Глава тринадцатая
Каллум

Выходящие на восток стеклянные двери домика на берегу вели на террасу, а оттуда открывался чудесный вид на океан. Это означало, что прелестный бриз был к твоим услугам и днем, и ночью, но одновременно такая планировка позволяла солнечным лучам на рассвете проникать прямиком в спальню. Что ни говори, а этот дом был естественным врагом любителей поспать.

Проснулся я, как только комнату залил солнечный свет. Лайла продолжала посапывать. Меня позабавила такая смена ролей. Она спала на спине, засунув обе руки под подушку. Локти широко разведены. Некоторое время я смотрел на нее и прислушивался к ее мерному дыханию. Я думал о том, не здесь ли нужно искать волшебный ключ, способный даровать Лайле покой. Вот и все, что мне, оказывается, нужно было сделать: привести Лайлу домой.

Уже давно перевалило за восемь, а она все спала. Учитывая, что в Мэнли Лайла к шести часам обычно вскакивала с кровати и уже была вся в делах, она явно увлеклась. Даже когда Лайла наконец поднялась с постели, она не бросилась хлопотать со скоростью примерно миллион миль в час. Вместо этого она заварила себе кофе, а затем уселась за барной стойкой, одетая лишь в одну из моих рубашек. А потом, к величайшему моему удивлению, она принялась читать что-то не по работе, а для собственного удовольствия. Это случилось впервые с тех пор, как мы познакомились, пусть это были лишь новости в интернете.

– Не будешь утром работать? – спросил я.

Лайла приподняла брови.

– Сегодня уикенд.

– Ты всегда работаешь по выходным.

– Когда я здесь, то не работаю.

Позже она переоделась в свободного покроя футболку и шорты. Волосы она заплела в косу и перекинула ее через плечо. От нее словно исходила странное свечение. На побережье она вся будто бы лучилась в ожидании предстоящего дня.

– Леон и Нэнси хотят с тобой познакомиться. Они пригласили нас к завтраку.

– Ты рассказала обо мне смотрителям своего сада, но не матери?

– Иди одевайся, – улыбнулась Лайла. – Они тебе понравятся.

Мы прошлись по извилистой подъездной дорожке, пересекли грунтовую дорогу и подошли к небольшому кирпичному домику, в котором жили Леон и Нэнси. Они встречали Лайлу на крыльце, словно долго отсутствовавшего члена собственной семьи.

– Лайла! Как хорошо, что ты приехала!

Леон сошел вниз с бетонных ступенек и заключил ее в свои медвежьи объятья.

– А это, должно быть, Каллум.

– Приятно познакомиться.

Я обменялся со стариком рукопожатием. Леон мне подмигнул.

– Очень приятно с вами познакомиться. Друг Лайлы – наш друг. Ради бога, скажите, что вы едите яичницу с беконом.

Я рассмеялся, покосившись на Лайлу:

– Скорее да, чем нет.

Нэнси была одета в майку и свободного покроя штаны из плотной ткани камуфляжной расцветки с большими карманами. Я так и не понял: то ли Нэнси специально оделась как девушка-подросток, то ли такая одежда больше всего подходила той, кому весь оставшийся день придется работать в саду. Изборожденное морщинами загорелое лицо подсказало мне, что она часто бывает на солнце.

– Не волнуйся, Лайла. Я приготовила тебе на завтрак вегетарианские тортильи.

– Спасибо, Нэнси.

– Мы в подвале выращиваем грибы, – рассказывала Нэнси, следуя вдоль веранды к входной двери. – Люди правду говорят: относись к ним, словно это твой муж.

– Словно муж? – переспросила Лайла, хотя я подозревал, она уже догадалась, о чем говорит Нэнси.

– Держи их в темноте и корми дерьмом, – со вздохом произнес Леон, хотя его вздох был уж слишком довольным, словно это была их любимая шутка, которую им не надоедало повторять уже на протяжении нескольких десятилетий.

