Александр Ковалевский
Опасная командировка

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

© Кобизский А. В., 2016

© DepositPhotos.com / photographee.eu, kanzefar, zabelin, Baranov_Evgenii обложка, 2017

© Книжный клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2017

© Книжный клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2017

Комета Галлея, появляющаяся на земном небосклоне каждые семьдесят шесть лет, с древнейших времен вызывала у людей суеверный ужас и считалась предвестницей несчастий. Когда весной 1910 года ожидали очередной ее визит, газеты и вовсе пугали всех концом света. Будто бы комета Галлея своим хвостом, который может простираться на полнеба, отравит земную атмосферу ядовитым газом и земной род прекратит свое существование. Но земная атмосфера оказалась непроницаемой для разреженных кометных газов, и проход Земли через хвост зловещей кометы никаких глобальных катастроф не вызвал.

К следующему визиту небесной гостьи в 1986 году земляне подготовились заранее и выслали ей навстречу целую космическую флотилию, которая прошла в девяти тысячах километрах от летящего ядра кометы, и астрономам удалось рассмотреть его в облаках космической пыли. Фотографии кометы опубликовали издания всего мира. Говорили, что комета похожа на рыбью голову с красным глазом.

О дурных предзнаменованиях, связанных с появлением кометы Галлея, никто уже не вспоминал. Наоборот, на 1986-й человечество возлагало большие надежды. Год начался с мировой сенсации – по взаимной договоренности лидеры двух ядерных супердержав Рейган и Горбачев обратились с новогодними поздравлениями к народам США и СССР. Американский президент впервые в истории поздравил граждан СССР с Новым годом, а Генеральный секретарь ЦК КПСС – американцев. Пятиминутное поздравление Рейгана советского народа показывали в программе «Время»: «Добрый вечер! Я – Рональд Рейган, президент Соединенных Штатов. Я очень рад, что могу обратиться к вам по случаю Нового года». Рейган говорил как проповедник. Нашим телезрителям такое было в новинку. «Для нас священная истина, – сказал он, – что каждый человек – это единственное в своем роде творенье Божье с его особыми талантами и надеждами». Горбачев в своем обращении к американскому народу тоже говорил о надежде. Перефразировав название романа Стейнбека «Зима тревоги нашей», он заменил «тревогу» на «надежду».

Спецкор Агентства печати «Новости» (АПН) Илья Ладогин встречал 1986 год в ожидании предстоящей ему длительной загранкомандировки в Афганистан, где уже шестой год шла необъявленная война. В афганское бюро АПН его отправляли на целых два года, и столь длительная командировка в застрявшую в Средневековье азиатскую страну, где женщины ходили в парандже, а по их календарю должен был наступить только 1365 год, не вызывала у Ильи особого энтузиазма, но отказаться было нельзя. Нужно было сменить их спецкора в Кабуле, и, когда редактор международного отдела АПН пожаловался ему, что никто туда ехать не хочет, Илью черт дернул за язык сказать, что он мог бы поехать. Уже на следующий день его вызвали к главному редактору. Главный, крепко пожав ему руку, поздравил с предстоящей командировкой в Афганистан, мол, для Ильи как журналиста-международника это очень перспективно, если его там не убьют, конечно.

Илья и сам понимал, что загранкомандировка в Афганистан была для него шансом, поскольку получить назначение собственным корреспондентом в Лондон, побывать в котором он, как всякий уважающий себя битломан, мечтал, было практически невозможно. Илья «заболел» битломанией еще школьником, даже не зная тогда, что покорившие его мелодии – это «Битлз». Это было летом 1974-го, когда после окончания восьмого класса всех, кто перешел в девятый, на месяц отправили из Харькова на сельхозработы в село Хотомля. По вечерам на организованной между берез и сосен дискотеке все танцевали под магнитофон. Самыми любимыми медляками у Ильи были надрывно-пронзительная «Oh! Darling please believe me. I’ll never do you no harm» и несколько мрачноватая «I want you. I want you so bad…», звучавшая так, будто исходила из самого сердца. Завершалась эта почти восьмиминутная рок-композиция неустанными гитарными переборами под стон и шипение синтезатора. Под эти многократно повторенные гитарные риффы Илья по уши влюбился в девчонку из параллельного класса, прижимавшуюся к нему всем телом во время этого завораживающего медляка.

Вернувшись домой, Илья почти год безуспешно пытался выяснить, кто автор этой запавшей ему в душу композиции. Только к концу девятого класса он случайно услышал запомнившиеся ему гитарные переборы на магнитофоне одноклассника и от него же узнал, что это «Abbey Road» – последний записанный «Битлз» альбом, ставший их лебединой песней.

Своего магнитофона, чтобы переписать себе этот альбом, у Ильи тогда еще не было, но товарищ дал ему послушать пластинку со знаменитой битловской песней «Girl»: «Is the anybody going to listen to my story all about the girl who came to stay…» На советской пластинке эта песня была представлена как английская народная песня «Девушка» квартета «Битлз». «Гёрл» Джона Леннона покорила Илью окончательно. Теперь он просто бредил «Битлз», и, чтобы понимать, о чем поют в своих песнях англоязычные битлы, он даже подналег на английский, который стоило выучить только за то, что на нем разговаривал Леннон. В десятом классе Илья создал свой вокально-инструментальный ансамбль, и их визитной карточкой стала битловская «Girl». Но его мечте – взять афтограф у Джона Леннона – увы, не суждено было осуществиться.

Общественный статус Агентства печати «Новости», нацеленного в основном на внешнеполитическую пропаганду, позволял обмениваться информацией с представителями зарубежной прессы. Как всякое учреждение, связанное с заграницей, АПН работало в тесном контакте с «конторой», вплоть до того, что должность зампреда «Новостей» была закреплена за представителем КГБ. Подбором кадров в АПН занимались соответствующие отделы КГБ и студентов международного отделения журфака вели с первого курса, приглядываясь и оценивая их. Илья же еще в студенческие годы стал «невыездным» из-за своего участия в несанкционированном митинге, посвященном памяти Джона Леннона в декабре 1980-го, на котором он в шутку предложил переименовать Ленинские горы в «Леннонские». Спасло его тогда от отчисления с журфака МГУ лишь то, что к тому времени Джон Леннон считался в СССР «прогрессивным деятелем», чуть ли не коммунистом, ведь Джон, как и тогдашний генсек Брежнев, выступал «за мир во всем мире». Песня Джона Леннона «Give Peace a Chance» («Дай миру шанс») стала гимном всех протестующих против военных действий США во Вьетнаме, а сам Джон в знак протеста против поддержки Великобританией американской войны во Вьетнаме вернул королеве свой орден Британской Империи.

За выходку с «Леннонскими горами» КГБ взяло будущего международника под особый контроль, и ему очень повезло, что по окончании журфака его взяли в Агентство печати «Новости». Это была большая удача – со студенческой скамьи попасть в элиту отечественной журналистики, поскольку любая ошибка в студенческие годы навсегда закрывала путь в АПН, но там работали умные интеллигентные редакторы, которые честно отбирали людей талантливых. Редакция АПН была ориентирована прежде всего на западные страны, и, чтобы соперничать с мировыми новостными агентствами, КГБ давал ее сотрудникам определенную творческую свободу, потому что это была совершенно другая журналистика, где корреспонденту не нужно было ссылаться на решения последнего пленума ЦК КПСС. Фирменным стилем АПН был неказенный слог и своя позиция по любым вопросам. В агентстве, безусловно, присутствовали какие-то идеологические установки, которых нужно было придерживаться, но список запрещенных тем в АПН был гораздо короче, чем в любой иной советской журналистской структуре. Корреспонденты АПН должны были руководствоваться теми же принципами, что и свободная зарубежная пресса. Само агентство служило «крышей» для сотрудников внешней разведки КГБ, работавших под журналистским прикрытием, и в зарубежных корпунктах им полагалось фиксированное количество мест.

После разговора с главным редактором Илья направился в управление кадров АПН, где ему выдали для заполнения многостраничную анкету для выезда за границу, в которой нужно было указать национальность, партийность, владение иностранными языками, бывал ли он ранее за границей, имеются ли родственники за границей, где, с какого времени и чем занимаются, был ли он или его родственники судимы, в плену или интернированы. Тщательно заполненной анкеты для получения разрешения на выезд за границу было недостаточно. К ней прилагались еще характеристики с необходимыми печатями и подписями, которые должны были засвидетельствовать его политическую и моральную устойчивость, активную комсомольскую деятельность. Если бы кадровики затребовали все его характеристики, начиная со школьной скамьи, у Ильи могли бы возникнуть большие проблемы с выездом в Афганистан, поскольку по окончании средней школы в 1976 году он вместо путевки в жизнь фактически получил «волчий билет». Так своеобразно «отблагодарила» его директор школы Инна Сергеевна Рубанец за то, что он со своим другом Сашей Винником организовал школьный вокально-инструментальный ансамбль (ВИА). В начале учебного года ученики десятого выпускного класса Ладогин и Винник узнали, что на летних каникулах ученики их школы заработали в колхозе более двух тысяч безналичных рублей. Они заявились к директору школы с предложением потратить эти деньги (сам Илья с Сашей ни в какой колхоз не ездили) на закупку музыкальных инструментов.

В середине семидесятых был настоящий бум на школьные ВИА – почти в каждой школе старшеклассники организовывали свои группы, официально проводились общегородские смотры школьных ансамблей. Илья с Сашей на удивление легко получили добро от директора школы и приобрели по безналу три электрогитары, стереофонический усилитель «Электрон» с колонками, два малых барабана, «чарлик» и тарелку. На полноценную ударную установку с бас-барабаном выделенных им денег не хватило, но их барабанщик Валик Шапошников умудрялся и на двух барабанах играть не хуже Ринго Стара. Дополнительным самодельным усилителем обеспечил их бас-гитарист Ренат Лапшин из параллельного класса, а микрофоны они взяли от своих магнитофонов.

Уже через пару недель после покупки аппаратуры состоялось их первое выступление на школьной сцене. Успех по школьным меркам был оглушительным в прямом смысле слова. Актовый зал не мог вместить всех желающих попасть на танцевальный вечер, вызвавший такой небывалый ажиотаж, что директору школы пришлось вызвать наряд милиции. Физрук, трудовик и военрук, дежурившие в тот вечер на входе, уже не могли сдержать своими силами наплыв молодежи со всего микрорайона, осаждавшей школу. Когда с помощью милиции парадный вход удалось наконец заблокировать, непрошеные гости зашли с тыла – выбили стекла в мастерской и через нее проникли в школу.

Тем временем в зале творилось что-то невообразимое. Первый школьный ВИА на трех электрогитарах, двух барабанах с «чарликом» и тарелкой зажигал так, что публика заходилась в экстазе. Прямо как на концертах «Битлз» на пике поразившей тогда мир битломании.

Дабы прекратить это вопиющее безобразие, директор школы вместе с завучем по воспитательной работе выскочили на сцену и начали выдергивать шнуры из розеток. Появление директрисы с завучем на сцене поклонники школьного ВИА «приветствовали» недовольным гулом. От возмущения они принялись топать так, что сотрясались стены актового зала.

Главными виновниками битломании районного масштаба Инна Сергеевна считала зачинщиков ВИА – Ладогина и Винника. Но особенно их возненавидели военрук с трудовиком. Военрук за то, что ребята носили неуставные прически, трудовик – за выбитые их фанатами окна в мастерских.

Весной 1976 года школьный ВИА, который они назвали «Крона», стал лауреатом городского конкурса художественной самодеятельности. Перед выступлением на большой сцене Ладогина с Винником вызвали к директору школы на инструктаж и строго-настрого предупредили, чтобы на конкурсе они исполняли только идеологически правильные песни. В качестве надзирателя к ним прикрепили учителя пения.

Учитель пел таким противным баритоном, что уши вяли, но Инна Сергеевна, невзирая на возмущение Ильи, была непреклонна – учитель пения будет выступать с ними. Своим беспокойным подопечным она совершенно не доверяла и уже триста раз пожалела о том, что разрешила им организовать школьный ВИА.

Утвержденные районо военно-патриотические песни ребята добросовестно отрепетировали. Прослушав их, директриса осталась вполне удовлетворенной исполнением. Звучание было в духе советских ВИА тех лет (ребят заставили даже немного постричься). Вид у Ильи был смиренный, и Инна Сергеевна, не заметив лукавых чертиков в его глазах, с легким сердцем отправила ансамбль под присмотром учителя пения на конкурс. По жребию «Крона» выступала последней. Когда ребята вышли на сцену, утомленные члены жюри, ожидавшие очередной перепевки песни «У деревни Крюково», которую через одного исполняли их предшественники, смотрели на них с невыразимой скукой. Возглавляющий группу учитель пения держался очень уверенно и всячески старался произвести на жюри правильное впечатление. В общем, ничего неожиданного от этой заурядной «Кроны» не ожидали.

Когда прозвучали первые гитарные аккорды, зал заметно оживился. На лицах же членов жюри выразилось явное недоумение. Но больше всех изумился обладатель баритона. Он добросовестно открывал рот, стремясь попасть в такт, однако микрофон выдавал совсем не то, о чем он пытался петь, точнее, вообще ничего не выдавал, так как его отключили в последний момент. Из всех колонок лился только голос Ильи. В утвержденном высокими инстанциями репертуаре не было и быть не могло песни «Yesterday» из репертуара «Битлз», которую Илья спел на русском языке. Его слушали, затаив дыхание, и, когда смолкли последние аккорды, зал взорвался аплодисментами.

Мнение жюри было единодушным – «Крона» заняла первое место. Это несколько смягчило гнев директрисы и уберегло Илью от расправы: обиженный учитель пения предлагал выгнать всех участников ансамбля из комсомола, однако педсовет его не поддержал. Наоборот, учителя стали делать Илье всяческие поблажки, и вскоре все его тройки волшебным образом превратились в четверки, а за исполнение на школьном вечере битловской «Girl» на английском языке расчувствовавшаяся «англичанка» даже поставила ему в аттестат «отлично».

