Эпилог

Вот уж чем винтеррейкцы действительно смогли проесть мне плешь, так это своей артиллерией! Нет, огромной проблемой в свое время были и являлись поныне изуродованные маги проекта «Сверхволк», а также полки элитных панцирных гренадеров проекта «Железный Ганц», которых наши солдаты окрестили лотрингонами, но артиллерия была решительно хуже всего.

Поняв, к чему близилась война, винтеррейкцы ударными темпами осуществили один из самых авантюрных планов обороны своей столицы – построили вокруг Кэйзарборга две колеи беспрецедентно широкого железнодорожного полотна. Передвигаться по нему могли лишь оригинальные железнодорожные лафеты, перевозившие самые большие пушки, когда-либо участвовавшие в войне. Два идентичных орудия калибра девятьсот миллиметров, названные «Анна» и «Эльза», обслуживаемые пятью сотнями разумных каждая, вели огонь исключительно снарядами с самой разрушительной магической и алхимической начинкой.

Как только мы пытались сформировать ударный кулак, зоркие наблюдатели сообщали об этом командованию, и железнодорожные стрелки выезжали на позиции. Перезарядка длиной в без малого час не давала особого времени на рискованное продолжение подготовки после залпа, ибо второе орудие тоже было готово стрелять. Каждый удачный выстрел приносил катастрофические последствия, а дотянуться до проклятых пушек мы не могли. Сам прорыв сквозь все линии обороны к последней, железнодорожной, требовал сотен тысяч жертв, а уж там нас поджидали бы и Железные Гансы, и штандарт-маны, и «Слоны». Не говоря уже о скрежетунах. Этих уродов над винтеррейкскими убер-пушками парило, ни много ни мало, по семь штук над каждой, и все генерировали сильный защитный барьер, отбивавший любые наши снаряды или заклинания.

Не желая так бездарно класть жизни, я предложил завершить все это безобразие на высокой ноте – применением плана «Зенит Славы», который, увы, поспел лишь под конец войны. Если бы не постоянная нехватка техники на более ранних этапах, его закончили бы в полтора раза быстрее, но перебросить все мощности Гастельхова-на-Орме на один проект я так и не решился.

С высоты, на которой висел дирижабль класса «Тиран», носивший странное имя «Серебряная спина», осажденный Кэйзарборг выглядел одновременно и величественно, и страшно. Возведенные военными инженерами укрепления внушали уважение к их мастерству, глубокоэшелонированная оборона мало чем уступала той, которую мы подготовили для Старкрара. Многие километры земли округ столицы были перепаханы воронками и траншеями, полными воды и мертвых тел, тут и там пылало пламя от разорвавшихся зажигательных снарядов, под землей располагались сети бункеров, а вот над землей практически ничего не было. Колоссальный опыт этой войны окончательно подтвердил, что многие старинные фортификационные сооружения стали совершенно бесполезными, сейчас крепче стояли не те, кто строил люнеты, а те, кто лучше рыл траншеи.

Особенно внушительно выглядели лежавшие тут и там туши имперских гигантов. Монструозные осадные «Штурмы», отлично бронированные «Покровители», обвешанные оружием «Натиски». Три наиболее успешных класса из всех опробованных в Гастельхове-на-Орме. Некоторые погибли от выстрелов убер-пушек, другие пали в противостоянии со скрежетунами, но были и поломки. Даже самые надежные источники энергии либо двигательные системы порой ломаются, это статистический факт.

– «Золар Ауперкаль» на подходе, хозяин, – сообщила Себастина, ставя на столик рядом с моим креслом поднос. – Бергамотовый.

– Чудесно.

Ожидание становилось невыносимым. Я уже столько воюю, но чем ближе к концу, тем время тянется медленнее. Хотелось спать. Честное слово, недавно стал замечать, что ни одно противостояние в мире не давалось мне таким трудом, как борьба с постоянной сонливостью.

– «Золар Ауперкаль» прибывает, хозяин.

Его было видно издалека, но первейшим знаком приближения «Зенита Славы» являлась дрожь земли. Еще бы она не дрожала, когда махина весом в восемьдесят тысяч тонн шагала по ней. Собственно, этот агрегат не был чем-то радикально новым, гигант класса «Казнь» являлся все тем же боевым гигантом, но столь огромным, что остальные на его фоне казались недоростками, а шападо – и вовсе игрушками. На себе эта шагающая крепость несла целую батарею орудий и парометов, защищавших ее почти со всех сторон, но главным оружием являлись манипуляторы. На левом имелся гигантский клинок, спаренный с огнеметом для уничтожения живой силы и бронетехники противника; на правом размещалось уникальное трехствольное орудие «Триумвират», спроектированное Николеттой Инрекфельце, которая была гением во всем, что касалось стрельбы.

«Золар Ауперкаль» двигался в сопровождении двух обязательных «Покровителей» прикрытия, дабы ему не могли зайти в спину. При этом из мощнейших в мире репродукторов несся грозный ритм «Meskia dominatur» – гимна сухопутных военных сил Мескии.

Стоило винтеррейкцам заметить приближение громадины, как убер-пушки начали занимать наиболее удобные позиции. «Золар Ауперкаль» остановился, дабы не мешать им наводиться, «Покровители» выступили вперед, и все три гиганта активировали свои армадиры. Громадный снаряд «Эльзы» пришелся в тройное защитное поле и разорвался снаружи, при этом остатки ударной волны направились в противоположную сторону, и позиции мескийских войск накрыло раскаленным ураганом. Опустив щиты, «Зенит Славы» навел свой главный калибр и открыл огонь из «Триумвирата». Первый снаряд также разорвался на защитном поле, обеспеченном скрежетунами, второй снаряд, выпущенный через полторы минуты, это поле изрядно ослабил, ну а последний – пробил, уничтожив «Эльзу» вместе с лафетом, частью железнодорожного полотна и всей охраной. «Покровители» вновь заняли оборонительную позицию, так как полная перезарядка «Триумвирата» занимала более полутора часов, но «Анна» не стала стрелять, а откатилась на более защищенные позиции.

Наши солдаты ликовали, появление «Зенита Славы», первого и единственного сверхгиганта класса «Казнь», вызвало у них восторг, сопоставимый лишь с ужасом, испытанным защитниками Кэйзарборга. Они приветствовали орудие ультимативной воли Мескии, предвкушая скорое завершение войны, однако это было еще не все.

С крыши сверхгиганта опустился вниз одинокий стимвинг новой конструкции, более вместительный и удобный, чем старые модели. Из него на грешную землю выступила массивная фигура, одетая в выцветший черно-белый мундир, тяжелую стальную кирасу с наплечниками и мятый-перемятый белый плащ. То был человек невиданного роста и стати, старый, седой, с жуткими шрамами на лице, слепой на правый глаз. На его ремне висел массивный револьвер оригинальной конструкции и широченная сабля; в огромном кулаке дымила трубка, вторую руку он держал за спиной. Как и на большинстве памятников.

Перед ним вытягивались во фрунт, отдавая честь, маршалы и генералы; седые ветераны прошлых войн смотрели, не веря, со слезами на глазах; молодые, но штудировавшие военную историю офицеры дрожали, как листья на ветру, и даже среди рядовых солдат все понимали совершенно ясно – война завершена. Победа! Иного быть не может, ведь грандмаршал Мескийской империи солнечный лорд Махарий Стузиан Необоримый вышел из могилы, чтобы вести их в бой. Они просто не могут проиграть!

– Что, внучки́, умаялись?

Через магическую брошку, закрепленную рядом с горлом Стузиана, его голос попадал внутрь «Зенита Славы» и грохотал из репродукторов на десяток километров. Весь мой дирижабль вибрировал в такт его словам.

– Знаю, что умаялись. Долго я добирался, эту дуру пока строили, пока монтировали, пока она топала… Вы простите старика, если что, командовал как умел, берег вас, как мог, но ежели надо было костьми лечь, так и говорил – мол, ложитесь, внучки, а врага не пускайте. Вы и ложились, и не пускали. Вы герои, внучки, вы победители. Вести вас в бой было великой честью. Не посрамили старика.

На глазах у всей армии седой гигант опустился на колени и благодарно склонил голову перед победоносной мескийской армией.

Под тайным командованием солнечного лорда она одерживала сокрушительные победы или же достигала поставленных задач, даже если они не сопрягались с победами: ослабить врага; отстоять твердыню; перегруппироваться; перейти в контрнаступление; вырваться из котла. Еще до начала войны я отправил высший генералитет в Гастельхов-на-Орме, дабы наши командующие узнали тайну о возрожденной легенде и в будущем не противились приказам «невесть откуда». Для противника воскрешение грандмаршала должно было оставаться секретом до последнего дня. Так и вышло, Стузиан провел блистательную кампанию, которая закончится под главной вражеской столицей.

– Дед!!! Дед!!! Дед!!! – скандировали сотни тысяч солдат, потрясая оружием. – Дед!!! Дед!!! Дед!!!

Они звали его так же, как и в прежние времена, ибо тогда весь мир знал, что есть Дед и есть несметные дивизии его верных внучков, которых он приведет в вашу страну, если ваш правитель чем-то прогневит великого мескийского Императора. Так было, пока однажды Дед не погиб, попав под артиллерийский обстрел на учебном полигоне. Пустой гроб провезли на лафете по главной площади империи, панихида длилась несколько седмиц, потом его уложили в саркофаг, а вокруг выстроили Мемориал вечной славы.

