ГЛАВА 13

Первым делом я поднимаюсь в отделение терапии за антибиотиками, которые мои студенты аккуратно сложили в пластмассовый стаканчик, где они еле поместились.

— Сэр, вы не хотите убедиться...

— Некогда, — отрезаю я и, наугад набрав номер на сейфовом замке, достаю из шкафчика бутылку воды с пятипроцентной глюкозой. Сорвав зубами крышку, я залпом проглатываю таблетки.

А если мои студенты ошиблись и будет передоз?

Не думаю, что это намного сократит отпущенный мне срок.

По дороге в офис для приглашенных хирургов я в панике посматриваю на часы.

Перед входом угрюмый ассистент доктора Френдли подпирает собой стену. Взглянув на меня исподлобья, он отваливает.

Между моим стуком в дверь и недовольным «Чего?» повисает такая пауза, что впору биться головой об косяк. Вместо ответа я молча прохожу внутрь.

Офис для приглашенных хирургов отделан как след быть. Дубовый стол, особенно уместный для сообщения плохих новостей, аккуратные ряды дипломов на стене, выигрышно смотрящиеся на расстоянии.

Френдли сидит за столом, а рядом с ним на краешке примостилась Стейси, представительница фармакологической компании. Заметив удивленные взгляды, которыми мы с ней обменялись, Френдли кладет руку ей на бедро. Под ее короткой юбкой все просматривается.

— В чем дело? — спрашивает Френдли.

— Я бы хотел ассистировать вам во время операции ЛоБрутто.

— С какой стати?

— Он мой пациент. Я могу быть вам полезен.

Френдли на секунду задумывается.

— Ладно. Не вы, так мой врач-резидент. Что в лоб, что по лбу. Сами сообщите ему о замене.

— Пойду его поищу.

— С вами или без вас, я начинаю в одиннадцать.

— Хорошо.

Стейси напоследок изображает что-то на своем лице, но мне сейчас не до интерпретаций, и я просто ретируюсь.

Чтобы успеть на операцию Скилланте, чувствую, мне придется вкалывать в ближайшие четыре часа за двоих. И дать моим студентам дополнительную и, может статься, не вполне законную нагрузку. И еще постоянно держать под языком таблетку моксфена. Из этических соображений своим студентам я моксфен не даю.

Мы начинаем утренний обход. Не обход, а смех собачий. Растолкав больного и посветив ему в глаза фонариком, мы скороговоркой спрашиваем, жив ли он еще, так что даже те, кто понимает по-английски, не успевают сообразить, о чем идет речь. Мы быстро меняем мешочек в капельнице и всаживаем в вену иглу. Потом так же быстро проглядываем историю болезни. Если больной лежит в отсеке для туберкулезников, мы на секунду заглядываем к нему, наплевав на ХАЗМАТ и всякие там предписания.

Кстати, о ХАЗМАТЕ. Во время обхода мы стараемся не попадаться на глаза двум больничным командам — гигиена труда и контроль над инфекционными заболеваниями — во избежание расспросов о возможных последствиях инъекции, которую я случайно получил из шприца Эссмана. В данную минуту я почти не чувствую боли в пораженной области, а времени на болтовню у меня просто нет.

На каждом шагу мы получаем подтверждение того, что больничный персонал это удивительный разнобой: в то время как одни куда-то несутся сломя голову, другим лень посторониться и уступить им дорогу.

Нам даже удается спасти пару человеческих жизней, если такие слова вообще применимы к ситуации, когда исправляется ошибка врача, прописавшего не те лекарства. Но чаще речь идет о медсестре, давшей больному столько-то миллиграммов в расчете на фунт вместо килограмма, хотя бывают и более экзотические случаи, когда, например, пациенту, нуждающемуся в комбиванте, подсовывают комбивир.

Раз или два нас просят помочь в принятии трудного решения, от которого зависит жизнь человека. На это тоже уходят считаные секунды. Будь все ясно, решение не заставило бы себя ждать, а так как все растопырились, нам добавить уже нечего. Пусть высказываются психи в Интернете.

— А теперь по домам, — говорю я студентам по окончании обхода. Через полторы минуты мне надо быть в операционной.

— Сэр, а нельзя нам посмотреть операцию? — спрашивает один из них.

— Зачем?

Впрочем, помощь мне может понадобиться. И вот мы уже все несемся галопом в предоперационную.

Там один анестезиолог. Сестра просит меня оформить документы и привезти пациента. С документацией я расправляюсь со скоростью сейсмографа и, дав задание студентам посмотреть кой-какие сведения по брюшной хирургии, отправляюсь в палату за Скилланте.

— А ведь я тебя отымел, Медвежья Лапа, — неожиданно произносит лежащий на каталке Скилланте, пока мы ждем лифта.

— Да ну?

— Так, самую малость.

Я повторно нажимаю на кнопку.

— Правда?

— Правда. Я думал, Кривой в Аргентине.

— Не понял?

— А он в Нью-Йорке, как я только что узнал.

— Какой, к черту, Кривой?

Я подумал, что это, возможно, один из младших братьев Скинфлика — не самая серьезная угроза. Или очередное жонглирование кликухами.

— Я о Скинфлике, — пояснил Скилланте. — Совсем забыл, что вы братки.

— Та-ак...

Тут приходит лифт, а в нем полно народу.

— Подожди, — говорю я Скилланте. И командую: — Все быстро вышли. У этого больного птичий грипп.

Мы остаемся одни в кабинке, и я нажимаю на кнопку «стоп», как это ранее сделала Стейси.

— Ну, блин, выкладывай.

— Кривой. Так теперь зовут Скинфлика. Из-за лица.

— Скинфлик на том свете. Я выбросил его из окна.

— Да. Из окна ты его выбросил.

— Ну вот.

— Только он выжил.

Слова застревают у меня в горле. Разумом понимаю, что этого не может быть, но инстинкт подсказывает мне другое.

— Ерунда, — говорю. — Шестой этаж.

— Я же не сказал, что он получил от этого удовольствие.

— На фуфу меня берешь?

— Клянусь святой Терезой.

— Скинфлик жив?

— Жив.

— И он в Нью-Йорке?

— Да. Я думал, он еще в Аргентине. Он там учился драться на ножах. Чтобы свести счеты с тобой, — уточняет Скилланте тихим голосом, словно испытывая неловкость.

— Отличная новость, — наконец выдавливаю из себя.

— Извини. Я думал, ты меня переживешь, но, видно, не намного. Если моя операция пройдет неудачно, у тебя будет не больше двух часов, чтобы убраться из города.

— Спасибо на добром слове.

Я бы сейчас с удовольствием врезал Скилланте, но вместо этого я ударяю по кнопке лифта ребром ладони, и мы взмываем вверх, в отделение хирургии.