Пролог

- Проходите... товарищ Штейнбрюк... садитесь...

Иногда важны не столько слова, сколько интонация, с которой они сказаны. Взгляд, жест, капля пота не вовремя скатившаяся по виску... А еще "запах" искренности или лжи, эманация страха, любви или еще чего-то, что порой оказывается важнее содержания беседы.

Вчера был с докладом секретарь ЦК Ежов. Все еще секретарь...

"Пока еще..." - Сталин не пропустил ни одного слова из того, что говорилось сейчас здесь, в его кабинете, но это не мешало ему думать о своем, тем более что и "свое" и "чужое" было об одном и том же.

- У вас... товарищ Штейнбрюк... есть сомнения в искренности нашего... нового... германского друга? - cпросил он, уловив легкое изменение в интонации разведчика. Уловил и спросил, прекрасно понимая, как корежат, а порой и ломают докладчиков его неожиданные вопросы, да еще и сам "сыграл" интонацией, отметив второстепенное, в сущности, слово "новый".

Какая на самом деле разница, новый это друг или старый? Да и не друг он - гусь свинье не товарищ... Старый или новый, искренний или нет, главное: этот баварский барончик дал нечто такое, что дорогого стоит. А может быть, и вовсе не имеет цены, потому что одно дело, когда "безотказный" Генрих выкладывает на стол "ожидаемые", но весьма сомнительные факты, и совсем другое - когда речь идет о настоящем шпионаже. И ведь он даже не удивился, прочитав в записке Урицкого бесстрастный отчет о "подвигах" секретаря ЦК.

"Не удивился..."

Почему? Да потому что про Зиновьева, Каменева, Троцкого... про всех этих бесов он знал много такого, о чем просто нельзя было говорить вслух. И они про него знали. Но был ли кто-нибудь из них настоящим шпионом? Мог ли стать? Нет, не мог. Как не мог, не смог бы ни при каких обстоятельствах стать шпионом немцев или англичан он сам. Как не был немецким шпионом Ленин, как бы не исходили ядовитой слюной, в сотый раз твердя об этом, злопыхатели. Ильич использовал немцев в своих целях... Мог он сознательно подыгрывать им? Да сколько угодно! Это же политика, в конце концов, а не институт благородных девиц! Но шпионаж... Не двурушничество, не политическое интриганство, не ревизионизм, в конце концов... А вот услышал про Ежевичку и... Гнев? Был и гнев. А вот удивления не было. Почему?

"Не та порода. Дрянь человечишко... Впрочем, и Зиновьев... А Троцкий?"

Увы, этот каяться не стал, и не станет. И не надо! А Ежов... Если и были сомнения, то после вчерашней встречи не осталось.

"Предатель. Мразь!"

- У вас... товарищ Штейнбрюк... есть сомнения в искренности нашего... нового... германского друга?

- Сомнения должны быть всегда, товарищ Сталин. - Отто Оттович Штейнбрюк удар держал хорошо и "эманация" у него соответствующая: эманация правильно понимаемой - (австрияк!) - субординации, опаски, не без того, но и уверенности в своей правоте, а это, иной раз, значимее прочих обстоятельств.

- Сомнения должны быть всегда, товарищ Сталин, - ответил Штейнбрюк, - особенно в такой работе как наша. Однако замечу, что события последних дней эти сомнения сильно поколебали.

"Разумеется..." - Сталин подошел к столу и взял коробку папирос, успев бросить быстрый, но ничего не упускающий взгляд на разведчиков. Урицкий и Артузов сидели рядом, но казалось, что комкор - корпусного комиссара попросту не замечает.

- То есть... у нас появились серьезные основания... для доверия этому источнику? - спросил Первый Секретарь, доставая папиросу. - Или все-таки мы имеем дело... с хорошо продуманной... стратегической... провокацией фашистов?

Могло быть и так, но Ежова-то сдали англичане. Немец только подтвердил, а Кривицкий за правду заплатил жизнью.

"Кривицкого наградить... орденом... Ленина".

- И такую возможность нельзя отбрасывать полностью, - не стал спорить Штейнбрюк, - но пока большая часть переданной нам информации получила прямое или косвенное подтверждение. К сожалению, то, что произошло в Париже тринадцатого февраля, мы не смогли предотвратить, - кинув быстрый взгляд на Урицкого, продолжил:

- Подчиненные товарища Ягоды тоже оказались не на высоте.