Кто бы мог подумать, что он не умер, а решил попробовать пожить жизнью простого смертного? Кто бы мог подумать, что такая глыба сможет долго прятаться среди лилипутов? Кто бы мог подумать, что он доживет до такого возраста… хотя, зная кое-что о его происхождении, этим я не удивлен. Самым же невероятным была счастливая случайность, по которой на этого великого конспиратора обратили внимание агенты Имперры.

Через несколько часов, получив гарантии безопасности, кэйзар Вильгельм, его брат Эрих, рейксмаршал фон Виндмарк и еще несколько высших военных чинов Винтеррейка прибыли в поместье Бранденвальд в предместьях столицы, где находилась ставка мескийского командования. Там Император, Махарий Стузиан и представители стран-союзниц империи приняли у вышеозначенных персон подписанный Акт о безоговорочной капитуляции Винтеррейка. На некоторое время их поместили в отдельные покои, где окружили охраной, прислугой и даже предложили клубнику со сливками. По договоренности первые лица капитулировавшего государства становились пленниками империи и союзников, но опасность расправы без суда им не грозила.

Почти сразу наши маги организовали трансляцию обращения кэйзара к защитникам города через гигантский мираж. В обращении Вильгельм приказывал солдатам сложить оружие, магам – опустить защитные поля, а экипажам дирижаблей и наземной техники – отвести свои машины с боевых позиций. Война окончена, Винтеррейк проиграл.

Через полчаса транслировали через ментальную связь еще один призыв сложить оружие, обращенный уже ко всей нации и странам Северной коалиции. Война окончена, северяне проиграли.

Следующие сутки кэйзар должен был провести в комфортабельном заточении, пока победители готовились войти в столицу.

У меня же были иные планы.

– Посылка доставлена, шеф, но его сейчас хватятся, так что ты бы не мешкал.

Адольф Дорэ появился на пустом мостике «Серебряной спины», таща человека с мешком на голове и, судя по звукам, с кляпом во рту.

Я с некоторым трудом поднялся из кресла.

– Приведите гостя в надлежащий вид.

Мешок сняли, а кляп вынули, и Вильгельм уставился на меня с диким страхом и дикой яростью. Но говорить ничего не стал.

– Себастина, который час?

– Без двух минут шесть, хозяин.

– О, осталось две минуты. Надеюсь, они не опоздают, осенью так рано темнеет.

Опираясь на трость, я прошествовал к большому фронтальному иллюминатору и еще раз окинул столицу поверженной державы взглядом. Наши силы еще не прошли через многочисленные линии обороны, которые предстояло для начала устранить, но там, внизу, копошились тысячи и тысячи разумных существ. Одни из них вкушали горечь поражения, иные же радовались, что этот ад на земле наконец закончился.

– Шесть ровно, хозяин.

– Отлично.

Один за другим в небе над Кэйзарборгом стали появляться дирижабли класса «Тиран», массивные неповоротливые бочонки, обвешанные броней и вооруженные целыми батареями пушек. Использование навигационных сфер Урмана дало нашему флоту грандиозные преимущества в этой войне, вот и сейчас тяжелые неповоротливые «Тираны» выскочили, словно из воздуха, ошарашив решительно всех.

Включая «Серебряную спину», дирижаблей оказалось ровно двадцать, а это ни много ни мало триста шестьдесят орудий системы «Лихтвангер». По моему жесту Дорэ подвел кэйзара ближе.

– Клыки, что я вам послал, ваше величество, можете оставить себе, они все равно не мои. Я же не дурак, чтобы собственные посылать, – наведут еще порчу ваши маги. Нет, свои я приказал выбросить куда-нибудь незаметно, вам же послал чужие, тоже взятые с трупа. А вот перед ее величеством следовало бы все-таки извиниться.

Он смотрел на девятнадцать дирижаблей, грозно нависших над его городом, и пытался дышать, пока все же не нашел в себе сил:

– Вы не посмеете! Я подписал капитуляцию, я получил гарантии и слово чести…

– Не помню, чтобы я гарантировал вам безопасность или давал слово. Меня даже не позвали на церемонию подписания, хотя я бы в любом разе не пошел. Это торжество Императора, которое не должно омрачаться присутствием моей мрачной персоны. История запомнит, что при эл’Мориа война началась, а при молодом Императоре – победоносно закончилась. Так и должно быть. С другой стороны, я отчетливо помню, что советовал вам принести нижайшие извинения ее величеству до сдачи столицы.

– Вы не посмеете! – повторил он, пытаясь поверить в собственные слова. – Вы опозорите Императора, и тогда он вас уничтожит!

Услышав это, я хмыкнул и неспешно снял маску, чтобы Вильгельм увидел мое лицо. Настоящее, изборожденное морщинами лицо. Чтобы он увидел выцветшие, некогда красные глаза и неровную улыбку дряблых губ.

– Я уже почти мертв, и Император мне не страшен. К тому же мое дело правое, сегодня я стою за самое дорогое – честь Императорской династии и моего мертвого сюзерена. Сам он больше не способен стоять за себя, но пока я дышу… в целом мире не осталось ничего, что могло бы защитить вас от меня, ваше величество.

Себастина подала мне переговорный жезл, связанный с бортовым спокхамосом, и через него я обратился к капитанам эскадры карателей. Сейчас они слушали только меня, ибо их заранее предупредили образовать закрытую цепь связи и до конца операции расценивать любые попытки связаться извне с этой сетью в смысле провокации.

– Говорит Бриан эл’Мориа, Великий Дознаватель Мескийской империи. Властью, данной мне Императором, я приговариваю Кэйзарборг к диэкзистусу. Открыть огонь по готовности!

И они открыли огонь почти сразу, так как летели сюда уже заряженные. Триста шестьдесят орудий планомерно обстреливали город, над которым больше не было защитных полей и который не прикрывали ни зенитчики, ни военный флот. Снаряды с маркировкой MZHM десятками сыпались на головы винтеррейкцам, и внизу заполыхало серебряное пламя. Когда приговор оказался полностью приведен в исполнение, ни о каких выживших не могло быть и речи.

– За честь моего Императора.

Все это время трясущийся кэйзар наблюдал за гибелью своей столицы, и единственное, что он смог сказать, в конце концов оказалось:

– Тэнкрисская скотина!

– Негоже облысевшему гиббону так обращаться к высшей форме жизни. И вообще, настоящий лидер всегда должен быть рядом со своим народом, разделять его судьбу.

Отставив трость, я оттащил кричащего монарха от фронтального иллюминатора на пять метров, схватил его обеими руками, поднял над собой и изо всех сил швырнул в стекло. С громким хрустом ломающихся костей кэйзар ударился об иллюминатор и мертвым рухнул на пол.

– Ух! – выдал Адольф, пользуясь исключительной привилегией и раскуривая сигару в моем присутствии. – Жестко ты его, шеф, прямо как муху об окно! Шеф?!

– Черт… хотел пробить бронированное стекло… но куда там… силы уже не те.

Меня шатало, левая рука перестала слушаться, а в сердце уже не впервые появилась щемящая боль. Подоспевшие Себастина и Адольф помогли вернуться в кресло.

– Ну этого тебе Император не простит, – заметил он, когда опасность миновала.

– Не должен. Себастина, пожалуй, я выпью ромашкового чаю, а не бергамотового.

– Сию минуту принесу, хозяин.

Через полторы седмицы после инцидента, который во всем цивилизованном мире поименовали «проявлением вопиющего варварства», я был вызван на высочайшую аудиенцию. В приемной Императора сидел другой секретарь, но фреска напротив моего места была прежняя. Как и многие сотни раз до того, я принялся внимательно изучать ее, пока меня не попросили пройти в кабинет.

Император сидел в своем рабочем кресле, перебирая присланные из Канцелярии бумаги. У него было много работы в послевоенное время, и то, что монарх нашел на меня время, можно было считать большой честью.

Взглянув исподлобья, Император раздраженно сжал челюсти.

– Вы знаете, эл’Мориа, что я не поощряю этого маскарада.

– Знаю, ваше величество. Приношу извинения.

Я снял маску, открывая его взгляду свое лицо, но и не совсем свое в то же время. Три года назад я на всякий случай сделал слепки со своим собственным, но еще молодым лицом. Как знал, что пригодятся. Выцветшие глаза прятались за яркими контактными линзами, а отсутствующие клыки заменяли вставные протезы. Вот такая вот игра «Собери себя сам».

– Смею надеяться, вы прочли мой доклад, ваше величество?

– Прочел.

– Смею надеяться, вы уничтожили его после прочтения?

– Эл’Мориа, я сжигал каждую страницу этого доклада, едва успев ее прочитать. Те ужасы, что вы описали, могут погубить всю империю, и я не до конца понимаю, почему еще не отдал приказ арестовать вас.

– Возможно, из природной доброты и чувства сострадания…

– Не дерзите.

– И в мыслях не имел, – покорно ответил я. – А, осмелюсь спросить, иные вопросы у вашего величества появлялись, за исключением того, почему бы не арестовать меня сей же час?

Император медленно откинулся на спинку кресла и долго сверлил меня взглядом. Наши отношения трудно было назвать теплыми, много лет назад я посмел применить на нем силу своего Голоса, заставил принять решение, которое было не его. С тех пор дотоле равнодушный кронпринц сильно меня невзлюбил, ибо была задета его гордость. Однако, несмотря на то, что я сотворил в последний день войны, ко мне не применили никаких репрессивных мер именно потому, что этот поступок был угоден Императору в качестве возмездия за оскорбление в адрес матери. Иными словами, я сделал то, чего не мог в силу разных причин позволить себе он, и, несмотря на неприязнь, Император негласно одобрил этот поступок.

