Глава 4
Стеф
Я чувствовала себя виноватой и удрученной, думая, как легко меня убедили оставить Хейден у родителей.
Да, я признаю, какая-то предательская часть меня радовалась мысли о том, что можно вырваться из рутины на пару дней, хорошенько выспаться, сходить в рестораны и музеи без младенца на буксире. Но кое-что не давало мне покоя: «Почему ты на самом деле не хочешь брать нашу дочь с собой, Марк?» Не могу сказать, что он когда-то был по-настоящему холоден с ней, но после ограбления я ощущала, что что-то в его отношениях с малышкой изменилось, появилась какая-то отстраненность.
И, наверное, я до сих пор удивлялась тому, что Марк изменил свое мнение по поводу нашей поездки. Предвкушение отпуска будто пробудило в нем что-то – что-то, дремавшее в глубине его души с той ночи, когда те ублюдки пробрались в наш дом. Я позволила ему взять на себя всю подготовку к отъезду и переговоры с Пети – каждый вечер Марк читал мне самые смешные отрывки из их писем, явно пропущенных через гугл-переводчик, – а он всецело посвятил себя планированию: договаривался об оформлении визы, скачивал карты Парижа, штудировал сайт «Trip Advisor» в поисках отзывов о недорогих ресторанах. Я изо всех сил старалась не говорить и не делать ничего, что испортило бы ему настроение. Даже наш дом как будто стал светлее – он словно знал, что вскоре примет новую пару жильцов, не страдающих от депрессии. Одно, другое, третье – все складывалось как нельзя лучше. Получение визы прошло без сучка без задоринки. Марку удалось взять еще неделю отпуска перед началом семестра в середине января.
Может, я и не люблю Клару, но она тоже предложила свою помощь – мол, она свяжется с Пети и передаст им ключи, когда они приедут. За несколько дней до отъезда она пришла к нам в гости и сунула мне в руки пластиковый пакет. Открыв его, я увидела роскошное кашемировое пальто шоколадного цвета.
– Можешь взять поносить, – сказала она. – Тебе оно будет в самый раз, мне велико на несколько размеров.
Не самые приятные слова, но я была благодарна ей за заботу. Пальто выглядело восхитительно.
Оно до сих пор у меня.
Но дни все летели, время отъезда неумолимо приближалось, и во мне нарастала тревога. Я провела полных два дня в подготовке дома и распечатывании инструкций ко всему, начиная от сигнализации и заканчивая посудомоечной машиной. За день до отъезда я купила молоко, масло, хлеб, бекон и свежий кофе для Пети – все дорогое, лучших сортов, для себя с Марком я бы такого покупать не стала. Я потратилась на новые простыни, наволочки и полотенца. Я оттерла стены щеткой, все продезинфицировала в ванной, убрала в шкафах, стараясь не думать о страшных, обтянутых перчатками руках, рывшихся здесь во время ограбления. Полы сияли чистотой, в каждой комнате чувствовался аромат кедрового масла.
Я уделяла этому излишнее внимание, надеясь, что идеальный порядок в доме компенсирует шум, вечно доносившийся из дома наших соседей-студентов, вопли бомжей, живших под мостом наземки, и решетки на наших окнах, которых не было на снимках, загруженных на сайт. Теперь это кажется ироничным – даже трагичным, – но тогда я могла думать только об одном: «Вдруг Пети пожалуются, что дом не соответствует описанию?»
Мои родители забрали Хейден утром незадолго до того, как нам пора было уезжать. Усаживая ее в машину, я внезапно ощутила глубокую уверенность в том, что больше никогда не увижу свою дочь. Мне пришлось приложить невероятные волевые усилия, чтобы не завопить вслед родителям, не остановить их, когда они уезжали.
Когда их автомобиль скрылся за углом, Марк обнял меня за плечи:
– С ней все будет в порядке, Стеф.
– Ага.
Я вела себя иррационально. Знаю. С Хейден ничего не случится. В целом, нам с Марком и так выпала нелегкая судьба: смерть Зоуи, хронические колики Хейден, ограбление – разве мы не заслужили светлую полосу в жизни? Чтобы успокоиться, я выпила две таблетки урбанола, лекарства, которое доктор выписал мне от тревожного расстройства после ограбления. Визит к врачу и транквилизаторы были моим маленьким секретом – если бы Марк узнал об этом, он бы только расстроился. Тревога притупилась, и я помогла Марку собрать вещи. Нужно не забывать, что ему эта поездка тоже нужна. «Это станет для нас чем-то вроде медового месяца. Мы ведь так никуда и не съездили после свадьбы». После нашей встречи события разворачивались столь стремительно, что у нас не нашлось времени на романтическую поездку.