"А это... и твои товарищи... товарищ Штейнбрюк... Твои коллеги..."

- То есть вы... товарищ корпусной комиссар... считаете, что вина за произошедшее лежит... на сотрудниках наркомата внутренних дел?

"Отвечай... если такой смелый... отвечай за свои слова!"

- Никак нет, - Штейнбрюк на "провокацию" не поддался. Он гнул свою линию. - По моему мнению, предотвратить покушение в сложившейся ситуации было невозможно. Сейчас, наши сотрудники, подключенные к мероприятиям по выяснению полной картины случившегося, завершают порученную им работу, и, я думаю, через несколько дней мы представим на рассмотрение соответствующий доклад. Но уже сейчас можно сказать, что операция была спланирована грамотно, проведена дерзко и с использованием совершенно новой тактики и техники. Боюсь, там, в Париже, у наших людей просто не было шанса...

- А справка... по... председателю КПК Ежову готова? - Сталин - читавший материалы предварительного расследования, проведенного Слуцким - сменил тему, не употребив слова "товарищ".

"Просрали... - вот и весь секрет".

- Так точно. Вот, - Штейнбрюк протянул Сталину несколько скрепленных между собой листков, до этого момента находившихся в его папке.

Сталин посмотрел на Ворошилова.

- Ты видел?

Ворошилов кивнул. Это ведь его ведомство, так что без визы наркома Обороны справка Разведупра для Политбюро выйти никак не могла.

Сталин просмотрел текст, вернулся к началу, прочитал внимательно, временами останавливаясь на отдельных фразах - "Мать литовка или полька... Почему скрывал?" - и, наконец, карандашом написал резолюцию:

"Т.т. Орджоникидзе, Молотову, Кагановичу. Прошу ознакомиться". Передал бумаги Молотову и обернулся к военным.

- Спасибо товарищ Штейнбрюк... Спасибо товарищи... Ждем от вас... подробного доклада... Вы свободны.

- И... - интонация голоса Сталина чуть не заставила вздрогнуть от неожиданности уже собравшегося повернуться корпусного комиссара, - мы считаем, что товарищу Гамарнику... не следует сообщать всех подробностей нашей сегодняшней встречи... Идите.

Когда Урицкий и его люди вышли, Сталин снова обратился к Ворошилову.

- Ну что, Клим... радуешься? - спросил он, закуривая.

- Чему радоваться, Коба? - Ворошилов расстроился, и настроение это было искренним. Уж кого-кого, а Клима Сталин знал давно и хорошо.

- Чему? - усмехнулся он. - А тому, что такую... занозу из задницы у себя вытащил... Да еще чужими руками... Тебе этим фашистам... свечку нужно ставить... За здравие!.. А ведь ты... если бы узнал, кто "скрипача" на тот свет отправил... наверное... орденом бы наградил!?.. Красным Знаменем?

- Угу, наградил, - мрачно отмахнулся Ворошилов, пребывавший в настолько расстроенных чувствах, что даже подначки не заметил. - Посмертно. Колом осиновым... я, может, и дал бы орден, если бы это было наше решение, но поехать-то мог и я!

Что ж, и так могло повернуться. Думали, советовались. Могли и Клима отправить. Но, в конце концов, поехал Тухачевский, решили, что двух наркомов на похороны - пусть и королевские - посылать неправильно.

- Фашистские террористы убили не Тухачевского... они убили... советского маршала, - слова вождя прозвучали весомо. В наступившей тишине Сталин встал из-за стола и, пройдя в явной задумчивости несколько шагов, подвинув к себе ближайший стул, сел рядом с Ворошиловым.

- Как ты думаешь, Клим... кого тебе заместителем назначим?.. Якира или Уборевича?

- Шило на мыло менять? Они от "скрипача" недалеко ушли. Вспомни, как в тридцать втором Уборевич предлагал немцам Польшу делить? Стратег банкетный. Еле тогда скандал замяли. Лучше уж Ваську Блюхера с Дальнего Востока вернуть, а то пишут, разлагается он там, чуть не царьком себя считает.