– Объясните мне сами еще раз, теперь своими словами, зачем вы, Бриан эл’Мориа, инициировали эту войну?

– Легко, – ответил я. – Потому что война – это лучший способ решать глобальные проблемы и для Мескии, и для самого тэнкрисского вида. Нам всегда нужны новые территории, новые ресурсы, новые подданные, новые рынки сбыта и новые солдаты, но нам совсем не нужны по соседству амбициозные молодые державы. Мы с вашим отцом вынашивали план этой войны годами, усиленно готовили экономику, промышленность, проводили социальные реформы, дабы подданные острее почувствовали, что ради Мескии стоит сражаться и погибать, что они защитники страны, которая ценит их и заботится о них. Когда мы были готовы к войне, я отправился в Арадон в качестве миротворца, хотя на самом деле моей миссией было в том числе обеспечение начала войны с выгодной для Мескии позиции. В наше лицемерное время так тяжело быть сильным и гордым захватчиком, все желают видеть себя невинно обиженными, а потому жестоко мстящими. «Наше дело правое, мы победим». «Мы – хорошие, они – плохие». Не стоит недооценивать важность морали. В итоге мне удалось раскрыть весьма неожиданный заговор, грозивший гибелью, без преувеличения, целому миру, а также добиться репутации святых миротворцев для нашей стороны. Когда же пришло время, я организовал убийство эрцгерцога Фридриха…

– И королевы Луанар, – мрачно добавил Император.

– Отнюдь. Здесь я виновен лишь в том, что мои меры предосторожности относительно ее персоны оказались недостаточно эффективными. – Я бессовестно лгал, глядя Императору в глаза. – Уверен, ее гибель была подстроена Эрихом фон Вультенбирдхе с той же целью, с которой я убил Фридриха, – добиться обвинений и оскорблений от противоположной стороны, а потом объявить «справедливую» войну, в которой поучаствуют союзники. Мне нужно было втянуть их всех, чтобы всех их одолеть и принести Мескии великую выгоду. Смерть королевы, безусловно, является трагедией, теперь мы не можем присоединить к себе Арбализею, так как новым монархом стал упрямец Ганзеко эл’Травиа, а его дочери слишком очеловечены. Мы не имеем права так портить вашу родословную. С другой стороны, и нынешний король, и его потомки вряд ли будут жить по три века. Их жизни наверняка окажутся скоротечными, и через одно-два поколения какой-нибудь менее волевой король эл’Травиа сам присягнет на верность вашему величеству. Что же до завоеванных территорий, с ними следует поступить так же, как мы поступали со всеми державами, присоединенными к нашей великой империи за прошедшие тысячи лет. Сначала мы заставим их стыдиться предков, посмевших выступить против нас, затем привьем им чувство вины и желание искупить ее службой. Получатся отменные солдаты для грядущих войн. Попутно мы размажем границы между их собственной культурой и культурой империи, будем постепенно искажать их историческую память до тех пор, пока они не станут лишь еще одной подходящей частью великой мозаики народов и этносов Мескии. Поглощение, переваривание, усвоение – так мы поступали на протяжении истории. Не вижу смысла отказываться от проверенных методов теперь.

Император сцепил пальцы замком перед собой и задумчиво наблюдал за мной поверх них. Сильно запершило в горле, хотелось прокашляться, но я не мог позволить себе являть признаки старческой немощи в его присутствии.

– Вы ведь понимаете, что по вашей вине мы потеряли миллионы жизней.

– Я скорблю о каждом погибшем за родину сыне Мескии, но сейчас очевидно, что жертвы были не напрасны. У нас по-прежнему самая боеспособная, а теперь еще и самая опытная армия в мире, новые приобретения вскоре обогатят нас, помогут быстро отстроить разрушенное. С высоким уровнем жизни подданные быстро закроют демографическую яму, не говоря уже о том, что в течение и еще долгое время после войны женщины нашего вида переживают овуляцию не раз в четыре года, а дважды в год. Тэнкрисы не только восполнят места потерянных сородичей, но и размножатся. Империя залижет раны и станет еще сильнее, чем была. А в грядущие века это очень понадобится.

– Для того, чтобы завоевать весь мир? – уточнил он, своим тоном показывая, что не относится к этой идее столь уж серьезно.

– Именно. Один мир – одна империя – один Император. Мы обязаны выйти из затянувшихся тысячелетий стагнации, установить наконец контроль над мирозданием, которое считаем своим по праву сильного, уничтожить непокорных и дерзких. Я верю, что рано или поздно сия священная цель будет достигнута. В это верил и ваш отец. Незадолго до смерти он приказал мне напомнить миру, за что нас следует бояться. С гордостью докладываю вашему величеству: мир вспомнил.

Долгое время единственным звуком, смевшим нарушать тишину кабинета, было тиканье напольных часов. Я понимал, что Император решает мою судьбу, но единственным чувством, одолевавшим меня в это время, было желание прикорнуть.

– Эл’Мориа, помните, что вы сказали мне сразу после того, как я был коронован?

– Да, ваше величество. Я спросил – когда мне подать прошение об отставке?

– И тогда я ответил вам…

– Вы ответили, что отставки моей не примете, ибо заменить меня попросту некем.

– Верно, у вас действительно очень хорошая память.

Насмешку я заметил, но спокойно пропустил сквозь себя.

– Пожалуй, я изменю свой ответ и скажу вам, что желаю получить ваше прошение об отставке прямо сейчас.

– Извольте, – легко согласился я, – напишу немедля. Бланк найдется?

Спустя несколько минут оно было готово, подписано мной и передано Императору, который прочел, подписал сам и заверил печатью. Так я прекратил быть Великим Дознавателем. Более того, в прошении указывалось освобождение от всех занимаемых постов, так что впервые за… сколько? Двадцать четыре? Точно. Впервые за двадцать четыре года, то есть почти половину жизни, я прекратил быть государственным служащим.

– У вас есть несколько дней, чтобы подготовить дела к передаче преемнику. Не уверен, что сохраню должность Великого Дознавателя, скорее всего, аннулирую. Но преемника вам найду. Имперру ждут большие изменения. Позаботьтесь о том, чтобы преемник получил доступ к вашей большой картотеке и картотеке малой. Засим все. Однако стоит также упомянуть, что вы не имеете права покидать столицу, ибо в самом скором времени начнется расследование вашего дела. Все ясно?

– Предельно, ваше величество, – ответил я. – За исключением упомянутой вами м-м… малой картотеки? Что это такое?

Он нахмурился.

– Шутить изволите?

– Нисколько.

– Нам известно, что у вас есть так называемая «малая картотека», в которой вы храните самые большие тайны государства, не известные, возможно, больше никому, и всевозможные компрометирующие материалы, связанные с влиятельными разумными. Я считаю, что эта пускай и довольно грязная информация может сослужить неплохую службу империи.

– О, безусловно, грязная информация – всегда самая ценная, по собственному опыту сужу, однако в материальной природе мира не существует такого места, как «малая картотека», к которому я мог бы дать или не дать кому-либо доступ. Его просто нет, и все. Хотя, если вы его найдете, буду бесконечно благодарен за своевременное сообщение. Жутко хочется увидеть.

На его красивом породистом лице прямо под белыми бакенбардами взыграли желваки, но, видимо решив, что следствие все разузнает, он больше не стал растрачивать на меня драгоценное время и отпустил.

– Простите, что смею задерживаться, но у меня при себе дар, который я обязан вам вручить.

Из-под моего плаща появилась книга в черном переплете, на которой золотыми буквами значилось: «Мескийское Кредо». Под названием был изображен герб Мескии, а под ним – девиз: «Unserum a dextria et praestera».

– Начал писать при вашем отце. Сейчас на складах лежит первый небольшой тираж в десять миллионов экземпляров, напечатанный мною, на моих типографиях, за мой счет. Передаю все это в дар вашему величеству. Уверен, что вы распорядитесь с мудростью.

По коридорам дворца я шагал уже без маски, впервые за последние семнадцать лет. Клянусь Луной, даже если бы на моем месте оказались обнаженные сестры Императора, решившие прогуляться среди тысяч политиков, клерков, посетителей и стражей, они не произвели бы такого фурора, как Вели… как тот, кого еще считали Великим Дознавателем, появившимся без маски. Сопровождаемый сотнями пристальных взглядов, оставляющий за спиной гул шепчущих голосов, я покинул дворец.

– Как все прошло, хозяин?

– Хорошо, хорошо, он справился на «отлично».

Стимер вез меня в Паутину по улицам полуразрушенной столицы. Пройдет еще много времени, прежде чем Старкрар воспрянет в прежнем… нет, он воспрянет в еще большем величии и большей красоте, чем когда-либо. Главная прелесть в разрушении старого – возможность построить нечто новое, с новой перспективой и новым взглядом на будущее.

Собственно, город уже начинал строиться, а я ехал и смотрел на бесчисленное множество разумных существ различных видов и думал, что у каждого из них моя война отняла как минимум кого-то одного очень дорогого. Интересно, узнай они об этом, остался бы после стихийного самосуда хоть один клочок моей плоти для погребения?

