Глава тридцать четвертая

Стаи ворон кружили в небе и опускались на покрытые снегом поля; стояло липкое и теплое январское утро, когда темные ветки деревьев блестят в тумане и даже маленький вдох оставляет ощущение, будто ты вдохнул вату. Утро было полно предзнаменований. Антонина слышала урчанье тяжелых грузовых машин, гнетущий вой самолетов и далекие взрывы, потом люди закричали: «Немцы бегут!» Вскоре появились польская и советская армии, марширующие вместе, и, когда поползла длинная вереница советских танков, местные быстро вывесили красные флаги, приветствуя освободителей. Неожиданно в небо взлетела стая белых голубей, покружила над солдатами, сбилась в тесное облако и взмыла еще выше. «Момент был выбран идеально, – писала Антонина. – Наверняка какой-то киношник поставил эту символическую сцену».

Хотя Антонина питала надежду на скорое освобождение Яна, она решила провести остаток зимы в Марывиле, потому что ехать в Варшаву с маленькими детьми казалось рискованным. И поскольку местным детям не терпелось вернуться в школу, к своей собственной жизни, это означало, что Антонине с ее компанией придется покинуть школьное здание и искать другое временное убежище. Когда у нее кончились деньги на еду, а нужно было покупать молоко для ребенка, над ней сжалились в помещичьем доме и прислали продуктов. По счастью, она сберегла несколько золотых «чушек» (рублей), чтобы оплатить обратный проезд до Варшавы, – она догадывалась, что поездка будет недешевой. И снова дороги запрудили беженцы, на этот раз отчаянно рвущиеся домой, хотя они и знали, что их дома лежат в руинах. Нуня поспешила вперед на разведку и вернулась с вестью, что нашла друзей, живущих недалеко от зоопарка, у которых можно остановиться, и сообщила, что вилла, пострадавшая и разграбленная, все-таки выстояла.

Антонине требовался большой грузовик, который было не достать, но она уговорила солдат, ехавших на восток с грузом картошки, и те согласились подвезти всю ее компанию. В день, когда они отправились в путь, было около нуля, и только младенец, завернутый в пуховое одеяло, не дрожал от холода, пока грузовик тащился к городу, часто останавливаясь для проверки солдатскими патрулями. Их высадили во Влохах, и там они договорились с русским летчиком, который взял их в свой открытый грузовик.

Когда они наконец добрались до границ Варшавы, борта грузовика были заляпаны грязным снегом и песком, снег был зловонным, песок разъедал глаза, все они сидели, сбившись в кучу, чтобы согреться. То, что она увидела, «изумляло и вызывало тошноту», писала Антонина, потому что, несмотря на слухи, предупреждения, рассказы очевидцев, она все-таки оказалась не готова увидеть разрушенный город. На архивных фотографиях и кинопленках видны закопченные рамы и дверные проемы, торчащие, словно порталы в небеса, высокие офисные здания, превратившиеся в ульи с открытыми сотами, многоквартирные дома и церкви, которые выглядели как расколовшиеся ледники, все деревья сломаны, парки завалены горами мусора, и вдоль сюрреалистического вида улиц выстроились фасады, тонкие, как надгробья. На некоторых кадрах болезненно-блеклое зимнее солнце просачивается в трещины разбомбленных домов, высвечивая голые металлические кабели, невероятные переплетения труб и кусков железа. Восемьдесят пять процентов домов было разрушено; некогда изысканно украшенный город выглядел как колоссальная куча отбросов и напоминал скорее кладбище; все было разъято на составляющие молекулы: дворцы, площади, музеи, знакомые кварталы и достопримечательности превращены в безликие обломки. Подписи к фотографиям гласят: «Мертвый город», «Безжизненные руины», «Горы мусора». Хотя день стоял холодный, Антонина писала, что ее прошиб пот; на ночь они, потрясенные и смертельно уставшие, остановились у друзей Нуни.

На следующее утро, после завтрака, Антонина с Рысем поспешили в зоопарк, и Рысь кинулся бежать вперед, потом вернулся, раскрасневшись от холода.

