природы - или бога, кому что нравится - неплохим голосом и хорошим музыкальным слухом. Задание: надо сделать из нее диву. В лихие девяностые, да и в умеренные двухтысячные при таком сочетании личных качеств и в присутствии подходящего "папика" выйти в звезды, что два пальца... В общем, не бином Ньютона. У них, правда, не нашлось, скажем так, подходящего "мецената", но зато имелись собственные средства, а довоенные цены не чета эпохе государственного капитализма. И расценки другие, и технические возможности не доросли. А уж репертуар у барышни складывается такой, что пальчики оближешь!

"Но, разумеется, не те, которые "обасфальтил", - хмыкнул про себя Федорчук, подытоживая "разбор полетов".

То есть, изначально задача трудной не казалась, и Виктор даже не задумался ни разу, а зачем, вообще, Цыц этот балаган придумал? Какого, спрашивается, рожна понадобился Олегу такой вертеп? Но мысль эта, увы, посетила его усталую голову несколько позже. А в начале начал миром правил "Энтузиазм Масс", и Виктор Федорчук был пророк его и верный адепт.

Что нам стоит дом построить... Мы рождены, чтоб что-то там и с чем-то... И, разумеется, сакраментальное: Будет день, и будет песня...

И вот день настал и принес с собой одни сплошные разочарования. И легкая пробежка обернулась выматывающим нервы и силы марафоном.

"Как там сказал "наш фашист" ихнему... Штейнбрюку? Если не в певицы, то только в бляди? Верно замечено, партайгеноссе! Очень верно..."

Его сбивала с толку ее внешность. Красивая девочка, но... Вот в этом-то "но" вся проблема. Очень трудно все время держать в голове, что форма отнюдь не всегда отражает содержание. А за внешностью молодой - порой казалось: излишне молодой - а потому и простой, легко угадываемой французской комсомолки скрывался человек с совершенно другим жизненным опытом, иным - сильным и отточенным - интеллектом, и незнакомыми, принципиально не угадываемыми эмоциональными реакциями. А еще, у опытной - самостоятельной и вполне состоявшейся - женщины на все, и на вокал в том числе, имеется собственная точка зрения. Но ведь и Виктору свое мнение - не чужое.

И так день, и другой, и третий. Пять дней... "Полет нормальный", шесть... А вокруг идиллия и полное "благорастворение воздухов", буколические пейзажи, западноевропейская "сладкая" весна, и стремительно сходящий с ума мир за обрезом горизонта. Во всяком случае, если верить радио и добирающихся до них с суточным опозданием газет, тихая Европа начинала напоминать бордель, объятый пожаром во время наводнения. Но, наверное, такой она тогда и была, старушка Европа. Во Франции Народный Фронт, там капиталисты и штрейкбрехеры, коммунисты и правые, и бог знает, кто еще, а в Чехословацкой республике война, и в Германии психоз: Гитлер грозит, но никому не страшно, а зря. А в Англии...

"А вот любопытно, - задавался иногда вопросом Федорчук, просматривая очередную газету. - С кем собирается воевать Великобритания? С СССР или с САСШ?"

Но это где-то там... за окоемом. А здесь "гранд плезир" и полный покой, который, как известно, нам только снится...

Сегодня - как и вчера, и позавчера, - начали с дыхательных упражнений. Вдох носом и "по-мужски", направляя воздух в район солнечного сплетения. И выдох - медленный через рот. Подышали, - Виктор ловил себя пару раз на "нескромных" взглядах, но всего только пару раз - затем, "распевки". Сначала простенькие: до-ми-соль, до-ми-соль-до... Пятнадцать минут такого "разогрева", и переходим "к водным процедурам", имея в виду разучивание песен. Репертуар это святое, да еще такой репертуар. Но каждую песню нужно сначала "прогнать" целиком "по бумажке". Потом разобрать "по косточкам" и снова собрать, "ювелирно" работая над фразировкой каждой строчки. Виктор ночи не спал, вспоминая все, что знал о пении - хоть оперном, хоть эстрадном - и уроки сольфеджио еще в детской музыкальной школе, и у букинистов в развалах на набережной Сены кое-какую литературу приобрел. Однако упрямство Татьяны, и ее желание всегда настоять на своем, могли - так иногда казалось Виктору - свести с ума даже хладный камень.

