Глава 6

Алекс обо всем договорился. Когда сегодня он вместе с Ди-Ди приедет в дом Кристин Райан, их там встретят физиотерапевт Ди-Ди, а также Фи я помню его, а ты нет.

– Тебе было только четыре. Я не верю, что ты его помнишь.

– Но я помню. Еще как. А ты нет, и поэтому ненавидишь меня. Ты ведь знаешь, что папочка любил меня сильнее.

Шана вздохнула. Ее взор остекленел, казалось, что сейчас она не со мной, а где-то в другом месте. Например, в крохотном домике, где мы с ней когда-то жили. В отличие от сестры, я помнила его только по фотографиям из газет. Спальня моих родителей, в которой единственным предметом мебели был грязный матрас, разложенный прямо на деревянном полу. По всему периметру комнаты валялись груды каких-то лохмотьев, грязное постельное белье, упаковки от полуфабрикатов. В углу стояло старое автомобильное кресло, в котором, согласно полицейским рапортам, спала я.

Шана же в то время спала вместе с родителями на пропитанном кровью матрасе.

– А ведь я тебя любила, – медленно произнесла Шана, ее голос все еще оставался мечтательным. – Ты была такой милой малышкой. Помню, как мамочка давала мне тебя подержать, а ты улыбалась мне, размахивая маленькими пухлыми кулачками. Я тогда еще взяла на кухне нож и аккуратно порезала тебе запястья, чтобы ты знала, как сильно я тебя люблю. Мама почему-то кричала, но ты продолжала улыбаться, и я знала, что ты все правильно поняла. – Ее голос вдруг сделался мрачным. – Ты не должна была бросать меня, Аделин. Сначала папочка, потом ты… и все покатилось к чертям…

Когда наша приемная мать увидела, как Шана вонзает лезвие швейных ножниц мне в руку, мою шестилетнюю сестру отправили в закрытую психиатрическую лечебницу, и она стала самым маленьким ребенком штата, который был помещен на принудительное нейролептическое лечение, а большую часть времени она проводила в постели. Когда ей исполнилось четырнадцать, намучившиеся врачи объявили, что она каким-то чудесным образом излечилась, и сбагрили ее ничего не подозревающей приемной семье. Им не стоило этого делать, ибо, по моему профессиональному мнению, тот факт, что она кого-то убьет, был всего лишь вопросом времени.

– О чем ты думаешь, – прервала я молчание, – теперь, когда вспоминаешь об отце?

– О том, как сильно он любил меня.

– Что ты слышишь?

– Крики.

– А что чувствуешь?

– Запах крови и бесконечную боль.

– И это, по-твоему, любовь?

– Да!

– То есть, когда мы были детьми, ты резала меня, чтобы я узнала, как сильно ты меня любишь?

– Нет. Я хотела, чтобы ты почувствовала, как сильно я тебя люблю.

– И для этого надо резать свою маленькую сестру?

– Да!

– А если бы у тебя был нож прямо сейчас?

– Кровь значит любовь, – снова пропела Шана. – И ты это знаешь, Аделин. В глубине души даже ты это понимаешь.

Ее лицо растянулось в такой хитрой усмешке, что мне стало как-то не по себе. Создалось впечатление, что она знает, кем я была всего шесть часов назад. Зверем, который, несмотря на первоклассное воспитание, подвластен только своим животным инстинктам.

– А если бы я тебе сказала, что еда значит любовь? – невозмутимо произнесла я, пытаясь не отвлекаться на воспоминания о прошедшей ночи. – Тогда вместо того, чтобы резать людей, ты бы предлагала им хлеб?

Шана нахмурилась и провела ладонью правой руки по лицу. Поначалу она казалась смущенной и даже немного растерянной.

– Папочка никогда не давал еды.

– А мама?

– Что мама?

– Она не давала еды?

– Мама меня не любила, – раздраженно бросила Шана.

«Мама меня не любила». Мы уже обсуждали эту тему, но так ни к чему и не пришли. Но в этот редкий момент, когда сестра более-менее спокойно отвечает на мои вопросы, я решила слегка надавить.

– С чего ты это взяла? Почему ты думаешь, что мама не любила тебя?

Шана упрямо сжала губы, отказываясь отвечать.

– Гарри любил ее, женился на ней. Она, в свою очередь, любила его, вела хозяйство, растила вместе с ним детей.

– Он не любил ее!

– А тебя, значит, любил?

– Да. Кровь значит любовь. Он любил меня, а не ее.

Я наклонилась к сестре и прошептала почти в самое ухо:

– Он бил ее. Почти каждый день, если верить полицейским отчетам. Если боль значит любовь, то отец очень сильно любил нашу мать.

– Не будь дурой! – прорычала Шана. – Любого можно избить, но это не любовь. Кровь значит любовь, и ты это знаешь! В этом деле нужно действовать вдумчиво, даже ласково, плюс нужно быть аккуратным, чтобы порезать только подкожную вену и ничего больше… – Сестра указала на перевязанную ногу. – Кровь значит любовь! В этом деле нужно проявлять заботу. Ты же знаешь это, Аделин. Ты же знаешь!

