Книга: Дама с камелиями
Назад: V
Дальше: VII

VI

Я застал Армана в постели.
Он протянул мне горячую руку.
– У вас жар! – сказал я.
– Пустяки, просто усталость от слишком быстрого путешествия.
– Вы были у сестры Маргариты?
– Да. Кто вам это сказал?
– Так, один человек; а вы получили то, что вам нужно было?
– Да; но кто вам сказал о моем путешествии и о цели его?
– Садовник на кладбище.
– Вы видели могилу?
Я не знал, отвечать ему или нет; тон его вопроса показал мне, что он все еще был взволнован и что всякий раз, как его мысли или чьи-нибудь слова будут возвращаться к этому тяжелому вопросу, он еще долго не в силах будет победить свое волнение.
И я ответил ему кивком головы.
– Он смотрит за могилой? – продолжал Арман.
Две больших слезы скатились по щекам больного, и он отвернулся, чтобы скрыть их от меня. Я сделал вид, что не заметил, и пытался переменить разговор.
– Вот уже три недели, как вы уехали, – сказал я.
Арман провел рукой по глазам и ответил:
– Да, три недели.
– Вы долго путешествовали?
– Нет, я не все время путешествовал, я был болен две недели, иначе я давно бы вернулся; едва я приехал туда, как схватил лихорадку, и она продержала меня в постели.
– И вы уехали, не дождавшись полного выздоровления?
– Если бы я остался там еще неделю, я бы, наверное, умер.
– Но теперь вам нужно поберечь себя; ваши друзья будут вас навещать. И я первый, если вы мне позволите.
– Через два часа я встану.
– Какое неблагоразумие!
– Мне необходимо.
– Какое у вас неотложное дело?
– Мне нужно пойти в полицию.
– Почему вы не передадите кому-нибудь этого поручения, ведь вы можете серьезно заболеть?
– Это может меня исцелить. Я должен ее еще раз увидеть. Я не могу спать с тех пор, как узнал о ее смерти, и особенно с тех пор, как увидел ее могилу. Я не могу себе представить, что эта женщина, которую я оставил такой молодой и красивой, умерла. Нужно, чтобы я сам в этом убедился. Мне нужно самому увидеть, что Бог сделал с той, которую я так любил, и, может быть, отвращение от этого зрелища вытеснит отчаяние от воспоминания; вы пойдете со мной, не правда ли?.. Это вам не очень неприятно?
– Что вам сказала ее сестра?
– Ничего. Ее, казалось, очень удивило, что какой-то чужой человек хочет купить землю, чтобы похоронить Маргариту, и она сейчас же дала мне на это разрешение.
– Поверьте мне, нужно с этим подождать до вашего полного выздоровления.
– Ничего, у меня хватит сил, будьте покойны. Кроме того, я с ума сойду, если не покончу с этим как можно скорее, ведь это стало для меня совершенно необходимо. Клянусь вам, я не успокоюсь, пока не увижу Маргариту. Может быть, меня сжигает лихорадочный жар, греза бессонных ночей, плод бреда; но я увижу ее, хотя бы мне пришлось после этого вступить в орден траппистов, как господину де Рансе.
– Я понимаю вас, – сказал я Арману, – и готов вас сопровождать; вы видели Жюли Дюпре?
– Да. Я ее видел в первый же день по возвращении.
– Она вам передала бумаги, которые Маргарита у нее оставила для вас?
– Вот они.
Арман вытащил из-под подушки связку бумаг и снова положил ее туда.
– Я знаю наизусть то, что там написано, – сказал он. – Все эти три недели я перечитывал их по десять раз в день. Вы тоже их прочтете, но позднее, когда я успокоюсь и сумею вам пояснить, насколько эта исповедь полна нежности и любви. Теперь я попрошу вас об одной услуге.
– Какой?
– Вас ждет внизу экипаж?
– Да.
– Пожалуйста, возьмите мой паспорт и поезжайте с ним на почту, там нужно получить для меня письма до востребования. Отец и сестра должны были написать мне в Париж, а я уехал так поспешно, что не мог справиться о письмах. Когда вы вернетесь, мы вместе поедем в полицию, чтобы предупредить о завтрашней церемонии.
Арман передал мне свой паспорт, и я отправился на улицу Жан-Жака Руссо. Там было два письма на имя Дюваля. Я взял их и вернулся.
К моему возвращению Арман был уже совершенно готов.
– Спасибо, – сказал он, беря у меня письма. – Да, это от отца и сестры, – добавил он, посмотрев на адрес. – Они, наверное, были очень удивлены моим молчанием.
Он распечатал письма и скорее угадал, чем прочел, их содержание, так как каждое было по четыре страницы, и через секунду он снова их сложил.
– Едем, – сказал он, – я отвечу завтра.
Мы отправились в полицию, и Арман передал чиновнику разрешение сестры Маргариты.
Чиновник дал ему пропускной лист к кладбищенскому сторожу; мы условились, что перенесение тела состоится на следующий день, в десять часов утра; я заеду за ним за час до этого, и мы вместе отправимся на кладбище.
Меня очень занимала мысль присутствовать при этом зрелище, и, признаюсь, я не спал всю ночь.
Судя по тому, какие мысли одолевали меня, для Армана это была долгая ночь.
Когда на следующий день в девять часов утра я пришел к нему, он был страшно бледен, но казался спокойным.
Он мне улыбнулся и протянул руку.
Свечи у него догорели до конца, и перед уходом он взял толстое письмо, адресованное отцу и заключавшее, по-видимому, его ночные впечатления.
Через полчаса мы были на кладбище.
Чиновник уже ждал нас.
Мы медленно пошли по направлению к могиле Маргариты. Чиновник шел впереди. Арман и я следовали за ним на некотором расстоянии.