"А я не камень! И мне плевать, что там у кого и с кем пошло боком. Мы работаем или где?!"

Но сегодня что-то не задалось практически с самого начала. Как-то сразу взяло и пошло "не в ту степь". Хоть волком вой, но ощущение "неправильности" буквально висело в воздухе и сильно, хотя пока еще и не смертельно, отравляло атмосферу репетиции.

- Ты знаешь, - сказал, наконец, Виктор. - Вроде бы, неплохо, но чего-то не хватает. И я, кажется, знаю чего именно. У тебя парижское произношение! Получается слишком мягко, понимаешь? А нам нужно... Я думаю, нужно добавить экспрессии, провинциального грассирования. Олег вроде говорил, - ты здорово изображала Мирей Матье? Может, попробуешь?!

Как ни странно, Жаннет не стала спорить, посмотрела сквозь ресницы, докурила сигарету - "Тоже мне певица!" - и усилила "р-р", нажав от всей души. Повторили еще раз целиком. И еще раз. После чего явно уже Татьяна, перейдя на русский, и совершенно другим тоном, заявила:

- Все, мон шер! Достаточно на сегодня. Я уже никакая. И потом нельзя перегружать связки, тем более нетренированные!

Виктор несколько опешил. Переходы "настроения ее личностей" могли поставить в тупик кого угодно. Но, взглянув на часы, кивнул, соглашаясь - полтора часа улетело, и не заметили.

- Хорошо. Давай тогда над образом поработаем.

И началось.

- Как ты стоишь? - не выдержал, сорвался, но сделанного не воротишь. - Ну как ты стоишь? Спину, спину прямо держи...

Репетиция продолжалась уже пятый час. Заглянувшую с полчаса назад экономку, они синхронно, почти хором шуганули так, что непричастную к их проблемам пожилую бельгийку, словно ветром сдуло. Судя по тому, что их больше никто не беспокоил, мадам Клавье запретила заходить в "музыкальный салон" кому бы то ни было. Во избежание, так сказать. И была права. Паны дерутся, у холопов чубы трещат, не так ли?

- Вот так. Взгляд в зал. Нет, не на кресла и ряды. Поверх голов на дальнюю точку. Представь, что перед тобой кирпичная стена. Глухая кирпичная стена. Красный кирпич. Серые швы раствора. Рассматривай, изучай ее и одновременно пой, нет, просто проговаривай слова ...

Ну, казалось бы, что здесь не так? Простые истины. Сермяжная правда сценического искусства... Но, нет. Куда там! Жаннет устала и не хотела это скрывать, по крайней мере, от Виктора. Наоборот, на Виктора-то как раз и должно было обрушиться накопленное за утренние часы раздражение.

- Мосье Руа, чем это вы мне морочите голову? - в ее нарочито спокойную речь вплелись не то чтобы истерические, но какие-то откровенно стервозные нотки. - Уж не возомнили ли вы себя, часом, Станиславским и Немировичем-Данченко? Система Руа... Не звучит! Самого Константина Николаича переплюнуть решили? - подняла она бровь и нахально улыбнулась Виктору прямо в лицо:

- Не верю!

- О! - ну он ведь тоже не вчера родился, и "замужем не первый год". - Какие мы слова, оказывается, знаем! Сергеевич он, мадмуазель, Константин Сергеевич! - Федорчука слегка мутило и поколачивало от усталости и еле сдерживаемого раздражения, которое вольно или невольно выплескивалось вместе со словами, несмотря на все усилия сдержаться.

- Веником убиться... умереть - не встать. Система принадлежит режиссеру Станиславскому. Но к нам она, мадемуазель, никакого отношения не имеет, даже если бы принадлежала востоковеду Алексееву, толку от нее в пении все равно с гулькин хрен. А у нас именно что певческая сцена. И тут не то, что там! - в сущности, он говорил правильные вещи, но, к сожалению, к ним примешивалось слишком много эмоций - его и ее - чтобы она его услышала.

