Книга: Бей в точку
Назад: ГЛАВА 22
Дальше: ГЛАВА 24

ГЛАВА 23

Надо заставить себя проснуться, но сделать это непросто. Требуется несколько попыток. Во сне я так окоченел, что совсем не хочется открывать глаза и выяснять причину.
Я пытаюсь перевернуться на бок, понимаю, что не могу оторвать свой член от пола, и сон разом с меня слетает. Первая мысль: прибили гвоздем. Настолько он онемел. Потрогав его рукой, я прихожу к выводу, что он приклеен. И только потом до меня доходит, что он примерз к полу.
Я приподнимаюсь на локте и, смочив ладонь слюной, пробую с помощью втираний разморозить своего петушка. Процедуру приходится повторить несколько раз. Чем-то это напоминает мастурбацию.
А тем временем меня охватывает жуткая паника. Я ни черта не вижу. Когда я тру глаза костяшками пальцев, под веками пляшут разноцветные пятна, из чего я заключаю, что зрительные нервы в порядке. Болевых ощущений нет. Остается сделать вывод, что я нахожусь в кромешной темноте.
Вот только где? Как только мой член отлип от пола, я вскочил на ноги. Халат, сбившийся комом на груди, расправляется и только сейчас прикрывает то, что ему положено прикрывать. А вот повязки на кисти и на шее исчезли.
Я вытягиваю перед собой руку и утыкаюсь в железную стену. Делаю шаг вперед — и получаю по зубам чем-то металлическим. От боли и неожиданности я отскакиваю назад и ударяюсь о такие же металлические штуковины. Это полки. Я ощупываю их кончиками пальцев, как слепой, читающий шрифт Брайля. На полках уложены охлажденные мешочки, на ощупь напоминающие те, что у нас в ходу для переливания крови.
Я трогаю боковые панели, потом заднюю панель. Голые стены. На передней я нашариваю ручку, но толку от нее чуть.
Я заперт в огромном рефрижераторе размером с тюремную камеру.
Зачем?
Чтобы я тут окочурился — один вариант. Второй — чтобы у меня поехала крыша, как у того помощника шеф-повара, которого мне довелось лечить, после того как он случайно провел ночь в таком же вот рефрижераторе у себя в ресторане. Но сделать это целенаправленно, согласитесь, довольно странно. Это как если бы Джокер загнал Бэтмена в комбайн по производству сахарной ваты и ушел, чтобы не видеть его мучений.
Хотя вкатить человеку в задницу жидкое дерьмо тоже несколько странно, если вдуматься.
Я мысленно возвращаюсь к этому эпизоду. Если мне было суждено умереть от токсического шока, я бы уже умер. Ну а в отдаленной перспективе (если, бог даст, выживу) мне должны помочь все мыслимые и немыслимые антибиотики, которые я принял. Спасибо тебе, Эссман: уж не знаю, чем ты там болен, но твоему курсу лечения я следую неукоснительно.
И тут до меня наконец доходит, почему я здесь.
Они не хотят меня убить. Они пытаются меня обессилить, как эта свора в фильме «Фердинанд», которая обескровливает быка до полусмерти еще до выхода матадора на арену.
Чтобы Скинфлик меня добил.
Продемонстрировав свое искусство владения ножом. Где там его обучали? В Бразилии? В Аргентине? Я пробую вспомнить какие-то особенности того или другого стиля ведения боя и не могу.
В основе поножовщины, насколько мне известно, лежат две разные философии. «Реалистическая школа» исходит из того, что в схватке с опытным соперником ты так или иначе будешь пропускать удары и к этому следует готовиться. Адепты этой философии заранее надевают кожаные куртки или обматывают предплечье. «Идеалистическая школа» требует от тебя максимума усилий, чтобы вообще избежать ранений. Одна из заповедей: во время боя незащищенная часть тела не должна опережать твое лезвие.