– Если они растут в навозе, то как они могут быть вегетарианскими? – спросил я.

Леон и Нэнси рассмеялись. Лайла приподняла брови, глядя на меня.

– С каких пор ты стал истовым вегетарианцем?

– Эй! Если повезет, я могу съесть половину поросенка. Не называй меня вегетарианцем. Я всего лишь защищаю твои интересы, Лайла.

– Вы мне уже нравитесь, молодой Каллум, – сказал Леон, указывая мне на ламинированный тиковый обеденный стол.

Стулья были из винилового пластика лимонного цвета. Ковер имел пестрый коричневатый ворс. Казалось, что я вновь вошел в комнату дома, в котором провел детство. Возможно, именно поэтому меня не особенно удивило то, что Леон назвал меня молодым.

– Я так понимаю, вы не эколог, в отличие от Лайлы?

– Я сражаюсь по другую сторону экологических баррикад, помогаю экологам не скучать, подкармливая корпоративную машину, – сказал я и добавил, увидев его непонимающий взгляд: – Я рекламист.

– Как интересно! – воскликнула Нэнси.

Старушка пошла на кухню. Я услышал щелчок и гудение горящего газа кухонной плиты.

– Леон тоже работал на корпорацию до того, как ушел на пенсию.

– Да?

– Ага. Я был заместителем директора по производству. В те дни бытовую технику покупали на всю жизнь или даже дольше, – смеясь, произнес он и встал. – Чай или кофе?

– Кофе, пожалуйста. А чем занимались вы, Нэнси?

– Ну, я всего лишь растила детей…

– Всего лишь, – повторил вслед за ней Леон. – Нэнси всего лишь оставалась дома с пятью нашими детьми, пока я ездил на работу. Знаете что? По сравнению с ее работой я наслаждался отдыхом сорок часов в неделю.

– Пятеро детей? Ух ты!

– А еще одиннадцать внуков, а теперь к тому же пять правнуков. Я уверена, что будет больше. – Нэнси стояла над сковородкой, но все же указала рукой себе за плечо. – Вон там их фото.

Я посмотрел мимо Лайлы на большую фотографию в рамке, висящую в центре стены столовой. Стоящие посреди людского моря Леон и Нэнси счастливо улыбались. Я переводил взгляд от их детей среднего возраста на широко улыбающиеся лица представителей младшего поколения.

– Вот это да!

Я задумался над вопросом: что ты чувствуешь, глядя на фотографию на стене и видя суммарный итог твоей жизни? Я перевел взгляд на Лайлу. Та смотрела на меня. Когда я улыбнулся, она отвернулась. Хотел бы я знать, о чем она сейчас думает!

– В наше время иметь большую семью было легче. Вы, ребята, доживаете до какого-то периода своей жизни, а потом стараетесь завести ребенка, а мы много времени тратили на то, чтобы не иметь детей, и иногда терпели поражение.

– Ах, Нэнси! – нарушила наконец тишину Лайла. – У меня такое чувство, что ты ни разу в жизни не вела себя опрометчиво. – Лайла перевела взгляд на меня. – Не позволяй этой сладкоречивой леди тебя одурачить, Каллум. Нэнси – одна из самых умных женщин из всех, которых я знаю.

– Я тебя слышу, – произнес Леон, притворяясь обиженным.

– Леон – один из самых умных мужчин из всех, которых я знаю, – подмигнув ему, сказала Лайла.

– Так-то лучше, мне кажется.

– Каллум! Одно яйцо или два?

Бекон начал шипеть. Дразнящий солоноватый запах бил в нос. Казалось, я мог бы насытиться одними лишь этими ароматами.

– Одно, пожалуйста.

– Из-под наших несушек, – сказал Леон. – Они здесь на свободе ходят. Нэнси паршивок с рук кормит.

– Откуда, ради всего святого, у вас время кормить с рук кур, если у вас через дорогу такой огромный сад? – спросил я.