- В обычной жизни, мадмуазель, вы ужасно привлекательны и раскованы. Просто красотка кабаре и звезда шантана. Но как только становитесь к роялю - все. Туши свет. Съежится вся, скукожится, задеревенеет - хошь пили, а хошь строгай.

"Тоже устал, - поняла Татьяна, - и в чем-то прав, но..."

Но ее несло точно так же, как и его.

- Мне что, сплясать для вящего эффекта? - вообще-то он ее ни о чем подобном не просил, даже напротив, но, начав "во здравие", не могла уже остановиться.

- Хочешь, "цыганочку" сбацаю? - "Жаннет" повела плечами и развернутой во всю ширь грудью. И тряхнула, прокатила волну так, что сердце "мосье Руа" чуть не пропустило пару тактов.

- Или ты танец живота предпочтешь? - и она показала ему, что может и так.

"Эк его!" - к кому она обращалась? Был ли это риторический вопрос, или она уже смирилась со вполне шизофреническим симбиозом зрелой москвички и сопливой парижанки?

А его действительно проняло, но не тот Федорчук человек, чтобы поддаться. Ни демонстрация силы, ни лесть, ни такие вот провокации ожидаемого эффекта не вызывали. Но и без ответа не оставались. Ассиметричного.

- Угу, - кивнул Виктор мрачно, вполне оценив силу воздействия женских чар. - Тоже мне Мата Хари, или кто там танцевал в шантане? Хочешь эффект усилить? Тогда не размахивай руками. Плавный еле заметный жест, поворот ладони... раскрытую ладонь к груди, - он совершенно неожиданно для нее снова заговорил ровным, ну почти ровным, голосом, нейтральным, насколько мог, тоном.

- Вспомни, Жаннет, сейчас так не принято. Это потом будут по сцене прыгать. Не играй лицом - это не голос и не фортепьяно, - он говорил, а в его голове издевательски-синхронно звучало знаменитое: "Запомни Харли, курок - это не...". Так явственно, что Федорчук даже на мгновение смутился и попробовал снизить пафос своей речи. Даже заговорил тише:

- В зале могут быть слепые, но я точно знаю, глухих там не будет. Эмоция должна передаваться по возможности только голосом, жест идет от недостатка эмоциональной составляющей в пении. Так написано во всех книгах. В конце концов - чему тебя учили в Москве?

"Бог мой! - поняла вдруг Татьяна, наблюдая за Федорчуком из глубины глаз "Жаннет". - Он же опять забыл сколько мне лет!".

И мысль эта, как ни странно, сначала заставила ее "покраснеть", но не внешне, разумеется, а где-то там, внутри себя, где она виртуозно прятала теперь от окружающего мира все, что этому миру знать о ней не полагалось. Итак, Татьяна подумала, затем "покраснела" и смутилась, заметила свое смущение, и не на шутку разозлилась. А злость это такое скверное чувство, что даже когда злишься на себя, выливаешь ее на кого-нибудь, кто первым подставится. Здесь и сейчас, впрочем, и выбирать было не из кого.

- Между прочим, меня учили классическому "бельканто", - гордо, и, с точки зрения Виктора, несколько комично, вздернув подбородок, ответила "Жаннет". - А у тебя что, милый? Три класса и два коридора Мухосранской музыкальной школы по классу балалайки? Паганини трехструнный!

- Вообще-то я... - разумеется, он чуть не повелся. Хотел сказать, что родился и вырос в Ленинграде, а не абы где, но чуть это чуть и есть. Не повелся, хотя и рассвирепел.

- Петь тебя учили! Голос ставили! - собственный голос Виктора приобрел какое-то змеиное звучание, хотя предполагалось быть всего лишь вкрадчивым. Его сарказм не находил выхода в привычной "мужской" лексике, и компенсировал это обстоятельство изменением тональности.

