5
Федеральная трасса 53, Миннесота
Четверг, 13 сентября
– Думаешь, мы с тобой трахнемся? – говорит Вайолет. – Я не предлагаю, просто интересно твое мнение.
– Ты пьяна? – говорю я.
Я за рулем.
Она смотрит на меня поверх темных очков:
– Нет, я не пьяна, спасибо, доктор.
Может, и не пьяна. Проехав Дулут, который оказался пучком дорожных развязок между новых на вид бумажных фабрик, выбрасывающих из труб огромные и плотные облака дыма, мы остановились пообедать в сетевой забегаловке “Дэйри Куин”. Вайолет купила на соседней заправке четыре бутылки пива, я выпил только одну, а она усосала три. Но это было больше часа назад.
Может, просто бывают люди, которые всегда так общаются. Хотя было бы клёво.
– Да, не исключено, – отвечаю я.
– Как ты смеешь! А почему?
– Приключение, мы едва знакомы, несколько дней в незнакомых местах. Нет слов сексуальнее, чем “Мы с тобой больше никогда не увидимся”.
– Это из опыта работы на круизных кораблях?
– Сдается мне, я знал это и раньше.
– Из многолетнего опыта жиголо?
– Мы предпочитаем слово “бродяга”.
Она не так уж не права. Пока Магдалина Нимеровер была жива, я мечтал трахнуть ее в свадебном платье. Белое атласное белье, пояс с подвязками, мы с ней спаяны воедино, ничто не смогло разлучить нас, и вряд ли что-то разлучит впредь. Но уже довольно давно я не использую эту картинку в эротических фантазиях. Если я еще когда-нибудь встречу женщину, которая понравится мне настолько, что я захочу на ней жениться, то буду держаться от нее как можно дальше.
– Заводит, – говорит Вайолет. – Не так, как “Мы с тобой больше никогда не увидимся”, но заводит.
– Ты считаешь иначе?
– Я думаю, это парабола, как буква U. Бывают такие люди: ты встречаешь кого-то, хочешь с ним трахнуться из-за всякой необычной загадочной фигни, потом не хочешь с ним трахаться, потому что тебя уже тошнит от него, а потом опять хочешь. Потому что теперь ты его знаешь.
– Хм.
– Не сказать, чтобы это был мой собственный опыт. Мой опыт – это постепенное осознание того, что мужик, с которым я встречаюсь, – конченый козел.
Не стоит мне принимать разговоры так близко к сердцу, с Вайолет Хёрст или с кем-то еще. Но спутницы с внешностью Чудо-женщины, которые несут пьяный бред, пока я веду машину, мне в последнее время встречаются не так уж часто.
Может, стоит чаще водить машину.
– Недавняя история? – интересуюсь я.
– Не давнее, чем вот эта.
– Текущая?
А может, стоит вести ток-шоу.
– Да я даже не знаю. Все как обычно с мужиками: сначала бешеный интерес, а потом вдруг наутек. Со временем это надоедает. – Она вздыхает. – А сейчас ты думаешь, что я шлюха, потому что вовсю флиртую, хотя у меня вроде как есть какой-то там полубойфренд.
– А ты сейчас думаешь, что я ханжа.
Она поворачивается ко мне:
– Знаешь, а ты слегка умнее, чем кажешься.
– Это парабола, как буква U. Через пять минут я снова покажусь придурком.
– Ха. Ну ладно, я не шлюха. Ну, по крайней мере, не в плохом смысле. Я просто слишком наивна, чтобы принять очевидный факт и признать, что мой полубойфренд на самом деле не-бойфренд.
– Похоже, ты исправляешься.
– И это хреново. Мне нравилось быть наивной. Ладно, а с тобой-то что, доктор Бродяга?
– Я ненавижу быть наивным.
– Я не об этом вообще-то.
– А о чем ты вообще-то? – говорю я, крутя солнцезащитный козырек, как будто это может ее отвлечь.
– Откуда ты?
– Я думал, надо оставаться загадочным.
– Загадочный и отвратительно замкнутый – не одно и то же.
– Эй, у меня хотя бы нет секретного палеонтологического задания Милл-Ота.
– Кроме вот этого.
– Тоже верно.
– То-то же. Что ты делал, до того как попал на круизный корабль?
– Учился в мединституте. Занимался всякой фигней.
– В Мексике. Я тебя загуглила. Почему в Мексике?
– Хотел изучать медицину, а в Штатах не поступил.
Я изучал медицину в Калифорнии. Кажется, сейчас я впервые откровенно соврал Вайолет. Странно, что я до сих пор заморачиваюсь и замечаю такие вещи.
– Ты был трудным ребенком? – спрашивает она.
– Трудным по жизни.
– Как это?
– Как обычно.
– Знаешь, говорить с тобой – все равно что тащить зуб щипцами.
– Иногда я так и делаю. Вырываю зубы. На круизных лайнерах.
– Правда?
– Часть работы.
Ничто так не портит разговор, как медицинский абсурдизм.
– А ты откуда? – спрашиваю я.
– Не меняй тему.
– А какая у нас тема?
– Ты.
Но мы оба понимаем, что я измотал ее. На это я мастер.
* * *
– Мать моя женщина, – произносит Вайолет.
Мы на главной улице Форда, несколько часов спустя. С трассы мы свернули, не доехав до “Си-эф-эс Аутфиттерз энд Лодж”, где собираемся объявиться завтра, и взяли на один поворот раньше. Это – собственно Форд.