Победа на городском смотре школьных ВИА частично реабилитировала ребят в глазах директрисы. Но длилось это недолго. Следующей их провинностью, возмутившей Инну Сергеевну до глубины души, стал танцевальный вечер, который они отыграли в соседней школе по просьбе ее учеников. Согласовывать же с ней это выступление никто и не подумал, поэтому Инна Сергеевна вменила им в вину незаконный вынос из школы музыкальной аппаратуры (то, что, отыграв концерт, они вернули все в целости и сохранности, во внимание не принималось). Выгребать от директора за самоуправство пришлось Илье с Сашей Винником. На других участников коллектива – бас-гитариста Рената Лапшина и ударника Валика Шапошникова – гнев Инны Сергеевны, как правило, не распространялся. В отличие от Ладогина и Винника, Лапшин и Шапошников были прилежными учениками (Шапошников вообще шел на золотую медаль как круглый отличник). Но самым главным для Инны Сергеевны было то, что Лапшин и Шапошников были подстрижены, как подобает советским школьникам.

Ладогин же с Винником одним своим видом доводили ее до белого каления. В разгар устроенного им разноса за несанкционированный концерт в соседней школе ей вдруг позвонил директор той самой школы и рассыпался в благодарностях за их замечательное выступление. От Инны Сергеевны благодарности они, понятное дело, не дождались.

Весь учебный год директриса, которую Илья прозвал «ефрейтор в юбке», тщетно боролась с длинными прическами новоявленных школьных «битлов», вплоть до того, что выгоняла их с уроков. А однажды даже дала им на стрижку свои личные деньги – целых сорок копеек. В 1976 году этих денег хватило бы на две мужские стрижки «полубокс». Илья с Сашей потратили их на пиво.

В том году как раз вышел на большие экраны фильм «Розыгрыш» – о таком же, как у них, школьном ВИА. В этом фильме (с Дмитрием Харатьяном в главной роли) у московских школьников волосы были намного длиннее, чем у Ильи с Сашей, но «ефрейтор в юбке» была непреклонна и с упорством, достойным лучшего применения, терроризировала их за «битловские» прически.

Что характерно, многие учителя, включая их классного руководителя Веру Марковну Нейменко, явно симпатизировали этим возмутителям спокойствия. Если утром директриса стояла на пороге школы в пикете по проверке внешнего вида, то Илья с Сашей просто пропускали первый урок, а учителя их, как правило, покрывали.

Считая, что последнее слово непременно должно остаться за ней, Инна Сергеевна не пустила Ладогина и Винника на выпускной вечер, который в том году проводился для всех школ их района в ДК ХЭМЗ. Это было ее личной местью за то, что они, видимо, решили, что директор школы для них не указ. Когда она потребовала, чтобы они подстриглись на выпускной, Илья с Сашей даже слушать ее не стали и как ни в чем не бывало продолжили репетировать. В принципе, они и сами не особо рвались на столь официальное мероприятие, но неприятный осадок, конечно, остался – все-таки выпускной вечер бывает раз в жизни. Выгнать строптивых Ладогина и Винника с вручения аттестатов зрелости было уже не во власти директора школы. Для отказа выдать им аттестаты, как и всем, в торжественной обстановке, нужно было бы придумать более серьезные основания, чем неугодные прически. Аттестаты «ефрейтор в юбке» тогда вручила, но приказала их классному руководителю переписать характеристики, «чтобы их не то что в ВУЗ, в тюрьму бы не приняли».

Вера Марковна Нейменко приказ выполнила. Однако тайком от директрисы сохранила положительную характеристику Ильи. Но тот из гордости отказался ее взять и вступил во взрослую жизнь с «волчьим билетом».

После окончания школы Илья со своим закадычным другом Винникошей, вместо того чтобы готовиться к вступительным экзаменам в вуз, отправились с палаткой и гитарами в турне по Крыму. Остановились они в Симеизе у подножия скалы Лебединое Крыло. Днем ловили мидий и загорали, а с наступлением сумерек играли на гитарах при свете костра. В один из таких вечеров, когда Илья пел под гитару одну из своих самых любимых песен Джорджа Харрисона «While my guitar gently weeps» («Пока моя гитара нежно плачет»), к ним подошла ослепительной красоты девушка с длинными темно-каштановыми волосами, радужной волной ниспадавшими на ее загорелые плечи. Присев на камень, она зачарованно слушала, как он поет. От взгляда ее карих с зелеными искорками глаз у Ильи перехватило дыхание. Закончив петь, он отложил гитару и подошел к девушке познакомиться.

Через полчаса, уединившись на опустевшем пляже, они уже самозабвенно целовались. Девушку звали Анастасия. Илья так вскружил ей голову, что она потеряла счет времени и забыла, что обещала отцу вернуться в пансионат до десяти вечера. Было уже два часа ночи, когда появился разъяренный отец девушки. Не пожелав слушать ничьих оправданий, он схватил ее за руку и силой потащил прочь. На прощанье Настя успела лишь крикнуть Илье, что завтра утром улетает домой в Москву. Больше ей отец не дал и слова сказать. Илье ничего не оставалось делать, кроме как вернуться в свою палатку, но до утра он так и не смог заснуть. Образ Насти стоял перед глазами, и все его мысли были только о ней.

С утра пораньше Илья отправился на автовокзал, надеясь перехватить ее там. Первый автобус в аэропорт Симферополя отправлялся в 6: 30 утра. Насти с отцом среди пассажиров не было. Не пришли они ни к рейсу в 9: 30, ни в 12: 00. Кассирша сказала ему, что, возможно, его девушка уехала в аэропорт на санаторском автобусе. В каком санатории Настя с отцом отдыхали и когда у них вылет, Илья не знал. Море без Насти было не в радость, и на следующий день он уехал домой.

Вернувшись в Харьков, Илья заявил родителям, что будет поступать в МГУ на журфак, поэтому завтра же выезжает в Москву. Намерение сына подать документы в МГУ стало для родителей полной неожиданностью. Отец преподавал в ХГУ высшую математику, а мать была доцентом факультета иностранных языков. Они могли бы замолвить за своего сына словечко, чтобы выданная ему в школе негативная характеристика не помешала ему поступить на любой факультет харьковского госуниверситета. Отговаривать сына от поездки в Москву родители не стали. О своем мимолетном знакомстве с девушкой по имени Настя, из-за которой он решил покорять столицу, Илья не сказал – тогда бы ему пришлось признаться, что поступление – лишь предлог.

Илья прекрасно понимал, насколько мизерны его шансы найти Настю в многомиллионной Москве, ведь он даже не знал ее фамилии. Все, что было ему о ней известно, – это то, что в этом году Настя, как и он, окончила десятый класс и мечтает поступить в мединститут.

Среди абитуриентов московского мединститута он Настю не нашел. На журфак, где был самый большой конкурс, не поступил, поэтому весной следующего года его призвали в армию.

Служить Илье довелось за Полярным кругом в отдельном полку морской пехоты Северного флота. Илья считал, что морпехи круче «голубых беретов» и форма у них самая красивая в армии. Он сам напросился в морскую пехоту, хотя в военкомате его предупредили, что есть такая армейская поговорка: «Чем красивее форма, тем тяжелее служба». Но Илья твердо решил: если служить, то в самых элитных войсках, благо к восемнадцати годам он вымахал под метр восемьдесят и при весе в семьдесят пять килограмм легко мог подтянуться тридцать раз, что даже для спецназа было более чем достаточно. Слухи о царящей в армии дедовщине его тоже не очень-то пугали. Улица, на которой он вырос, признавала только тех, кто способен был постоять за себя. Едва ему исполнилось двенадцать лет, Илья записался в секцию бокса, чтобы научиться классно драться.

Параллельно с боксом Илья занимался спортивным ориентированием. Каждые выходные команда юных ориентировщиков Дворца пионеров во главе с тренером протискивалась в переполненный вагон пригородной электрички и выезжала на природу. Там они бегали по лесу с картой и компасом.

На одном из таких стартов Илья свернул не в ту просеку и заблудился. Уставший, продрогший и голодный, он выбрался из леса только под утро. После дневной оттепели ночью ударил нешуточный мороз, и он, чтобы не замерзнуть, бегал всю ночь, как заведенный. Самое удивительное, что он даже не простудился и на следующий день пошел в школу как ни в чем не бывало.

В боксе особых спортивных успехов Илья не достиг, зато закалил характер и больше не замирал от страха, встречая по дороге в школу уличных хулиганов, повадившихся вытряхивать из малышни мелочь, которую родители выдали на школьные завтраки. Противостоять наглой уличной шпане он еще, конечно, не мог, но как-то само собой сложилось, что к нему перестали задираться. Он не слыл драчуном, наоборот, старался всячески избегать уличных потасовок, соблюдая наставления тренера о кодексе чести боксера, но та спокойная решимость, с которой он теперь смотрел в глаза даже самым отпетым сявкам, вызывала у них невольное уважение.

После полугода занятий в секции бокса с тренировками пришлось распрощаться. Однажды на школьной переменке ему пришлось выяснять отношения с самым сильным пацаном в их классе. Тот занимался самбо и повредил Илье руку в первую же минуту их неравного поединка. У Ильи от пронзившей его дикой боли на миг потемнело в глазах, лоб покрылся испариной, но он сцепил зубы и досидел все уроки до конца, не проронив ни звука. Родители узнали о драке только на следующий день, когда, собираясь в школу, он не смог самостоятельно одеться. Левая рука распухла и почти не действовала, но он продолжал упрямиться: мол, ничего страшного, скоро все само собой пройдет. Как показал рентген, «ничего страшного» – это перелом обеих лучевых костей предплечья, к счастью, без смещения, и гипс сняли уже через месяц. На этом, правда, его злоключения не закончились.

Бросив бокс, Илья увлекся велоспортом. В тринадцать лет родители купили ему спортивный велосипед «Спорт» за восемьдесят шесть рублей. Для их семьи это была очень дорогая покупка, велосипед приобрели в магазине «Динамо» в кредит. Сначала ему хотели купить дорожный велосипед «Украина». По сравнению с ним легкий восьмискоростной «Спорт» был для Ильи пределом мечтаний. Тем более что раньше у него вообще никакого велика не было.

В первый же день он умудрился врезаться на нем в столб, да так, что погнул раму и переднюю вилку. Хуже ездить от этого его любимый «Спорт» не стал, поэтому встреча со столбом, который непонятно как «перебежал» ему дорогу, не сильно омрачила радость Ильи.

В детской секции велоспорта при ДК ХЭМЗ, куда он вскоре записался, начинающие ездили на таких же велосипедах «Спорт», как у него. И только тем, кого тренеры считали перспективными гонщиками, выдавали велосипеды более высокого класса – «Старт-шоссе» на трубках, причем в личное пользование. Илья мечтал пересесть на «Старт-шоссе», но для этого надо было выиграть хотя бы одну гонку.

На отборочных соревнованиях тренер выдал ему велосипед перед самым стартом, забыв затянуть барашки на колесе. В тот день Илья был на подъеме и уверенно лидировал девять кругов подряд, претендуя на призовое место. Он очень хотел выиграть и рвался к финишу как одержимый. От победы его отделял всего один круг. Илья изо всех сил поднажал на педали, но тут вдруг у «Спорта» отвалилось переднее колесо. Кувыркнувшись через руль, он получил множественные ушибы, но в сравнении с тем, что он запросто мог сломать себе шею, это были сущие пустяки.

Смирившись с тем, что выдающегося спортсмена из него не получилось, Илья в восьмом классе записался в секцию юных геологов при Дворце пионеров. Профессия геолога представлялась ему очень романтичной – походы, гитара у костра. По окончании школы он твердо решил поступать в университет на геофак. На зимние каникулы он вместе с товарищами по секции отправился в лыжный поход по карпатским горам. Поход завершился зимним восхождением на самую высокую вершину Карпат – Говерлу. Илья оказался самым выносливым в группе своих сверстников – в промокших насквозь брезентовых бахилах он взошел на занесенную снегом вершину одним из первых.

Поверив в свои силы, он научился добиваться поставленной перед собой цели. «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» – девиз героев книги Вениамина Каверина «Два капитана» стал и его девизом. Он хуже всех в классе подтягивается – не беда, через год упорных тренировок он стал чемпионом школы с результатом тридцать раз, причем без рывков и раскачиваний. Так что предстоящая служба в морской пехоте его не пугала.

Поначалу да, было очень тяжело – особенно изматывали многокилометровые марш-броски с полной выкладкой. Но, пройдя учебку, Илья приноровился к суровому армейскому режиму, привык переносить физические нагрузки, а занятия по рукопашному бою даже доставляли удовольствие. Где бы он еще научился так профессионально драться, как не в морской пехоте, которую готовили по программе спецназа. Они постоянно бегали десятикилометровые кроссы, бесконечно подтягивались на турниках и отжимались на брусьях, стреляли из всех видов стрелкового оружия и оттачивали приемы ножевого боя на чучелах из гофрированного картона, имитирующих тело человека. Плюс к этому десантно-штурмовые подразделения морской пехоты Северного флота выполняли парашютные прыжки по программе воздушно-десантной подготовки летного состава ВВС.

К концу первого года службы приказом Главкома ВМФ Илье присвоили звание сержанта, и он стал командиром отделения десантно-штурмового взвода. Главным же событием для него стала публикация его заметки о солдатских буднях морской пехоты в газете Северного флота «На страже Заполярья». Оказалось, это так здорово – быть автором пусть даже коротенького сообщения в газете! Небольшая заметка, под которой стояла его фамилия, вызвала у Ильи бурю эмоций.

Через некоторое время он написал во флотскую газету еще одну заметку, и ее тоже опубликовали! Так еще во время службы в морской пехоте он стал сотрудничать с редакцией газеты «На страже Заполярья», которая и рекомендовала его на учебу в МГУ. Ни о каких других факультетах, кроме журфака, Илья теперь и слышать не хотел. Демобилизовавшись, он все силы бросил на подготовку к поступлению. Теперь у него были для этого все возможности – публикации в прессе, отличные характеристики от штаба командования Северного флота и редакции газеты «На страже Заполярья». Не поступить с такими козырями на журфак Илья не мог.

Приемная комиссия журфака находилась на Моховой, напротив Манежа, – именно здесь был заложен Московский университет, основанный Ломоносовым. Комплекс зданий университета принадлежал факультету журналистики и институту восточных языков. Перед входом на факультет возвышался памятник Ломоносову. Затем, пройдя десяток ступеней, вы попадаете в фойе здания журфака, увенчанного громадным стеклянным куполом, откуда льется мягкий свет, маня каждого, входящего в храм науки.