- Так иди на радио, диктором, со своим поставленным голосом. Там можешь личиком играть и "образок лепить" перед микрофоном, - он не удержался и вернул "шпильку" - хоть до посинения.

- И пойду! - на самом деле, идея была здравая. Нет, не диктором, конечно, но вот про радио и, может быть, даже кино следовало подумать.

Ну, она ведь не просто так карьеру в своей фирме сделала. И то, что "осела" на кадрах, так то был компромисс между деньгами, рисками и трезвым пониманием сложившейся в руководстве компании иерархии. Качества, без которых топ-менеджер состояться не может, у Татьяны вполне присутствовали. И если она об этом на время забыла, так это было всего лишь "похмелье" после "переноса". Но после того как Олег ей это перед поездкой в "домик в деревне" весьма грамотно разъяснил, она в себя снова поверила, а поверив, приняла к сведению. Проблема в том, что опыт этот совершенно не подходил к освоению искусства вокала.

- И пойду! Только бы тебя не видеть! - заявила она, ярясь и скандаля, одной стороной своей натуры, скажем так, французской, и, обдумывая "богатую" идею, другой.

- Надоел, хуже горькой редьки! Мужлан! Хам и фанфарон! - все три эпитета, что называется, мимо кассы, но когда это логика правила в "семейных сценах", а сцена получалась вполне семейная.

- Только ума и хватает, что тонкую артистическую натуру по адресу "на" послать.

- Куда я тебя послал? - от такой несправедливости Федорчук буквально "взвился", разом забыв обо всех "взятых на себя обязательствах". - Еще не послал ни разу. Но если пошлю, ты не пойдешь, а побежишь! - и добавил, вздохнув. - А я впереди побегу, дорогу показывать. И кое-кто меня пенделями подгонять будет. И поделом.

- "Душераздирающее зрелище", - голосом ослика Иа прокомментировала "Жаннет". - С удовольствием погляжу на это... - но Татьяна уже "натягивала удила". - И даже поучаствую. Хотя, боюсь, не протолкнуться будет среди других претендентов...

Откровенно говоря, настроение у Виктора было такое, что он с удовольствием сейчас полаялся бы с кем-нибудь, что называется "до рукомашества". Но с Таней ссориться очень не хотелось. По многим причинам. И, наступив на горло собственной песне, решил это дело тихо "слить".

- Извини, - сказал он и даже улыбку из себя выдавил. - Сорвался. Я, видишь ли, тоже не совсем профессионал в этом деле, но, если подумать, советы давать имею полное право. Я тебя со стороны оцениваю. И то, что я вижу, мне пока не нравится. И ключевое слово здесь не "мне", а "пока". Прости, Танюша, старого дурака ... - он криво усмехнулся, представив, как "смотрятся" эти слова в его нынешних устах.

- Давай лучше перерыв сделаем. Коньячку по капельке выпьем - для общего тонуса, "за жизнь" поболтаем...

Виктор встал из-за рояля и, ловко освободив от пробки пузатую бутылку с затейливой надписью на этикетке, плеснул по капельке в два коньячных бокала. Один из них он с легким поклоном протянул Жаннет.

- Не буду я коньяк! - "отходя", буркнула Татьяна, которой ругаться вдруг совершенно расхотелось. - И вообще, не слишком ли много вы все пьете? - прищурилась она, коснувшись одной из наиболее болезненных "в их общежитии" тем. В конце концов, если бы не алкоголь, то и она, может быть...

- Дорвались? Молодость вспомнили! Алкаши-любители! - сказала уже по-русски и уже не "Жаннет", едва не предоставив бокал силе земного притяжения. Но все-таки удержалась, не треснула об пол, но зато автоматически потянулась к лежащему на столике серебряному монстру-портсигару Виктора, и, как и следовало ожидать, наткнулась на ироничный взгляд синих глаз.

- А ты-то куда руки тянешь? - усмехнулся он, пододвигая тем не менее, портсигар поближе к Татьяне. - Эх, нет на тебя ремня! И так голос "сиплый", а ты его еще и никотином посадить хочешь? Вредительница! Пятьдесят восьмая статья, никак не меньше!