– Ну, сейчас сад сам о себе заботится, – сказал Леон. – Мы тратим всего несколько часов в день, подрезая и вырывая сорняки. Это нетрудно, а за фрукты и овощи мы выручаем немало денег на сельскохозяйственных рынках. Мы получили от сделки куда больше, чем Лайла.

– И не говорите. Я прогадала, – рассмеявшись, заявила Лайла. – Вы целыми днями трудитесь в саду, а я раз в месяц появляюсь на выходных и загружаю машину свежими овощами. Бедная я.

– Это поддерживает в нас молодость, – возразила Нэнси. – Мы бы ссохлись, как чернослив, если бы не сад. Прежде мы удивлялись, почему твои дед с бабкой так долго оставались такими бодрыми, Лайла. Может, в этой земле заключена какая-то волшебная сила?

– Скорее, это не магия, а хорошее питание и физические нагрузки.

– Как бы там ни было, а мы благодарны за это. С продаж на рынках мы имеем достаточно, чтобы оплачивать Заку учебу в университете, и на жизнь ему хватает.

– Зак – это ваш внук? – вставил я.

– Он учится на врача. Говорит, когда закончит университет, будет работать в Африке.

Леон поставил кружки с кофе передо мной и Лайлой.

– Он так и поступит, – заметила Нэнси. – У этого паренька – одноколейная дорога.

– Леон! Как там дела в саду? – спросила Лайла.

– Клубника в этом году как будто с ума сошла. Тысячи ягод. Салат тоже уже подрос. Подождем, когда ты попробуешь свеженьких огурцов. Такие сладкие, словно на десерт подавай.

– Ням-ням.

– На прошлой неделе мы заработали на рынке кругленькую сумму, продавая цветы цуккини, – вставила Нэнси. – Их покупали эти странные молодые люди с нелепыми прическами, в старомодной одежде. Кто ест цветы? Впрочем, не наше дело.

– Я регулярно ем цветы, – сказала Лайла.

– Это другое. Ты съедаешь всего несколько, полностью получаешь от них все, что можно… По крайней мере, ты не готовишь их с киноа, свиной печенью и прочей гадостью.

Лайла поморщилась.

– Ха-ха. Мне жаль вас, ребята, с вашими паршивыми яйцами и беконом, источающим жир и засыпанным солью, – фыркнула она.

– Я позволю себя жалеть, как только заполучу кусок бекона, – заверил я ее.

– Эта скорбь не затянется, Каллум, – сообщила мне Нэнси. – Мы поедим, а затем отведем вас в сад и покажем, где что растет. А потом, надеюсь, вы приступите к работе.

К Леону и Нэнси Лайла пришла в пластмассовых садовых шлепанцах, но, как только мы пересекли дорогу и очутились в саду, она сбросила их. Я уже приоткрыл было рот, собираясь сказать ей, что она рискует получить солнечный ожог ступней либо порезать подошвы о камни или что-то еще, на что можно наступить в саду, но Лайла лишь приподняла брови.

– Я сдаюсь.

– Ну наконец-то, – улыбнулась Лайла.

– Если не можешь победить, присоединяйся, – посоветовал Леон.

– Подошвы у Каллума настолько мягкие и нежные, что, ступая по кафельной плитке, он рыдает, – поддразнила меня Лайла, взяв за руку.

– Разница характеров делает отношения интересными, – сказала Нэнси.

Она шла в авангарде, опережая нас на несколько шагов с таким видом, словно ее вела жизненно важная цель. Леон же шагал позади нас, то и дело останавливаясь ради того, чтобы взглянуть повнимательнее на листву или оторвать отставшую от ствола кору. Меня удивляло, как при таких различиях в поведении вообще возможно прийти одновременно в одно и то же место. Впрочем, подольше побыв в саду и огороде, я отбросил эти мысли, полностью отдавшись изумлению. Леон и Нэнси то и дело заканчивали друг за другом фразы, почти моментально переходя от полного несогласия к довольному смеху. Напряжение, возникающее из-за разногласий, тут же уступало место комфортному единодушию, а вскоре опять приводило к небольшому конфликту. Постоянная круговерть. Леон и Нэнси вместе образовывали мозаику, каждый фрагмент которой воплощал компромисс, переговоры, душевное тепло и страсть. Все это вместе создавало картину уникальных и замечательных отношений.