Вступительные экзамены Илья сдал более чем успешно, умудрившись написать сочинение на «отлично». Это была единственная «пятерка» на весь их поток. Для поступающих на журфак или филфак сочинение – это главный и наиболее ответственный экзамен, поэтому он и идет первым. «Пятерки» за остальные экзамены Илье выставляли уже с оглядкой на его оценки по русскому языку и литературе. Состояние эйфории, которое он испытал, когда ему пришло письмо из деканата о зачислении его на первый курс международного отделения журфака, не передать словами! Сам факт поступления в Московский государственный университет был для него большой победой. Дух захватывало от высоты, которую ему удалось взять.

Атмосфера знаменитого факультета завораживала. Однако в конце августа вместо лекций студентов-международников на целый месяц послали на картошку в Можайский район, и к учебе они приступили лишь первого октября.

Утром студенты поднимались по мраморной лестнице, а после занятий часто собирались у памятника Ломоносову, смотрели на огни Кремля.

Учиться на журфаке Илье было интересно, но главным его увлечением стал альпинизм. На первом курсе он записался в секцию альпинизма МГУ, которая была одной из сильнейших вузовских секций в стране. У него появилось много новых друзей-альпинистов, а на однокурснице-скалолазке – длинноногой блондинке Оксане Шевелевой – он чуть было не женился. Девушка сама затащила его к себе в постель. Родители Оксаны категорически возражали против их неравного, как они считали, брака. Их доченьке, коренной москвичке, Илья совсем не пара. Таких, как он, москвичи презрительно называли «лимита́». Терпеть унижения от ее родителей Илья не собирался и пожелал Оксане найти себе достойного жениха с московской пропиской. На том их отношения и закончились. Да и не любил он ее так, как Настю, которая до сих пор снилась ему «как мимолетное виденье, как гений чистой красоты», и щемило сердце, когда звучала песня Юрия Антонова «Анастасия».

О своих товарищах по школьному ВИА Илья не забывал, но собраться всем вместе, как в старые добрые времена, все как-то не получалось. Лучший друг Саша Винник организовал свою группу, с которой играл на танцах и в кабаках. Их замечательный ударник Валик Шапошников, с первого раза поступивший в медицинский институт, стучал на барабанах в вокально-инструментальном ансамбле ХМИ. От Валика Илья узнал, что у Рената Лапшина погибли родители – в гололед они разбились на семейном «Москвиче-412». По версии ГАИ отец Рената не справился с управлением и вылетел на встречную полосу прямо под колеса КамАЗа. Шансов выжить после такой автокатастрофы у отца с матерью не было.

О самом Ренате Илья знал только то, что тот поступил в харьковский политех. Илья несколько раз звонил ему по межгороду из Москвы, чтобы выразить свои соболезнования, но домашний телефон друга не отвечал. Каково же было удивление Ильи, когда в апреле 1982 года он встретил Рената в Ялте на чемпионате ЦС «Буревестник» по скалолазанию! Оказалось, что Ренат выступает за команду ХПИ. По жребию им выпало соревноваться друг с другом в парных гонках. Илья выиграл у Рената на обеих трассах, но до чемпионов им обоим было еще далеко.

Следующая встреча Ильи с Ренатом произошла спустя год в горах.

Новый 1983 год для альпинистов МГУ начался трагически. Вечером 28 января при возвращении с акклиматизационного выхода на «Приют-11» на склоне гостиницы Азау почти весь состав альпсекции попал в лавину. Большинству альпинистов, и Илье в том числе, удалось быстро выбраться из-под снега, но четверо их товарищей погибли.

После этого ЧП вышел приказ проректора МГУ, запрещающий альпсекции проводить любые самостоятельные мероприятия. Работа секции фактически была парализована. Для Ильи это было ударом ниже пояса. Альпинизм для него был не просто спортом, а образом жизни. В этом году он планировал выполнить нормы первого разряда по альпинизму. И когда Ренат предложил ему поехать в горы с альпсекцией ХПИ, а в этом сезоне у них планировалось целых две высокогорных экспедиции на Кавказе и Памире, Илья согласился не раздумывая.

На скальном массиве Ярыдага он в связке с Ренатом совершил два восхождения категории сложности 5А, но срыв на первом участке маршрута пятой сложности стал для него «первым звоночком». Проблемы на этой «пятерке» начались с самого начала восхождения. Ночью в горах выпал снег, а когда он начал таять, весь их маршрут оказался под водопадом, из-за чего Илье пришлось взять правее, где скалы были круче, зато абсолютно сухими. Фактически это был «первопроход», поскольку никто до него здесь не ходил. Не подозревая, какие сложности ожидают его наверху, Илья перед прохождением несложного карниза на всякий случай забил два крюка, которые и спасли ему потом жизнь. Одолев карниз, он оказался на узенькой полочке шириной не более пяти сантиметров. Илья понял, что переоценил свои силы. Над ним нависали двадцать метров идеально гладкой стены без единой трещины. Чтобы пройти их, нужны были шлямбурные крючья, а они остались у Рената в рюкзаке. Путь назад ему отрезал карниз. Илья решил лезть вверх, неизвестно, на что надеясь. Балансируя на грани срыва, он из последних сил цеплялся за малейшие выступы на стене, метр за метром набирал высоту, усугубляя свое и без того катастрофическое положение. Чем выше он уходил от последнего пункта страховки, тем на большую глубину ему предстояло падать. Илья это прекрасно понимал, но надежда выкарабкаться из ловушки, в которую поймала его коварная гора, не покидала его. Просто так сдаваться он не привык: если есть хоть минимальный шанс на спасение, он его использует, каких бы усилий это ему ни стоило. Отчаянно хотелось жить. Уже не держали на мизерных зацепках пальцы, стали предательски дрожать ноги, но он упрямо отвоевывал у скалы метр за метром. Без единого промежуточного крюка он прошел свободным лазаньем около десяти метров, осталось еще столько же. Дальше уже хорошо просматривалась довольно широкая полка, на которой можно было перевести дыхание и организовать страховку. Что такое десять метров на асфальте? Так, всего несколько шагов. Но те же десять метров по отвесной скале стали на его пути непреодолимой преградой.

Ситуация давила своей безысходностью. Он уже пять минут висел на стене, удерживаясь лишь на кончиках онемевших от усталости пальцев. Илья понимал, что еще чуть-чуть – и они разогнутся сами. Тут он разглядел едва заметную трещинку метрах в пяти над собой. Ему показалось, что это и есть тот шанс, который судьба иногда дарит нам в последнюю секунду.

И он решился. Проявляя чудеса скалолазной техники, Илья, используя мельчайшие зацепки, пролез зеркально гладкий отвесный участок и судорожно вцепился в призрачную, как мираж, опору. Увы, заветная трещина на поверку оказалась забитой грязью сантиметровой полочкой, забить крюк в которую было невозможно. Крутизна стены была такой, что, даже окажись глухая полочка удобной для крючьев трещиной, бросить хоть одну руку, чтобы снять с обвязки карабин с крюком, было невозможно. На одной руке ему не удержаться. И все же надежда не покидала его. «Вот, чуть левее, еле заметный выступ, а за ним скала уже чуть выхолаживается», – подумал Илья и попытался до него дотянуться. Ему это удалось, но казавшийся надежным выступ неожиданно обломился, и, не успев крикнуть традиционное «держи!», он камнем рухнул вниз.

Спасло его то, что к моменту срыва Ренат успел выбрать пару лишних метров веревки, иначе Илья, пролетев в свободном полете почти двадцать метров, ударился бы о полку, с которой его страховали. Понимая, что он не разбился насмерть только благодаря Ренату, Илья тем не менее продолжил восхождение. Особого страха перед горой он не испытывал. Вот только срываться ему больше не хотелось, поэтому он стал бить крючья намного чаще, чем до срыва.

Сознание человека обычно блокирует мысли о возможности собственной смерти. Все знают, что, появившись на этот свет, мы обречены когда-нибудь уйти туда, откуда уже нет возврата, но стараются не думать об этом. Для альпинистов, которые сознательно рискуют жизнью ради удовольствия насладиться красотой гор и победой над неприступными для простых смертных вершинами, мысли о вечности не так уж редки, но, вдыхая разреженный горный воздух – воздух абсолютной свободы, они, невзирая на подстерегающие их опасности, стремятся в горы – в этот уникальный храм природы с куполом во все открытое небо.

После восхождения на вторую зачетную 5А Илья вдруг слег с высокой температурой, но ни один доктор не смог поставить ему правильный диагноз. Ну, печень чуть увеличена, а так вроде все в норме. Илью это остановить не могло. Он рвался в памирские горы (как же это сборы пройдут без него?) и отнесся к невесть откуда взявшейся неизвестной болезни как к временному недомоганию. Экспедиционный врач подозревал пневмонию, но Илья принес справку из физдиспансера, что никакого воспаления легких у него нет. Вместе со всеми он поехал на Памир, не подозревая, что у него началась первая стадия «желтухи» – вирусного гепатита. Ударной дозой антибиотиков ему удалось сбить высокую температуру, но самочувствие от этого не очень-то улучшилось.

Перелет в Душанбе он перенес тяжело. У него опять поднялась температура, но не привыкший жаловаться Илья старался держаться бодро и рвался носить грузы в базовый лагерь, разбитый на высоте 4200 метров, наравне со всеми.

Пик Энгельса был первым в жизни Ильи шеститысячником. Восхождение на него не заладилось с самого начала. Руководитель и главный тренер экспедиции Григорий Артеменко включил в их группу Катерину Кузнецову, скалолазку из сборной города. Катерина хоть и неоднократно выигрывала чемпионат города по скалолазанию, но альпинисткой была слабой.

Илья вообще был убежденным противником того, чтобы брать женщин на восхождения выше третьей категории сложности, поэтому он сразу заартачился, протестуя против участия Катерины. Однако Артеменко был непреклонен. Илье пришлось подчиниться и пойти на восхождение с Кузнецовой, которую он воспринимал как обузу. Его мрачные предчувствия не замедлили подтвердиться: Катерина выдохлась еще на подходе.

Группа с первых же часов стала выбиваться из графика, пройдя ледник не за один световой день, как планировалось, а за два. Пять альпинистов – Илья в связке с Ренатом, Юрий Борисенко с Всеволодом Грищенко и Катериной Кузнецовой – ползли, еле переставляя ноги. Юрий Борисенко, тридцатишестилетний кандидат в мастера спорта по альпинизму, руководил группой. Илья с Ренатом были самыми молодыми ее участниками.

На второй ночевке Илья поставил перед капитаном команды вопрос ребром: группа к восхождению не готова, нужно поворачивать назад. Понимая, что Илья прав, Борисенко, который чувствовал себя далеко не лучшим образом (высота авантюризма не терпит), колебался… Но тут подала свой заморенный голос Катерина:

– Че вы, мужики, сачкуете, над вами же весь лагерь смеяться будет! Вы идите, а я вернусь в лагерь сама…

– Юра, ты в своем уме?! – настаивал на своем Илья. – Как можно бабу одну отпустить на ледник?

Борисенко, явно не годившийся на роль лидера, сник. С одной стороны, ему очень хотелось заполучить в книжку альпиниста запись о руководстве восхождением категории сложности 5А (выше шести тысяч метров меньше категории не бывает, высота сама по себе уже сложность, и группа вскоре в этом жестоко убедится). С другой стороны, он вынужден был признать, что, бесспорно, Илья прав. Катерине нужно бы кого-то выделить в сопровождение. Но тогда группа разваливается, ведь по правилам советского альпинизма группе, в составе которой меньше четырех человек, на высотное восхождение идти нельзя.

Борисенко уже было согласился с Ильей, что надо отказаться от восхождения и всем возвращаться в базовый лагерь, но тут к ним подошел Волченков, проверяющий от федерации альпинизма СССР из Москвы. Он сам предложил отвести Катерину вниз.

От бабы, которая на корабле, как известно, к несчастью, избавились, и теперь, казалось, ничто не помешает им взойти на пик Энгельса. Но у природы свои законы, и они явно были не на стороне команды. Мало того что Артеменко отправил на высотное восхождение группу без каких-либо средств связи (все радиостанции забыли в Харькове), так еще и не было четко оговорено контрольное время возвращения их группы в базовый лагерь. Четверка альпинистов шла на свой страх и риск, и, случись что, помощь в лучшем случае могла подойти только дня через три.

Илья, испытывая дикую головную боль, плелся наравне со всеми, пять шагов вверх – минута отдыха, еще пять шагов – и снова отдых… Шесть тысяч – высота коварная, сказывалось отсутствие нормальной акклиматизации. На предвершинный гребень вышли, когда уже окончательно стемнело. На пронизывающем ветру кое-как поставили палатку. Беспокойная ночь прошла почти без сна. Практически ничего не ели. Организм не принимал даже такой проверенный на высоте продукт, как сало. Открытая банка сгущенки вызывала лишь приступ тошноты, и весь их ужин в ночь перед выходом на вершину состоял из разделенной на четверых таранки да по глотку бледно заваренного чая из талой воды.

Ночью в продуваемой всеми ветрами палатке было очень холодно, поэтому рассвет альпинисты встретили с облегчением. Солнце – это жизнь… Но… Почему так странно ведет себя капитан?

– Юра, что с тобой? – спросил Илья, забыв о собственном недомогании.

– Все нормально… – с трудом разлепив губы, прошептал Борисенко.

– Какой на фиг нормально, если ты самостоятельно повернуться не можешь! – не на шутку встревожился Илья.

– Ничего… Наверное, с желудком что-то…

Ренат с Севой, натягивая на ноги промерзшие за ночь вибрамы, беспокойно посмотрели на капитана.

– Юр, ну это… ты потерпи маленько, вершина же вот, триста метров отсюда – рукой подать! Мы быстренько сбегаем, поменяем записку – и обратно. Когда еще сюда попадем? – начал уговаривать капитана Сева Грищенко. Ему очень нужно было это восхождение, а тут из-за болезни старшего группы перспектива получить долгожданный первый разряд по альпинизму таяла на глазах.

– Вы что, совсем охренели – вдвоем идти! – возмутился Илья.

– Почему вдвоем, а ты? – недоуменно спросил Ренат.

– Я останусь с ним! – Илья кивнул в сторону Борисенко, который в этот момент отключился.

– Э, Юр, ты это чего? – тормошил капитана Сева.

Борисенко очнулся и затуманенным взором посмотрел на Севу.

– Мы же не на Эвересте! – Сева принялся горячо убеждать плохо соображавшего капитана Борисенко. – Вон, Бершов с Туркевичем оставили на восьми тысячах обмороженного Мысловского с Балыбердиным и ночью на Эверест шустро сбегали, теперь герои на весь мир, а у нас только утро и вершина всего-то шесть пятьсот!