В Паутине я безвылазно провел три дня, но не ради приведения дел в порядок, ибо они были приготовлены задолго до отставки. Нет, я сидел в своем штабе, потому что там меня легче всего было найти. И они нашли меня. Они связались со мной и сообщили, что я не брошен и не забыт, что они готовы поддержать меня, именно меня, в любом начинании. Даже в самом дерзком. Обрадовавшись, я ответил, что желаю собрать союзников, которые смогут помочь мне в сохранении Мескии от глупого разбазаривания таким трудом добытых успехов. Я готов сражаться и не потерплю, чтобы меня, Бриана эл’Мориа, пинком под зад вышвырнул какой-то молокосос! Хм, было странно отзываться так о том, кто вступил на престол в возрасте почти двухсот лет.

Я назначил встречу всем верным в одном весьма мрачном местечке под самым носом у Императора, но где он точно даже не заподозрит нашего присутствия. Они обещали, что прибудут.

– Сегодня вечером мы отправимся на важное мероприятие, Себастина, подготовь мой лучший костюм, да и все остальное тоже подготовь.

– Всенепременно, хозяин.

Следующей же ночью мы покинули Паутину и отправились в путь по ночной столице, на северо-запад, в Императорские Сады. Меня интересовало место, которое некогда являлось улицей Магнолий, славное, в частности, тем, что на ней жил государственный обвинитель Сильвио де Моранжак, а спустя годы в его доме поселился печально известный Лайотрадо эл’Шимар. У обоих жизни завершились крайне скверным образом.

Во время осады Старкрара район Императорских Садов, некогда являвшийся самым дорогим и престижным, чудовищно пострадал от бомбардировок и был буквально вмят в землю гусеницами тяжелой техники. От прекрасных особняков с великолепными садами и парками практически ничего не осталось, но треклятый дом де Моранжака уцелел. Его крышу пробил неразорвавшийся снаряд, но в целом постройка устояла и торчала теперь среди развалин в полном одиночестве. Вокруг царила темнота, и лишь стаи одичалых собак вдали лаяли на бродячих днагурданов.

Стимер остановился перед парадным входом, в некоторых окнах горел приглушенный свет. Отлично, нас ждали.

Для этого важного вечера я оделся в прекрасный черный костюм-тройку, лакированные туфли, дорогое пальто, ибо осень не жалела мои старые кости, и высокий цилиндр, который уже основательно вышел из моды, но мне было на это плевать. Опираясь на трость как на вполне необходимую опору, я двинулся вперед, а Себастина, обрядившаяся в дождевой плащ, неотступно следовала за мной.

Нас впустили по условному стуку и со всем почтением проводили в столовую, ту самую, где погибло все семейство де Моранжаков и в которой теперь отсутствовала крыша. Еще там в полу зияли приличных размеров дыры, но собравшихся разумных это, кажется, не смущало.

– Боже мой, какое подобралось пестрое сообщество! Я безмерно рад, что вы все нашли возможным собраться здесь сегодня! – сообщил я, окидывая взглядом комнату, полную далеко не последних личностей в Мескии.

Там были политики, военные, финансисты, юристы, главы нескольких крупных торговых домов, банкиры, журналисты и даже – о, какая прелесть – несколько довольно высокопоставленных служителей Имперры! Всего около трех десятков разумных, в общем и целом испытывавших ко мне положительные эмоции. В принципе, если с умом подойти к делу, опираясь на них, я многое мог бы сделать даже при своем нынешнем статусе.

Отбросив эту мысль, я тяжело вздохнул и сказал:

– Что ж, господа, пора приступать. Себастина, я сказал: пора приступать!

– Я прекрасно вас расслышала, хозяин, – ответила моя горничная, извлекая из-под плаща два жутких на вид мясницких тесака.

– Прошу проявить понимание и не делать резких телодвижений, глаза уже не те, целиться трудно! – счел уместным я попросить, наводя ствол «Пфальцера-7» на ближайшего ко мне авиака.

Управились мы за неполных три минуты, предатели были частью расстреляны, частью – расчленены. При выходе из этого злополучного особняка моя горничная скинула заляпанный дождевик, оставшись в чистом черном пальто. Разве что обувь слегка измазалась кровью.

– Как прошло? – спросил Золан эл’Ча, который ждал нас, прислонившись задом к стимеру и куря сигарету.

– Нормально, – ответил я, приподнимая цилиндр в приветствии. – Спасибо, что помог им скоординироваться и связаться со мной. Ты оказал империи неоценимую услугу.

– Я только тем и занимаюсь, что оказываю услуги, дружище! – ответил он чуть более радостно, нежели чувствовал на самом деле.

– Ты получил мою весточку?

– Получил. Значит, Доктор наконец объявился?

– Почти уверен, что так. Он хотел наложить свои лапы на сердце Дракона Времени, нанял для этого пайшоаньцев, но они оплошали.

– Корпус советников уже осведомлен, мы копаем в этом направлении, но ты знаешь, как трудно обнаружить даже стылый след этой твари.

– Знаю, конечно, – ответил я. – Столько сил Имперры бросил на это в свое время, а толку никакого.

Мы немного помолчали, прислушиваясь к ночи.

– Куда сейчас?

– Сейчас? – Я бросил в салон трость и снял головной убор, но остановился, раздумывая. – Пожалуй, закончу последнее дельце и отправлюсь на отдых. Нужно подлечить нервы. Полагаю, лучшего местечка, чем замок Урбен, не найти, особенно в это время года.

– Угу, – уже совсем невесело кивнул эл’Ча. – Значит, уезжаешь.

– Да.

– А с Инчем попрощался?

– Хм, нет, не хочу мешать ему. Инчиваль сейчас слишком занят, он на южных морях… и это хорошо, очень хорошо.

– А Ив? С ней ты не хочешь попрощаться?

– Ив… – больно кольнуло в сердце, – передай ей, что… передай, что лишь она в годы моего одинокого детства делала эту жизнь выносимой. Никогда я не смог бы отплатить ей сполна. Передашь?

– Передам.

– Спасибо, Золан.

Я уже почти сел в стимер, но он вновь остановил меня.

– Скажу честно, Бри, когда я связывался с тобой от их имени, я немного боялся, что ты примешь их предложение и начнешь борьбу за власть. Но вместо этого ты позволил отстранить себя от Имперры, от всего, что создавал. Ответь мне, почему?

– Как это почему? – удивился я. – Такова воля Императора, которая, я должен признать, вполне разумна. Имперра, какой я ее создал, была временной мерой, Золан. Она отслужила свое, эпоха правления страхом окончена, новое поколение принесет новые решения, и начнется эпоха развития, веры, гордости и верности. В этой эпохе старая Имперра стала бы гирей на ноге Мескии. Я этого не хочу, ибо не враг я Императору своему.

– Да… но они же повесят на тебя всех люпсов. Ты понимаешь, что они засудят тебя и посадят в Череп-На-Костях до конца жизни? Тебе ведь всего пятьдесят пять, ты молодой тэнкрис, полный сил и желания сражаться свирепый тигр! Неужели ты дашь им так поступить?

Я вздохнул и впервые в жизни позволил себе похлопать странного тана по плечу.

– Твоя забота трогательна, Золан. Скажу тебе по секрету, за эти годы я сотворил множество ужасных дел, за которые достоин и худшей участи. Я был мастером темных дел, не забывай. К тому же сейчас я не то что свирепым тигром, я даже свирепым хомяком себя уже не чувствую. Все, что у меня есть теперь, – это усталость и пара незаконченных дел, которые больше не могут ждать. Пожалуйста, передай Ив, что я люблю ее всей душой, и позаботься о ней. Несмотря на то что ты всегда раздражал меня как личность, я знал, что тебе можно верить. Прощай.

Наконец-то я смог усесться в стимер, и уже когда мы отъезжали, позади раздался полный искреннего неверия возглас:

– Постой! Я что, раздражал тебя?!

У меня действительно сохранилась пара неоконченных дел, одно из которых я еще был в силах завершить. Пока долг держал меня на войне, а потом в столице, этим делом занимались несколько доверенных агентов, в частности агент Крюгер, чрезвычайно опытная и смышленая женщина рода человеческого, которая заслуживала доверия. Не так давно она сообщила, что местоположение объекта слежки вновь установлено, и с тех пор регулярно снабжала координатами.

Через полторы седмицы после отъезда из Старкрара судьба занесла меня на железнодорожную станцию небольшого городка Пальран, что на юге Картонеса. Война милостиво обошла это захолустное местечко стороной, что несказанно радовало, так как вид повсеместной разрухи причинял мне неиллюзорные страдания.

Мы с Себастиной дождались прибытия ночного поезда, следовавшего из Дюльбри в Лакранж, и оказались практически единственными новыми пассажирами, севшими на этой станции. Горничная провела меня, крепко закрывшего глаза, по коридорам и оставила рядом с нужным купе.

– Прошу прощения, – сказал я, приоткрыв дверь, – это купе номер двадцать шесть?

– Да-да, – ответил приятный женский голос, за которым скрывалось настоящее напряжение.

– Слава Все-Отцу, нашел!

Я проник внутрь и стал осторожно водить руками, пытаясь освоиться в новом для «слепого человека» пространстве. Глаза мои все еще были плотно закрыты, но за черными очками этого не было видно. Заботливые руки скоординировали меня и помогли усесться на свободное место.

– Благослови вас небеса, милая мадемуазель! – улыбнулся я вполне по-человечески.