– Мама, наш дом цел! – взволнованно прокричал он. – Люди, которые говорили, что он разрушен, нас обманули! Он пострадал, там нет дверей и полов, все наши вещи украли, но крыша и стены на месте! Мама! И лестница!

Земля была скрыта слоем снега, почти все деревья ободраны снарядами, но несколько изящных черных веток вырисовывалось на фоне голубого неба, как и Обезьяний дом, вилла и развалины еще нескольких построек. Одна из комнат верхнего этажа виллы полностью исчезла, все деревянные фрагменты первого этажа отсутствовали – двери, шкафы, оконные рамы, полы, – Антонина решила, что их сожгли, греясь зимой. Подземный коридор, соединявший подвал с Фазаньим домом, где они спрятали все ценные вещи, не просто обвалился, но и вовсе сгинул (и нет сведений, чтобы кто-нибудь натолкнулся на него после войны). Толстый слой отсыревшей бумаги и книжных страниц покрывал пол, и приходилось наступать на них, портя еще больше. Они с Рысем рылись в этой каше, выбирая остатки испачканных документов и пожелтевших фотографий, которые Антонина осторожно складывала в сумочку.

Несмотря на холод, они осмотрели сад, вздыбившийся от бомб и снарядов, обошли территорию, пересеченную баррикадами, глубокими противотанковыми рвами, обломками железа, колючей проволокой и неразорвавшимися снарядами. Антонина не отважилась идти дальше, опасаясь мин в земле.

В саду стоял такой запах и сам он выглядел так, словно «война только что покинула это место». Пока она размышляла о ремонте, Рысь «проверял свою память», распознавая родной дом в этом опустошенном мире, представшем перед его глазами. Антонина осмотрела участок, на котором они в прошлом году сажали овощи, и увидела в одном месте, где ветер сдул снежный покров, маленький кустик земляники, льнувший к земле. «Знамение новой жизни», – подумала она. И тут что-то промелькнуло в окне подвала.

– Крыса? – предположил Рысь.

– Слишком крупная для крысы, – сказала Антонина.

– Кошка! – возликовал Рысь. – Она спряталась в кустах и теперь наблюдает за нами!

Тощая серая кошка настороженно припала к земле, и Антонина подумала, что, возможно, ее пытались поймать, чтобы положить в кастрюлю.

– Бальбина? Старушка! Наша киса! Бальбина, иди сюда! – звал Рысь, подходя ближе, снова и снова повторяя ее имя, пока она не успокоилась и, кажется, вдруг вспомнила, бросилась меховым снарядом прямо в раскрытые объятия Рыся.

– Мама, мы должны взять ее с собой на Сталову улицу! – взмолился Рысь. – Нельзя оставлять ее здесь! Пожалуйста!

Когда Рысь пошел к воротам, кошка стала вырываться.

– Все как прошлым летом, – обиделся Рысь. – Она убегает!

– Отпусти ее, – мягко посоветовала Антонина. – Должно быть, у нее есть веские причины, чтобы остаться, просто мы не понимаем.

Рысь выпустил кошку, и она метнулась в кусты, затем остановилась, повернулась к ним исхудавшей, костлявой мордочкой. Она замяукала, что Рысь перевел как: «Лично я иду домой. А вы?»

Для Антонины возврата к прежней жизни не было. Остались в прошлом гогочущие гуси, шумные пеликаны, стонущие чайки, павлины, распускавшие радужные хвосты и прогуливавшиеся в солнечном свете, львы и тигры, рыкавшие, словно иерихонские трубы, стрекочущие обезьянки, качавшиеся на веревочных лозах, белые медведи, мокнувшие в своем бассейне, цветущие розы и жасмин, два «милых и счастливых маленьких выдренка, которые сделались лучшими друзьями наших рысят, – вместо того чтобы спать в своей корзине… они дремали, зарывшись в мягкий мех рысей, посасывая их уши». Остались в прошлом те дни, когда котята рыси, выдрята и щенята вместе жили на вилле и без конца играли в саду. Антонина с Рысем совершили тайный обряд: они официально пообещали всем сломанным и пропавшим вещам, что «будут их помнить и скоро вернутся, чтобы помочь».