Я все утро таскал с собой фотоаппарат. Наконец мне удалось сделать несколько снимков. Я пытался сосредоточиться на самом саде, но три человека, идущие подле меня, также требовали внимания моего объектива. Я делал репортажные съемки того, как Леон стряхивает листок с плеча Нэнси, а сама Нэнси, поддавшись внезапному порыву, обнимает Лайлу, вспоминая, как та, будучи молоденькой девушкой, залезла на верхушку пекана.

– Леон и дед Лайлы спорили о том, следует ли вызывать пожарных, а Лайла вдруг решила, что с нее довольно жизни на дереве, и спустилась вниз так, словно это было проще простого. Это случилось вскоре после того, как ты сюда переехала, Лайла. Тебе трудно было ужиться в новой школе. Если бы твои дед и бабка и так уже не поседели к тому времени, то после твоего появления это обязательно случилось бы, – покачивая головой, сказала Нэнси. – Впрочем, мы с самого начала знали, что с тобой будет масса хлопот. Еще не рождался на свет ребеночек с такими огненными волосами.

– Да, да, бесшабашная рыжеволосая попрыгунья, – вздохнула Лайла. – Я и наполовину не такая рыжая, какой была ты, старая ворчунья.

Обменявшись шпильками, они тотчас же обнялись. Я поспешил их сфотографировать, пока длилось это объятие.

– Думаете, я не заметила, что вы меня снимаете, Каллум? Я не привела себя в порядок для этого. – Нэнси приподняла брови, глядя на меня. – У нас тут в саду есть правило: за каждую фотографию – час работы. И я собираюсь взыскать с вас долг до последнего часа.

– Пожалуйста… Я с радостью готов замарать руки.

– Но не ноги, – заразительно рассмеялась Лайла.

– Хорошо, а теперь вы оба ступайте пропалывать овощные грядки, а мы пока соберем фрукты, чтобы отвезти завтра на базар. Мы увидимся позже.

– Замечательно. Спасибо за завтрак. – Расцеловав Леона и Нэнси в щеки, Лайла взяла меня за руку. – Посмотрим, из чего ты сделан, городской пижон.

Мы молча работали бок о бок, склонившись над землей. Так продолжалось довольно долго. «Огородик» был просто огромен, но поддерживался в порядке с армейской тщательностью. Редкие стебельки сорных трав проросли недавно, может, пару дней назад, как мне показалось. Выдирая их из влажного грунта, я размышлял о Леоне и Нэнси, о том, как они напоминают моих родителей.

– Они считают: то, что привлекает тебя в человеке, со временем начинает раздражать, – вдруг послышался голос Лайлы.

Она стояла над грядкой саженцев, расставив босые ноги по обе стороны от нее. Оторвав взгляд от бурьяна, я увидел, как она шевелит грязными пальцами ног. Затем она приподняла грязную же ступню, показав ее мне, и рассмеялась.

– Признаю, что меня это раздражало с самого начала, – заверил я ее.

– Знаешь, в тебе тоже есть такое, что выводит меня из себя.

– Да ну?

Я бросил небольшой сорняк в сторону Лайлы. Она неуклюже попыталась его поймать и ойкнула, когда стебель шлепнулся о ее колено.

– По крайней мере, меня нельзя назвать неуклюжим.

– Да, но у тебя не растут волосы.

– Нет, они растут.

– У тебя все время одна и та же прическа.

– Я просто довольно часто стригусь. Если запустить волосы, они начинают завиваться.

– И как это – довольно часто?

Я откашлялся.

– А разве это важно?