Я посмотрела ей прямо в глаза:

– В этом нет твоей вины. Что сделал наш отец и что произошло в том доме… в этом нет твоей вины.

– Ты всего лишь ребенок! Слабое, беспомощное дитя. Мама часто так говорила, только чтобы папочка оставил тебя в покое. Но я всегда старалась показать, что люблю тебя. Я специально порезала тебе запястья, чтобы ты не чувствовала себя одинокой. Вот только маме это не нравилось, мне здорово от нее перепадало.

– Тебя била она? Или все-таки отец?

– Она. Мама никогда не любила меня. А ты как была, так и осталась слабой и беспомощной.

Я снова подалась назад:

– Шана, но кто же тебя зашивал? Если кровь порождает любовь и отец резал тебя каждую ночь, то кто зашивал тебя утром?

Сестра отвела взгляд в сторону.

– Кто-то должен был обрабатывать твои раны каждое утро. Возить тебя в больницу они бы точно не стали, это привлекло бы слишком много внимания. Поэтому каждое утро кто-то должен был промывать раны, накладывать повязки и так далее. Кто тебя лечил, Шана?

Плечи сестры подрагивали, желваки ходили ходуном, но она так и не отрывала взгляд от стены.

– Мать этим занималась, не так ли? Она латала тебя. Каждую ночь отец резал тебя, и каждое утро она лечила. А ты до сих пор не можешь простить ее за это. Вот почему ты говоришь, что она не любила тебя. Папочка причинял боль, мама все исправляла. А тебе от этого становилось только хуже. Ее забота причиняла тебе еще больше боли.

Шана уставилась на меня, ее карие глаза жутковато поблескивали.

– Ты похожа на нее. Я похожа на отца, а ты на мать.

– Думаешь, я тоже пытаюсь вылечить тебя? Мои визиты для тебя – как солнечное утро, а когда я ухожу, ты остаешься одна в объятиях бесконечной ночи, так?

– Папочка любил меня. Мама не любила. Она была ужасным человеком.

– Ты Шана, а я Аделин. Наши родители мертвы. Мы в этом не виноваты. Они сделали свой выбор, а теперь выбор за нами, и на твоем месте я бы попыталась поскорее их забыть.

Шана улыбнулась.

– Папочка мертв, – согласилась она, но голос ее снова звучал чересчур хитро, почти ликующе. – Я знаю это, Аделин. Я видела. А что насчет тебя?

– Я ничего не помню, ты же знаешь.

– Но ты тоже видела.

– Ребенок, пристегнутый к автомобильному креслу. Это не в счет.

– О, этот звук полицейских сирен… – усмехнулась сестра.

– Гарри Дэй запаниковал, когда стало ясно, что полиции все известно, – равнодушно вставила я. – Он не захотел, чтобы его повязали живым, и решил вскрыть себе вены.

– Ложь!

– Я читала отчеты, Шана. Я знаю, что произошло с нашим отцом.

– Кровь значит любовь, Аделин. Ты знаешь это, потому что видела.

Не найдя ответа, я нахмурилась. Понятия не имею, что Шана пыталась этим сказать. Я была всего лишь ребенком, и все мои знания по этому делу почерпнуты из полицейских отчетов.

– Шана…

– Она дала ему аспирин. Он разжижает кровь. – Ее голос звучал по-детски восторженно. – Затем она наполнила ванну. Теплая вода расширяет сосуды. Он разделся, забрался в ванну и протянул к ней руки:

– Откройте, полиция!

– Кровь значит любовь, – в который раз нараспев сообщила Шана. – Наши родители не мертвы. Я папочка, а ты мама. Она никогда нас не любила, Аделин. Она только все портила.

– Тебе надо отдохнуть, – сказала я.

Шана только ухмыльнулась в ответ:

– Кровь возьмет свое, Аделин. Кровь всегда побеждает, сестренка.

Она взяла меня за руку. На мгновение мне показалось, что она тайком пронесла с собой еще одно лезвие и собирается напасть на меня, но сестра всего лишь сжала мое запястье. Наконец лекарства взяли свое. Шана откинулась на подушку и вздохнула. Еще секунда, и моя кровожадная сестра погрузилась в глубокий сон, продолжая держать меня за руку.

Через пару Ѓку, тем сильнее отдавалось каждое движение в шею и плечо. Стиснув зубы, детектив достала из шкафа темно-серые брюки, которые теперь предстояло надеть. Этот болезненный процесс затянулся: очень медленно, дюйм за дюймом, натягивала она штаны. Наконец осталось только застегнуть пуговицу. Четыре попытки, и ни одна из них не увенчалась успехом.

«Что надеть сверху?» – в отчаянии подумала Ди-Ди. Еще одну безразмерную рубашку или лучше пиджак? В итоге она выбрала первое. Так не будет видно расстегнутой на штанах пуговицы, с которой она так и не справилась.

Не в силах больше держаться, Уоррен села на край кровати и заплакала.