Собственно Форд выглядит так, будто в нем проводили рыночные испытания апокалипсиса. Жилые дома, здание Союза ветеранов, магазины, маленькие кирпичные постройки контор – все заколочено досками, развалилось или заросло бурьяном. Вокруг – ни одной живой души, только кучка упырей в бейсболках и куртках без рукавов. Завидев нас, они выбрасывают сигареты и разбредаются кто куда.
Я разделяю предрассудки большинства американских горожан об американских провинциалах, но жить в таком месте не пожелал бы никто. Мимо проезжает на велике парень лет двадцати – на первый взгляд настоящий спортсмен, но тут я вижу, что у заднего колеса болтается двухлитровая бутылка из-под “Пепси”, и понимаю: он взбалтывает мет.
– Ужас какой-то, – говорит Вайолет.
– Я думал, ты из Канзаса.
– Пошел ты! Я из Лоренса. Там вообще не так, как здесь.
– А я уж было зауважал тебя.
– Смирись. Но здесь тоже не должно быть такого. Боб Дилан из этих мест.
– И Мишель Бахман.
– Эти люди никак не связаны с Мишель Бахман. Ее избирательный округ далеко к югу отсюда.
Хотя бы магазин товаров первой необходимости с бензоколонкой открыт. Я узнал его – этот магазин был в “документальном фильме”, который прислали Милл-Оту. На окне красуется все тот же выгоревший рекламный плакат “Будвайзера” с лосем и несколькими перекрестьями прицелов. А в двух кварталах впереди виднеется придорожное кафе “У Дебби”, перед ним припаркована машина.
Я сворачиваю на эту улицу. Может, “У Дебби” тоже открыто.
* * *
Когда мы с Вайолет толкаем дверь с полуразбитым стеклом, залатанную фанерой, звенят колокольчики. В зале никого нет. Но лампы дневного света горят, а на окне табличка “ОТКРЫТО”.
– Есть кто живой? – кричит Вайолет.
Из кухни на другом конце зала выглядывает блондинка в белой футболке. Примерно сорок пять тяжелых лет.
– Чем я могу вам помочь?
– Эм… Вы подаете еду?
Женщина глядит на нас внимательно и достаточно долго, чтобы это показалось странным.
– Это же ресторан, солнышко, – наконец произносит она. – Садитесь, куда хотите. Я подойду через минутку. Меню на столике.
Мы с Вайолет садимся за столик посередине. В машине мы так долго сидели плечом к плечу, что теперь смотреть ей прямо в глаза очень непривычно.
– Чего? – спрашивает она. – У меня на лице что-то?
– Нет.
Но она все равно смотрится в зеркальце. Чтобы перестать на нее пялиться, я хватаюсь за меню. Оно липкое, будто обрызгано сиропом из пульверизатора.
Из кухни доносится грохот ударов чего-то металлического по чему-то другому, не металлическому. Потом женщина, возможно та же самая, кричит: “НАУЧИСЬ ПЕРЕВОРАЧИВАТЬ ГРЕБАНУЮ ТАБЛИЧКУ!”
– Думаешь, нам лучше уйти? – говорит Вайолет.
– Наверное, да. Хотя я бы подождал еще минутку.
– В смысле, это часть расследования? – У Вайолет такое взволнованное лицо, что хочется перегнуться через стол и поцеловать ее.
Дверь кухни распахивается и бьется о стену, кажется, куда сильнее, чем могло бы выдержать стекло окошка, – может быть, так и пострадала входная дверь, – и тетка шагает к нашему столику так, словно собралась нас прихлопнуть.
– Ну что, ребятки, определились?
– А вы точно открыты? – спрашивает Вайолет.
– Так написано на табличке.
– Да, но мы можем…
Тетка корчит отвратительную улыбку:
– Что будешь заказывать, золотце?
– Французский тост, пожалуйста, – отвечает Вайолет.
– Гамбургер и шоколадный молочный коктейль, – мой заказ.
– Мы не делаем молочных коктейлей, – говорит тетка.
– Тебе что, пять лет? – подкалывает меня Вайолет, а официантке говорит: – А пиво вы делаете?
– “Пабст” и “Микелоб лайт”. “Пабст” у нас мог закончиться.
– Тогда два “Микелоб лайт”.
– Вам бургер все равно подавать?
– Конечно, спасибо, – говорю я.
– Эй, а Дебби – это вы? – спрашивает Вайолет.
– И тут уж ничего не поделаешь.
По дороге на кухню тетка останавливается перед морозилкой у стены, достает целлофановую упаковку с полуфабрикатным французским тостом. Вайолет этого не видит.
Занятно. Мне приходилось бывать в таких недружелюбных забегаловках и прежде, но в основном в Бруклине, южнее 65-й улицы, или в Куинсе, восточнее бульвара Кросс-бей, и назначение их было отнюдь не в кулинарии. Не факт, что мы оказались именно в таком месте – уверен, в мире полно закусочных, которым удалось добиться подобной задрипанности честным путем, – но здесь стремно.
– Зацени, – говорит Вайолет.
Я поворачиваю голову туда, куда она смотрит, и вижу табличку на стене:
ЖАЛУЙСЯ ДАЛЬШЕ
ЕСЛИ СВЕТ ПОГАСНЕТ, БУДУ ЦЕЛИТЬСЯ ПО ГОЛОСУ
– Да что же за это за херня здесь творится? – недоумевает Вайолет.