- Мне тоже пишут, Клим,... пишут... много... - гримаса явного неудовольствия промелькнула на рябом лице. - И про безобразия с актрисками на пароходах... и про гульбу его кабацкую... По моему мнению, товарищу Блюхеру стоит... сменить климат... для здоровья полезно... Пока не заигрался совсем... а здесь мы его... глядишь, перевоспитаем... или... к стенке поставим... - договорил он неожиданно жестко и увидел, как подобрался расслабившийся было нарком Обороны. - А товарищи из наркомата внутренних дел... нам помогут... - снова задумываясь о своем, добавил Сталин и посмотрел туда, где обычно сидел Ягода. Но сегодня Генриха здесь не было. И если Каганович или Орджоникидзе отсутствовали по причинам своей должностной занятости, руководителя НКВД на совещание просто не позвали. И не потому, что негоже ему присутствовать, когда конкуренты отчитываются, а потому что Сталин был на него откровенно зол. Совсем недавно - еще и месяца не прошло - Ягода хвастался во время обеда на ближней даче, что белая эмиграция насквозь пронизана его людьми.

"Шагу не ступят без того, чтобы мы не знали!" - А теперь выяснялось, что фашисты использовали в покушении белогвардейских офицеров. Как так? Как могли пропустить?

"Брехун!"

- Я так думаю... - Ворошилов не удержался: по губам скользнула довольная улыбка. - Наркомат обороны должен крепко помочь НКВД. Они же нам помогли. Товарищ Артузов ко мне, считай, тридцать человек с собой привел. Теперь наша очередь.

- Хитрый ты, Клим!.. Мстительный... - усмехнулся Сталин и, бросив в пепельницу окурок "Герцеговины флор", принялся неторопливо набивать трубку, потроша для этого те же самые папиросы. - Зря тебя... туповатым считают, - сказал он, глядя на старого друга из-под бровей. - Знаю... не любят твои... чекистов. Но ты прав... Политбюро сделало ошибку... нельзя было разрешать Артузову из НКВД столько людей забирать... Это надо... исправить.

- Исправлять придется много, Коба, - уже совершенно серьезно, без эмоций, продолжил Ворошилов. - Даже слишком. Аналитическую службу расформировали - раз у Ягоды такой нет, то и в Разведупре не надо. Гамарник не проконтролировал, а я по глупости - согласился. Да и не понимают они своей холодной головой толком военного дела... А Урицкий что, он же кавалерист, только и может, что командовать: "Рысью марш, марш!"... Начальников отделов разогнали, кого куда. Пусть за дело, но других кадров у нас пока нет.

- Так может... вернешь всех назад?.. А варягов... обратно... в НКВД?

- Нет. Просто так всех не отдам. Штейнбрюка и еще кое-кого следует оставить... Боюсь, Берзина придется вернуть с Дальнего Востока. Рано. Не осознал он еще всех ошибок, но делать нечего.

- А Урицкого... куда пошлем? Может быть... на укрепление НКВД? Замнаркомом?

- Чтоб он там ответную склоку затеял? Не надо, - возразил Ворошилов. - Да и не примут они его. Лучше уж оставить пока начальником управления, а Берзина заставить под ним походить. Корпусной комиссар всяко ниже комкора. А?

- Что думаешь, Вячеслав? - обернулся Генеральный к Молотову.

Просмотрев справку, Предсовнаркома давно отложил бумаги и, не вмешиваясь, внимательно следил за разговором. Обычно непроницаемое лицо его сейчас было, как говориться, мрачнее тучи. Еще бы - один из ответственных работников ЦК, неоднократно проверенный и, казалось, надежный как трехлинейка, и вдруг - шпион, а вдобавок - экая мерзость - мужеложец.

- Я-я-году так и так придется о-о-тстранять, - сказал он, чуть растягивая слова, что помогало ему не заикаться. - Материалов на него, и без парижского теракта, уже достаточно накопилось. Кого же теперь на НКВД? Может быть, Лазаря? Или кого-нибудь из заместителей Генриха? Слуцкого? Агранова?

Сталин снова встал и прошелся по кабинету.