Некоторое время мы ехали молча. Я притворялся, что сплю, изучая эмоциональный фон попутчицы, а она следила за мной настороженно, все еще не доверяя. Так продлилось порядка двух часов, прежде чем я решил действовать. Притворившись, что проснулся, спросил испуганно – где мы сейчас? Получив ответ, с облегчением выдохнул:

– Слава Все-Отцу! Если я проеду лишнюю станцию, опять опоздаю. Меня сажают на поезд и встречают, нужно лишь не проспать, но и это не всегда получается. Год назад я пропустил день рождения сына.

– Сейчас тоже едете на день рождения? – скорее из вежливости, чем из интереса, спросила она.

– Да, да, милая мадемуазель. Каждый год езжу. Вообще-то я живу в Барэне, что есть весьма замечательно для старческого здоровья. Водичкой минеральной балуюсь. А сын живет в Рашеле и каждый год приглашает меня. Вообще-то он просит, чтобы я переехал к ним, но я не хочу так отдаляться от могилы жены.

– Вы вырастили заботливого сына, месье, это большое дело.

– Да, да, спасибо, он моя гордость, но жить с его семьей не хочу. Они молодые, у них своя жизнь должна быть, незачем старику лишние хлопоты молодежи доставлять. Разве что… разве что по внучке Софийке сильно скучаю. Смышленая она сверх меры девчушка, да такая живая…

Я улыбнулся вновь, но сразу заставил улыбку померкнуть.

– Не знаю, что бы я делал, случись с ними беда. Эта жуткая, жуткая война… слава богу, моя Эдна не дожила до того, чтобы увидеть это безобразие.

Я положил руку на сердце, показывая, как его прихватило, попутчица несколько заволновалась, но затем я сместил руку чуть правее и будто что-то нащупал под одеждой.

– Хотите… хотите… а, нет, простите старика, совсем вас заболтал. Это одиночество на меня так действует, как начну языком молоть – не останавливаюсь. – Я умолк, всем видом показывая стыд и вызывая тем сочувствие.

– Нет-нет, я искренне рада, что беда обошла ваш дом стороной. В нынешнее время это редкая удача для семьи.

– Воистину, милая мадемуазель.

– Так что вы хотели, месье? – спросила она участливо.

– Я… ах, старому дураку пришло в голову, что вам было бы интересно взглянуть на портрет его сына. Ну да простите, это тот еще моветон, совать под нос незнакомым людям портреты своих детей… Вы ведь человек? Нет? Не то чтобы это было для меня важно…

– Я человек, месье, и я с удовольствием бы взглянула на этот портрет.

– Вы меня обманываете, добрая душа!

– Нет же! Теперь я просто требую показать мне этого славного мужчину!

Я еще немного помялся, прежде чем достать карманный портрет, встроенный в медальон.

– Вот, полюбуйтесь. Сейчас ему уж за сорок, но здесь моему сыну всего семнадцать лет. Он, можно сказать, вступает в расцвет сил.

Она приняла портрет и, чем дольше смотрела на него, тем сильнее и быстрее менялся ее эмоциональный фон. Вскоре послышались тихие всхлипы, и тогда я наконец открыл глаза. Напротив меня сидела и плакала Кименрия эл’Дремор в дорогом дорожном платье. Она разглядывала свежий портрет своего сына и не могла сдержать слез, сердце ее рвалось на части от невозможности быть рядом с любимым чадом.

– Кто вы такой? – спросила Ким, подняв свои мокрые глаза.

– Сказал же – счастливый отец прекрасного сына, – ответил я, глядя на нее поверх черных стекол.

На следующей станции мы сошли с поезда. Местность все еще была захолустной, железная дорога шла вдаль, а мы шли гулять по опушке леса в позднюю осеннюю ночь. Я, Кименрия и немного впереди Себастина с фонариком.

– Ты уверен, что это твое настоящее лицо, Бри? – уже не в первый раз ласково спросила она, держа меня под руку.

– Абсолютно, Ким, это совершенно точно мое лицо. И не спрашивай, как я до такого дошел, то было очень выгодное вложение времени.

Она прищурилась, вздохнула и вполне честно сказала:

– Раньше ты был красивее…

– Да уж, помню.

– Но и сейчас ты весьма импозантен.

– Хм, спасибо. А вот ты нисколько не изменилась, как была прекрасна, так и осталась. Хотя естественный оттенок волос шел тебе намного больше каштанового цвета.

– Знаю, – вздохнула она, – но ведь они такие заметные, особенно когда тебя ищет Имперра.

– Имперра тебя не искала, она практически без перерывов вела тебя эти три года.

– Как так? – удивилась Кименрия. – И только сейчас решили схватить?

– Никто не собирается тебя хватать, я здесь в частном порядке.

– Не понимаю.

– Я в отставке и больше не обязан никого хватать, ни за кем охотиться.

Это заявление серьезно повлияло на ее картину мира, и еще долго Ким молчала. В конце концов ноги вывели нас из леса к поросшим травой холмикам, на вершине одного из коих стояла одинокая кованая скамья, а вдали виднелась небольшая деревенька. Возможно, с этого места в ясные ночи за светилами наблюдал какой-нибудь астроном, однако в ту ночь его не оказалось, и скамейка была бессовестно оккупирована нами.

Там, следя за луной, мы просидели, обнявшись и согревая друг друга, довольно долго. Пока наконец задумчивость не оставила мою спутницу.

– Скажи все же, как ты меня нашел?

– Сразу после того, как мы организовали твое освобождение от компании винтеррейкцев, тебя стали вести и на этот раз не давали надолго скрыться.

– Это ты меня освободил?! – поразилась она.

– Ну… я чувствовал себя неудобно за то, что тогда оставил тебя в посольстве… а ты ухитрилась выжить… а потом еще и не сдала меня фон Вультенбирдхе… В общем, я приказал создать искусственную копию одного крайне важного для винтеррейкцев преступника и через раххиримов предложил твоим друзьям обмен. Согласились не думая. Очень уж они его хотели. А вот я бы хотел увидеть их лица, когда вместо беглого предателя они обнаружили в своих руках кучку кровянистой слизи.

Смеялись мы недолго, но искренне.

– Раххиримы сообщили, что ты сбежала, а я поблагодарил их за помощь. Все шло по плану. Твои передвижения во время войны отслеживались, и мне регулярно сообщали, где ты и что ты. Дальше и сама понимаешь.

Она кивнула и еще долгое время молча рассматривала портрет Эзмерока.

– Он такой красивый, такой милый мальчик.

– Согласен.

Кименрия обратила полный нежности взгляд на портрет сына, но постепенно нежность окрасилась цветами печали. Она понимала, что никогда не сможет быть рядом с ним. Она не могла не понимать, к чему идет наша встреча.

– Зачем ты церемонишься со мной? Зачем играешь с добычей? Я ведь знаю, что ты пришел закончить нашу историю.

– Да, Ким, именно так. Но концовка концовке рознь. Раньше я был так зол на тебя, что не жалел времени и придумывал массу различных ужасных способов расправиться с тобой. Но время лечит… или, в моем случае, делает старым и сентиментальным. Да и ты не заслужила тех старых участей. Ты была полезна, пыталась искупить. Не настолько успешно, чтобы я отпустил тебя просто так, разумеется, ведь предательство не может остаться безнаказанным. Однако твоя концовка будет тихой, спокойной и красивой, без боли, без мучений. Ты заслужила.

Возможно, кто-то другой возмутился бы или посчитал такое милосердие незначительным, но Ким знала меня слишком хорошо и понимала, сколь ужасную участь мог подарить этот искушенный в жестокости ум.

– Спасибо, Бри, я всегда знала, что ты меня по-своему любишь.

И мы сидели, все так же обнявшись и следя за путешествием луны по темным небесам. Ночной лес жил звуками, порой весьма пугающими, в деревне то и дело подавали голос домашние животные. Редкая дикая птица пролетала над нами, шурша крыльями о холодный воздух. Ким спросила дрожащим голосом:

– Как… как это будет?

– У меня есть яд, сладкий, нежный и мягкий, совершенно безболезненный. Можешь выпить его так, но я смею надеяться на один прощальный поцелуй. Если тебя не смутит этот сморщенный старикашка, разумеется…

– Пусть будет поцелуй, – согласилась она быстро и даже, как я с удивлением понял, радостно. – Ты такой романтик в душе, хотя никогда этого не признаешь. Нет смысла дольше ждать, я слишком устала бегать от тебя и слишком сильно хочу этого поцелуя.

Я достал из внутреннего кармана крошечный пузырек синего стекла.

– Скажи только напоследок, ты и дальше будешь заботиться о нашем сыне?

– Не беспокойся, я обеспечу безопасное будущее мальчика, он не будет нуждаться ни в чем…

– Кроме любви. Моему малышу нужна любовь, Бри, как цветку солнце, без нее он не сможет жить.

– Я понимаю, Ким.

Набрав в рот яду, я поцеловал Кименрию. Поцеловал так, как уже много лет целовал одну лишь Бельмере, свою законную жену. То был долгий, страстный и бесстыдно откровенный поцелуй, который Ким пыталась продлить, цепляясь за него как за последний вдох, будто не от этого поцелуя холод проникал в ее тело. У меня был иммунитет, у нее иммунитета не было.

Когда губы наши наконец разъединились, она тяжело дышала, глаза были прикрыты.

– Вот это и есть настоящий поцелуй. Ни один мужчина и ни одна женщина не целовали меня так, как ты.

Мне нечего было ответить на это.

– Можно я буду смотреть на себя твоими глазами? В твоих глазах я всегда была неотразима.

– Ты действительно неотразима. Смотри.

Я держал ее в объятиях до самого утра.