– Раз в две недели?

– Каждую неделю.

Напротив моего офиса располагалась небольшая парикмахерская. Уже на протяжении многих лет я каждую пятницу после работы туда захаживал.

– Каллум! – немного нервно рассмеялась Лайла. – За этот год ты стригся чаще, чем я за всю свою жизнь.

– Я ничего не имею против того, чтобы выглядеть хорошо.

– А восковая эпиляция груди?

– А это важно?

– Не особенно. Так как?

– Не исключено.

Я терпеть не мог волосы на груди… и на спине, но, раз она этого не заметила, раскрывать секреты я не собирался.

– Я так и знала! – пронзительно воскликнула Лайла почти с радостью. – У тебя не возникало чувство, что в наших отношениях я играю роль мужчины?

– Несколько раз эта мысль приходила мне в голову. Впрочем, я и не ожидаю, что ты будешь вести себя согласно каким-то стереотипам.

– А маникюр и маски для лица?

– Регулярно не делаю, но случается. Ты слышала о метросексуалах? Я просто не хочу отстать от моды.

– Каждому свое, Каллум, – не переставая смеяться, произнесла Лайла. – Ты в курсе, что складываешь свои трусы, а потом сортируешь их по цвету? То же, кстати, с носками.

– Как всякий нормальный человек.

Я понимал, что она меня поддразнивает, но мне это нравилось главным образом потому, что Лайла невольно раскрыла, насколько хорошо успела меня изучить.

– Это не нормально, Каллум. Все это свидетельствует о болезненной дотошности. Ты, насколько я заметила, даже свои туфли в линию выстраиваешь. Лишь бы все стояло в строжайшем порядке.

– Все зависит от твоих предпочтений. – Меня удивило, что Лайла подмечает такие пустяки. – Ты что, вынюхиваешь, что к чему, когда у меня бываешь?

– Ничего вынюхивать не надо. Все стоит на виду. У тебя даже чертова буфета в доме нет…

Она права. Я столько провозился с дверцами платяного шкафа, что это меня вконец доконало.

– А еще ты прихорашиваешься дольше, чем я, хотя волосы у тебя раз в пятьдесят короче моих. С каждым днем они становятся все длиннее. Я их не подстригаю, а ты стрижешься чуть ли не каждый час.

– Это официальная жалоба, или ты решила выпороть мое эго, чтобы я не очень задавался?

Рассмеявшись, Лайла пожала плечами.

– Я не жалуюсь, но разве не забавно, что мы подходим друг другу в одном, будучи полными противоположностями в другом?

– У нас много общего…

Я выпрямился и выгнул спину. Она уже начала ныть, хотя вслух я этого признавать не собирался.

– Оба мы преуспели в построении наших карьер. Оба работаем не покладая рук. У обоих нет какой-либо общественной или личной жизни, о которой стоило бы упомянуть. Мы оба предпочли жить в одном и том же городе, даже в одном и том же районе. То, что нас отличает друг от друга, и делает нас привлекательными, а сходство помогло нам друг друга найти.

Лайла молчала. Она отбросила прочь вырванную сорную траву и взяла секатор. Расхаживая между грядками, она срезала овощи для салата. Спустя несколько минут она вернулась ко мне с руками, полными овощей.

– Думаешь, у нас подходящее сочетание схожего и несхожего?

Неуверенность, звучащая в ее голосе, удивила меня. Лайла потерла свою щеку, оставив на ней пятно грязи. Собранные в конский хвост волосы все равно вились, несмотря на жару. Я мешкал не более секунды, потом вытер грязные руки о в общем-то чистые джинсы и взялся за фотоаппарат. Лайла застенчиво улыбнулась. Я несколько раз щелкнул камерой.

Засовывая фотоаппарат в чехол, я постарался свести все к шутке.

– Ну, в общем-то, могло бы быть и получше.