- Типун тебе на язык! - упоминание таких статей сталинского Уголовного кодекса у понимающего человека могло и инфаркт вызвать. А Татьяна, между прочим, один настоящий допрос уже пережила и не так чтобы давно.

Однако по существу Виктор был прав.

"Он прав, - решила Татьяна, с этим "образом" пора заканчивать".

Притворно надув губы, "Жаннет" поискала глазами что-нибудь увесистое и решительно направилась к лежащей на рояле тяжелой папке с нотами. Поудобнее перехватив ее двумя руками, мадемуазель Буссе постаралась "незаметно" зайти Федорчуку за спину. Тот, внешне поглощенный процессом смакования ароматной турецкой папиросы, внезапно сделал шаг в сторону, уходя с линии "атаки", повернулся через правое плечо и мягко перехватил левой рукой уже занесенную для удара папку.

- Нотами?!.. По голове!?.. Ты знаешь, сколько крови мне стоило, перенести все эти наши "ля-ля-ля" на бумагу? - улыбнулся он. - А ты ими... меня... Впрочем, есть в этом что-то утонченное, во всяком случае не ледорубом по затылку, - с "тяжелым" вздохом и очень натурально посетовал Виктор.

- Пусти! - тихо сказала "Жаннет". - Все равно я тебя подстерегу и тресну чем-нибудь тяжелым.

Угроза звучала слишком "серьезно" и слишком "естественно", чтобы быть правдой.

- Ладно. Все, все, все! Сдаюсь! Побаловались и будет, - Федорчук примирительно поднял руки и, воспользовавшись секундной растерянностью Жаннет, обезоруженной этим жестом, быстро, по-мальчишески, чмокнул ее в щеку. Увернувшись от наносящей удар нотной папки, он с ехидным смешком отбежал на безопасное расстояние и спрятался за роялем.

- Все-все-все, я тебя боюсь: садись в кресло. Отдыхай и слушай.

"О-ла-ла! - Татьяна чуть не засмеялась вслух. - А бизнесмен-то наш, похоже, втюрился в комсомолочку-красавицу! Жаннет? Как тебе нравится этот Кларк Гейбл? Не хочешь побыть в роли Скарлетт? Хи-хи, я подумаю об этом завтра!"

Все еще с выражением "крайнего возмущения" на лице и не выпуская из рук ноты, Жаннет уселась в глубокое кресло и, с видимым удовольствием сбросив туфли, подтянула под себя ноги. Получилось очень уютно и... весьма эротично.

- Ну, вещай, мучитель! - гнев сменился на милость. Но надолго ли? Этого Виктор не мог знать. - И выдай сигарету, не жмоться, а то мне придется идти в свою комнату...

- Да, на здоровье! - Виктор открыл портсигар - вот таким, если в висок, действительно можно убить - и "предложил даме папироску". - Каплю коньяка? - он чиркнул спичкой, давая прикурить, и вопросительно взглянул в голубые глаза.

- Но только каплю.

"Кажется, у нас снова мир. Или хотя бы перемирие..."

- Итак, revenons a nos moutons, - Федорчук "задумчиво" почесал кончик носа и снова сел за рояль. - Худо-бедно, пока все идет нормально, - сказал он для разгона. - С репертуаром определились. Вчерне отрепетировали...

Жаннет сидела в кресле, свернувшись калачиком. Подобрав под себя ноги и подперев подбородок ладошкой, ну просто: само внимание. Только блеск глаз выдавал готовность в любой момент "обострить ситуацию" до какой угодно - по потребности - степени.

- Будем выстраивать безукоризненную программу, чтобы "катать" минимум год, - Это возражений у Татьяны не вызывало. - Два отделения с эмоциями, как на качелях: взлет - спад, плато, новый взлет... Начнем с "боевиков", потом лирика, потом снова под дых слушателю, а в конце что-нибудь слезогонное.

- Это все конечно очень интересно и где-то даже правильно, - слегка растягивая гласные, ответила Таня, будто копируя кого-то, и даже дымком табачным приправила. - Однако как там у нас насчет разницы в восприятии?