С первыми лучами солнца к подножию холмика подкатил небольшой паровой грузовичок, из которого вышли трое – двое крепких парней и невысокая поджарая женщина.

– Как вы и распорядились, мой тан, мы здесь в назначенный час! – сообщила агент Крюгер. – Парни, грузите тушку!

– Я попросил бы вас отнестись к ней с осторожностью.

– Будет исполнено, тан Великий Дознаватель, – ответила Крюгер, мигом уловив окрас моего голоса.

– Все готово?

– Так точно, тан Великий Дознаватель, и ямка, и гроб тут недалеко.

– Позаботьтесь обо всем, агент, – попросил я, следя, как тело Кименрии аккуратно грузили в кузов и укрывали брезентом.

– Слушаюсь, тан Ве…

– И прекратите звать меня так. Я больше никакой не Великий Дознаватель, я гражданский.

– Хм… поняла!

Она неожиданно приблизилась и чмокнула меня в край рта. Непонятно, куда целила, то ли в щеку, то ли в губы, но в итоге это все равно, потому что любой вариант меня бы обескуражил точно так же, как промежуточный.

– Что это было, агент Крюгер?

– Ну я просто подумала, раз вы больше не мой начальник, система субординации может потерпеть некоторые нарушения, – хихикнула женщина. Ее игривый нрав соответствовал очень юной внешности, хотя настоящий возраст Крюгер многих бы удивил. – Просто всегда хотела это сделать!

– Вы меня поражаете.

– Есть такая привычка! Прощайте, мой тан!

– Прощайте…

Грузовик неспешно укатился в сторону леса, а мы с Себастиной вновь остались вдвоем.

– Поторопимся, надо успеть на поезд, пора возвращаться домой.

Замок Урбен располагался в долине реки Урбенбах, и стоял он на своей семидесятиметровой скале с двенадцатого века. Несмотря на правильно подобранную возвышенность, по факту Урбен устроился в уютной низине, ибо со всех сторон его окружали огромные, величественные, поросшие густым лесом холмы.

Подножие замковой скалы обтекала река Урбенбах, совсем небольшая и не сильно глубокая, через нее перекидывался каменный мост, ведший к маленьким воротам. Основные постройки замка стремились ввысь и были сплочены, на крышах старинных каменных корпусов белели аккуратные фахверковые домики.

За свою довольно долгую историю этот замок никогда не разграбляли, не разрушали и не сжигали, он сохранил первозданную атмосферу старины и в разное время служил госпиталем, музеем, приютом для беженцев, но вот уже триста лет в Урбене располагалась старинная гостиница, славная своими традициями.

Одна ночь в этом обособленном полусказочном месте стоила пятьсот золотых империалов. При этом с гостем обращались почти как с древним лордом, его обслуживал штат лакеев всех мастей, он жил в старинных покоях, обедал в классической пиршественной зале с массивными дубовыми балками, мог выезжать на конные или лодочные прогулки, сколь угодно долго гулять у широкой запруды, где круглогодично жили утки, гуси и лебеди, наслаждаться тишиной и покоем. Именно для этого я и приехал.

Лучшим временем для поездки в Урбен была осень. Огненно-золотой ковер укрывал лесистые холмы, а следовательно, и весь мир до самого неба. Посреди этой красоты мы с Себастиной неспешно прогуливались по узким каменным тропкам. Она беспрестанно строчила в своей книжке, заполняя страницу за страницей мелким убористым почерком, я собирал особенно понравившиеся листья и иногда позволял себе пульнуть каштан-другой по скакавшим в ветвях белкам. Как правило, после пары бросков суставы напоминали, что не по моим сединам такие шалости. Часто мы сидели на одной из скамей и бросали хлеб уткам, которые, даром что давно разжирели на постоянных подачках, устраивали драку из-за каждой крошки. Но больше всего времени я проводил все же в своих покоях.

Среди старинных гобеленов, фресок и картин, напротив камина, я пил горячий чай и перечитывал рыцарские романы, исторические трактаты, хроники. Библиотека Урбена была настоящей кладезью раритетов, как и замковая оружейная, кстати, полная древних лат, кольчуг, мечей и копий.

После двух седмиц в этом тихом уголке я чувствовал себя вполне замечательно, прекрасно спал и словно бы молодел… Силана всевеликая, как же по-старчески это прозвучало! В общем, меня устраивало почти все, и лишь одна вещь омрачала совершенство этого отдыха – я тосковал по жене. Хотелось увидеть Бель, обнять ее, вдохнуть ее запах, почувствовать, как бьется ее сердце, но, даже будь я свободен как птица, мысль о том, чтобы показаться перед ней в столь блеклом виде… она бы приняла меня любого, однако я сам не хотел ранить ее лишний раз.

На пятнадцатый день отпуска, с утра, вместе с завтраком Себастина доставила в спальню запечатанный конверт с моим именем, который ей передал портье. Оставив чашку кофе, я вскрыл послание и прочитал: «Они идут.

– Хм. Полагаю, наш отпуск завершен, Себастина. Собери вещи и… пожалуй, стоит снять вот эти гобелены со стены, они бесценны, не хочу их пачкать.

– Слушаюсь, хозяин.

Ближе к полудню в долине реки Урбенбах появился черный дирижабль хищных форм без каких-либо опознавательных знаков, который быстро приблизился к замку и завис над его крышами. Я вернулся с балкона в гостиную, сел на удобный резной стул и выложил на стол револьвер. Рядом с ним стояла чашечка дымящегося чая, рюмка раххийской водки, блюдце с ломтиками лимона и, чуть в отдалении, аккуратная стопка белых конвертов и свертков с подписанными именами.

Когда в двери постучали, я пил чай, Себастина пошла открывать. Вернулась она быстро, вся покрасневшая как стыдливая гимназистка. Следом вошел высокий стройный брюнет в черном костюме, безукоризненный Антонис Варзов собственной персоной.

– Какая встреча! Добро пожаловать, друг мой! Присаживайтесь, насладитесь чаем.

– Рад видеть в здравии, тан эл’Мориа. Увы, никак нельзя.

– Тогда, может, водки? Пшеничная, только что с ледника.

Бледно-зеленые глаза задержались на рюмке. Антонис Варзов не употреблял спиртного. Он вообще ничего не употреблял, если на то пошло, однако, получив предложение выпить водки, как правило, соглашался, ибо того требовала легенда, заменявшая ему личность. От человеческого существа он был далек, но какие-то черты с педантичностью копировал, и о некоторых из них я знал.

– Сначала дела, – решил Варзов.

Он достал из внутреннего кармана длинный узкий конверт с Императорской печатью на сургуче, и пока я читал содержимое, опрокинул рюмку, закусив лимоном.

– Значит, явиться для помещения под стражу на время расследования?

– Именно, тан эл’Мориа.

– А вы, значит, мой конвоир?

– Эскорт, скорее. – Стекла серебряного пенсне блеснули. – Обязан сопроводить с особым почтением.

– Хм, спасибо. Кому поручили расследование по моему делу?

– Огарэну эл’Зорназа.

Я рассмеялся:

– Что ж, его мечта сбылась, он наконец сможет упечь меня на всю жизнь. Или приговорить к смерти, если особенно повезет. Значит, вам приказали доставить меня в столицу. Хорошо, что не ликвидировать на месте.

– В случае сопротивления предусмотрен и такой исход, – любезно доложил он, не питая никакого интереса к заряженному револьверу.

У Варзова не было эмоций. Никаких. Вакуум. Он обладал мыслями, знаниями, мнениями и даже интересами в некоторых вещах, но при этом не испытывал никаких эмоций и не поддавался моему Голосу, от слова «никак». Впрочем, я и не стал бы предпринимать попыток избежать неизбежного.

– Хочу спросить вас, Антонис, его величество приказали вам всенепременно привезти меня или же предоставить выбор?

– Это правильный вопрос. Поскольку вы бывший кадровый офицер с боевыми заслугами, тан эл’Мориа, Император упомянул вскользь, что выбор у вас есть.

– От сердца отлегло, – улыбнулся я. – Все-таки он не лишен такта. Обещаю, что не доставлю вам хлопот, Антонис, однако осмелюсь попросить о личной просьбе.

Главный уборщик Императорского дворца кивнул.

– Я написал несколько писем всем тем, кого любил и уважал и кто отвечал мне взаимностью. Пожалуй, отправить их сам уж не успею, но буду очень признателен, если вы возьмете на себя эту миссию.

– Почту за честь, тан эл’Мориа, – ответил он учтиво и взял конверты и свертки. – Жду в коридоре. Госпожа Себастина, всего доброго.

Варзов удалился, оставив нас с моей раскрасневшейся горничной вдвоем. Голова полнилась философскими вопросами о сущности бытия и нашей роли в нем. Как некстати.

– Себастина, я достиг цели?

– В большей мере, чем кто-либо другой смог бы это сделать, хозяин, – ответила она серьезно.

– Ну что ж, не так уж и плохо. Полагаю, мой долг исполнен.

Я взял револьвер, заряженный единственным патроном, взвел курок, приводя спусковой крючок в состояние повышенной чувствительности, и приставил дуло к виску.

О смерти Бриана эл’Мориа было объявлено лишь через некоторое время. Обстоятельства не разглашались. По приказу Императора тело было укутано в белую ткань, уложено на каменный диск и выставлено для прощания на специально возведенном мраморном постаменте перед дворцом. Также над ним установили стазисное поле, чтобы как можно лучше предотвратить разрушительные процессы. Власти Старкрара не ожидали, что попрощаться с Великим Дознавателем придут многие тысячи разумных и еще миллионы будут желать этого, не имея возможности.