После прополки мы поели свежего салата, приготовленного Лайлой, а затем решили немного вздремнуть на террасе. Предложила это Лайла. Я был в шоке. Она даже ночью мало спала, не говоря уже о том, чтобы отдыхать днем.

Мне пришло в голову, что во время поездки в Госфорд я придумал несколько способов, как заставить ее расслабиться и отдохнуть. Я гордился собой, надеясь на позитивное влияние отдыха на Лайлу.

Иногда ее состояние меня тревожило. Я пока не мог разобраться, что тут к чему, но чувствовал, что она на всех парах мчится к эмоциональному срыву, вызванному выгоранием на работе. Единственной уступкой, которую Лайла делала на благо собственного здоровья, если не считать безумной диеты, была ежедневная прогулка ускоренным темпом. Иногда она работала от восхода до заката, продолжая в том же духе даже тогда, когда я уже засыпал. Спала Лайла тревожно, ворочаясь во сне так, словно даже там не могла найти покоя.

Если бы я мог остановить какой-нибудь миг в наших отношениях, то он бы приходился на этот полудрему в плетеных креслах на берегу океана. Наш разговор тек неспешно. Она прижалась ко мне, когда налились тяжестью ее веки. Дыхание ее стало глубоким и мерным. Я тоже погрузился в дрему, завороженный наступившим вокруг умиротворением: ее мягкие волосы на моем плече, аромат ее духов, разлитый в воздухе, ее дыхание и шум волн внизу. Ее присутствие пьянило. Я был влюблен.

Понимание этого шоком не стало, однако именно в тот день я впервые это осознал. Я любил родителей, любил братьев, возможно, я любил свою работу, но это было другое. Любовь, возникшая между мной и Лайлой, любовь, расцветшая всего за несколько месяцев, произрастала из глубин моей души и была настолько же прочной и реальной, как сама земля.

Когда мне еще не было тридцати, папа иногда заговаривал со мной о том, что неплохо бы мне остепениться. Его беспокоило мое будущее. Иногда его благонамеренные речи превращались в многословные проповеди о том, как знакомство с моей мамой изменило его жизнь. Надеюсь, я вел себя достаточно уважительно, но, признаюсь, меня очень раздражал его идеалистический взгляд на мир. К этому времени у меня уже было множество подружек, и я хорошо знал, как работает система и какие чувства во все это вовлечены.

До знакомства с Лайлой я не понимал настойчивого утверждения отца, что подходящая женщина может и вправду изменить мою жизнь. Десятилетиями пренебрегая его советами, я вдруг понял, что во многом на него похож. Мы были мужчинами, которые быстро и сильно влюблялись, пусть даже я полжизни потратил на то, чтобы найти ту, которая мне подходит, и узнать о себе это.

Я размышлял над тем, когда следует, если следует, сказать ей об этом. Возможно, это случится через многие месяцы, которые перейдут в года. Не исключено, что мое признание будет тысячи раз застревать у меня в горле, зачахнет и умрет из-за того, что Лайла станет настаивать на том, чтобы мы жили одним днем.

Не имело значения, что она делала или говорила сегодня днем. Она может до конца своей жизни ходить босой, а я все равно буду безумно любить ее до отвращения грязные ноги.

Я безнадежно, целиком и полностью влюбился в нее, по крайней мере с того дня, как это осознал. Все, что мне оставалось, – следить, чтобы она от меня не ускользнула.

Азиат на фотографиях в квартире Лайлы привлек мое внимание уже в первую ночь, когда я оказался там. Иногда, когда она на меня не смотрела, я разглядывал их совместные снимки, пытаясь угадать, насколько близки они были друг другу. Я пришел к выводу, что их явно связывали романтические отношения. Они достаточно долго встречались, чтобы побывать по меньшей мере на трех континентах. Я несколько недель разглядывал эти фото, и азиат уже не казался мне полным незнакомцем. Меня сводили с ума догадки, кем же он был для нее.

