27
Оз. Гарнер / оз. Уайт
Национальный парк Баундери-Уотерс,
Миннесота
Все еще четверг, 20 сентября
– Полный бред, – говорит Вайолет.
– Вот так все и было.
Мы лежим на спине в спальных мешках. Я только что рассказал ей о своей беседе с Пэйлин.
– Да она больная на всю голову, – ставит диагноз Вайолет.
– Почему же? Только из-за того, что она считает, будто одинарный набор хромосом и однонитевая ДНК – это одно и то же, хотя ее папаша преподавал биологию?
– Ее папаша поджидал, пока тюлени высунутся из воды глотнуть воздуху, и простреливал им бошки.
– Может, он их принимал за Антихриста. И откуда ты знаешь, чем он занимался?
– А откуда ты знаешь о Уэствуде как его там? – парирует она.
– Уэстбрук Пеглер. Он был знаменит в свое время.
– А она знаменита сейчас. И богата. Если и есть на свете Антихрист, то это, скорее, она сама. Она же абсолютная конъюнктурщица.
– Мне кажется, она верит во все это.
– Может, и верит. Беда мира – не безрассудные люди. А те, что умеют включать и отключать свой рассудок, смотря что им выгоднее.
– Возможно. Но что ей дает вера в эту фигню?
– Помимо того, что ей платит Реджи? Ты недооцениваешь, насколько приятно думать, что ты – в центре внимания Боженьки. Ребятки копались в этом годами. Черт возьми, хотела бы я быть такой же, как она.
– Не хотела бы, – возражаю я.
– Еще как хотела бы. Избирательная бредятина – это же крутотень. Ты думал, почему я так люблю бухать?
– Но эффект от бухла временный.
– В том-то и беда. – Она видит, как я смотрю на нее. – Серьезно. Я ненавижу реальность. Как и все люди. Теперь часто говорят: “Бойтесь данайцев, дары приносящих”. Но, когда Лаокоон сказал это во время Троянской войны, его задушили змеи и люди ржали, надрывая животики. Такая же фигня с Кассандрой.
– Это тоже про троянского коня?
– Да.
– Так может, просто не стоит рассуждать логически о троянском коне.
– Может, когда-нибудь я пойму, почему с тобой так трудно разговаривать.
– Ну, не то чтобы тебе часто приходилось.
– Тем лучше.
Она отворачивается.
– Цыпленок-паникер тоже неплохой пример, – наконец заявляю я.
– А с ним-то что случилось?
– Не знаю. Но его определенно прозвали паникером.
Она поворачивается ко мне и приподнимается на локтях:
– Знаешь, в чем твоя беда?
Ну и что я могу ответить?
– Ты пытаешься стебаться не только над всякой опасной херней, но и просто над знанием, – говорит она. – А это тоже неправильно.
– Спасибо.
– Это не комплимент. Спокойной ночи.
Она опять отворачивается, но через несколько минут спрашивает:
– Ну и как поцелуй?
– Этого я никогда не расскажу. Но видеть, как ты ревнуешь, было забавно.
– Я не ревновала. У меня нет желания целоваться с Сарой Пэйлин. И не было даже до того, как я увидела вас. Смотреть было страшновато.
– Участвовать тоже.
Снаружи какая-то птица закричала о чем-то жалобным голосом. Значит, уже недолго до рассвета.
Вайолет говорит:
– Просто чтобы ты знал: мы с Милл-Отом провели вместе только одну ночь.
– Не надо рассказывать мне об этом.
– Мы даже не занимались сексом. Бóльшую часть ночи мы просто разговаривали. Даже не целовались, пока не рассвело.
– Повторяю: не надо мне об этом рассказывать.
– Да иди ты. Мы были на Царабанжине.
– Правда? Обожаю Царабанжину.
– Что, серьезно?
– Разумеется, нет! Блин, Царабанжина – это вообще где?
– Так кто, по-твоему, ревнует?
– Ты. Где это?
– Это островок возле Мадагаскара. Мы там были с полгода назад. Милл-От хотел, чтобы я провела экспертизу окаменелости, которую он собирался купить.
– Это той, что теперь стоит в вестибюле его здания?
– Ну…
– Что?
– Там ненастоящий скелет. Но… неважно.
Неважно? Да этот разговор – просто спасательный круг.
– В каком смысле ненастоящий скелет?
– Тот, что в вестибюле, – это реконструкция, как в музеях.
– В музеях выставляют ненастоящие кости?
– Из них не собирают скелеты. Иначе их пришлось бы сверлить, и конструкция была бы слишком тяжелая. Настоящие останки – это окаменелости внутри горной породы. Но может, ты все-таки соизволишь меня выслушать? Мы были в самом романтическом месте на свете. В номерах балконы с видом на океан, откуда мы видели друг друга, и он пригласил меня зайти. Мы напились и разговорились.