К каменному диску было возложено несчетное количество венков, а поток скорбящих не останавливался ни днем ни ночью. Представители едва ли не всех видов, рас и наций империи пришли, чтобы засвидетельствовать последнее почтение реформатору, политику и солдату, который круто изменил их жизни. Даже этнические малдизцы не посчитали возможным пропустить это событие. Прощание длилось восемь дней и ночей.

После диск был водружен на специальный лафет и провезен по улицам столицы в сторону Ивового кладбища. За ним следовала небольшая группа близких друзей и родственников: семья эл’Мориа, бывшие коллеги и сослуживцы. Многие все еще несли на плечах черные плащи и скрывали лица за табельными масками.

На кладбище диск с телом был уложен в круглую могилу, вокруг которой собрались самые близкие, прочих оттеснили Императорские гвардейцы. Сам Император тоже присутствовал, как и ингрийские феодалы во главе с Зефиром эл’Нариа, и король Арбализеи Ганзеко Первый, и Королева Стрекоз Ки’Ре’Син’Ай, и тсарь-Император раххийский Александр, и многие, многие иные владыки мира под Луной.

Ближе всех к краю могилы стояли Иверин эл’Вэйн, считавшаяся усопшему едва ли не второй матерью, ее друг Золан эл’Ча, кузен усопшего Ганцарос эл’Мориа, близкий друг Инчиваль эл’Файенфас, Аррен эл’Калипса со своей семьей и отчего-то адмирал кель-талешского флота Бельмере эл’Тренирэ, которая, насколько было известно большинству, никем усопшему не доводилась.

Жрец Луны прочел прощальную речь: «Братьям, ступившим на Серебряную Дорогу», – и рукою Императора была брошена первая горсть земли. После этого монарх вместе со свитой и охраной отстранился, чтобы дать место другим скорбящим, но уходя заметил, как через провожатых к нему пыталась пробиться адмирал эл’Тренирэ.

– Позвольте ей подойти.

В сопровождении двоих гвардейцев огненновласая женщина приблизилась к могущественнейшему правителю известного мира и, вопреки всем приличиям, с вызовом посмотрела ему прямо в глаза. Ее собственные очи были красны, а лицо слегка опухло от слез, но адмирал пылала почти ощутимым пламенем бешенства, и ее поведение вызывало дрожь у членов свиты.

– Чем я могу вам помочь, досточтимая тани? – спокойно спросил Император.

– Я не нуждаюсь ни в чем, что было бы в ваших силах, – ответила она.

– Зачем же вы тогда желали говорить со мной?

– И говорить я с вами не особо желала. Я хочу задать вопрос.

– Прошу…

– Вы ведь понимаете, что он мог заставить вас? Он мог заставить вас всех!

– Что «заставить», моя тани?

– Любить его, конечно! Он мог заставить вас всех до единого целовать землю, по которой он ступал. Он мог. Вы должны понимать. Я стою здесь, чтобы убедиться, что вы это понимаете. Он мог, но он не сделал, потому что не хотел, потому что вы не были ему нужны. Это не вы отвергли его, это он пренебрег вами! Вы ведь это понимаете?

Правая бровь Императора приподнялась, но он хранил спокойное молчание. Видя это, Бельмере эл’Тренирэ приблизилась на расстояние шага, что являлось вопиющим нарушением этикета, но монарх жестом дал охране знать, что не возражает. Он смотрел на нее сверху вниз, разглядывал влажные от слез глаза, раздувавшиеся красноватые ноздри и думал, что даже в состоянии столь жалком эта женщина была прекрасна.

– Это все, тани адмирал?

– Почти. Перед уходом я лишь сообщу, что у вас никогда не будет слуги, хоть на десятую часть столь же верного и полезного, каким мог быть он. Никогда! Потеряв его, вы выстрелили себе в ногу, ваше Императорское величество. Честь имею!

Глядя на удалявшуюся копну красных волос, Император с неимоверным раздражением вынужден был признаться сам себе, что в этих словах было зерно истины. В памяти всплыл текст предсмертного послания, которое эл’Мориа передал ему через Варзова:

«Я всегда старался быть верным слугой своего долга, многим врал и совершал бесчестные поступки, но не корысти ради, а во благо моей Отчизны. Иные сочли меня преступником. Не знаю, правы ли они, но знаю, что остаюсь верен Вашему Величеству до самого последнего вздоха. Народу империи я больше не нужен, ибо исполнил все свои обеты и отныне буду лишь обузой, дурным напоминанием. Я благодарю Ваше Величество за милостивое дозволение смыть кровью пятно, которое моими действиями было поставлено на Вашей священной чести, и со спокойным сердцем ухожу из мира. Правь, Меския, правь на суше, в небе и на море».

Он оглядел свою свиту каким-то новым, критическим взглядом и в раздражении бросил:

– Во дворец.

Покинув круг гвардейцев, Бельмере едва не упала на подкосившихся ногах. Питавшая ее ярость вся вышла, сил не осталось, и, не окажись рядом Инчиваля, подхватившего под руку, вышел бы неприятный конфуз. Друг мертвого мужа крепко обнял вдову, шепча успокаивающие слова, и она держалась за него как за спасательный круг в бушующем океане, пока не смогла вновь сама стоять на ногах.

Потом подошла Иверин эл’Вэйн и тоже обняла Бель, им не нужно было ни о чем говорить, они делили одну боль на два сердца. Золан эл’Ча стоял в сторонке и хранил скорбное молчание. Ганцарос эл’Мориа выразили свои самые искренние соболезнования.

Истощенную и почти лишившуюся эмоций вдову Инчиваль упорно вел прочь от могилы. Бельмере все время норовила обернуться, но он не разрешал, хотя самому Инчу было немногим легче, нежели ей.

– Я не могу поверить, что его больше нет.

– Понимаю, дорогая.

– Что-то должно было оборваться… Я уверена, будь он мертв, я бы почувствовала это внутри, но… нет, я… я знаю, что его сердце еще бьется, Инч. Не может не биться.

Он остановился и внимательно взглянул на нее.

– Когда ты видела Бриана в последний раз, Бель?

– Я… кажется, около года назад. У нас тогда тоже началась война, он прилетел к ее величеству…

– Прости меня за этот бестактный вопрос, но уделили ли вы время друг другу?

Она не смутилась.

– Конечно. Мы так соскучились… Что ты хочешь сказать?

– Бель, – нежно ответил Инчиваль, заглядывая ей в глаза, – я уже хоронил его однажды, а потом Бри пришел ко мне домой посреди ночи со словами: «Инч, надо поговорить…» Такие чудеса не повторяются, увы. Я конечно, не акушер, но, возможно, это сердцебиение его ребенка обманывает тебя. Мне так кажется.

Ее глаза расширились, рот распахнулся, Бель забыла как дышать, и только руки сами собой легли на едва заметно округлившийся живот.

– Идем, не хватало еще, чтобы ты простыла. Полетишь с нами на юг, мы присмотрим за тобой.

Бельмере не отвечала, все еще потрясенная тем, как только что вся ее жизнь еще раз изменилась.

– Мы? – запоздало переспросила она, когда Инчиваль открыл дверь заднего сиденья своего стимера.

– Да, – ответил он, помогая ей сесть. – Мы позаботимся о тебе, дорогая, не будь я его лучший друг! Познакомься, пожалуйста, это Элуэн эл’Файенфас, моя жена.

Справа от Бельмере сидела юная тани, похожая на белоснежную фарфоровую куклу с лучистыми серебряными глазами. Белизну сию подчеркивало угольно-черное траурное платье, а прекрасное ее личико несло печать скорби.

– Простите, что я не смогла бросить горсть земли, – пролепетала Элуэн, теребя мокрый от слез платочек, – долг, в котором мы перед вашим супругом, нельзя отдать и за тысячу лет, но Инчиваль убедил, что неразумно появляться при таком скоплении народу. Простите…

Бельмере крепко обняла ее в ответ и сказала только, что сама добрая память о Бриане есть достойная плата. При жизни он думал, что у мира не останется о нем хороших воспоминаний, что все его благие дела будут забыты, как только последняя горсть земли упадет на могильное всхолмье. Он ошибался.

Церемония погребения изрядно затянулась – столь многие пришли попрощаться с тем, кто при жизни пугал половину мира. Только Тромгар эл’Румар никуда не спешил. Он сидел себе спокойно на надгробии, вдалеке от места свежего захоронения и тянул из фляги абсент. Его не заботило то, что сидение на холодном может иметь далеко идущие последствия. Тромгар уже давно не чувствовал ни жара, ни холода как такового, он забыл о недомоганиях и болезнях, а потому даже мог позволить себе расхаживать под снегопадом в тонком костюме-тройке. Собственно, так он и делал.

Время шло, стемнело рано, и постепенно живые покинули обитель мертвецов. На ночь кладбище оцепили солдаты, дабы никто не приблизился к могиле Великого Дознавателя с какими-либо неподобающими намерениями, а завтра над ней собирались установить большой пьедестал с памятником, под который уж точно никто не сможет забраться. Таким образом, дело надо было сделать сегодня, под покровом темноты, но Тромгар все еще не спешил.

Воистину бесконечное терпение помогло дождаться нужного события – по освещенным фонарями дорожкам кладбища двигались две темные фигуры. Лишь когда они остановились над свежей могилой, Тромгар покинул свой насест и тоже отправился туда, предварительно бросив за спину:

– Подожди здесь, я позову, когда понадобишься.