Впервые я увидела Марка на второй день своей работы помощником секретаря на факультете английской филологии Кейптаунского университета. На работу мне помогла устроиться соседка по комнате – тогда я переехала в Кейптаун, чтобы получить диплом бакалавра по английской литературе, и мне едва хватало денег на аренду квартиры. Ксолисва, факультетский секретарь, как раз собиралась идти со мной обедать, когда в кабинет вошел мужчина, как две капли воды похожий на Роберта Дауни-младшего, только взъерошенный и в помятых брюках. Он хотел что-то распечатать на нашем принтере, я ему помогла, и он улыбнулся мне – той теплой улыбкой «так-я-улыбаюсь-только-тебе».
– Кто это? – спросила я Ксолисву, когда он ушел.
– Марк. Преподает английскую литературу. Приятный человек.
– И?.. – Я ожидала, что сейчас Ксолисва все мне расскажет.
До этого Ксолисва рассказывала мне сплетни о каждом из сотрудников факультета, попадавшихся нам на глаза: я уже услышала о пожилом профессоре, которому разрешали принимать у себя в кабинете студенток, только если он оставлял дверь открытой; о кураторе семинарских групп, который спал с замужней преподавательницей лингвистики; о скрывавшем свою нетрадиционную ориентацию аспиранте, который до сих пор жил с матерью. У каждого на факультете была своя скандальная история, и Ксолисва обо всем была в курсе.
– Что «и»?
– Ну же, Ксолисва, не томи, рассказывай!
Она вздохнула:
– Я слышала, у него дочка умерла.
– Господи…
– Да. Очень грустная история. Ей было семь лет или около того. Это разрушило его брак.
– Отчего она умерла?
– Не знаю. – Она щелкнула языком. Не знаю, была Ксолисва огорчена тем, что не в курсе подробностей, или ей было жаль Марка.
В течение нескольких следующих дней я ловила себя на том, что высматриваю Марка в коридорах и в очереди в университетской столовой (я уже узнала, что его кабинет находится на верхнем этаже). Я мечтала о нем, представляла, как он входит к нам в приемную, как мы заводим разговор, как он приглашает меня выпить, а может, даже на ужин. Теперь кажется, что я преследовала его как ненормальная: я даже прогуглила его имя, прочла в сети отзывы на его научные статьи, нашла его в «Фейсбуке». Я пыталась понять, почему же он так запал мне в душу. Из-за веявшей от него грусти? Но во мне не было меланхолии, не было боли, я не пережила никакой трагедии, никаких великих страстей, мое сердце никто не разбивал. С предыдущими двумя парнями я рассталась по-дружески. Я считала себя скучноватой, спокойной, уравновешенной девушкой. Это я после вечеринок в пабе развозила подвыпивших друзей по домам, это ко мне люди обращались за помощью, если что-то случалось. Я была сама мисс Надежность.
В следующий раз мы с ним встретились на презентации, проходившей в каком-то книжном магазине в центре города: один из заведующих кафедрами выпустил книгу о Жаке Деррида или что-то в этом роде, и присутствие всех сотрудников было обязательным. Увидев, как он берет бокал красного вина в импровизированном баре, наспех установленном в подвале магазинчика, я почувствовала, как мое сердце забилось чаще. Не обращая внимания на болтающих без умолку посетителей презентации, он направился в отдел поэзии и принялся осматривать книжные полки. Вино он выпил слишком быстро.
Помедлив мгновение, я извинилась перед Ксолисвой – она бросила на меня многозначительный взгляд – и подошла к Марку, хотя ни до этого, ни после я никогда не отваживалась на подобное.
– Добрый вечер.
Очевидно, он пытался вспомнить, кто я такая, и я едва сумела скрыть разочарование: в моих грезах он мечтал обо мне столь же часто, как и я о нем.
– Простите… – Он виновато улыбнулся. – Вы одна из моих студенток?
– Нет, я работаю на факультете.
– Ну конечно. Извините. – Марк смущенно засмеялся.
И тут к нам подошла женщина в каком-то нелепом, похожем на кимоно наряде, вся обвешанная побрякушками (конечно же, это была Клара).
– Марк, вот ты где. Пойдем, познакомишься с Абдулом. Он твой большой поклонник.