- Представь, что ты играешь для своих бабушек и дедушек, - предложил Виктор, в тайне радуясь, что разговор вошел в конструктивное русло. - Впрочем, наш репертуар вполне себе "стариковский". Олег, когда говорил про "листья желтые" и "вернисаж", знал, о чем говорит. Психолог все-таки.

- Ну, подбирал, допустим, не только Олег...

"Оба-на! - в смятении подумал Виктор. - И чем же он ее так?"

- Музыку записывал ты, переводы делали ты и Степа...

- А "Бесаме мучо"? - возразил Виктор, принципиально не принимавший несправедливость. - А Парижское танго?

- Ладно, - "кивнула" длинными ресницами Таня. - Дальше-то что?

"А ведь она сознательно или нет, копирует интонации Ицковича. К гадалке не ходи! Эк ее...".

Тут, как нельзя кстати, Виктор вспомнил нетрезвые, но оттого не ставшие менее актуальными, откровения одного персонажа из прошлой жизни. Не самого выдающегося, но вполне себе крепкого профессионала - продюсера. Был у этого работника, с позволения сказать, шоу-бизнеса маленький пунктик, - после первой бутылки и до начала третьей, - он любил делиться "секретами" своего непростого и, - "Оч-ч-ень опасного. Слышишь, Витька, смертельно опасного! Не затрахают до смерти, так сопьешься..." - ремесла.

"Все-таки пригодилось общение с творческой интеллигенцией!"

- Слушателя нужно убить и съесть, - сказал он, почти дословно, цитируя друга Пашу. - Потом закопать. Потом откопать, оживить, снова убить и съесть. Они нам нужны расслабленные и беспомощные. Помнишь, как у Анчарова? - он положил руки на клавиши:

"Даже так..." - до встречи в Брюсселе - ну не считать же знакомством мимолетный обмен взглядами в Гааге! - Татьяна о Викторе если и слышала, то исключительно в контексте "детских" воспоминаний Ицковича. Однако недаром говорится, скажи, кто твой друг... Так обычно и получается. Люди неспроста сближаются, и дружба - в отличие от любви - никогда на пустом месте не вырастает. А Виктор между тем продолжал, тихонько аккомпанируя себе на рояле:

- Я видел: галерка бежала к сцене, где я в токкатном бреду, и видел я, иностранный священник плакал в первом ряду... - тихо продолжила Таня. - Не боишься?

- Чего? - также вполголоса, как будто не расслышав, спросил Виктор, и повторил, - чего мне бояться, после того, что уже сделано? Если только совести. Да и ту я во втором классе, - лицо его осветилось грустной полуулыбкой - полугримасой, - на резиновое изделие со свистком поменял. Не поймут? Я когда играл тебе - на Вощинине проверял - пытался посмотреть на нас его глазами - со стороны. Уж на что он далек от нас, и годами и опытом, и то - чуть не прослезился.

- Когда "Вечную любовь" пела? Да? У тебя, Витя, тогда глаза стали совсем чужие, - испуганные немного и удивленные одновременно. Скажи, ему... этому мальчику, понравилось?

- Очень. Если ты не против, мы еще раз повторим... Не вставай с кресла. Давай, так как есть...

Федорчук, неожиданно для себя, начал подпевать. Под сурдинку, вторым голосом. Он продолжал играть, одновременно вплетая свой приглушенный баритон, в ткань песни, создаваемую голосом Татьяны, а та, удивившись поначалу - певцом-то, вернее, певицей у них была назначена она одна - приняла новые правила и подстраивалась под них. Два голоса звучали, не перебивая друг друга, следуя за путеводной нитью мелодии, превращая ее в нечто большее, чем просто "произведение для фортепьяно и голоса"...

"А она, пожалуй, надумала себе невесть что", - несмотря на кажущуюся беспечность и только что бывшие свои и Танины эскапады, разум Виктора все-таки был холоден. Пусть не целиком, но в той его части, которая отвечала за инстинкт самосохранения, помноженный на не самый банальный жизненный опыт.