Тэнкрис расслабленно зашагал по припорошенному снегом кладбищу, сунув руки в карманы брюк и глубоко дыша зимней свежестью. Правда, когда он выдыхал, пара видно не было.

Над могилой Бриана эл’Мориа стояли двое – элегантный мужчина и некая дама в траурном платье с вуалью. Мужчина, заметив Тромгара, выступил вперед, но тот остановился и показал пустые руки.

– Доброй ночи, прошу вашего внимания! Незадолго до смерти усопший сообщил мне, что вы наверняка придете попрощаться с ним в эту ночь, и попросил передать вам его последнее послание! Ну… все это правда, только если вас зовут Олирия. Если же нет, прошу простить, я оставлю вас в покое…

– Это мое имя, – ответила женщина.

– Надо же, я не был уверен до конца! Прошу.

Тромгар медленно вытянул из внутреннего кармана сложенный втрое листок с оттиском личной печати Великого Дознавателя на сургуче и передал его адресату. Женщина откинула вуаль, открывая завораживающей красоты лицо, и нервным движением вскрыла послание. Спустя миг ее совершенные черты исказились.

– Но здесь же пусто!

Она подняла глаза и вздрогнула от ужаса, заметив, что Тромгар смотрит на нее сквозь прорези в уродливой маске, ловко накинутой им на лицо.

– Я тебя вижу.

Олирия ди’Аншвар вдохнула, чтобы издать свой последний крик, но воздух покинул мертвые легкие, лишь когда тело упало на землю.

– Ну надо же, – хмыкнул Тромгар, глядя, как присланная Брианом маска на глазах рассыпалась в сухие струпья. – Сработало! Хотя чего душой кривить, когда он что-то замышлял, это, как правило, срабатывало. Кэт!

Вскоре к нему присоединилась его собственная спутница, бледная, но очень миловидная блондинка в черно-белом платье, чрезмерно изобиловавшем рюшами, бантами, кружевом и прочим подобным декором. В руках она несла две лопаты.

– Поторопись, дорогая, земля уже подмерзла, а нам нужно успеть все до рассвета.

Кэт кивнула и, отдав одну из лопат, начала раскапывать свежую могилу. Задумчиво взвесив в руке шанцевый инструмент, Тромгар огляделся, но нашел лишь одно бездыханное тело – Олирии. К сожалению, от ее компаньона осталась одна лишь одежда, слегка присыпанная пылью. Что ж, подумал он, покойница тоже подойдет, к тому же она очень красива, чем не новая кукла в коллекцию?

Склонившись над телом Упорствующей, тэнкрис аккуратно приподнял ее голову и взглянул в распахнутые глаза. Прошло несколько секунд, после которых в них зажегся ядовито-зеленый огонек.

– Встань.

Олирия ди’Аншвар поднялась на ноги.

– Возьми лопату и раскапывай могилу.

Олирия ди’Аншвар повиновалась.

В четыре руки работа пошла намного быстрее, Тромгар позволил себе отойти в сторонку и преспокойно тянуть свой любимый абсент, пока Кэт не подала знак, что дело сделано.

– А ну-ка, девочки, освободите мне место!

Спрыгнув в могилу, он достал из другого внутреннего кармана футляр с хирургическими ножами, выбрал один и ловким движением вспорол окутывавшую тело ткань. Затем, еще более ловкими, прямо филигранными движениями Тромгар вскрыл ткани грудной клетки, коротко подивился тому, как там все оказалось изношено, и просунул пальцы под грудину, где вскоре нащупал инородный предмет. Пришлось пошерудить ножом, чтобы отцепить и изъять его.

– Ну что ж, кажется, это оно.

Тромгар выбрался из могилы и промыл найденный предмет в снегу под одним из фонарей, после чего поднял к свету продолговатый золотисто-красный кристалл редкой красоты.

– Ха. Действительно оно. Сыпьте землю обратно, девочки, да поживее! На этом кладбище у нас дел больше нет, но я хочу сегодня же разделаться и со вторым! И одежду эту пустую тоже вниз сбросьте, пусть все будет так, как было до нас.

Эззэ проснулся от холода, забравшегося под теплое одеяло. Ноги любовниц, прикасавшиеся к его ногам, были ледяными, что чулгану категорически не нравилось. Щелчком пальцев он заставил магические светильники зажечься, сел на ложе, старательно продрал глаза и тогда только заметил, что все вокруг залито кровью, а обе любовницы обезглавлены.

Эззэ силой мысли подбросил себя вверх, стал на кровати в боевой стойке, на кончиках его пальцев заплясало магическое пламя, дрожавшее от порывов ледяного ветра, задувавшего из распахнутого окна, которое совершенно точно было закрыто, когда он ложился. Эззэ собрался закричать, позвать стражу, но острое лезвие коснулось его горла. Скосив глаза, он увидел нечто вроде длинной руки, покрытой черной тканью, которая просунулась сверху под балдахин.

– Не шуми, я пришел побеседовать с тобой.

Голос, раздавшийся над головой, напугал чулгана больше, чем холодная сталь. Он был тихим и хриплым, совершенно мертвым, будто шел из темноты на дне могильной ямы.

– Побеседуем, – спокойно согласился Эззэ, лихорадочно соображая, что же ему теперь делать.

– Не глупи, не ищи выхода из этого положения, просто пойми – если поведешь себя правильно, завтра станешь Императором Гасселя.

Чулган нервно сглотнул, и заточенное до маниакальной остроты лезвие оставило на его горле тоненький порез.

– Я слушаю. Что тебе нужно? – спросил Эззэ, который всегда сразу начинал искать суть любого вопроса.

– Дружба и взаимопомощь. Мне нужна поддержка, нужен кто-то вроде тебя, но с большей властью, деньгами, умом, отвагой и теми же целями, которые преследую я.

– Это все про меня? Ну и повезло же! А какие у нас с тобой одни и те же цели?

Эззэ совсем не понравилось затянувшееся молчание. Неужели убийца уже прикидывал, как бы ловчее снять с чулгана голову? Возможно, следовало все-таки попробовать ударить боевым заклинанием вверх… но Эззэ смог удержать себя в руках.

– Мы оба хотим, чтобы Голоса тэнкрисов навсегда перестали звучать в этом мире.

Эззэ приоткрыл пересохший рот.

– Знаешь, это очень благородная цель, но я не один, кто мог бы помочь тебе в ее достижении. Хочешь, сведу тебя с моим дядей? Он уже Император и тоже не любит тэнкрисов…

– Я отрубил Орро ри Зелиро голову этой ночью.

Эззэ оледенел от ужаса, хотя он даже не до конца поверил в правдивость сказанного.

– И его сыну тоже. И вообще всем, кто стоял в очереди к трону перед тобой. Ты теперь первый, Эззэ ри Гмориго, и если мы с тобой договоримся, завтра ты станешь Императором.

– А если нет? – заставил себя спросить первый претендент на гассельскую корону.

– Хм… это будет прискорбно. Ты самый сильный щенок в помете, самый лучший вариант для верного союзника, но если придется отрубить голову и тебе, пойду к твоему младшему брату. Как его там, Утту?

– Не надо никуда ходить, если все это правда, я хотел бы выслушать подробности твоего плана и увидеть тебя наконец, прежде чем дать окончательный ответ.

– Выполнимо.

Серповидный клинок исчез, и Эззэ ри Гмориго спрыгнул на пол, резко разворачиваясь лицом к ложу.

Нечто спускалось неспешно, словно стекало с балдахина на стену, со стены на пол, но затем вдруг приблизилось со скоростью молнии и нависло над ним, все укрытое струящейся черной тканью и огромное, почти в два раза выше чулгана. Там, с высоты, из-под капюшона высовывался длинный белый клюв, а над ним пылало два круглых алых ока.

– Вот мое предложение, Эззэ ри Гмориго, я сделаю тебя Императором Гасселя, и вместе мы подготовим удар, который заставит Голоса тэнкрисов замолчать.

– Это очень хорошо, но давай по порядку… дорогой гость. Как ты сделаешь меня Императором? Одной очередности мало…

– У меня есть головы Императора и остальных претендентов, и у меня есть мертвый агент Имперры. Заставим всю страну поверить, что тебя тоже хотели убить, но в отличие от остальных жертв ты оказался убийце не по зубам. Сделаю тебе несколько аккуратных шрамов, и империя поверит и станет прославлять тебя, и ты возьмешь власть и примешь меня в качестве первого советника. Вместе мы подготовим контрудар, который не даст тэнкрисам окончательно захватить мир. Бриан эл’Мориа уж месяц как гниет в земле, новый Император неопытен, у него нет своего Паука, и мы еще можем не дать Мескии стать необоримой. В отличие от твоего мертвого дяди, ты не инертный политический импотент, не трус, ты сможешь. Мы сможем. Я создам для тебя новую службу, назовем ее… «Тишина». Я создам для тебя новое оружие и совершенных солдат, и вместе мы…

– Как тебя зовут?

– Что ты сказал?

– Если все это не сон, если я не сошел с ума на почве жажды власти, если нам действительно предстоит сражаться с этой тэнкрисской поганью вместе, как соратникам, я хочу знать – как мне к тебе обращаться?

Прямо на глазах ночной гость уменьшился в размерах и, став с чулганом наравне, протянул укутанную тканью руку.

– Доктор, – услышал Эззэ, чувствуя, как его пальцы сжимает нечто холодное и твердое, – меня зовут Доктор.