Однажды поздно вечером Лайла стояла на балконе. Уже стемнело, но она купила новое растение. Оно показалось Лайле каким-то увядшим, и она решила срочно пересадить его. С моря дул легкий бриз. Я наблюдал за ее работой через колышущийся тюль гардин. В это время я просматривал на лэптопе пришедшие за день на мой электронный ящик письма. Дело оказалось не особенно интересным, поэтому я пошел на кухню, чтобы налить себе стакан воды.

Возвращаясь к столу, за которым прежде сидел, я снова скользнул взглядом по фотографиям и решил как бы невзначай спросить:

– Кажется, ты много путешествовала с этим парнем? Он твой друг?

Лайла повернулась, чтобы увидеть, о ком я говорю, а потом снова уставилась на цветочный горшок.

– Нет. Он был моим любовником.

Она больше ничего мне не сказала бы, если бы я не стал на нее давить.

Я все еще стоял, повернувшись спиной к гостиной, стараясь, чтобы мой голос звучал непринужденно:

– Вы долго были вместе?

– Около года.

Я ждал, но она молчала. Это было все равно что рвать зуб.

– И-и-и?

– И-и-и?

– И-и-и? Я не знаю. Хоть что-то.

– Ревнуешь?

– Нет… Просто любопытно.

Конечно, я ревновал… очень ревновал, особенно сейчас, когда она заявила, что была с ним целый гребаный год, а когда я пытался запланировать что-то на неделю вперед, Лайла сразу же начинала нервничать.

– Его звали Харуто Абель. Мы были вместе, а потом он умер. Конец истории.

Ее слова всерьез меня задели. Шокировало даже не то, что она сказала, а та непринужденность и легкость, с которой Лайла произнесла «а потом он умер», словно надеялась, что я не обращу на ее слова особого внимания. Я уже возвращался, собираясь присесть на диван, но, заслышав такое, остановился и взглянул в ее сторону.

– Блин, Лайла! Извини.

Она пожала плечами и стряхнула над горшком прилипшую к рукам землю. После этого она полила растение из лейки. От моего внимания не укрылось, что разговаривала Лайла, стоя ко мне спиной. Выражения ее лица я не видел, поэтому не мог судить, насколько неприятен ей этот разговор.

– Люди умирают, Каллум. Грустно, но такова жизнь. – Поставив лейку на стоящий на балконе столик, она развернулась ко мне. – Я сейчас сполосну руки, и мы пойдем. Сегодня мне ужасно хочется мороженого.

– Минуточку, Лайла. Ты не можешь просто так все оставить. Когда… – Я даже не мог заставить себя произнести это слово. – Когда это случилось?

Лайла нахмурилась.

– Около пяти лет назад. Мне на самом деле неприятно об этом говорить. Пожалуйста! Давай просто пойдем, куда хотели.

– Но ты никогда о нем прежде даже не заикалась, – озадаченно произнес я. – Как так вышло, что ты ни разу упомянула о нем в разговоре? Мы же с тобой болтаем буквально обо всем.

– Я уже рассказала тебе, что случилось: мы познакомились, встречались, он умер, а жизнь продолжается. Вот и все!

– Но… – Сглотнув, я заставил себя давить на нее дальше, хотя и не был уверен, что это разумно. – Как он умер?

– Я не хочу об этом говорить.

Напряжение в ее голосе усилилось. Она зашла в комнату и с излишней силой задвинула скользящую дверь на место.

– Если тебе обязательно об этом говорить, то лучше я сегодня схожу на прогулку одна.

Лайла направилась прямиком к двери, и я поспешно поставил стакан воды на стол, желая следовать за ней.

– Послушай, Лайла, я хочу понять. Это, наверное, было очень тяжело, но ты никогда не упоминала при мне его имени. Сама понимаешь, мне просто любопытно…

Она захлопнула за собой дверь, и я остался один в ее квартире. Немного успокоившись, я подошел к стене и начал разглядывать фотографии, на которых Лайла была снята вместе с азиатом. Вот они сидят на полу и едят лапшу. Наверное, это в Китае. Вот они кувыркаются где-то в снегу. Вот они стоят перед указателем с надписью «Мехико-Сити». На каждом снимке азиат обнимал Лайлу за плечи, а та улыбалась.