Прекрасно. Моя постапокалиптическая фантазия о Вайолет Хёрст сбылась – для Милл-Ота.
– Утром мы немного потискались, я ушла в свой номер и уснула. С тех пор ничего не было.
– Понятно, – я произношу нейтрально, но звучит все равно желчно. С другой стороны, мне теперь что, дать ей пять?
– С тех мы почти не видимся. Пару раз сходили поужинать, было ужасно напряжно. Он приглашает меня на мероприятия фонда, но если я прихожу, едва разговаривает со мной.
– Мило.
– Еще он мне шлет эсэмэски, когда приходит домой, и так мы общаемся часа по два.
– По эсэмэс?
– Ага.
– О чем? Может, тебе брать с него деньги?
– Так, без сальностей, пожалуйста.
– Я имею в виду – за услуги психолога.
– Не важно. Мы говорим обо всем, что ему приходит в голову. О статьях, которые он пересылает мне на работе. Я и впрямь читала их, думая, что там есть какой-то смысл, но теперь мне кажется, ему просто хочется с кем-то поговорить.
– А ты уверена, что пишет именно он?
– Знаешь, тебе бы с параноиками работать. Ты бы их очень успокаивал.
– Значит, мы установили, что он кому-то делегирует общение с тобой. Он встречается еще с кем-нибудь?
– Мне он об этом не говорил. Но я даже не чувствую себя вправе спросить об этом.
– И из чего же ты при этом исходишь?
– Я ведь даже не знаю, хочу ли отношений с Милл-Отом. В ту ночь мне действительно казалось, что между нами что-то есть. Но может, я это просто выдумала. Может, я просто ослеплена его богатством.
– Хм… Меня трудно упрекнуть в особой меркантильности, но я вполне способен понять, почему женщине стоит держаться за мужчину, который готов купить ей динозавра. Он вообще приличный человек?
– Пожалуй, да.
– Но не по отношению к тебе.
– Ну, все не так уж плохо.
– Кажется, это называется “держать в подвешенном состоянии”.
– Он хотя бы не уволил меня. А это уже довольно благородно.
– Категорически не согласен.
Вайолет перегибается через меня и достает фляжку из своей сумки. Мне по барабану – стоит у меня с тех пор, как мы вернулись в палатку.
– Я не к тому, что я хреновый палеонтолог, – объясняет она. – Но проект, которым я занимаюсь у него, – полная чушь. Любой другой закрыл бы его еще несколько месяцев назад.
– А идея была твоя?
– Нет, его. Но с моей колокольни трезво оценить проект проще, чем с его.
– Ты морочишь ему голову?
– Нет. Я все время говорю ему, что это курам на смех и что проект пора закрывать.
– Тогда твоя совесть чиста, – говорю я. – Что за проект?
Она молчит, давая понять, что расскажет сознательно, а не потому, что я такой ловкач. И выкладывает:
– Проект называется “Куриное топливо”. Суть такая: поскольку американцы ежедневно убивают двадцать два миллиона кур, а куры произошли от динозавров, надо использовать куриные кости для производства сырой нефти. Нет, я не прикалываюсь.
– Нет, ты прикалываешься.
– Нет. Вот так вот. Вот чем я занимаюсь – проектом “Куриное топливо” для Милл-Ота.
– А это вообще возможно?
– Нет, конечно. Нефть образовалась в первую очередь не из динозавров, а из водорослей и зоопланктона. И потом их надо расщеплять миллионы лет под сверхвысоким давлением, при сверхвысоких температурах, в бескислородной среде, используя огромное количество энергии.
– Милл-От знает об этом?
– Конечно. Я говорила ему еще до того, как он меня нанял.
– Черт! Да он и впрямь влюблен в тебя.
– Это вряд ли.
– Тогда почему он тебя не увольняет?
– Он говорит, его не волнует, даст ли этот проект результат, ему нужно, чтобы у него в штате был человек, который может стать ведущим в мире экспертом по образованию нефти.
– Это разумно.
– Это безумно. Я не тот человек для такой работы. Образование нефти – самая высокооплачиваемая специализация в геологии уже сотню лет. Потому мы и знаем, где надо бурить. В мире десять тысяч специалистов, которые уже сейчас разбираются в этом лучше, чем когда-нибудь смогу разобраться я. Мне это даже не интересно. Я считаю, что нефть приносит миру одно только зло. Для меня вся техника – это лишь разные проявления паразита в организме человечества.
– А он – миллиардер-технарь. Я же говорю, это любовь.