Время от времени я чувствовал, как конвульсивно вздрагивала рука моего спутника, точно судорога пробегала внезапно по его телу. Тогда я взглядывал на него; он понимал мой взгляд и улыбался мне. Но с того момента, как мы вышли от него, мы оба не проронили ни одного слова.
Неподалеку от могилы Арман остановился, чтобы вытереть лицо, покрытое крупными каплями пота.
Я воспользовался этой остановкой, чтобы передохнуть, ибо мое сердце тоже было сжато, как в тисках.
Откуда появляется это болезненное удовольствие от подобного зрелища! Когда мы подошли к могиле, цветы уже были сняты, железная решетка убрана, и два человека копали землю.
Арман прислонился к дереву и смотрел.
Казалось, перед его глазами прошла вся его жизнь.
Вдруг один из заступов ударился о камень…
При этом ударе Арман пошатнулся, глубоко потрясенный, и так сильно сжал мою руку, что я почувствовал боль.
Один из могильщиков взял широкую лопату и начал выбрасывать землю; и когда там остались одни камни, которыми покрывают гроб, он начал их выбрасывать один за другим.
Я наблюдал за Арманом; я боялся каждое мгновение, что он не вынесет тяжести подавляемых им чувств; но он продолжал смотреть безумными, широко раскрытыми глазами, и только легкое дрожание щек и губ выдавало его ужасно нервное состояние.
Про себя могу сказать, что я очень жалел о том, что пришел.
Когда гроб был совсем отрыт, чиновник сказал могильщикам:
– Откройте.
Люди послушались, как будто это была самая простая вещь на свете.
Гроб был дубовый, и они начали отвинчивать верхнюю крышку. От сырости винты заржавели, и им с трудом удалось открыть гроб. Страшное зловоние пахнуло оттуда, несмотря на ароматические травы, которыми гроб был выложен.
– Боже, боже! – прошептал Арман.
И еще больше побледнел.
Даже могильщики отшатнулись.
Большой белый саван покрывал труп, обрисовывая его линии. Саван был почти совершенно изъеден в одном конце и обнажал ногу покойницы.
Мне едва не стало дурно, и теперь, когда я пишу эти строки, воспоминание об этой сцене представляется мне во всей своей ужасающей реальности.
– Нужно поспешить, – сказал чиновник.
Тогда один из могильщиков, протянув руку, начал развертывать саван и, взяв его за конец, внезапно открыл лицо Маргариты.
Было ужасно смотреть, но ужасно и рассказывать.
Вместо глаз были две впадины, губы провалились, и белые зубы тесно сжались. Длинные сухие черные волосы прилипли к вискам и немного прикрывали зеленые впадины щек, а между тем я узнавал в этом лице белое, розовое, веселое лицо, которое я так часто видел.
Арман не мог оторвать своего взора от этого лица; он поднес платок ко рту и кусал его.
Что касается меня, то железный обруч сдавил мне голову, завеса опустилась перед глазами, шум стоял в ушах, и единственное, что я мог сделать, это открыть флакон, который захватил на всякий случай, и понюхать соль, которая там была.
В это время чиновник спрашивал у господина Дюваля:
– Вы узнаете?
– Да, – ответил глухо молодой человек.
– Тогда закройте и несите, – сказал чиновник. Могильщики набросили саван на лицо покойницы, закрыли гроб, взяли его за оба конца и направились в указанное место.
Арман не двигался с места. Его взор был прикован к пустой яме; он был бледен, как труп, который мы только что видели… Он как бы окаменел.
Я почувствовал, что должно будет произойти, когда зрелище закончится: страдание уменьшится и не будет его больше поддерживать.
Я подошел к чиновнику.
– Присутствие этого господина, – сказал я, указывая на Армана, – необходимо в дальнейшем?
– Нет, – сказал он. – Я даже вам посоветую увести его, потому что он, по-видимому, болен.
– Пойдемте, – сказал я Арману, взяв его под руку.
– Что? – спросил он, смотря на меня непонимающим взглядом.
– Уже все кончено, – добавил я, – нужно уходить, мой друг, вы бледны, вам холодно, вы убьете себя этими волнениями.
– Вы правы, пойдемте, – ответил он многозначительно, но не сделал ни шага.
Я подхватил его под руку и потащил за собой. Он дал себя увести, как маленького ребенка, бормоча только время от времени:
– Вы видели глаза?
И оборачивался, как будто этот призрак преследовал его.
Походка его стала неровной, он подвигался какими-то толчками: зубы его стучали, руки были холодны, сильнейшая нервная дрожь пробегала по всему его телу.
Я обратился к нему с вопросом, он мне не ответил.
Он позволил только тащить себя.
У выхода мы нашли извозчика. И пора уже было ехать.
Как только он сел в экипаж, дрожь усилилась, и с ним начался сильнейший нервный припадок, во время которого, не желая меня пугать, он бормотал, сжимая мне руки:
– Это ничего, это ничего, мне хочется плакать.
И я видел, как его грудь вздымалась, глаза наливались кровью, но слезы не показывались.
Я дал ему понюхать флакон, который раньше пригодился мне. Когда мы приехали к нему, его нервное состояние все еще не прекращалось.
С помощью слуги я уложил его в постель, велел затопить печку и побежал за своим доктором, которому рассказал все, что произошло.
Он приехал.
Арман лежал в сильнейшем жару, у него был бред, и он бормотал бессвязные слова, среди которых ясно слышалось имя Маргариты.
– Ну что? – спросил я доктора, когда он исследовал больного.
– Ни больше ни меньше, как воспаление мозга, и это счастье для него. Бог да простит мне, иначе он сошел бы с ума. Физическая болезнь убьет нравственную боль, и через месяц он будет спасен.
Назад: V
Дальше: VII