Я все присматривался к этим фотографиям, переводя взгляд со снимка на снимок, пока не заметил кое-что странное в выражении лица Лайлы. В ее глазах застыла апатия. Возможно, дело было в том, что она слишком много путешествовала. Возможно, поездка оказалась не настолько грандиозным приключением, как она прежде думала. Возможно, за прошедшие годы фотографии выцвели, и я вижу на них не то, что там было первоначально запечатлено… Но теперь, вглядываясь в фото, я ощущал исходящую от них тревогу.

Было легче поверить, что бесшабашная, готовая преодолеть миллион миль Лайла всегда была такой. Я замечал трещинки на ее фасаде, хотя и не часто. Обычно она шла по жизни, танцуя, а не плача, но при виде безжизненного взгляда на этих фотографиях я преисполнился желания не наседать на нее, а утешить. Схватив ключи, лежащие на скамье, я устремился вслед за Лайлой.

Уже возле кафе-мороженого до меня дошло, что искать ее здесь смысла нет. Лайла не из тех, кто успокаивает себя едой. Напротив, я заметил, что когда она расстроена, то почти ничего не ест. Перейдя дорогу, я направился на север вдоль пляжа. Меня совсем не удивило, когда я нашел ее недалеко от дома, сидящей на песке со скрещенными ногами. Она черпала пригоршнями песок и наблюдала за тем, как он сыплется между ее пальцами.

Лайла не подняла головы, когда я подошел к ней. Я молча уселся рядом. Волны накатывались на берег перед нами. Она тихо придвинулась поближе. С ее стороны это было извинением, мольбой об утешении и признанием своей вины. Я обнял ее за плечо и, склонив голову, прикоснулся к ее волосам, отвечая таким образом на ее молчаливое извинение своим.

– Несчастный случай…

В моих объятиях голос ее прозвучал едва слышно. Если бы я не придерживал Лайлу так близко к себе, шум волн, пожалуй, заглушил бы его.

– В Мексике. Его доставили обратно в Австралию, но Харуто, несколько месяцев пробыв в коме, все же умер. Я не люблю говорить об этом. Мне даже неприятно об этом вспоминать. Если я могу, то вообще об этом не думаю.

– Спасибо, что сказала.

В тот вечер я наивно решил, что все понял. Всегда в наших отношениях существовали скрытые от моих глаз подводные течения. Даже когда между нами завязалось нечто похожее на серьезные отношения, часть ее личности всегда оставалось тайной для меня.

Имело смысл предположить, что после того, как Лайла потеряла любовника таким трагическим образом, она инстинктивно опасалась сильно привязываться к другому человеку. Я даже ощутил самодовольство при мысли, что теперь лучше ее понимаю. У нее был мужчина, с ним она путешествовала по миру, а затем ее жестоко его лишили. Возможно, это случилось у Лайлы на глазах, или она первой прибыла на место трагедии и попыталась спасти его жизнь. В ее рассказе зияли огромные пробелы. Я узнал лишь один голый скелет, но мое плодовитое воображение только радо было заполнить все лакуны всевозможными предположениями. Полагаю, так я мог ощущать себя владеющим ситуацией.

В потоке мыслей, вызванных открытиями сегодняшнего вечера, до меня между прочим дошло, что в определенной мере Лайла до сих пор привязана к Харуто. Я уловил напряжение чувств, прозвучавшее в тех нескольких словах, какими она рассказала мне о Харуто. Помню, как живот скрутило от разочарования и ревности.

– Наконец удалось, – через некоторое время произнесла она.

– Что удалось?

Лайла вытянула ногу и потерлась своей покрытой песком ступней о мою.

– Заставить тебя выйти на пляж без туфлей.