"А то с чего бы ей так старательно изображать из себя девчонку? Да и я забылся на радостях оттого, что хоть сегодня никаких пакостей изобретать не надо. Повел себя как с сестренкой. Младшей... Которой у меня никогда не было... Идиот!" - Оправдания Федорчука перед самим собой были слабыми и, по правде говоря, запоздалыми.

"Впрочем, разница в возрасте... "тамошнем"... вполне подходящая. Все равно неправильно. Извиниться? Будет еще хуже. Оставим как есть. Я прокололся, она подыграла... Я спохватился, но сделал вид, что принял игру. Нет, не так - просто принял. Потому что отступать было поздно. Будет повод - сыграем еще".

- Послушай, - прервала его мысли Татьяна. - Ты же бизнесмен... Нет, наш антрепренер, конечно, умеет, наверное, деньги делать, но...

С Куртом Рамсфельдом - антрепренером из Берлина, связался еще перед своим отъездом Олег, но сделал это, разумеется, не от своего лица, а от имени "новорожденного" месье Руа. Сказать, что антрепренер был этому звонку рад, значит, ничего не сказать. Но, что конкретно он сделает для "раскручивания" Татьяны, что мог для этого сделать, оставалось пока неизвестно.

- Ты меня на радио отправить хотел... - что-то вдруг начало подниматься в душе, что-то важное, но пока еще "нечленораздельное". - А тут ведь еще никаких хит парадов...

- Да, - понимающе кивнул Федорчук. - Я уже об этом думал. Куда ни кинь, всюду клин... Ну дадим мы десяток другой концертов, ну узнает о нас две-три тысячи человек, проплатим пару заметок в прессе - это все не то! Не тот уровень, не те деньги... Так раскручиваться - годы понадобятся! Нужно выходить на граммофонные компании. И подумать, как действительно на радио пробиться...

- Или в кино...

- Кино? - задумчиво переспросил Виктор. - А ведь кино это... Это, знаешь ли...

- Ну, ты пока подумай, - усмехнулась Татьяна и спустила ноги на пол. - А я насчет ужина распоряжусь. Что-то организм настойчиво требует пищи материальной, а обед мы как-то... нечувствительно, - словечко было знакомое, олеговское, - пропустили. Заодно перед мадам Клавье извиниться надо. Напугали старушку.

- Да уж, представляю себе, как мы смотрелись со стороны - Содом с Гоморрой отдыхают...

Ужин проходил в непринужденной, почти домашней обстановке так, как бывает в семьях после крупного скандала, в котором виноваты обе стороны. Каждому хочется загладить вину и не напоминать партнеру о случившемся, ни словом, ни жестом.

Еле слышное звяканье столовых приборов изредка прерывалось хрестоматийными, почти из туристического разговорника, фразами: "Месье Руа, будьте добры, передайте соль" или "Жаннет, дорогая, тебе уже не нужна баночка с горчицей?".

Татьяна посмотрела со стороны на всю эту идиллию и тихо засмеялась про себя. Банальные застольные фразы напомнили ей виденную когда-то "Лысую певицу" Ионеско. Чем не сцена из спектакля, а если еще учесть что главных героев абсурдистской пьесы звали мистер и миссис Смит...

Следующий приступ смеха чуть не стал неконтролируемым - Таня еле сдержалась, схватив первый попавшийся бокал и выпив его содержимое залпом. К счастью, он был полон воды, а не вина или чего покрепче. Промокнув уголки глаз салфеткой, она выпрямилась и столкнулась взглядом с глазами Виктора.

- У тебя все в порядке? Подавилась? Может похлопать?

- Спасибо, обойдусь. Уже прошло.

- Тем не менее, - внезапно Виктор зааплодировал, чем вызвал у нее очередной приступ смеха. Бородатая шутка попала на подготовленную почву, Таню буквально прорвало. Она смеялась, даже когда уже не могла, навзрыд, всхлипывала, запрокидывала голову, закрывала руками рот, но все тщетно. Хорошо скрываемая истерика, вызванная дневным напряжением, нашла себе выход не в слезах. Одно это радовало Виктора. Женские слезы он, еще со времен первого брака, терпеть не мог. Однако чем закончится эта "истерика", не мог предположить даже он.