– Хорошо, идите… – прохрипел Борисенко и закрыл глаза.

– Илья, в общем, мы туда и обратно. – Сева решительно взял руководство на себя. – А ты присмотри за Юрой, – тоном наставника произнес он.

– Ладно, мужики, только не рассиживайтесь там, мне очень не нравится его состояние, – проворчал Илья, кивнув в сторону поникшего капитана.

– Да мы мигом! – бодро заверил его Сева, забирая остатки продуктов и аптечку.

Илья с тревогой смотрел вслед медленно удаляющейся двойке. Самочувствие Борисенко не улучшалось. Вроде (с его слов) у него ничего не болит, но почему тогда полностью утрачена координация движений? Юра не смог без его помощи даже застегнуть спальник, не говоря уже о том, чтобы вылезти из палатки.

Бесконечно стали тянуться часы, но передовая связка и не думала возвращаться. «Спят они там, что ли?» – метался по гребню Илья, начиная понимать, что, не прими он экстренных мер, все их восхождение может закончиться трагически. Борисенко уже впал в беспамятство и временами нес какой-то бред.

Аптечки нет, осталась только небольшая фляжка спирта. Илье единственной спичкой (Грищенко, как человек курящий, прихватил спички) удалось разжечь примус. Он растопил снег и добавил в подогретую талую воду спирт. Этой смесью Илья стал с ложки поить Борисенко.

Высота тем временем пожирала силы, Борисенко угасал на глазах. Однако к вечеру немного пришел в себя. Спирт не дал замерзнуть, чуть лучше стал прощупываться пульс, который до этого был нитевидный.

– Где ребята? – была первая фраза очнувшегося капитана.

– Придут, Юра, обязательно придут! – заверял его Илья, недоумевая, как можно двенадцать часов идти триста метров. Он напряженно всматривался в черноту азиатской ночи и уже совсем было отчаялся, когда наконец послышались голоса.

– Вашу мать, где вы бродили! – воскликнул он, когда Сева ввалился в палатку.

– Да оказалось как-то далековато… – вяло стал оправдываться тот.

Главное, что Илья понял: ребята измождены до предела и ни о каком немедленном спуске не может быть и речи.

– Быстро аптечку! Сердечные, шприц! – скомандовал Илья, держа руку на пульсе Борисенко.

Пульс угасал с каждой секундой.

– Здесь все стерильно, – буркнул Илья, вонзая иглу в бедро Борисенко прямо сквозь брезентовые штаны. – Что у нас еще там есть? Кофеин? Сойдет!

Разломав стеклянную ампулу, он влил ее содержимое в рот Борисенко. Минут через пять тот подал признаки жизни.

– Ренат, его нужно немедленно вниз! – Илья стал тормошить засыпающего товарища.

– Тащить по гребню у нас не хватит сил, нужно вызывать спасотряд… – обескураженно пробормотал Ренат.

– Сам знаю, а как? Ни ракетниц, ни радиостанции! Нас кинутся искать только через неделю, нужно идти вниз за помощью, другого выхода нет! – Илья испытующе посмотрел на Рената.

– Я не дойду… – заныл тот. – Сил нет…

Илья его не осуждал, прекрасно понимая его состояние. Из всей группы только он один уверенно держится на ногах. Если ему не удастся спуститься ночью с шеститысячника за спасотрядом, Борисенко обречен…

– Проводи меня хотя бы по гребню, там я свяжу обе веревки и постараюсь спуститься на плато, – попросил он.

Ренат согласился.

Через час блужданий по гребню Илья нашел более или менее пригодное место для спуска.

– Продержитесь до утра. Чего бы это мне ни стоило, я приведу помощь, – заверил друга Илья.

Закрепив за выступ веревку, он начал спуск. Что ждет его на конце второй веревки – неизвестно. Темень была такая, что, пройдя метров десять, он потерял Рената из виду.

Как он и опасался, до ледникового плато двух веревок не хватило. Сколько оставалось до засыпанного снегом ледника, он точно определить не мог – может, пять, а может и десять метров. Нужно было прыгать, рискуя сломать себе ноги. Собравшись с духом, Илья выпустил из спускового устройства свободный конец веревки и начал падать в чернеющую бездну.

Илью спасло то, что, пролетев метров пятнадцать, он заскользил по крутому снежному склону и выехал на плато целым и невредимым.

Оказавшись на относительно пологом и, главное, безветренном участке, он наконец-то согрелся. Его неудержимо клонило в сон. Но он хорошо помнил прочитанный еще в детстве рассказ о том, как попавший в буран полярник уснул в снегу и замерз насмерть, не дойдя всего ста метров до спасительного домика. Собрав волю в кулак, Илья заставил себя идти, шаг за шагом приближая спасение Борисенко.

Небо было ясное, но безлунное. Тьму рассеивал лишь свет далеких звезд. Если бы не они, то коварно прикрытые снегом трещины не выделялись бы подозрительной синевой на фоне погруженного во мрак ледника. Наконец далеко внизу показались палатки наблюдателей грузинской сборной по альпинизму. Илья остановился. Спускаться в почти кромешной тьме по сорокаметровой ледовой стене – слишком рискованно. Что же делать? Попытаться докричаться до спящих в палатках альпинистов? Илья размышлял недолго.

– Люди!.. – во всю глотку заорал он. В ответ – тишина… Надсадно болело горло, но Илья, набрав полные легкие воздуха, завопил так, что грузины (как они потом признались) не на шутку струхнули: спросонья им почудилось, что это кричал «снежный человек». Из лагеря альпинистов принялись шарить лучом фонарика по склону и были немало удивлены, увидев на леднике одинокую фигуру. При свете фонарика Илья быстро спустился на передних зубьях кошек. Объяснив, как ночью попал на ледник, он попросил грузин срочно вызвать по радио спасотряд.

Не дожидаясь рассвета, Илья вместе с грузинскими альпинистами поспешил на помощь. Когда они подошли к склону пика Энгельса, Ренат, Сева и Юра Борисенко уже ждали в том месте, где ночью дюльфернул Илья. Капитана удалось благополучно спустить на плато. Ренат с Севой остались на гребне собирать палатку, а Илья с грузинскими ребятами понесли Борисенко вниз на импровизированных носилках. К тому моменту как они доставили больного в палаточный лагерь грузинской команды, подошел и спасотряд с врачом. Медицинская помощь подоспела вовремя. Еще час – и Борисенко мог бы умереть от острой сердечно-легочной недостаточности – такой диагноз поставил врач команды Геннадий Селивра.

Когда Борисенко немного ожил после капельницы, спасотряд потащил его в базовый лагерь, а руководивший спасателями заслуженный мастер спорта по альпинизму Алексей Москальцов оставил Илью под перевалом дожидаться Севу и Рената, которые на тот момент еще не спустились с гребня пика Энгельса. Илья отдал спасателям свою пуховку – на случай, если им придется заночевать с Борисенко на леднике, – и стал ждать своих товарищей.

Ренат с Севой появились только к вечеру. Что они целый день делали на гребне, Илья допытываться не стал. Спустившись наконец с пика Энгельса, альпинисты еле стояли на ногах. Они так устали, что не смогли спуститься по ледовой стеночке с рюкзаками, а просто сбросили их вниз. О том, чтобы на ночь глядя догонять спасотряд, они и слышать не хотели. Ближе к ночи, когда они пили чай, появился Волченков, который рассказал, что встретил по дороге сюда спасотряд. Он заночевал с ними в их палатке.

Когда же на следующий день Илья, Ренат и Сева спустились в базовый лагерь, они узнали, что представителя федерации возмутил тот факт, что, вместо того чтобы отправиться вслед за отрядом Алексея Москальцова, они гоняли чаи. Там, в их палатке, он им ни слова не сказал, но, как только добрался до рации, отправил в федерацию альпинизма СССР радиосообщение о чрезвычайном происшествии на пике Энгельса. Волченков потребовал созвать ущельскую комиссию для расследования восхождения харьковских альпинистов на пик Энгельса. Поначалу никто всерьез его инициативу не воспринял, и это подстегнуло его еще больше. Он повторно связался с Москвой и сообщил, что в экспедиции творится полное безобразие.

Руководство дало Волченкову полномочия разобраться в ситуации. Спешно организованную им комиссию из представителей других команд (в ущелье стояло еще с десяток экспедиций) Гриша Артеменко сгоряча обозвал «козлиной». С этого момента бюрократическая машина советского альпинизма закрутилась в полную силу. Волченков решил устроить над провинившимися альпинистами показательный суд.

Судилище в ущелье состоялось без участников восхождения, то есть у них не было возможности сказать слово в свою защиту. Это позволило Артеменко задним числом внести в их маршрутный лист радиостанцию, которой на самом деле не было. В результате этого подлога больше всех под раздачу попал Илья за то, что он бросил свою группу на предвершинном гребне и ночью в одиночку спустился с горы. О том, что благодаря решительным действиям Ильи была спасена жизнь Юры Борисенко, при «разборе полетов» Артеменко предпочел умолчать. Действительно, с чего бы это Илье вздумалось спускаться ночью с шеститысячной высоты, если у него была радиостанция? Одним словом, налицо грубейшие нарушения правил советского альпинизма, категорически запрещающие передвигаться по закрытому леднику в одиночку, да еще ночью! Закончилось ущельское судилище тем, что за проявленную активность при проведении спасательных работ Илью «раздели» со второго разряда по альпинизму, понизив до значка «Альпинист СССР» с правом хождения в этом сезоне. Вроде как благодарность получил.

Несправедливый приговор Илья воспринял как какое-то недоразумение. Тогда он еще не знал, что, выгораживая себя как руководителя экспедиции, Гриша Артеменко при разборе «дела» утаил, что у их группы не было никаких средств связи. Радиостанций в этой экспедиции вообще не было ни одной – их просто забыли в Харькове. И, когда проверяющий улетел в Москву, харьковские альпинисты продолжили ходить на восхождения без радиостанций, а в качестве средств связи у них был фонарик (подавать сигналы в темноте) и зеркальце (днем пускать солнечных зайчиков, если базовый лагерь попадал в зону прямой видимости). Такой вот цирк, но только уже без участия Ильи. Для него сезон 1983 года закончился. Новоиспеченному «значкисту» нечего было делать в горном районе, где ниже 4Б не было ни одной вершины.

Пока с ЧП на пике Энгельса разбиралась «ущельская комиссия», у Юры Борисенко развилось двухстороннее воспаление легких. Гриша Артеменко отправил Илью сопровождать больного в Душанбе. Помимо доставки Борисенко в больницу, Артеменко поручил ему выкупить забронированные билеты в Москву и заказать для всей экспедиции спецрейс (самолет или вертолет) из Хорога в Душанбе и дал ему на все эти расходы 4200 рублей.

Вниз до поселка Зонг Илью с заболевшим Борисенко сопроводил врач команды Селивра, после чего тут же ушел обратно в базовый лагерь, оставив Илье для Юры какие-то таблетки. Заночевать им пришлось в Зонге. Всю ночь Юра провел сидя, так как лежа он задыхался. Местные таджики выделили им комнату (взять с них деньги за постой хозяева тамошней гостиницы барачного типа категорически отказались) и вечером пришли к ним в гости со своим чайником. Илья выставил к чаю сгущенку, шоколад, и они вместе пили из пиал зеленый чай. Как только чай заканчивался, мальчишка-таджик убегал и тут же возвращался с полным чайником. Так повторялось несколько раз. Аксакал пояснил Илье, что мальчонка будет приносить им чай до тех пор, пока они не положат пустые пиалы на стол дном вверх, показывая тем самым, что больше они чаю не хотят. А пока посуда не перевернута, по законам восточного гостеприимства хозяин не может допустить, чтобы пиалы гостей опустели.

Утром Илья с еле передвигающим ноги Борисенко попытались сесть в переполненный рейсовый автобус. Им это не удалось, а Юра между тем загибался на глазах. Экспедиционный врач ему даже антибиотики на дорожку не проколол.

Чтобы добраться из Зонге до Ишкашима, Илья стал ловить попутку. Остановился какой-то грузовик, но водитель-таджик сказал, что у него нет бензина. Тогда Илья сбегал к пограничникам в Ленгар и раздобыл ведро бензина (денег за бензин пограничники с него не взяли). В кабине «ЗИЛа» Илья привез Юру Борисенко в аэропорт Ишкашима, где выяснилось: все билеты на рейс до Душанбе проданы на два месяца вперед. Оставив Юру в аэропорту, Илья побежал в поселок искать начальника аэропорта. Нашел его в каком-то магазинчике, и тот пообещал помочь посадить заболевшего альпиниста на ближайший рейс. Когда Илья с начальником вернулся в аэропорт, возле Юры стоял наряд милиции: Борисенко был настолько плох, что люди решили, будто он умер, и вызвали милицию.

Юра Борисенко чудом выдержал полет на постоянно проваливающемся в воздушные ямы Ан-2. В аэропорту Душанбе Илья вызвал скорую, которая доставила Борисенко в больницу. Илье же пришлось срочно вернуться в Зонг за списком участников экспедиции с их паспортными данными. Без этого списка в кассе аэропорта отказывались продавать заранее забронированные билеты в Москву. Причем времени, чтобы выкупить билеты, у него было ровно сутки. Благо, что у Ильи в знакомых были уже и начальник аэропорта Ишкашима, и Душанбе, и его без всяких билетов (за 20 «рэ» пилоту) сажали на рейс как своего, чтобы он смотался в базовый лагерь за этим списком.

Обратно в Ишкашим Илья прилетел в полдень. Поселок словно вымер, и добраться до Зонга было не на чем. Встретившийся Илье местный житель поинтересовался, чем он может ему помочь. Илья описал ему ситуацию, в которую попал с авиабилетами для их экспедиции. Выслушав, таджик сказал, что вообще-то в Зонг не собирался, но, если надо помочь альпинистам, он готов отвезти туда Илью на своих «жигулях».

– Только можно я свою дочку с собой возьму? – попросил он.

Илья, конечно же, не возражал. Таджик пригласил его в свой дом подкрепиться перед дальней дорогой (более 100 км по горному серпантину). Большая семья хозяина дома принимала Илью как самого дорогого гостя. Только от чая с молоком, в который для сытности накрошили лаваш, он деликатно отказался, объяснив, что у него на Украине принято пить чай без молока.