Обе школы придерживаются определенных правил. Надо не забывать при первой возможности наносить удары ногами и кулаками — видя перед собой нож, люди от страха забывают обо всем остальном. Если у тебя острое лезвие, не пытайся заколоть своего противника. Оставь эту забаву новичкам. И сам скорее всего не причинишь большого урона, и себя подставишь. Старайся полоснуть по любой открытой части тела (например, по костяшкам пальцев руки, в которой зажат нож), в идеале по внутренней поверхности рук и бедер, где сосредоточено большинство сосудов. Твой противник может истечь кровью, как жертва, атакованная акулой.
В принципе — а также потому, что на мне не кожаный пиджак, а куцый халатик, — я склоняюсь к «идеалистическая школе». Еще, конечно, я склоняюсь к ножу, которого у меня нет. Хорошо бы найти ему заменитель.
Я тщательно исследую рефрижератор. На потолке ни одной лампочки. На полках исключительно замороженная кровь.
Из этих запасов можно слепить Деда Мороза. Может, Скинфлик от одного его вида задохнется в собственной блевотине?
Колотить по полкам бесполезно: шуму много, а проку никакого. Они приварены к стойкам, а те в свою очередь — к полу и потолку. Болты прикручены намертво, к тому же у меня немеют пальцы и одеревенела пораненная ладонь. Дверную ручку не удается повернуть даже с помощью ног.
Пора подумать о стратегии. Как драться голыми руками, которые давно кажутся чужими? Где стоять — под дверью или, наоборот, в нише?
Обездвиженность ведет к завороту мозгов, и я решаю повторно обследовать всю камеру. В этой темноте я мог что-то пропустить, особенно из-за потери чувствительности в пальцах. А что, если предплечьем? Меньше нервных окончаний, зато лучше кровообращение.
Вскоре выясняется, что в основании стойки есть квадратная пластина около шести дюймов шириной и четверти дюйма толщиной. Но главное — у нее острые края. Если мне удастся ее оторвать, в моих руках окажется грозное оружие. Упершись в стену, давлю на нее обеими ногами. Хоть бы хны. Лишний раз убеждаюсь, что еще полчаса назад я был сильнее.
Приваливаюсь к полкам, чтобы перевести дыхание. Холодный металл вытягивает из меня последнее тепло. Думай, думай.
А может, ничего не надо делать.
Какая разница? Даже если я отсюда выберусь, Дэвид Локано меня из-под земли достанет.
А если я тут загнусь, есть надежда свидеться с Магдалиной.
Чувствую, как тупею и одновременно схожу с ума. Все кажется безразличным. Начинаю давать слабину.
Так дело не пойдет.
Нужен план действий.
Я ударяюсь башкой об железо. Боль приводит меня в чувство. Я включаю мозги.
То, что мне приходит в голову, настолько безумно, настолько неосуществимо, что за это лучше бы и не браться.
К тому же помучиться придется — не то слово.
Но если я все-таки выживу, я смогу себе сказать: ты эти страдания заслужил.

 

Если вы поставите пятку на пол, а носок оттянете вверх и при этом растопырите пальцы веером (задача не из легких, я понимаю — тем самым вы пытаетесь продемонстрировать свою принадлежность к приматам), то создадите мышечное натяжение между голенью и бедром. Вот по нему я и решил нанести удар.
Опустившись на пол, я вдавливаю правую голень в острый край металлической пластины. Результат неутешительный. Я отделался легкой царапиной. Наверно, я все-таки спасовал в последний момент и побоялся по-настоящему распороть себе ногу.
Тогда я замораживаю голень с помощью обледенелого мешочка с кровью. На этот раз я посильней надавливаю рукой, и кожа на ноге лопается.
От боли я переворачиваюсь на спину и прижимаю колено к груди. Я стискиваю зубы, чтобы не закричать. Чувствую, как ступня онемела, за исключением перепонки между большим и вторым пальцем. Это хорошая новость: я перерезал — таки нужный нерв.
Подождав минутку и убедившись в том, что соседнюю артерию я при этом не задел — в противном случае я подписал бы себе смертный приговор, и теперь можно было бы расслабиться, наслаждаясь последними мгновениями жизни, — я осторожно провожу пальцами по краям разреза. Длина достаточна: примерно три четверти голени. Я снова переворачиваюсь на бок и прижимаю рану к ледяному полу, чтобы ослабить боль и уменьшить кровопотерю. Посмотрим, что из всего этого получится.