- Подожди! - сказала Татьяна, неожиданно прерывая смех, и даже руку подняла, чтобы остановить ненужные вопросы. - Подожди...

- Что?

- Пойдем! - прозвучало решительно, но крайне загадочно.

"Интригует..." - но Виктор, разумеется, пошел.

- Садись! - скомандовала Татьяна, кивнув на рояль, когда они вошли в музыкальный салон. - Играй!

- Что? - "Что за блажь?" - возмутился Федорчук, но за инструмент сел.

"Что?.." - спросила себя Татьяна, и почувствовала, как смутное чувство, невнятная идея, мелькнувшая у нее здесь, в этой комнате, пару часов назад, обретает наконец плоть, превращаясь в ясную мысль и верное чувство.

- Танго в Париже.

"Ну да! Какая, к чертовой матери, кирпичная стена?! Какой, прости господи, Станиславский?!"

Она "увидела" перед собой рояль, стоящий на небольшом возвышении в какой-то пражской каварне, и Олега-Баста с ослабленным галстуком и тлеющей сигареткой в углу губ...

Танго, в Париже танго... Она неторопливо, удивительно хорошо и правильно, ощущая свое тело, подошла к роялю, наблюдая между делом сквозь опущенные ресницы, как расширяются и одновременно загораются глаза месье Руа.

"Господи!" - но времени на размышление уже не оставалось. Он должен был играть и играл, а она...

Татьяна изумительно пластично прошла разделявшее их расстояние, подхватила с рояля его собственный, недопитый бокал с коньяком, сделала - поймав паузу - аккуратный глоток, выхватила турецкую папиросу из раскрытого портсигара, и пошла обратно, продолжая петь и взводя своим "нервом" напряжение до высшего градуса. Казалось, еще мгновение и огнем страсти и вожделения займется весь музыкальный салон. Но пока огонь горел только в камине, да еще свечи вот... И Таня остановилась вдруг, наклонилась коротко к язычку пламени, трепещущему над свечой, прикурила и, не сломав мелодии, выдохнула вместе с дымом:

"Черт! - у Виктора едва сердце не ушло в побег через горло. - Мать твою...!"

А Татьяна, завершив песню, остановилась к "залу" вполоборота, подняла было руку с дымящейся папиросой к губам, но задержав движение, повернула голову и внезапно улыбнулась, создавая такой эффект, что сердце и в самом деле рвануло куда-то сквозь ребра, но...

- Будьте любезны, "Листья", маэстро!

"Листья?! Ах, да, "Листья"..."

И он заиграл, а она... Она прослушала проигрыш, выдохнула дым, и...

Он даже не заметил, как они "прошли" всю программу, но факт. Прошли. Пролетели. Прожили! И как прожили! Великолепно, замечательно, так, что захватывало дух и рвало на части сердце, и кровь то ударяла в голову, то устремлялась в безрассудный бег...

- Ты... - сказал он, вставая из-за инструмента. - Ты...

- Я... - она была обескуражена не меньше Виктора. Наваждение закончилось, но что-то изменилось. - Я даже не знаю...

- Ты чудо... Олег...

- Молчи!

- Ты...

- По-моему, я готова.

- Да. Несомненно!

Они стояли и смотрели друг на друга и глупо улыбались, и Татьяна подумала вдруг, что пить и курить можно бросить и завтра, если вообще. А сегодня, сейчас, положено ей снять стресс или нет?

"Положено!" - решила она и улыбнулась еще шире:

- А теперь я хочу вина, а завтра...

- А завтра? - так же широко улыбнулся Виктор.

- Завтра ты позвонишь герру Рамсфельду и скажешь, что мы готовы.

- А мы готовы? - но, уже задавая этот вопрос, Федорчук понял, что знает ответ не хуже, чем Татьяна.