После чаепития таджик посадил свою младшую дочь в «жигули» на заднее сиденье, и они отправились в путь. Дорога была ужасная, из-под колес летел гравий и бил в днище машины. Когда они приехали в Зонг, водитель не только отказался взять деньги за поездку, да еще и поинтересовался, когда заехать за Ильей, чтобы отвезти его обратно в Ишкашим. Чтобы оплатить хотя бы бензин, Илье пришлось упрашивать его взять деньги. После долгих уговоров гостеприимный таджик согласился взять у него всего пять рублей.

Под вечер Илья поднялся в базовый лагерь. Увидев его, Григорий Артеменко очень удивился, ведь только вчера Илья с больным Борисенко отправился в Душанбе. Узнав, в чем проблема, Артеменко сработал весьма оперативно – дал команду всем найти свои паспорта, что было непросто, так как многие разбежались на восхождения, раздобыл у соседей по ущелью из команды САВО печатную машинку и на чистом фирменном бланке с печатью харьковского горсовета отпечатал нужный список. Вернувшись на рейсовом Ан-2 в Душанбе, Илья успел выкупить билеты за полчаса до закрытия кассы.

Чтобы не опоздать к вылету из Душанбе, Илья арендовал за полторы тысячи рублей спецрейс. Як-40 должен был прилететь из Душанбе в Хорог и забрать там команду харьковских альпинистов. С этим рейсом случился еще тот цирк.

Чтобы не гонять самолет в Хорог порожняком, с согласия Ильи его загрузили почтой. Проводив спецрейс в Хорог, Илья сообщил номер борта срочной телеграммой в Хорог на имя Артеменко, а сам тем временем отправился забирать Борисенко из больницы. Каково же было его изумление, когда оплаченным им спецрейсом прибыли не альпинисты, а местные жители. До вылета в Москву оставалось всего шесть часов. Куда пропала экспедиция, пришлось выяснять с помощью начальника аэропорта Душанбе.

История вышла почти криминальная. Ушлый начальник аэропорта Хорога умудрился продать левые билеты на заказной спецрейс. Наши же альпинисты встретили присланный за ними Як-40, помогли разгрузить почту и, пока самолет дозаправляли, решили попить чайку в местной чайхане.

Тем временем начальник аэропорта посадил своих левых пассажиров и фактически угнал самолет. Когда при Илье начальник аэропорта Душанбе разбирался с начальником аэропорта Хорога, мат стоял трехэтажный, но за три часа до вылета в Москву всю команду альпинистов таки доставили внеочередным рейсом из Хорога.

В общем, приключений на голову Ильи в тот сезон выпало выше крыши. В том же году он еще и тяжелой формой «желтухи» переболел. Приятного во всем этом было мало.

О том, что через год, в августе 1984-го, вместе с командой альпинистов погиб Ренат, Илья узнал из вечерних новостей. Сообщалось, что пятеро альпинистов совершали восхождение в горах Горно-Бадахшанской автономной области и уже перед самым выходом на вершину их сорвала со стены лавина. Тела четырех альпинистов были обнаружены у подножья горы. А вот Рената Лапшина поисково-спасательному отряду найти так и не удалось. Всех погибших альпинистов похоронили на одном кладбище. На общем памятнике высекли пять имен, включая имя Рената, хотя в его могилу опустили пустой гроб.

Илья же после дисквалификации охладел к альпинизму. В 1984 году он вообще в горы не поехал. Начав сотрудничать с «Новостями» еще студентом, он легко влился в их сплоченный коллектив. Стиль отношений в АПН был непринужденный и дружеский, даже с высоким начальством. Коммуникабельный от природы Илья всегда легко находил общий язык с людьми, и, наверное, поэтому в агентстве ему поручили работу, связанную с приемом журналистов из зарубежных стран. Он организовывал встречи, интервью, поездки иностранных акул пера, чтобы по возвращении к себе на Родину они писали о Советском Союзе исключительно позитивные материалы, хотя бы в силу того, что с ними по-дружески общались, выпивали, гуляли, водили их в театры и музеи. Как правило, после столь радушного приема мало у кого поднималась рука написать какую-нибудь гадость о принимающей стороне.

Знания английского позволяли молодому сотруднику АПН обходиться без переводчика. Контактному и доброжелательному Илье удавалось без проблем налаживать хорошие отношения с иностранными коллегами. Хотя такой уж легкой он свою миссию не назвал бы, особенно когда приходилось иметь дело с представительницами прекрасного пола.

С одной такой взбалмошной особой – американкой Джессикой Фоули – он познакомился в последних числах декабря 1985 года. Джессика была фрилансером – фоторепортером на вольных хлебах. В Москве журналистка хотела сделать репортаж об «офонаревшем» Арбате, который СМИ называли «витриной перестройки». В 1985 году в Москве открыли первую пешеходную улицу Арбат. Проект заключал в себе три идеи: благоустройство улицы для прогулок, отдыха и торговли, реставрацию исторических мест и создание пушкинского заповедника. Невиданная свобода – улицу, по которой можно ходить вдоль и поперек, заполнили уличные музыканты и актеры, художники, фотографы и лоточники, самодеятельные поэты и ораторы.

Открытая в бывших коммуналках квартира-музей Пушкина на Арбате была попыткой властей города компенсировать снос московского дома, в котором Пушкин родился. Реконструкция старого Арбата, длившаяся почти два года, была затеяна в основном ради того, чтобы проложить коммуникации к новому зданию Генерального штаба на Арбатской площади. Дабы обезопасить эти стратегические коммуникации от внешних сотрясений, Арбат сделали пешеходным. В результате единственным, что сделали на совесть, была мостовая. Выкрашенные в яркие цвета здания внутри так и остались в аварийном состоянии. Шарики-фонарики в два ряда совсем не подходили к декорациям купеческой Москвы. После этой реконструкции появилась фраза «Арбат офонарел», которую приписывали Булату Окуджаве, воспевшему старый Арбат.

Посетив Арбат, Джессика Фоули пришла в восторг от царившей там праздничной предновогодней атмосферы. Билет на самолет в Нью-Йорк у нее был на утренний десятичасовой рейс второго января, поэтому главред уговорил Илью, который собирался на Новый год съездить к родителям в Харьков, выполнить свою миссию до конца – развлекать их американскую коллегу, пока та не улетит в свою Америку. Нельзя сказать, что общество чертовски обаятельной американки Илье было в тягость. Джессика оказалась очень интересным собеседником, и хотя она была не намного его старше – ей было где-то под тридцать, а ему месяц назад исполнилось двадцать шесть лет, – она много чего успела повидать в этом мире, в отличие от Ильи, ни разу еще не побывавшего за границей.

Джессика впервые в своей жизни встречала Новый год в СССР, в номере гостиницы «Космос». Новогоднее поздравление Рейгана, показанное по советскому телевидению, было настоящим сюрпризом, и от телевизора ее в новогоднюю ночь было не оторвать.

Под бой кремлевских курантов они выпили по бокалу «Советского шампанского». Потом вместе смотрели «Голубой огонек». Илье пришлось переводить Джессике не только реплики артистов, но и слова песен, дабы американка, ни слова не понимавшая по-русски, хоть примерно себе представляла, о чем там поют наши певцы.

Прошедший 1985 год был годом горбачевской борьбы с пьянством, которая велась самыми что ни на есть идиотскими способами. Многолетние виноградники подверглись массовой вырубке, рестораны и кафе принуждали становиться безалкогольными. Повсеместно устраивались показушные комсомольские безалкогольные свадьбы. Продажа спиртного разрешалась только с двух дня и только в специализированных отделах. Цензурой удалялись застольные сцены из театральных постановок и фильмов. В кинотеатрах же снова стали крутить старую ленту «Лимонадный Джо» – чешскую пародию на американские вестерны, а самого генсека Горбачева в народе прозвали «минеральный секретарь».

Безграничная дурость идейных вдохновителей антиалкогольной кампании и ее не в меру ретивых «опричников» вызывала праведный гнев у народа, которого цена на водку волновала куда больше, чем строительство коммунизма. Причем кляли «минерального секретаря» и вовсе не пьющие граждане. Какой же Новый год без шампанского?

Верхом чиновничьего идиотизма был запрет полюбившегося всем фильма Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром», который традиционно показывали по телевизору в новогоднюю ночь. Из-за того, что начинался этот фильм со сцены веселой попойки четверых друзей в бане, советские телезрители в эту новогоднюю ночь «Иронию судьбы» так и не дождались. И если год назад «Голубой огонек» начинался с хлопка вылетевшей пробки от шампанского и разлития пенящегося напитка по стоящим на столе бокалам, то «Голубой огонек» 1986 года вышел абсолютно безалкогольным. В новогоднюю ночь телезрителям показали антиалкогольную интермедию «Виноградный сок» в клоунском исполнении артистов театра имени Вахтангова. В финале зрителю демонстрировали этикетку виноградного сока на пустой винной бутылке, сопровождая это репликой «Всякое вино – яд».

Илье настолько противно было смотреть кривляния этих ряженых, что переводить эту дурацкую интермедию он вообще не стал. Зато Джессике, зараженной «горбиманией», как она называла свою симпатию к моложаво выглядевшему Горбачеву, просмотр «Голубого огонька» в компании Ильи очень даже понравился. От «Советского шампанского» ее слегка развезло, и настроение у нее в эту новогоднюю ночь было превосходным. В благодарность за чудесно проведенное время Джессика пригласила Илью составить ей компанию – в конце января она собиралась на мыс Канаверал снять репортаж о запуске космического челнока «Челленджер».

Для Ильи ее предложение было настолько неожиданным, что он не сразу нашелся, что ей ответить. Это Джессика могла свободно путешествовать по всему миру и делать репортажи, о чем ей заблагорассудится, а советскому журналисту просто так выехать за границу было невозможно. Дабы не вдаваться в объяснения, что в СССР проще в космос слетать, чем оформить разрешительные документы на выезд за границу, тем более в капстрану, Илья посетовал, что, к сожалению, он не может принять ее приглашение, поскольку буквально на днях отправляется в командировку в Афганистан. К его удивлению, Джессика его отговорке очень даже обрадовалась. Оказалось, что она сама давно собиралась побывать в Афганистане, и она пообещала прилететь в Кабул сразу после репортажа о «Челленджере». Договорившись встретиться с ним на вилле АПН в Кабуле, Джессика улетела к себе в США, а Илья потом еще четыре месяца ждал, пока ему дадут добро на выезд в загранкомандировку.

О катастрофе «Челленджера», который взорвался на высоте пятнадцати километров через семьдесят три секунды после старта, Илья узнал 28 января 1986 года из новостей. Старт «Челленджера» показали в прямом эфире, и трагедию увидел весь мир. Вначале все шло в штатном режиме. Комментатор отсчитал последние секунды, и «Челленджер» устремился ввысь под аплодисменты присутствующих на космодроме зрителей, среди которых наверняка была и Джессика. И вдруг в совершенно безоблачном небе под спокойный голос комментатора космический челнок в одно мгновение превратился в огненное облако. Это было настолько неожиданно, что первое время многочисленные очевидцы не поняли, что произошло. Многие аплодировали, думая, что это отсоединились ускорители челнока. На борту «Челленджера» было семь человек, в том числе две женщины. Джудит Резник, вторая американка в космосе, и Криста Маколифф, первый участник проекта «Учитель в космосе». Эта школьная учительница из Бостона выиграла среди одиннадцати тысяч своих коллег в общенациональном конкурсе за право быть зачисленной в экипаж. Она готовилась вести из космоса телеуроки – демонстрировать физические опыты в условиях невесомости ученикам школ в эфире одного из телеканалов. И вот из-за какой-то технической неполадки весь экипаж погиб.

А спустя три месяца после гибели «Челленджера» ночью 26 апреля 1986 года в один час двадцать четыре минуты рванул атомный реактор четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС. В ту роковую ночь оперативный персонал станции проводил испытания выбега ротора в режиме максимальной проектной аварии – с отключенными защитами реактора в режиме полного обесточивания оборудования атомной станции. Суть эксперимента заключалась в том, что если АЭС вдруг окажется обесточенной, то остановятся все насосы, прокачивающие охлаждающую воду через активную зону атомного реактора, что приведет к ее расплавлению. В такой аварийной ситуации должно и нужно было задействовать любые резервные источники электроэнергии, в том числе и выбег ротора турбогенератора. Ведь, пока он будет вращаться по инерции, будет вырабатываться и электроэнергия.

Эксперимент в режиме максимальной проектной аварии уже по определению был крайне рискованным, но атомный реактор воспринимался эксплуатационниками как тульский самовар, может, чуть посложнее. «Атомный маршал» – академик Александров – тогда всех убеждал, что его детище – это самое безопасное в мире устройство и его можно ставить хоть на Красной площади, как самовар. Подобная самонадеянность привела к тому, что экспериментаторы, думавшие неизвестно каким местом, специально отключили систему аварийного охлаждения атомного реактора, заблокировав при этом всю аварийную защиту. И произошло то, что произошло.

Вначале работники станции услышали серию глухих взрывов и фундамент станции начал угрожающе вибрировать, а затем последовал страшный взрыв с ослепляющим выбросом пламени и фейерверком из кусков ядерного топлива и графита – это взорвался атомный реактор. Черный огненный шар взвился над крышей машинного отделения и стал подниматься в небо. Многотонную плиту верхней биозащиты чудовищной силы взрывом подбросило и развернуло в воздухе, и она рухнула обратно на шахту реактора, накрыв его в наклонном положении. Из зияющей дыры поднялся багрово-голубой с кровавыми оттенками километровый столб пламени, насыщенный плавящимися радиоактивными частицами.

Часть раскаленных кусков ядерного топлива упала на крышу машинного зала и вызвала пожар кровли. К пяти часам утра пожар удалось погасить, но жуткое малиновое свечение над четвертым энергоблоком оставалось еще долго – это светилось разбросанное всюду ядерное топливо. Произошла крупнейшая в истории человечества техногенная катастрофа.