Марк попытался представить меня ей – что не очень хорошо получилось, учитывая, что он не знал, как меня зовут, – но Клара, не слушая, уволокла его, прежде чем он успел договорить. Не думаю, что она просто так повела себя грубо. Клара всегда была проницательным человеком – должно быть, она заметила проскочившую между нами искру.
Пока заведующий кафедрой отвечал на вопросы журналистов, я устроилась в задней части комнаты, в нескольких рядах за Марком. Он повернулся и посмотрел на меня, будто почувствовал на себе мой взгляд. И улыбнулся. Потом я под каким-то предлогом задержалась в магазине, когда Ксолисва и мои друзья отправились в бар на Лонг-стрит. Но все без толку. Марк завяз в разговоре с компанией Клары, а мне не хватало мужества присоединиться к их кругу. Потратив изрядную часть зарплаты на книги, которые не были мне нужны и которые я не собиралась читать, я ушла. Но моей машины, обшарпанного «фиата», подаренного мамой, на парковке не оказалось.
Чувствуя, как посасывает под ложечкой, я принялась бегать по парковке в тщетной надежде, что я просто забыла, где оставила машину. Но «фиата» не было. Я остановилась рядом с незнакомой компанией, курившей у выхода из книжного магазина.
По-моему, я простояла там около минуты, бессмысленно теребя в руках ключи от машины.
А потом кто-то дотронулся до моего плеча:
– И снова здравствуйте.
Это был Марк. Я посмотрела на него и разрыдалась.
Он отвел меня в полицейский участок дать показания, а потом подвез домой. Мы сидели в его машине у моего дома и говорили несколько часов. Тем вечером мы ничего не стеснялись. Я рассказала ему о детстве, о моем страхе никогда не стать признанной писательницей – это была моя самая главная мечта. А он поведал мне о долгой болезни жены и разводе. Тогда был единственный раз, когда он откровенно поговорил со мной о Зоуи. О чувстве вины, о боли, о попытках жить, мирясь с этой утратой, и с озлобленностью на мир, в котором все шло своим чередом, будто ничего не случилось. Я знаю, что тогда он открылся мне, потому что я была для него, по сути, чужим человеком. После этого он упоминал о Зоуи только тогда, когда кто-то заводил о ней разговор. Но Зоуи всегда была с нами, незримо и беззвучно, она присутствовала в нашей жизни.
Через два дня мы впервые переспали. Через три недели я переехала к нему. А еще через два месяца узнала, что беременна.
Мы оба почувствовали огромное облегчение, когда сели в самолет. Помню, я еще тогда подумала: «Мы в безопасности, здесь им нас не найти». В самолете мы не спали, а пили джин с тоником и говорили о том, что увидим, куда пойдем, как будем отсыпаться и есть всякие вкусности.
Выйдя из аэропорта «Париж – Шарль-де-Голль», мы отправились на железнодорожную станцию, уставшие, но воодушевленные. Даже ударивший нам в лицо ледяной зимний ветер и неожиданно унылый пейзаж, простирающийся за окном поезда – покосившиеся хибары, жмущиеся к железнодорожным путям, отвратительное граффити, безликие здания, – не смогли испортить мне настроение. На следующей станции в вагон зашел толстяк с микрофоном и магнитофоном на тележке. Пробормотав что-то на французском, он нажал кнопку на магнитофоне, и зазвучали первые ноты минусовки «Sorry seems to be the hardest word». Мужчина запел, и я покосилась на Марка. Голос у толстяка был неплохой, но ему с трудом давалось произношение, особенно слова «sorry». А еще мне показалось, что он додумывает слова на ходу. Наклонившись ко мне, Марк ухмыльнулся и прошептал:
– Пввости меня, Стеф.
И мы оба расхохотались. Мы все смеялись и смеялись, никак не могли остановиться, у меня даже слезы на глазах выступили. Это было хорошее начало поездки. Счастливое начало.
Из метро мы вышли на многолюдную площадь Пигаль и, следуя указаниям Пети, направились вниз по склону холма, пытаясь не потеряться в лабиринте однотипных домов. Миновав небольшую площадь, заставленную уличными кафешками и мотоциклами, мы свернули налево на узкую улочку, по которой едва можно было проехать на автомобиле. Грязно-белые фасады зданий украшали яркие массивные входные двери. Окна в основном были закрыты ставнями, но то тут, то там мы видели признаки того, какое очарование может крыться в таких домах: броские ящики для цветов на подоконниках, старые латунные балюстрады, золотые лучи света, просачивавшиеся между створок ставен.