Я принимаю сидячее положение. Мошонка, и без того съежившаяся, вся уходит куда-то внутрь. Я погружаю в рану пальцы обеих рук.
Боль отдает мне в бедро. Я понимаю: сейчас или никогда. И усилием воли ввожу пальцы в переплетение горячих мышц.
От прикосновения они сжимаются, как стальные канаты, так что я чуть не остаюсь без пальцев. — Ёпт! — издаю я вопль и с силой раздвигаю неподатливые волокна. Под костяшками пальцев бешено пульсирует артерия.
Вот она, малоберцовая кость.
Кажется, я уже говорил выше, что малоберцовая и большеберцовая кости аналогичны двум параллельным костям предплечья. Но при этом малоберцовая, в отличие от большой, не выполняет важных функций. Ее верхний конец соединяется с коленом, а нижний — с таранной костью лодыжки. В остальном она совершенно бесполезна. Она даже не несет на себе вес тела.
Итак, я просовываю пальцы сквозь мембрану и захватываю малоберцовую кость. Она примерно в три раза толще обычного карандаша, но, в отличие от последнего, края у нее не круглые, а острые.
Теперь я должен ее сломать. В идеале не повредив колено и лодыжку. От одной этой мысли у меня случается приступ рвоты. Однако кость я не выпускаю.
Но как ее сломать, при этом не раздробив?
Я перебираю разные варианты, пока меня не осеняет. Подавшись вперед, я прикладываю голень, почти у самой лодыжки, к краю нижней полки, а рукой перехватываю себя под коленом. Хрясь. В результате удара я разом ломаю нижний и верхний концы кости.
Боль адова.
Сумасшедшая боль.
Когда вокруг тебя минусовая температура, а ты весь покрываешься потом, в том, что ты слишком далеко зашел, сомневаться как-то не приходится.
Тем более когда в руках у тебя нож, сделанный из малоберцовой кости.
Через какое-то время дверь открывается, и я слышу голос:
— Выходи.
Я не шевелюсь. Прижавшись к задним полкам, я жду, пока мои слезящиеся глаза привыкнут к свету, обрушившемуся на меня ослепительно-белой стеной. В правой руке я прячу «нож».
Я вижу силуэт мужика, наставившего на меня пушку.
— Выходи, кому говорят... Мать твою! Он весь в крови, мистер Локано.
Из-за его спины выглядывают другие, тоже вооруженные.
— Ни хера себе, — говорит один из них.
А затем раздается голос Скинфлика. Я его сразу узнаю, хотя он сделался грубее, и добавился какой-то присвист.
— Вытащите его оттуда, — приказывает он.
Но никто не двигается.
— Это всего лишь гепатит, — говорю. — Авось не заразишься.
Все сразу попятились.
— Коблы вонючие! — срывается Скинфлик.
Он появляется в поле моего зрения. Хорошо его разглядеть я не могу, поскольку глаза все еще слезятся, но все равно зрелище, скажу я вам, не для слабонервных. Впечатление такое, будто ему на плечи водрузили сборный конструктор.
Пора. Я стою посреди комнаты, голый, весь в крови. И не только в своей. Я вылил на себя кровь для переливания, целую упаковку, чтобы отвлечь внимание от своей правой ноги со жгутом, сделанным из больничного халата. Вокруг меня растекается красная лужа.
Трудно понять, насколько это смущает Скинфлика. Он размахивает перед собой извилистым лезвием, на рукояти видны восточные письмена, возможно — индонезийские.
Скинфлик неплохо владеет оружием. Нож, ни на секунду не останавливаясь, выписывает в воздухе замысловатые кренделя. Типичная «идеалистическая школа». Однако при виде моего ножа из плоти и крови он в изумлении и страхе застывает и пятится, открывая при этом всю правую сторону тела.
— Вот так, Скинфлик.
С этими словами я вонзаю ему «нож» под ребра и одним движением вверх вспарываю грудину пополам. Мое зазубренное лезвие, перерезав аорту, входит в его бьющееся сердце.
Точнее, в уже не бьющееся.
Назад: ГЛАВА 22
Дальше: ГЛАВА 24