- Подумаем... - сказал он после паузы, вызванной необходимостью раскурить трубку. - Кагановича нельзя... - он на месте... да и не разберется он с НКВД... Не его профиль... - пыхнул трубкой, глядя в окно. - Агранов... серьезно болен, остальные не потянут. Может быть... Вышинский?

Предложение Сталина было настолько неожиданным, что ответа не нашлось ни у Ворошилова, ни, тем более, у Молотова.

- Если нет возражений, Вячеслав, готовь проект постановления Политбюро... опроси членов: Вышинский и Блюхер... Будем выносить вопросы на ЦК.

О Ежове, словно бы по молчаливому соглашению, сегодня не сказали ни слова. Слишком уж все случилось внезапно и так болезненно, что требовалось некоторое время на осмысление вскрывшихся фактов и принятие по-настоящему верного решения. Тем более что новый источник неприятностей в лице секретаря ЦК ВКП(б) Николая Ивановича Ежова был своевременно помещен под увеличительное стекло чекистского надзора и обложен ватой постоянного ненавязчивого контроля. Куда он теперь денется?

"Денется", - вдруг понял Сталин.

Именно денется. Теперь Ежов не нужен ему живым - слишком много планов завязано на этого преданного - так казалось - карлика. Обида, в данном случае, сильнее даже политической необходимости. Обида, гнев, жестокая жажда мщения. Но и открытый процесс - не тот случай. Будь Николай Иванович троцкистом, вполне можно было бы обвинить в шпионаже. Но настоящего шпиона?!

"Нужно его тихо... Сердечный приступ или... еще что... Пусть будет... безвременная кончина пламенного большевика... ", - подумал он, нажимая на кнопку вызова секретаря.

Вошел Поскребышев.

- Что там, Шумяцкий готов?

- Да, товарищ Сталин, - ответил Поскребышев.

- Ну что ж пойдемте, товарищи... посмотрим кино... Шумяцкий обещал новую фильму показать.

- Что за фильма? - спросил, поднимаясь со стула, Ворошилов.

- "Мы из Кронштадта"... О Гражданской... Вячеслав... пойдешь с нами?.. - интонация вопроса, заданного Сталиным, отказа не подразумевала. Но и приказом не была. Ему по-человечески не хотелось сейчас оставаться одному, да и кино он смотрел всегда в компании. Ему нужны были соучастники, с которыми можно обмениваться замечаниями и комментариями к увиденному на экране. В ином случае, пришлось бы остаться один на один с неприятными мыслями и, раз за разом, прокручивая в голове информацию, принесенную Штейнбрюком, вольно или нет ограничивать пространство принятия решений. Это хуже всего, ибо приводило к поспешным и, как следствие, неправильным выводам.

В небольшом зале кремлевского кинотеатра, бывшего когда-то зимним садом, негромко стрекотал кинопроектор, в луче танцевали пылинки, невидимые для тех, кто смотрел на экран, и незначимые для тренированных взглядов рассредоточенной по темным углам охраны.

По обыкновению, смотрели, обмениваясь репликами. Правда, сегодня шуток было меньше чем обычно. Сказывалось общее подавленное настроение и ощущение некой неопределенности. По звучавшим приглушенно голосам с большим трудом можно было различить говоривших.

- Сцена атаки сделана сильно, - подал голос Молотов, к слову сказать, ни разу не бывший на фронте.

- Да, до того сильно, что на месте от волнения усидеть не мог, - в подтверждение своих слов Ворошилов шумно заерзал в кресле.

- Соглашусь, с предыдущими ораторами, - Сталин, казалось, слегка иронизировал, насколько это было сейчас возможно, над излишней эмоциональностью товарищей. - Но замечу, что сцена атаки... не единая, а дробится на значимые и... совершенно пустые места. А в целом - впечатление производит... Лучше всего авторам удался... образ командира - простой и ясный.

- А вот про комиссара, Коба, такого не скажешь. Стержня в нем нет - какой-то мякинный.

- Тут, Клим, товарищи киноработники явно перемудрили... с философией. Да что с них взять... кто в лес, кто по дрова... Творческие кадры... Хотя признаю - научились делать картины, да еще на такие трудные темы... Вот кончится фильма, подойдем к товарищу Шумяцкому и скажем ему "спасибо"... за работу с кадрами.