Вайолет не обращает внимания и продолжает:
– Еще он говорит, что ему нравится иметь в штате нестандартно мыслящих исследователей, потому что ему как раз интересны рискованные проекты. Из-за чего я еще сильнее чувствую себя обманщицей. Сколько великих научных открытий было сделано одиночками, вне академической науки?
– Ну, не знаю… Пенициллин? Теория относительности?
– Ни то, ни другое не связано с технологиями. И то, и другое было открыто давным-давно. А техника развивается по экспоненте, потому что каждый новый шаг теоретически способен взаимодействовать с уже изобретенными технологиями. Даже в отдельно взятой нефтяной отрасли прошли те времена, когда одиночка мог уследить за всеми достижениями.
Она отпивает из фляжки и передает ее мне. Я тронут, как дурак.
– Так или иначе, – продолжает Вайолет, – исходная посылка ни к черту не годится: чистый экзотермический синтез нефти – это все равно что вечный двигатель. И даже если было бы возможно изобрести способ производства нефти, это лишь ускорило бы экологическую катастрофу, хотя процесс и так уже запущен.
– Может, ему нужен человек с таким отношением к работе. Мне был бы нужен.
– Ты не понял. Нет никакой работы. Я ничего не делаю. Делать просто нечего. У меня какая-то нелепая не-работа, за которую мне все еще платят, возможно, лишь потому, что мой начальник либо запал на меня, либо чувствует вину за свое поведение полгода назад.
– Я думал, он самый скупой человек из ныне живущих.
– Не так уж дорого я ему обхожусь.
– Если он держит тебя на работе только оттого, что запал на тебя, кажется, он не слишком активен в этом направлении.
– Да уж, не слишком. Спасибо тебе, что подметил. Ладно, вообще-то суть не в этом.
– А в чем же?
– Не знаю. Наверное, в том, что мне не стоило наезжать на тебя за то, что ты… тот, кто ты есть. Доктор-телохранитель или как тебя назвать. Было чистым лицемерием вести себя так, будто я лучше. В смысле, будто я лучше тебя. Я ничем не лучше, это уж точно. Если на то пошло, я даже хуже. Мы оба просто работаем на Милл-Ота. И твоя работа на него гораздо менее постыдна, чем моя.
– Так вот в чем суть?
– Да.
– Вайолет, ты лучше меня.
– Нет.
– Лучше. Спасибо за твои слова, но ты лучше. Просто ты слишком сурова к себе, ведь ты думаешь, что должна попытаться каким-то образом спасти человечество от самоуничтожения, но пока еще не придумала, как это сделать, и казнишь себя.
Она смотрит на меня:
– Теперь ты шутишь, да?
– Нет.
– Ну прямо Киану Ривз: настолько поверхностно, что кажется глубоким.
– Эй, ну это хоть кажется глубоким.
– Я все меньше об этом думаю. Тебе надо пересмотреть свои шаблоны оценки людей, дружище. Единственное, чего я хочу, – это научиться расслабляться, и пусть мир горит синим пламенем.
– Ага.
– Пошел ты со своим “ага”. И вообще ты-то кто такой, чтобы рассуждать о подобных вещах? Ты до сих пор не рассказал, чем ты занимаешься. Ты что, был “морским котиком”? Служил наемником в Афганистане? Или что?
Чувствую себя полным кретином, оттого что этот вопрос застал меня врасплох. Пытаясь скрыть растерянность, потягиваюсь и зеваю.
– Рассказывай, – говорит Вайолет.
– Ничего подобного.
– Тогда… что?
Поворачиваюсь на другой бок:
– Потом расскажу.
– А может, сейчас?
– Не могу.
– Почему?
– Не хочу, чтобы ты перестала со мной разговаривать.
– А не боишься, что я перестану разговаривать с тобой из-за того, что меня достанут твои отмазки?
Бормочу якобы сквозь сон:
– Ну, вот теперь да, когда ты сказала.
– Ты что, притворяешься, что собрался спать?
– Не притворяюсь. Утром у нас монстр по плану.
– Да ты издеваешься.
– Приятных снов.
– Ты же понимаешь, что я только навыдумываю всякой фигни гораздо хуже, чем то, что ты можешь мне рассказать.
– Я готов рискнуть.
– И первое, что я подумаю, – что у тебя нет никаких тайн и тебе просто в кайф обламывать людей.
– М-м.
– Угу! Млять, какой же ты упрямый! – Слышу, что она тоже отворачивается. – Говорить с тобой, все равно что с самой собой.
– У меня такое же чувство.
– Это потому, что ты нарцисс. Спокойной ночи, доктор Азимут.
– Спокойной ночи, доктор Хёрст.