Комета Галлея, появление которой земляне ожидали в этом году без былых страхов и предрассудков, подтвердила свою дурную репутацию предвестницы несчастий и катаклизмов…

Вылететь в Кабул спецкору АПН Илье Ладогину удалось только после первомайских праздников. Заверяя Джессику, что он чуть ли не завтра отправляется «за речку», Илья, конечно, знал, что оформление загранкомандировки – дело не одного дня, но никак не ожидал, что все затянется аж на четыре месяца. Ожидая свой рейс в международном аэропорту «Шереметьево», Илья испытывал неловкость перед провожавшими его коллегами за то, что он напросился в командировку в Афганистан, а не в Чернобыль, к которому в эти дни было приковано внимание всех мировых СМИ. На фоне дышащего нестерпимым ядерным жаром реактора, взорвавшегося на Чернобыльской АЭС, Афганистан был не такой уж и горячей точкой. Сам себя ведь не обманешь, и Илья честно признался себе, что он не готов к такому самопожертвованию, какое проявил его коллега – киевский фотокорреспондент АПН Игорь Костин, который первым сделал фотоснимки эпицентра взрыва. Всего через четырнадцать часов после случившейся ночью аварии на четвертом блоке АЭС он облетел на вертолете полностью разрушенный блок, из руин которого поднимался тонкий прозрачный дым, а из-под завалов пробивался зловещий красноватый свет.

Игорь, не осознавая до конца степени опасности, открыл иллюминатор вертолета, как он всегда делал при фотографировании во избежание бликов. Внезапно наступила какая-то гробовая тишина. Он ужаснулся, настолько зловещей была картина, представшая его взору с борта вертолета. Под ним, словно открытая могила, зияла черная дыра. Игорь Костин успел сделать несколько снимков, и через минуту его камера выключилась. Он не понимал почему. Он думал, что разрядились аккумуляторы. Попробовал еще, но тщетно он давил на кнопку – камеру заклинило намертво. Не имея возможности снимать, вертолет повели на посадку. Вернувшись в Киев, он обнаружил, что почти вся пленка засвечена и только первый кадр уцелел. Провозившись с пленкой, Костин отправил приемлемые копии для Москвы в АПН, но опубликовать их тогда никто не решился, а вся поступающая в Москву информация по Чернобылю утаивалась.

Первое официальное сообщение об аварии на Чернобыльской атомной электростанции в советских СМИ появилось только вечером 28 апреля 1986 года в программе «Время». Это сообщение состояло всего из пяти предложений: «На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Поврежден один из атомных реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь. Создана правительственная комиссия для расследования происшедшего». Это краткое информационное сообщение было сделано под давлением международного сообщества, потребовавшего от СССР объяснить повышение уровня радиации на территории других стран Европы. Но поскольку близилось Первое мая, то первые полосы советских газет были посвящены празднику международной солидарности трудящихся. В Киеве, который находился всего в ста километрах от Чернобыля, и других городах Украины и Белоруссии прошли праздничные демонстрации и массовые гуляния по случаю Первомая.

А в Чернобыле в эти дни было не до гуляний. Из недр разрушенной активной зоны атомного реактора просвечивала мерцающая голубизна, как от космических звезд, – продолжала гореть раскаленная добела масса. Огромное количество радиоактивного газа и пыли выбрасывалось в атмосферу. Чтобы как можно быстрее загасить дышащий радиацией реактор, было принято решение забросать его мешками с песком. Причем сделать это можно было только с вертолетов, зависая прямо над жерлом развороченного взрывом реактора. Для такого «бомбометания» пришлось привлекать самых опытных летчиков не только со всего Союза, но и отзывать вертолетные экипажи из Афганистана, ибо не было сейчас задачи важнее, чем ликвидация последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Поэтому Илья, улетая в Афганистан, ничего геройского в своей миссии не видел. Да, там идет война и, как на всякой войне, там гибнут люди, но ведь он не воевать туда едет. Завотделом прессы ЦК КПСС, лично инструктировавший его перед отъездом в Афганистан, настоятельно рекомендовал ему поменьше писать о войне и побольше о мирной жизни афганского народа, воплощающего в жизнь завоевания Апрельской революции.

Рейс в Кабул был с пересадкой в Ташкенте. Когда борт, на котором Илья прилетел из Москвы, приземлился в ташкентском аэропорту, там стояла сорокаградусная жара. Взлета на Кабул пришлось около часа ожидать в салоне Ил-76, оборудованного под перевозку пассажиров с минимальными удобствами. Кондиционеры не работали, и в салоне самолета было душно и жарко, как в сауне. Наконец взревели двигатели, заработали кондиционеры, и их самолет оторвался от земли и взял курс на Кабул. Где-то на сороковой минуте полета Илью, задремавшего под монотонный гул турбин, разбудил пронзительно громкий звонок, и командир корабля сообщил пассажирам о пересечении государственной границы СССР, после чего сразу было выключено все освещение салона и бортовые огни. С этого момента никто уже не спал. Притихшие пассажиры, прислушиваясь к ровному гулу двигателей, напряженно вглядывались в черные глазницы иллюминаторов, а там, в распростершейся под ними чужой и явно недружелюбной стране, полный мрак – ни огонька внизу.

Чтобы пассажирам не так страшно было сидеть в кромешной тьме, на подлете к Кабулу командир корабля включил громкую связь в салоне, благодаря чему они могли слышать радиообмен между экипажем и диспетчером кабульского аэропорта, давшего разрешение на снижение. В свою очередь командир корабля сообщил диспетчеру, что шасси и механизация выпущены, отстрел АСО включен.

Аэродром Кабула находился в окружении гор на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря. Заход на посадку был возможен только с одного направления и требовал от экипажа высочайшего мастерства. Самолет подлетал к аэродрому на высоте десяти тысяч метров и, выпустив шасси, спойлеры и механизацию крыла, не позволявшие увеличить скорость выше допустимой, круто начинал снижаться кругами по спирали, едва не срываясь в штопор. Это был «афганский заход на посадку», ранее в транспортной авиации никогда не применявшийся. От такого стремительного пикирования – почти падения, когда Ил-76, завалившись на левое крыло, резко проваливался вниз, пассажиры, испуганно наблюдавшие в иллюминаторы яркие вспышки от вылетавших из-под брюха самолета тепловых ловушек, зависали в невесомости, как космонавты. Сосед Ильи – подполковник в союзной форме – смертельно побледнел от таких кульбитов. Илья, с трудом поборовший приступ тошноты, тоже чувствовал себя не лучшим образом.

За несколько секунд до посадки пилоты успели выровнять пикировавший носом вниз самолет в предпосадочное положение. И в следующее мгновение огромный лайнер ударился колесами о бетонку так, что просел на переднюю стойку и понесся по полосе аэродрома. Взревели турбины на реверсе, пробежка, торможение, разворот – все, можно наконец перевести дух и поздравить себя с благополучным приземлением, хотя мягкой такую посадку не назовешь.

После захода на посадку по-афгански пассажиры выходили из самолета, пошатываясь, как пьяные. Восхищенный мастерством экипажа, для которого такие крутые виражи на тяжелом транспортнике – обычные трудовые будни, Илья решил, что его первый репортаж в Афганистане будет о военных летчиках.

В аэропорту его встретил водитель АПН на белом «мерседесе» и с комфортом отвез Илью на виллу, где проживали его коллеги. Ехать пришлось довольно долго вдоль каких-то полуразрушенных кишлаков, по каким-то тесным глиняным улочкам и переулкам. Не выдержав, Илья поинтересовался у водителя: «Далеко ли еще до Кабула?» Оказалось, что они едут по городу уже минут тридцать! Несмотря на столь ранний час, купола мечетей Кабула уже позолотили первые лучи солнца.

На вилле АПН Илью ждал заведующий бюро Владимир Иванович Иванов.

– О, наконец-то! С прибытием, – обрадованно приветствовал он Илью. – Тут одна американская дамочка тобой очень активно интересовалась. Все расспрашивала, когда же ты приедешь.

– Ее, случайно, не Джессика зовут? – на всякий случай уточнил Илья, знавший только одну американку, которая могла о нем спрашивать в Кабуле.

– Она самая, – подтвердил Иванов. – Говорит, что познакомилась с тобой в Москве и вы, мол, договорились встретиться с ней на нашей вилле, вот она и осаждает нас, считай, с февраля.

– Да, был такой разговор. Я же не знал тогда, что задержусь на четыре месяца, – посетовал Илья.

– Ну, не от тебя это зависело, – сказал Иванов. – А что касается этой американки, то твои личные контакты с ней я могу только приветствовать! К сожалению, не все наши западные коллеги настроены столь дружественно к Советскому Союзу, как Джессика.

– Да я просто сопровождал ее в Москве по заданию редакции, вот, собственно, и все мои личные с ней контакты, – пожал плечами Илья.

– Я в курсе, – показал свою осведомленность Иванов. – А то, что после ваших московских прогулок Джессика к тебе неровно дышит, видно и слепому. И это очень хорошо. Особенно сейчас, когда на нас ополчилась вся западная пресса, в один голос поднявшая вой о небывалых зверствах русских – якобы советские солдаты разбрасывают по Афганистану детские игрушки-мины. Ребенок поднимает медвежонка, и тот взрывается у него в руках. И эта ложь распространяется западными газетами миллионными тиражами с подачи одного американского журналиста, который выдумал, будто это мы начиняем игрушки взрывчаткой.

В ответ на эту провокацию мы срочно опубликовали в наших газетах снимок одной такой «игрушки» с комментариями, что эта заминированная кукла изготовлена в Пакистане. Ее обнаружили на одной из улиц Кабула сотрудники царандоя. По нашей информации, игрушки со взрывчаткой привез в Афганистан некий Билли Стоун. Применить их он, правда, не успел. Наш спецназ при поддержке царандоя разгромил его группу в Панджшере, а сам Стоун куда-то пропал. Безусловно, одной фотографией завезенной им куклы мы никому ничего не докажем. А вот если бы твоя Джессика рассказала правду, откуда на самом деле поступают эти мины-игрушки, – это другое дело. Американской журналистке на Западе поверят больше, чем нам.

– Джессике – поверят, – уверенно сказал Илья.

– Вот и отлично. Неизвестно, правда, когда эта Джессика у нас опять объявится. Она же фрилансер – репортер на вольных хлебах. Один Аллах ведает, где ее сейчас черти носят. Да и на одной Джессике свет клином не сошелся. К тому же особым авторитетом в своей профессиональной среде, как ее коллеги, штатные репортеры из того же «Нью-Йорк Таймс», твоя Джессика не пользуется. Посему было бы неплохо нам наладить дружеские отношения и с другими иностранными журналистами, представляющими в Афганистане ведущие мировые СМИ. А поскольку наши западные коллеги предпочитают жить в отеле «Интерконтиненталь», для тебя в этом роскошном отеле забронирован одноместный номер. Ну, чтоб ты, как спецкор АПН, мог на равных общаться с этими акулами пера. Так что держи марку! – напутствовал его Иванов.

Новость, что он будет жить в самом престижном международном отеле Кабула, Илью не могла не порадовать. От виллы АПН до отеля «Интерконтиненталь» он добирался на редакционном «мерседесе» с водителем больше часа. На дорогах царил невообразимый хаос: мешанина из непрерывно гудящих клаксонами машин, в основном всякого старья со всех концов света, а еще военной техники, верблюдов, коров, двухколесных повозок, запряженных ишаками, и ни одного работающего светофора. Иногда встречались отчаянно машущие жезлами регулировщики в огромных белых перчатках с раструбами. Непонятно, зачем они были здесь поставлены, поскольку на их попытки регулировать движение никто не обращал внимания. Как понял Илья, правила дорожного движения здесь никто не соблюдает. Со слов водителя, здесь у кого машина больше и клаксон погромче, тот и прав.

– Местные водилы стараются держаться правой стороны, но если надо, то прут по встречной и поперечной. На первый взгляд, езда по Кабулу кажется броуновским движением, но никто ни с кем не сталкивается. В общем, восток дело тонкое, – философски заключил водитель АПН.

Просторный номер в отеле «Интерконтиненталь», в котором поселился Илья, действительно оказался роскошным. В Москве он и мечтать не мог о таком комфорте. Пока учился в МГУ, жил в студенческой общаге, а потом снимал комнату в коммуналке с общей кухней. Когда он освоился в своих новых апартаментах, его посетило ощущение какой-то приподнятости. Казалось, война где-то совсем далеко, и Илья умиротворенно подумал, что здесь ему должно хорошо работаться. Афганистан всегда был дружественной для СССР страной.

Отель «Интерконтиненталь» возвышался над городом, и Илья из окна своего номера мог разглядывать панораму Кабула, выстроенного в долине в окружении гор. Открывшаяся ему картина была безрадостной – сплошное нагромождение невысоких глинобитных строений и домиков, над которыми вознеслись купола множества мечетей, немного скрашивающих суровый городской пейзаж, а на окраине города за последними домами, приютившимися на склонах лысых холмов, уже начиналась пустыня.

Отоспавшись после длительного перелета, Илья решил прогуляться по городу, когда солнце уже стояло в зените. В путеводителе он прочитал, что сердцем Кабула является торговая площадь на проспекте Майванд, где сосредоточены все основные базары города. Илья поехал туда из отеля на кабульском такси – юркой бело-желтой «Тойоте» с правым рулем. Водитель-таджик, неплохо говоривший по-русски, охотно показал ему все достопримечательности города, встретившиеся им по дороге. Кабул был городом контрастов: фешенебельные отели, мечети и дворцы соседствуют с убогими глиняными лачугами; два типовых советских квартала, застроенных пятиэтажными «хрущевками», а в стороне тихий, чистый квартал роскошных вилл.

Расплатившись с разговорчивым таксистом чеками Внешпосылторга – эта эрзац-валюта была у афганцев самым популярным платежным средством, – Илья очутился в лабиринте узких улочек и переулков, на которых все чем-то торговали, что-то вязали, ковали, чистили. Повсюду были большие контейнеры, разнообразные лавки с продуктами, витал запах специй. Бесконечные ряды магазинов – дуканов и лотков, заваленных всевозможными товарами, – вызывали удивление. Дефицитные в Союзе японские магнитофоны, стереосистемы, кассеты с поп-музыкой, фирменные джинсы и кроссовки, ковры, дубленки здесь можно было купить в любом дукане совершенно свободно без давки и очередей.

На выданный ему в бюро АПН аванс, правда, особо не разгуляешься. Илья прикинул, что двухкассетный стереофонический магнитофон «SHARP» – мечта меломана – будет стоить ему две зарплаты в чеках Внешпосылторга. Дабы не уходить из магазина с пустыми руками, он взял на пробу консервированную датскую ветчину в жестяной банке и три банки шипучего голландского лимонада «SiSi», которые ему положили в красивый пластиковый пакет. На выходе из магазина его вдруг окликнул женский голос, показавшийся ему до боли знакомым. Илья изумленно оглянулся и обомлел:

– Настя?! Ты? Не может быть!