Однако едва закончился фильм, Борис Захарович сам подошел к зрителям с неожиданным предложением.

- Товарищ Сталин! Я взял на себя смелость предложить вам и товарищам посмотреть рабочие материалы к новому документальному кино в память маршала Тухачевского. Создатели фильма очень нуждаются в вашем совете. Материалов много, и решить какие из них важнее, без вашей подсказки, очень трудно. А тема политическая. Серьезная тема.

- Показывайте... товарищ Шумяцкий, - одобрил жестом Сталин. - Давайте посмотрим, что ваши работники отобрали для хроники... а мы с товарищами... - кивнул он на Молотова и Ворошилова, - посоветуем... как вам лучше из кусков... собрать целое.

Первые кадры кинодокумента вызвали напряженный интерес. Еще бы: казалось только вчера человек ходил по земле, выполнял ответственную работу, представлял собой лицо Красной Армии, а сегодня... По заснеженным московским улицам - к Кремлю - его прах везут на орудийном лафете. Траурная процессия за небольшой урной с тем, что осталось от маршала, растянулась на несколько кварталов... Вопрос о кремации не вызвал возражений по чисто технической причине: найденные на месте взрыва останки легко поместились бы в шляпную коробку. Урну с прахом замуровали в стену почти за Мавзолеем, чуть левее, рядом с Валерианом Куйбышевым.

Сталин с особенным напряжением смотрел те куски, где покойный Тухачевский показывался в движении.

- Товарищ Шумяцкий... - сказал он, наконец. - Нельзя ли сделать так... чтобы отдельные эпизоды хроники... показывались более продолжительно. Мелькание кадров... не дает возможности сосредоточиться... и прочувствовать момент. Зритель не может в этом случае проникнуться тяжестью потери... всего советского народа. Мельтешение сильно мешает.

Следующие отрывки: комсомолец на деревенской сходке читает печальное известие в газете, рабочие, оторвавшись от станков, слушают траурное сообщение по радио, - не оставили равнодушным никого из зрителей. А вот съемки многочисленных и многолюдных митингов на заводах и фабриках Москвы и Ленинграда сильного отклика не вызвали и было решено не заострять на них внимания.

- Если сильно детализировать хронику митингов... товарищ Шумяцкий... - объяснил Генеральный Секретарь, попыхивая трубкой, - впечатление горя смазывается. Народное возмущение лучше показывать... крупными кадрами. Гнев - чувство сильное... и нуждается в достойном отображении на экране. Хорошо бы... отдельно показать, как в воинских частях проходили траурные мероприятия... сделать... ударение... на клятве красноармейцев: "Отомстим врагу!"...

- Жаль только хроника немая, - посетовал Молотов. - Очень не хватает звука для усиления впечатления.

Ворошилов покивал головой, присоединяясь к его мнению.

- Звуковые материалы, товарищи, у нас тоже есть, - Шумяцкий темой владел, неподготовленным в Кремль не приезжал. - Отрывки выступлений на митингах, съездах, перед слушателями военных академий - немного, но для оживления хроники вполне достаточно.

- Это очень хорошо! Картинка, дополненная звуком... поможет создать в памяти народа... целостный образ одного из вождей Красной Армии... автора многих побед в Гражданской войне, - Сталин говорил спокойно, отмечая ударения движением руки с дымящейся трубкой, зажатой в коротких крепких пальцах. - Такой образ... какой нужен нам... нужен истории. Впечатление от фильмы... должно быть правильным - герой и боец пал жертвой... фашистского террора. Мы не забудем... и не простим, - Сталин немного помедлил, задумавшись о чем-то своем, и, сухо поблагодарив Шумяцкого, попрощался.

Так же в задумчивости, он шел по крытому переходу от зимнего сада к кремлевскому дворцу, казалось, не обращая внимания на спутников. Лишь в самом конце пути, Молотов решился нарушить молчание.

- Я тут вот что подумал: вопрос с Ежовым нельзя делать публичным. Открытости никак невозможно допустить. Удар по нашему авторитету, по авторитету большевистской партии и Советской власти будет слишком сильным. Да и много на этого... было... надежд. Слишком много. Если мы получили такой удар в спину, не стоит об этом кричать на весь мир...