Первые неприятности начались, когда мы нашли нужный дом.
– Нам нужен номер шестнадцать, – сказал Марк, всматриваясь в таблички, висевшие рядом с каждой дверью.
Мы нашли номер пятнадцать, восемнадцать и семнадцать. Шестнадцатого не было. Побродив по улице, мы решили, что нам остается только огромная зеленая дверь с выцветшей табличкой «à louer». Я толкнула дверь, думая, что она будет заперта, но дверь распахнулась, и мы увидели тенистый внутренний двор, окруженный замшелыми кирпичными стенами. Вдоль одной стены тянулись почтовые ящики, и мы попытались найти имя Пети – в последнем письме они говорили, что именно там будут лежать ключи. Найти нужный ящик оказалось несложно – все остальные имена стерлись и прочесть их было невозможно. Взяв ключи, мы подошли к застекленной двери в конце двора, и Марк набрал на кодовом замке названную Пети комбинацию цифр. Послышался щелчок, и мы вошли в узкий коридор, миновали прислоненную к стене запыленную детскую коляску, поднялись на пару выкрашенных в грязно-бежевый цвет ступенек и очутились у подножия узкой винтовой лестницы. Тут пахло застарелым жиром и плесенью.
– Нам на третий этаж. – Марк подхватил оба чемодана.
Я нажала на кнопку выключателя, но на деревянной лестнице над нами по-прежнему царила непроглядная тьма. Марк додумался включить фонарик на телефоне, и мы начали подниматься.
– Тут немного мрачновато, да? – Я поймала себя на том, что перешла на шепот.
– Ну а чего еще ждать от подъезда? – кряхтя, выдохнул Марк. Он тяжело дышал, изнывая под весом чемоданов.
Мы шли наверх, но мне казалось, что мы спускаемся. Воздух как будто сгущался с каждым нашим шагом. Я подсветила Марку телефоном, и он завозился с замком квартиры. Через пару пугающих минут дверь все-таки открылась.
Почувствовала ли я, что с квартирой что-то не так, едва переступив порог? Хотела бы я сказать «да». Но на самом деле, когда мы включили свет – окна были закрыты ставнями, поэтому лучи солнца почти не проникали в квартиру, – я ощутила только глубокое разочарование. Пети показались мне молодыми энергичными людьми, и я ожидала увидеть стильную отремонтированную квартирку с белыми стенами, со вкусом подобранными картинами и пижонской мебелью в минималистском стиле. Но на самом деле все выглядело так, будто квартиру обставили еще в семидесятые, а потом просто бросили.
Никакого парижского очарования. Потолок в побелке, обитый коричневым вельветом диван «украшают» грязно-оранжевые подлокотники, телевизор – реликт начала девяностых, у стены – несколько картонных коробок, заклеенных скотчем, под кофейным столиком – грязный носок, словно Пети уезжали в спешке. По крайней мере, тут было тепло. Даже слишком. Я сняла пальто Клары.
– Ты уверен, что это та квартира? – Я все еще шептала.
– Ключ подходит. И на двери было написано 3-В.
– Но… это не может быть та квартира, верно? Она нежилая. Может, тут во всех квартирах одинаковые замки.
– Подожди, я проверю.
Я остановилась в центре комнаты, а Марк вернулся в коридор. На стене над диваном висела одна-единственная фотография в рамке: на снимке была запечатлена молодая женщина на ветру, веснушчатая, пряди черных волос разметались по щекам. Женщина улыбалась, но ее взгляд был пустым. Присмотревшись, я поняла, что это вырезка из какого-то журнала.
– Да, квартира точно та. – Марк выдавил из себя улыбку. – Ладно тебе, все не так плохо.
– Серьезно? – Я тоже улыбнулась, чтобы показать, как ценю его попытку поднять мне настроение.
– Она довольно большая. Квартиры в Париже обычно крохотные.
Я притопнула.
– Могли бы и пол подмести.
– Да, много времени это бы не заняло. – Марк сел на диван и достал свой айпад.
– Что ты делаешь?
– Настраиваю вай-фай. Ты не против? Тебе нужна какая-то помощь?
– Мне нужно в туалет.
– Сама справишься? – поддразнил он меня.
– Ха-ха.