– Узнал! Узнал! – обрадованно воскликнула она. – А я тебя не сразу признала. Мы же виделись с тобой один-единственный раз! Ты был тогда еще безусым мальчишкой, а сейчас повзрослел, раздался в плечах, возмужал, – радостно щебетала Настя, прямо светившаяся от счастья.

– Настя, поверить не могу, что это ты, – взяв ее ладони в свои руки, взволнованно произнес Илья. – Я же тебя искал потом по всей Москве и, можно сказать, благодаря тебе поступил на журфак МГУ. Сейчас я спецкор АПН в Афганистане. Но ты как здесь оказалась?

Настя рассказала, что после окончания мединститута работала хирургом-травматологом. В декабре прошлого года ее, как лейтенанта запаса медицинской службы, вызвали в военкомат и предложили ей как несемейной поехать на стажировку по военной травме в Афганистан. Настя, конечно же, согласилась. И вот она уже здесь третий месяц работает оперирующим хирургом-травматологом в медроте Кандагарской мотострелковой бригады. В Кабул же она прилетела вчера ночью – сопровождала в кабульский госпиталь тяжелораненого бойца с черепно-мозговой травмой, и завтра должна улететь обратно.

Из ее сбивчивого рассказа Илья уяснил главное – Настя не замужем и у них есть целая ночь впереди. Все остальное для него не имело значения. По ее сияющим глазам он понял, что она думает о том же, что и он. Бывают моменты, когда слова не нужны. Когда рядом тот самый, без которого ты не можешь жить и дышать. Встретиться здесь, в далекой стране, – это было знаком судьбы. С молчаливого согласия Насти Илья поймал такси, и они поехали в отель «Интерконтиненталь». Закрывшись в его уютном номере с двуспальной кроватью, они начали с того, на чем оборвалось их первое романтическое свидание у моря, – с проникновенного поцелуя, от которого у Насти, как и десять лет назад, закружилась голова.

Говоря о том, что фрилансер Джессика Фоули далеко не самая авторитетная на Западе журналистка, заведующий афганским бюро АПН недооценивал возможности свободной журналистики, наиболее яркой представительницей которой как раз и была Джессика. Да, репортеры на вольных хлебах, как она, относятся к низшей касте пишущей братии. Им не дают интервью президенты, на них свысока посматривают штатные акулы пера. Зато фрилансеры вольны сами выбирать себе тему для репортажей и сами определяют, как и что им писать. По большому счету, фриланс – это и есть высшая степень свободы для тех, кто избрал своей профессией охоту за новостями. Поэтому нередко случается так, что вездесущий фрилансер оказывается в центре событий раньше всех, и если его материал попадает «в десятку», тогда его репортажи становятся мировой сенсацией и производят эффект разорвавшейся бомбы. Если бы Иванов знал, какой резонанс в мире могут вызвать подготовленные Джессикой материалы, которые та собрала, побывав в гостях у моджахедов, он сделал бы все возможное и невозможное, чтобы Илья Ладогин как можно быстрее прилетел к ней в Кабул.

О причинах задержки Ильи в Москве Иванов был проинформирован – в КГБ не были до конца уверены в благонадежности Ладогина. Компетентные органы не могло не настораживать его увлечение западной поп-музыкой (сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст), к тому же Илья Ладогин не был членом КПСС и особого желания вступить в партию не проявлял, хотя еще во время службы в армии ему предлагали стать кандидатом в члены КПСС. Во второй раз предложение пополнить ряды коммунистов он получил уже работая в АПН, но отказался, сославшись на то, что он-де еще не вышел из комсомольского возраста. Вступить в КПСС можно было с восемнадцати лет, а Илье на тот момент уже исполнилось двадцать пять, так что отговорка его была несерьезной. Тот факт, что Илья Ладогин явно уклонялся от членства в партии, не мог не настораживать, и поэтому инстанции, от которых зависело, получит ли он разрешение на выезд за границу, перестраховывались и тянули до последнего. В конечном итоге судьбу его загранкомандировки решил завотделом прессы ЦК КПСС, лично проинструктировавший Илью, которого американская журналистка, обивавшая пороги виллы АПН в Кабуле с февраля месяца, так и не дождалась.

Неугомонная Джессика, за свои деньги прилетевшая в Афганистан из США, не могла позволить себе такую роскошь, как отель «Интерконтиненталь», где проживали все ее западные коллеги, а сняла самый дешевый номер с обшарпанными обоями в старой гостинице «Кабул». За окном шумела улица: афганский грузовик, «барбухайка», в ярких наклейках с тюками застрял на перекрестке, и пытающиеся проехать водители непрерывно гудели ему во все клаксоны. Огибая застрявшую «барбухайку», толкали свои двуколки изможденные хазарейцы в истрепанных одеждах. На одной такой двуколке величественно восседал укутанный в одеяла седобородый старичок в белой чалме, невозмутимо взиравший на снующих вокруг него людей. Развевались разноцветные одеяния, раздавались крики разносчиков сигарет, торопились куда-то женщины в грязных чадрах с грудными детьми на руках.

«Должно быть, это и есть настоящий Афганистан», – подумала Джессика, наблюдая из окна своего номера кишащий внизу людской муравейник.

Щелкая затвором своего «Никона», она за неделю пешком исходила Кабул вдоль и поперек. Некоторые снимки получились весьма выразительными. Объектив ее фотоаппарата бесстрастно запечатлел царившую вокруг обескураживающую нищету – обмотанные в какие-то лоскуты люди, помойки с тучами мух, играющие среди гор мусора чумазые детишки и везде клубы желтой пыли, поднимающиеся от любого дуновения ветерка.

Джессике же нужно было сделать такой репортаж, чтобы он шел нарасхват, тогда окупились бы ее затраты на эту поездку. И такой случай ей вскоре подвернулся. Ее похитили среди бела дня прямо в центре города, когда она пыталась поймать такси. Вместо такси возле нее остановился ярко раскрашенный автобус – такой себе цирк на колесах. Из распахнувшихся дверей автобуса, разбитые окна которого были завешаны грязными одеялами, выскочили двое бородатых мужчин в чалмах. Обступив Джессику с двух сторон, они подхватили ее под руки и на глазах у всех бесцеремонно затолкали в салон автобуса. На ее отчаянные крики о помощи: «Help! Me to kidnap!» никто из прохожих не обратил никакого внимания – все спешили по своим неотложным делам. Как только за ней захлопнулись двери автобуса, бородач тут же двинул ее кулаком под дых. От такого удара у Джессики перехватило дыхание. Понимая, что взывать о помощи в ее положении бесполезно, она попыталась объяснить своим похитителям, что она журналистка, подданная США, и потому с ней так обращаться нельзя, но ее заявление не произвело на них ни малейшего впечатления – очевидно, смуглые бородачи не понимали по-английски. Несмотря на ее протесты, они бесцеремонно отобрали у нее фотоаппарат, а чтобы она не царапалась и не брыкалась, связали ее по рукам и ногам, да еще напялили на нее паранджу, полностью закрывавшую лицо. В таком виде ее вывезли из Кабула и повезли куда-то в горы.

После изнурительной, изматывающей дороги по головокружительному серпантину они наконец приехали в какой-то полуразрушенный кишлак. Их разноцветный автобус тут же облепила стайка босоногих и невероятно чумазых детишек, протягивающих свои ручонки ладошками вверх. Пока водитель автобуса раздавал бачатам конфеты, бородатые похитители развязали Джессику и отвели ее в какой-то двор за высокими глинобитными стенами, где позволили ей снять паранджу. Вскоре из дома к ней вышли трое таких же смуглых бородачей, как и те, что привезли ее сюда, только на их головах были не громоздкие чалмы, а паколи – двухуровневые шерстяные береты с закатанными в обруч краями. Джессика уже была немного знакома с местной спецификой и знала, что такие легкие головные уборы носили в основном моджахеды – афганские повстанцы Панджшерского ущелья, которыми командовал легендарный Ахмад Шах Масуд, известный также под прозвищем Панджшерский Лев. Масуд по-арабски означало «счастливый». Паколь, ставший в западной прессе своеобразным символом борьбы афганской вооруженной оппозиции с советскими оккупационными войсками, Панджшерский Лев носил постоянно.

Обрадовавшись, что она попала к моджахедам Панджшерского Льва, Джессика буквально на пальцах им объяснила, что она американская журналистка и мечтает взять интервью у знаменитого полевого командира Ахмад Шаха. Моджахеды поначалу отнеслись к ней настороженно, но искренность, с которой Джессика с ними говорила (в основном на языке жестов, поскольку те ни черта не понимали по-английски), быстро рассеяла их недоверие. Ей вернули отобранный у нее в Кабуле «Никон». Затем суровые повстанцы, ни на секунду не выпускавшие из рук автоматы Калашникова, охотно сфотографировались с ней на память. Познакомившись с ними поближе, Джессика увидела, что моджахеды, которых афганская власть называла душманами, что дословно переводилось как «враги», очень открытые, очень гордые и очень свободолюбивые люди. Никто и никогда не должен советовать им, как надо жить и как поступать. Еще моджахеды, что буквально переводилось как «борцы за веру», были фанатично религиозными. Можно было понять их стремление защитить свою землю от вторгшихся к ним чужеземцев.

В этом затерянном в горах ауле люди, отродясь не знавшие никаких благ цивилизации, казалось, жили вне времени, вне истории, даже не задумываясь над тем, какой сейчас год, какое тысячелетие. Снимая своим «Никоном» их убогие примитивные жилища из глины и камней, с жестяными печками, топливом для которых служила верблюжья колючка, собранная на близлежащем склоне, Джессика подумала, что в их бесхитростной жизни есть некий первобытный смысл. И не нужно было этим детям гор никакого «светлого будущего» от правящего в Кабуле просоветского режима.

Лагерь Масуда, встречу с которым пообещали ей устроить моджахеды, был спрятан где-то высоко в горах Панджшерского ущелья. Джессику не очень-то пугали трудности предстоявшего ей многодневного горного похода. Ее бурная молодость прошла в долине Йосемити на неприступных скалах Эль-Капитан. А пять лет назад она даже попыталась взобраться на Эверест, правда, неудачно. Ее с проводником-шерпом ураганный ветер застиг на склоне, когда они поднялись на высоту чуть более восьми тысяч метров. Это уже была «зона смерти», и о продолжении восхождения в таких погодных условиях не могло быть и речи. Порывисто-шквальный ветер, норовивший сбросить их с гребня, закрутил в бешеном хороводе густо поваливший снег. Видимость упала до десяти-пятнадцати метров, поэтому спускались они почти вслепую.

Надрывный вой ветра переходил в свист – рассвирепевший буран неистовствовал все больше и больше. Шквальный ветер валил их с ног, заряды жесткого, колючего снега наотмашь били в лицо, и через каждые два-три шага вниз им приходилось останавливаться, чтобы пережидать очередной порыв беснующейся пурги. И то, что Джессике удалось тогда спуститься с Эвереста живой и невредимой, она считала самой большой удачей в своей жизни. Вспоминая потом эту ужасную бурю, Джессика не сказала бы, что ей тогда было так уж страшно. Настоящий же ужас ей пришлось пережить не на Эвересте, а здесь, в Афганистане.

Случилось это на рассвете во время утреннего намаза. Шесть истребителей-бомбардировщиков с красными звездами на крыльях появились внезапно с первыми лучами солнца. Джессика в это время уже проснулась и терпеливо ожидала во дворе, пока ее спутники завершат молитву, после чего они должны были отправиться в путь по горам Панджшерского ущелья.

Аул начали нещадно бомбить. От дикого рева пикирующих прямо на нее реактивных самолетов Джессику охватил такой животный ужас, что ее просто парализовало от страха. Не зная, куда бежать и где прятаться, она забилась под деревья и вся сжалась в комочек, стараясь стать как можно незаметней.

Истребители-бомбардировщики, похожие на хищных птиц, атаковали парами. Они сбрасывали бомбы и пристраивались в конец адской карусели для повторного захода. Совершенно ошалевшая и оглушенная взрывами Джессика уже ничего больше не осознавала, кроме сверкания и грохота от падения бомб, сопровождавшегося огромными столбами дыма и пыли. Расширенными от ужаса глазами она смотрела на происходящее и молила Бога – если бомба упадет на нее, то чтобы умереть сразу, без мучений. И в то же время она безумно хотела выжить, ибо погибнуть от советской бомбы значило бы исчезнуть без следа. Джессика же поклялась себе, что если выживет, то она сделает все, чтобы весь мир узнал об этой чудовищной по своей жестокости бомбардировке мирного кишлака, в котором проживали в основном женщины, беспомощные старики и малые дети. В тот момент Джессика не могла поверить в то, что советские летчики способны сравнять с землей целый кишлак из-за нескольких моджахедов, с которыми она намеревалась сегодня утром уйти в горы к Ахмад Шаху.

Вжимаясь от панического страха в землю, Джессика всякий раз прощалась с жизнью, когда слышала резкий свист падающей бомбы. После того как краснозвездные ястребы улетели, она еще долго лежала, пригвожденная к земле.

Наступившая тишина была для нее не менее страшной, чем пережитый только что авианалет. Все дворы и улицы разбомбленного кишлака были усеяны телами убитых людей и домашних животных, а дома превратились в груды камней. Сфотографировать трупы, среди которых было много разорванных в клочья детей, у Джессики просто не хватило духу.

Торопясь как можно быстрее покинуть разбомбленный кишлак, Джессика поднималась по гребню с единственным выжившим в кромешном аду моджахедом по имени Усман. Когда они остановились немного передохнуть, откуда-то из ущелья до них донесся нарастающий рокот вертолетных лопастей – это на их многострадальный кишлак заходила пара поджарых, похожих на кровожадных крокодилов ударных вертолетов Ми-24. Не сговариваясь, Джессика с Усманом бросились к ближайшему валуну и, укрывшись за ним, с ужасом наблюдали второй акт трагедии, разворачивающейся прямо у них на глазах.

Под крыльями зависшей над кишлаком первой пары «крокодилов» разомкнулись замки подвесной системы, и вниз полетели какие-то необычные авиабомбы с округлыми торцами, как у бочек из-под керосина. Одна упала посреди двора, где стоял привязанный к дереву ишак, а другая плюхнулась на дорогу прямо под ноги копошащимся в придорожной пыли бачатам. От удара о землю оболочки бомб мгновенно разрушились, и из них, как джин из бутылки, вырвалось наружу тяжелое вязкое облако, вмиг окутавшее весь кишлак густым желтым туманом. Распыленная маслянистая субстанция зловеще искрила и мерцала в лучах стоящего в зените солнца. Вторая пара пятнистых «крокодилов» всадила в колыхавшееся, как огромная медуза, аэрозольное облако несколько ракет, что вызвало его воспламенение.