Как ей все это ненавистно: бесполезность и беспомощность, постоянное чувство безысходности. Она винила себя в том, что так долго не может выздороветь. Она винила свое плечо за то, что оно так сильно болит, винила свои сухожилия за то, что они оторвали целый кусок от ее кости. А что, если она так никогда и не поправится? Подобные травмы – явление редкое, поэтому никто не мог сказать наверняка, как скоро детектив Уоррен полностью восстановится и восстановится ли вообще. Сможет ли она снова самостоятельно одеваться? Держать пистолет? Обнимать своего сына?

Сколько ей еще придется слоняться без дела, носить одежду мужа, делать вид, что все хорошо, стараться быть сильной? Она не могла так жить. Она слишком молода и слишком преданна своему делу. Она коп до мозга костей. В ее жизни не будет никакой следующей главы, если она не сможет вернуться к работе, которую столь сильно любит.

Любит, даже несмотря на то, что именно работа довела ее до такого состояния, превратила детектива Уоррен в жалкое подобие самой себя.

Ди-Ди легла и уставилась в потолок. Ее одежду составляли только бюстгальтер и незастегнутые брюки. Детектив закрыла глаза и попыталась увидеть то, что должна была увидеть той роковой ночью, до того как ее столкнули с лестницы.

Не это ли советовала доктор Глен? Если Ди-Ди все-таки решится заговорить с Мелвином, она должна напрямую попросить его помочь ей все вспомнить. Тогда ее Изгнанники обязательно сдадут свои позиции. А Ди-Ди всего лишь нужно быть готовой узнать всю правду.

Мелвин молчал. Точнее, как обычно, продолжал болезненно подергивать ее изнутри.

– Я готова, – сквозь зубы выдавила она. – Я справлюсь, Мелвин. Ну же, ты, ничтожный грязный сукин сын. Я должна знать. Скажи мне.

Тишина.

– Меня столкнул убийца? Вернулся, чтобы оживить в памяти все подробности полета своей фантазии, и был неприятно удивлен, увидев там меня?

Правда, большинство убийц стараются держаться подальше от места преступления. Пройти под оградительной лентой прямо под носом у полиции более чем рискованно. Этот смельчак сразу бы оказался в тюрьме за незаконное проникновение на закрытую территорию, а допрос прояснил бы остальное. Конечно, какого-нибудь психопата-убийцу, уверенного в своем превосходстве, могла привлекать такая своего рода игра. Но вряд ли это их случай. Человек, который убивает женщин, пока те спят, настолько уверен в себе? Ди-Ди очень сильно в этом сомневалась.

На секунду Ди-Ди смогла представить себе его в голове: худой, низкая самооценка, как следствие, необщительный, некомфортно чувствует себя в окружении людей, особенно женщин. Наверняка никогда не имел длительных отношений, а спит, скорее всего, на диване в маминой гостиной. Учитывая, что с жертвами он ведет себя сдержанно, в детстве его не били. В противном случае он бы сто процентов выплескивал на них всю свою ярость. Этот убийца был… хладнокровным. Да, одержимым, но он не терял спокойствия. Он молча делал свое дело, стараясь при этом производить как можно меньше шума. Его жертвы даже не успевали понять, что происходит.

Он проникал в дом, усыплял, убивал, снимал кожу.

Вот, что ему было нужно, – кожа жертвы. Похоже, он собирает коллекцию.

Он коллекционер.

Едва эта мысль пришла ей в голову, как Ди-Ди уже знала, что она верна. Они ищут коллекционера. Его убийства – проявления не злости и ярости, но одержимости. Маньяк, который старательно шел к тому, что ему было нужно.

Или к тому, что ей было нужно.

Насильниками по большей части становятся мужчины, но коллекционерами… Отсутствие сексуального насилия. Хлороформ. Даже компрессионная асфиксия. Что сказал Нил по этому поводу? Необязательно обладать крупной комплекцией, достаточно просто давить на определенную точку в течение определенного времени.

Возможно, полицейские ищут вовсе не затюканного мужчину. Может, они ищут женщину. Женщину, которая не вызвала бы никаких подозрений у соседей, если бы они поздно ночью заметили, как она входит в дом другой женщины. Женщину, которая, даже если бы ее застукали на месте преступления, могла заявить, что является близкой подругой жертвы.

Возможно ли такое? Может быть, когда Ди-Ди стояла одна посреди квартиры Кристин Райан, вовсе не мужчина застал ее врасплох. А какая-нибудь одинокая дама, появившаяся прямо из ночной темноты.

– Мелвин. Давай же, Мелвин! Поговори со мной.

Но Мелвин опять не проронил ни слова.

Все, с нее хватит. Ди-Ди встала. В несколько шагов она пересекла спальню и, стиснув от боли зубы, натянула свитер кремового цвета.

– Какие-то проблемы, Мелвин? – прорычала она. – Как я погляжу, тебя так и распирает от злобы? Пойдем. Я дам тебе отличный повод позлиться. Пойдем повеселимся.

Детектив Уоррен спустилась вниз по лестнице, вышла за дверь и села в машину. Теперь она была готова поделиться с миром своей болью.