В санузле действительно оказалась та же ванна на ножках, что и на снимке (тут даже было то же бордовое полотенце). В ванне я увидела седой лобковый волос, прилипший к эмали у водостока. Сплошное разочарование, как и гостиная. Унылая белая плитка на стенах, надбитый керамический умывальник, покрывшийся пятнами ржавчины, часть потолка почернела от плесени. Унитаз весь в известковом налете, и хотя сиденье выглядело чистым, я не была готова опускаться на него, пока сама тут все не продезинфицирую, поэтому, с трудом удерживая равновесие, присела над унитазом. Рулон туалетной бумаги был всего один – серой и жесткой, мы такой пользовались в школе. Я раздраженно вспомнила о двенадцати рулонах трехслойной мягкой туалетной бумаги, которую купила для Пети в «Вулворте».
Из-за смены часовых поясов я не очень хорошо себя чувствовала: голова кружилась, перед глазами все плыло, пол словно раскачивался. Я, пошатываясь, вернулась в гостиную. Марк, нахмурившись, смотрел на свой айпад. Я попыталась послать сообщение маме, но ничего не получилось.
– Не понимаю. Я включила роуминг еще до того, как мы сошли с самолета. Может быть, тут нет сигнала?
Марк даже голову не поднял.
– Мы в Париже. Как тут может не быть сигнала?
– Но ведь вай-фай тут должен быть?
– Его нет.
– Что? Должен быть. Разве Пети не послали тебе пароль к вай-фаю?
– Я просмотрел список доступных подключений. Их имени там нет. Единственный вай-фай с достаточно сильным сигналом запаролен. Наверное, это чей-то из соседей.
– Отлично.
– Наверное, модем надо перезагрузить.
– Где он?
– Должен быть где-то тут.
Полки за стареньким телевизором оказались пустыми, поэтому я посмотрела в спальне (шкафы были заперты), потом в кухне, которая оказалась такой же обшарпанной и грязной, как и ванная: потертый линолеум, старый грохочущий холодильник, шкафчики из темного дерева с облупившимся лаком. Из бытовой техники я обнаружила только сломанный электрочайник, утюг и кофеварку с треснувшей чашкой.
– Модема тут нет, если только он не заперт в спальне. Как же позвонить нашим?
– Давай устроимся здесь, поспим, а потом придумаем, что делать, ладно? – Не дожидаясь ответа, Марк разулся и отправился в спальню.
– Но вдруг что-то случилось? – Я последовала за ним. – Что, если Хейден заболела? Что, если им нужно будет срочно с нами связаться? – Мой страх вернулся.
– Стеф, ты же знаешь, что с ней все в порядке. И понимаешь, что сейчас ее балуют твои родители. – Марк устроился на кровати и взбил подушку. – Не так уж плохо. Белье чистое. – Потом он принюхался к подушке. – Пылью пахнет.
И зевнул. Большая ошибка – меня это привело в ярость.
– Марк, почему ты, ко всем чертям, меня не слушаешь?! Мне нужно позвонить Хейден!
Я знала, что веду себя капризно и иррационально, но просто не смогла сдержаться. До этого момента я не понимала, насколько меня утомила поездка, и слова Марка о том, что именно мне следует думать о дочери, стали последней каплей. Как будто все веселье по дороге сюда было лишь иллюзией, а настоящая я – эта параноидальная истеричка.
Но вместо того, чтобы сорваться, Марк прищурился, встал и обнял меня.
– Слушай… – Он провел кончиками пальцев по моей шее, как делал в первые месяцы нашего романа. Его рубашка пахла пóтом и едой из самолета, но мне было все равно. – С ней все в порядке. С Хейден все в порядке. Мы примем душ, поспим, а потом найдем кафе с вай-фаем. Обещаю. Я свяжусь с Пети, узнаю, что за чертовщина творится, а ты позвонишь родителям.
Я отстранилась.
– Не знаю, Марк. Это место… Мы действительно хотим провести здесь целую неделю? – Я посмотрела на свое отражение в зеркале встроенного в стену шкафа. Я выглядела толще и ниже, чем обычно, волосы грязные, лицо опухшее и мучнистое. Отражение словно насмехалось надо мной. – Дверь этого здания… сюда любой может войти. Она даже не запирается.
Марк вздохнул.
– Стеф, ну же… Давай отдохнем немного и посмотрим, какие у нас будут впечатления после этого. В гостиницу мы всегда успеем пойти. – Он опять устроился в кровати и похлопал по матрасу. – Иди сюда.
Помедлив, я так и сделала. Матрас был очень удобным, что уже немаловажно. Марк взял меня за руку и уже через пару секунд тихонько засопел. А я лежала и смотрела в потолок.
Не помню, как я заснула. Зато помню, что разбудило меня. Кто-то молотил кулаками по двери квартиры.