Лихорадочно щелкая затвором своего фотоаппарата, Джессика поймала момент, когда произошел подрыв накрывшего кишлак желтого облака. Через видоискатель «Никона» она увидела вспышку и огненный шар, клубившийся внизу, как от взорвавшейся атомной бомбы. Раскаленные газы объемного взрыва огненным ударом накрыли лабиринты дувалов, и так изрядно пострадавших от утренней бомбежки. Когда дым немного рассеялся, с неба посыпалась сажа, а в воздухе еще долго стоял запах бензина и резинового клея. На месте же кишлака теперь были сплошные руины. Земля стала похожа на лунную поверхность с раскиданными по ней обгоревшими трупами. Так Джессика стала свидетелем применения «вакуумной бомбы», о которой она раньше слышала по «Голосу Америки», будто русские испытывают ее в Афганистане на живых людях. Называлась эта бомба ОДАБ-500 – объемно-детонирующая авиабомба – боеприпас с содержимым из жидкого взрывчатого вещества, требующего целой системы зарядов для рассеивания и подрыва детонирующего облака. В том, что «Голос Америки» не солгал, теперь она убедилась воочию, да еще и успела все сфотографировать.

До лагеря моджахедов в Панджшере Джессика с Усманом добрались только на третий день. Джессика чувствовала себя комфортнее в снежную бурю на Эвересте, чем на здешних высокогорных тропах, где ей приходилось идти за своим проводником след в след. Все тропы и тропинки в долине были усеяны минами, которыми советская авиация щедро осыпала чужие для них горы. Как происходило минирование с воздуха, Джессика вскоре увидела сама. Уже знакомые ей пятнистые «крокодилы» парой летели вдоль цепочки темных следов, оставленных на леднике прошедшим там караваном, и методично отстреливали кассеты мин, аккуратно устилая ими всю караванную тропу. Противопехотные мины в форме лепестка вылетали из кассет и забуривались в фирн, поднимая фонтанчики снега. По этой только что заминированной на их глазах тропе предстояло пройти и Джессике с Усманом – другого пути через перевал не было. Заминированная вертолетчиками тропа сначала петляла по краю ледника, а потом постепенно уходила вниз и тянулась вдоль хребта по крутому склону, над которым угрюмо нависали отвесные скалы. Тропа вилась у подножия этих скал, и местами приходилось пробираться по таким узким полкам, что Джессике оставалось только удивляться смелости караван-баши, которые отваживались водить здесь нагруженные караваны, ведь любой неосторожный шаг грозил срывом в пропасть. Не бояться высоты Джессика научилась еще на Эль-Капитане, преодолев этот невероятно гладкий гранитный монолит по юго-западной стене в связке со своим бойфрендом Майком. Тогда их главным врагом была не устрашающая высота, а невероятная жара, от которой плавились скалы, но сейчас бы Джессика предпочла вновь оказаться на раскаленной как сковородка стене Эль-Капа и умирать от жажды, чем идти по заминированной горной тропе. Опасаясь случайно наступить на мину, она шла предельно внимательно, не отвлекаясь на любование красотой хребтов Гиндукуша.

В лагерь они пришли, когда солнце уже скрылось за горным хребтом. Усман завел ее во двор небольшого дома, где было много вооруженных людей. Увидев Джессику, они с удивлением ее рассматривали, будто она прилетела с какой-то другой планеты. Усман провел ее мимо этой группы моджахедов, и она увидела мужчину лет тридцати среднего роста в светлой одежде полувоенного покроя, идущего к ней навстречу. Джессике показалось, что от этого человека исходило какое-то внутреннее сияние, и по тому, как преданно на него смотрели остальные моджахеды, она поняла, что это и есть Ахмад Шах Масуд – самый влиятельный полевой командир афганских повстанцев.

Первое впечатление не обмануло – Масуд, свободно говоривший по-французски и неплохо знавший английский язык, оказался очень приятным и интересным собеседником, и Джессика с первых минут общения с ним была покорена его скромностью и природным обаянием.

«Не зря, – подумала она, – Ахмад Шах пользуется такой популярностью у своего народа, а марионеточный кабульский режим считает его своим злейшим врагом».

Ставленник Кремля Бабрак Кармаль по всем статьям проигрывал умному и волевому Ахмад Шаху. Именно таким, как Масуд, она и представляла себе настоящего исламского борца за веру.

В своем интервью Ахмад Шах сказал ей, что его моджахеды ведут борьбу за освобождение мирного населения от советских захватчиков и афганских коммунистов, пытающихся разрушить многовековые мусульманские традиции. Сам же он строго соблюдает мусульманский образ жизни и в быту всегда довольствуется малым. Еще Ахмад Шах рассказал, что, когда он начинал свою борьбу против советского вторжения, под его командованием находилось всего двадцать моджахедов, имевших всего шесть старых английских винтовок и девять пистолетов. По дороге в Панджшер они купили два автомата Калашникова. После первого боя, когда они захватили центр уезда, им досталось около тридцати автоматов Калашникова. С таким арсеналом Ахмад Шах начинал джихад в Панджшерской долине.

На вопрос Джессики, откуда сейчас он берет вооружение для своих отрядов, Масуд ответил, что большую часть оружия и боеприпасов они добывают, разоружая подразделения афганской армии и совершая нападения на колонны на перевале Саланг.

– Я слышала, что вы получаете ракеты от американцев. Это действительно так? – поинтересовалась она.

– Ну что вы! Мы не получаем напрямую ни от кого военной помощи, в том числе и от американцев. Эта помощь поступает нам от исламских партий, где они ее взяли, мне неизвестно, – дипломатично ответил он.

С особой горечью говорил Ахмад Шах о катастрофическом положении беженцев, лишившихся крова из-за карательных акций советских войск в Панджшерском ущелье.

– Рядом со мной, – сказал он, – находятся сотни больных, большинство из которых – моджахеды. Столь бедственное положение усугубляется отсутствием у них теплой одежды и обуви, без которой не выжить в этих горах. Большинство моджахедов отдают свою обувь и одежду тем, кто меняет их на боевых позициях. Бесчеловечный враг не дает нам передышки, боевые действия не прекращаются ни на сутки. При этом дети и женщины вынуждены с рассветом уходить и скрываться в горах, а возвращаться к родному очагу только с наступлением ночи.

Насчет бесчеловечности Джессика была с ним полностью согласна и в свою очередь поведала Ахмад Шаху, как на ее глазах краснозвездная авиация стерла с лица земли целый кишлак.

– Чтобы положить конец их безнаказанным бомбардировкам, нам нужны ваши «Стингеры», которых у меня, к сожалению, пока нет, – посетовал он. – Несмотря на то что мы, можно сказать, главная сила вооруженной оппозиции в Афганистане, поскольку контролируем основную часть территории, военная помощь распределяется неравномерно – мы получаем остатки, и то в последнюю очередь.

– Как вы думаете, с чем связано распределение помощи вам по остаточному принципу, хотя вы больше всех подвергаетесь атакам советских войск?

– Очевидно, не всем нашим западным друзьям по нраву то, что я отстаиваю независимость своей страны от любого иностранного вмешательства.

– Может быть, и так, – согласилась Джессика. – Масуд, а вы ничего не слышали о моем коллеге – американском репортере газеты «Аризона Рипаблик» Чарльзе Торнтоне? Советские газеты в прошлом году писали, что он якобы привез в Афганистан самонаводящиеся ракеты «Стингер» и погиб, угодив в перестрелку двух враждующих между собой банд. А самого несчастного Чарльза из-за этой мутной истории журналисты окрестили «душманом из Аризоны» и «учителем терроризма» и привели в качестве доказательства фотографии, на которых он собственноручно грузит эти ракеты в грузовик моджахедов.

– Я не был знаком с этим журналистом. Насколько мне известно, он к Гульбеддину Хекматияру тогда приезжал, так что о Чарльзе Торнтоне вам лучше у него расспросить. Но и без Хекматияра я могу вам точно сказать, что ваш журналист «Стингеры» в Афганистан не привозил.

– Почему вы так в этом уверены?

– Да потому что ни в прошлом, ни в этом году «Стингеры» нам не поступали, иначе мы бы их давно уже применили по назначению. А то, что ваш Чарльз сфотографировался с ними для своей газеты, еще вовсе не означает, что он их сюда доставил. Скорее всего, его убили сами шурави, а чтобы не было международного скандала из-за убийства американского журналиста, свалили все на местные группировки. Вдобавок ко всему советские газеты еще и сделали из него террориста.

– Если это так, то это ужасно вдвойне! – возмущенно воскликнула Джессика. – Сами же убили, а посмертно еще оболгали его перед всем миром. Не ожидала от русских такого коварства!

– Амин, приглашая советские войска в Афганистан, тоже никакого коварства от них не ожидал, хотя сам был очень коварным человеком. По его тайному приказу был задушен подушкой его предшественник Тараки, который ему доверял как родному сыну, а сам Амин называл Тараки своим отцом. Вот уж Амин удивился, когда приглашенные им советские войска в первую же ночь своего пребывания на афганской земле взяли штурмом его президентский дворец, а его самого пристрелили, как бешеную собаку. Согласитесь, поучительная вышла, однако, история, – с усмешкой заметил Масуд.

– А как вы вообще могли бы охарактеризовать советскую манеру ведения боевых действий? – спросила Джессика.

– Русские солдаты – бесстрашные воины, и я это признаю, – сказал он. – Но главная их ошибка в том, что они воюют за режим, отвергаемый большинством населения Афганистана, и при этом шурави уверены в том, что они исполняют некий интернациональный долг. Что же касается структуры их вооруженных сил, тактики ведения боя, использования оружия, я считаю, что Советская армия не готова к партизанской войне в наших горах.

– А как вы оцениваете боеспособность афганской правительственной армии?

– В отношении правительственной армии говорить о какой-то ее боеспособности вообще не приходится. Вся беда армии Кармаля в том, что она связана с иностранцами и на иностранцев опирается. Пока в Афганистане находятся русские солдаты, у этой армии нет своего лица. Она ничего из себя не представляет. Набирается их армия методом облав. То есть проводится облава и хватают всех, кого поймают. Служил – не служил, какая разница. Загнали в казарму, переодели в форму, дали автомат, а завтра он стреляет в тех, кто дал ему этот автомат. Потому что такой солдат прекрасно понимает: даже если он выживет на этой войне, его уволят из армии, когда он отслужит свой срок, он вернется в этот кишлак, и, если он воевал активно против своих, его тут же убьют. И это хорошо, что они понимают: нельзя воевать против своего народа, поэтому и переходят на нашу сторону при первой же возможности порой целыми подразделениями. Так прямым маршем прямо с парада в полном составе и со всем вооружением дезертировал батальон царандоя. Когда они переходили на нашу сторону, они ощущали себя личностями, настоящими афганцами. Они чувствовали себя свободными и знали, что теперь они защищают свою родину. Для нас, афганцев, ближе родство по крови, по национальному признаку, по религии, и у солдат правительственной армии никакой идеологической близости с Советской армией быть не может. По этой причине нам в первые же месяцы советского вторжения удалось повернуть практически все население Афганистана против оккупантов, которые топтали наши посевы, разрушали наши дома, убивали мирных жителей, наших стариков, женщин и детей. Поэтому за годы этой войны из правительственной армии дезертировало около двухсот тысяч человек. Сколько их в армию призывают, столько их и дезертирует. О какой боеготовности тут можно говорить?

– Понятно. Масуд, мне известно, что советские спецслужбы охотятся за вами, но впустую, за что у нас в Америке вас прозвали Неуловимым Джо. Как вам удается перехитрить КГБ?

– Просто у меня везде есть свои люди, в том числе и в КГБ. Я, например, заранее знал о многих планах, которые готовились против меня. Информация мне поступает регулярно, и информаторы работают исправно. Так, о планах очередного штурма Панджшерского ущелья мне стало известно за месяц, и информация об этой операции поступила ко мне из Генерального штаба советских войск.

– И как же вы вербуете русских генералов? За деньги?

– Те, кто работает в КГБ и Советской армии, помогают нам не за большие деньги. Они просто поняли, эти русские, что Бабрак Кармаль обманул и русских, и афганцев, и дальнейшая война просто бессмысленна. А что касается среднего офицерского звена, то многим из них приходится хорошо платить не только деньгами, но и драгоценными камнями – наше ущелье богато на изумруды, среди которых попадаются камни изумительной красоты. Но мне для такого дела никаких изумрудов не жалко. Главное, чтобы эти люди вовремя продавали мне свои военные секреты и тем спасали жизни афганцам, которых я смогу заблаговременно вывести из-под ударов советских войск. Но есть и такие, кто помогает нам потому, что втайне симпатизирует нашей борьбе за исламский Афганистан без коммунистов. Я сам мусульманин-суннит, по национальности таджик. В Советской армии тоже есть и таджики, и узбеки, исповедующие нашу мусульманскую религию и готовые помогать нам в борьбе за нашу общую веру из идейных соображений.

– Я видела в вашем окружении человека славянской внешности. Это русский?

– Да. Он принял ислам и получил афганское имя Хайрулла. Он доказал нам свою преданность и уважает наши законы. Это все, что я могу вам про него рассказать.

– А как Хайрулла у вас оказался? Он бывший советский солдат и попал к вам в плен? – предположила Джессика.

– Нет, в Советской армии он не служил. А как он оказался у нас, пусть лучше Хайрулла вам сам расскажет. А сейчас извините, у нас время молитвы, – сказал Масуд, завершив на том свое интервью.

После молитвы Хайрулла сам подошел к Джессике, но особо откровенничать с ней не стал. Лишь сказал, что он советский альпинист, зовут его Ренат и оказался он в Афганистане случайно – заблудился в горах и спустился по другую сторону Ваханского хребта. Против своих он не воюет. Мол, он волонтер и помогает местному населению, чем может. Из-за войны многие афганцы вынуждены были уехать на заработки в Иран и Пакистан, и на заработанные там деньги они вскладчину снаряжают небольшие караваны для своих оставшихся в Афганистане родственников. Ренат, как опытный альпинист, проводит эти караваны через горные перевалы. Любопытство Джессики было удовлетворено. Волонтер и волонтер.