Глава одиннадцатая
Каллум

Госфорд находится в полутора часах езды от наших квартир по красивым, вписанным в ландшафт автомобильным дорогам, которые по вечерам забиты машинами. Потребовалось несколько недель для того, чтобы организовать поездку туда на уикенд. Нам пришлось взять выходной в пятницу, чтобы уехать раньше, избежав таким образом часа пик. Хотя поехали мы на гибридном авто Лайлы, ей хотелось, чтобы за рулем был я.

– Я смогу поработать, пока ты будешь вести машину, – настаивала она, но не прикоснулась ни к своему айпаду, ни к лэптопу на протяжении всей поездки.

Лайла лишь смотрела в окно и рассказывала о национальном парке, мимо которого мы проезжали, и о водоемах, появлявшихся в поле зрения. Она очень привязана к природе. Ее радость во время нашей поездки за город на зеленеющее побережье была едва ли не осязаемой. Она знала названия всех растений, типы лесов и обитающие в каждой речушки виды. Она поведала мне о песчаных карьерах, пока мы ехали на север. В другом месте Лайла принялась рассказывать о поданном ею судебном иске, направленном против расширения шоссе.

Я то и дело задумывался над тем, что, если бы жизнь сложилась иначе, Лайла с легкостью устроилась бы на земле, выращивала бы себе пищу, стараясь обрести единение с миром. Учитывая, насколько мы не похожи друг на друга, удивление вызывает сам факт, что мы вообще сошлись. Я столько раз ел вместе с ней, что неплохо знал, что предпочитает Лайла, но каждый раз, когда я глотал что-то растительное, внешне похожее на мясо, я чувствовал себя обманутым. Я люблю полуфабрикаты, технологии и телевидение. Она также не отказывалась от всего этого, но только ради того, чтобы больше работать. Если все это выкипятить, в сухом остатке мы будем иметь ее жажду воссоединиться с землей в жизни и после нее.

«Ферма», как она ее изредка называла, располагалась на окраине Госфорда. Когда мы съехали с шоссе, дороги постепенно стали узкими и неровными. Наконец мы выбрались на узкую грунтовую дорогу, бегущую параллельно морскому берегу.

– Ну вот, – произнесла Лайла, как только за поворотом показались кованые ворота.

Я увидел окруженный со всех сторон кустарником и деревьями небольшой кирпичный домик.

– А тут живут Леон и Нэнси.

Я повернул в сторону ворот и медленно двинулся по длинной подъездной дорожке, обсаженной огромными серыми эвкалиптами.

Пляжный домик представлял собой квинтэссенцию всех австралийских пляжных домиков: никаких излишеств, никакого пафоса, лишь выкрашенная голубой краской обшивочная доска да белые рамы. Единственной выдающейся особенностью этого дома были описанные Лайлой в мельчайших подробностях фруктовый сад и огород, за которыми присматривали Леон и Нэнси.

– А сколько лет твоим арендаторам? – спросил я, когда мы выходили из автомобиля.

Я явно недооценил размеры хозяйства и объем выполняемых здесь работ.

– Им за шестьдесят, но Леон и Нэнси – старые рабочие лошадки, – улыбнулась Лайла. – Они имеют с огорода вполне достаточно, чтобы платить за обучение внука в университете.

– Ух ты! – Пройдя несколько шагов, я заглянул за маленький домик. – Очередной вид на океан?

– Ага.

– И сколько же ты зарабатываешь? – спросил я, резко разворачиваясь к ней.

– Я унаследовала дом, дурашка, – улыбнулась Лайла. – Я хорошо зарабатываю, но, не перемени я специализацию, к этому времени я была бы очень даже неплохо обеспечена.

Я знал, что она партнер в фирме. Я видел, как тяжело она работает, иногда по восемнадцать часов в сутки. Затем, поспав часа три, она поднималась и отправлялась на пробежку, чтобы начать все заново.

– Пойдем, взглянешь на дом.

Она почти бегом приблизилась ко мне, схватила за руку и повела к ступенькам, ведущим на небольшое крыльцо. Лайла отперла защитный экран и тяжелую входную дверь. Мы вошли внутрь.

Как и в ее квартире, расположенной в Мэнли, все здесь носило неповторимый отпечаток личности Лайлы. Я видел фотографии ее дедушки и бабушки в квартире, но здесь эти снимки висели повсюду. Не оставалось сомнений в том, что раньше дом принадлежал им. Лайла провела меня в спальню, где жила, когда была подростком, в хозяйскую спальню, которую занимала сейчас, а затем в небольшое помещение, которое превратила в свой кабинет. Весь интерьер был в голубых тонах. То тут, то там я замечал предметы морской тематики. На всех окнах висели полупрозрачные белые жалюзи, лишь немного смягчавшие льющийся сквозь них свет. Дом пронизывали потоки солнечных лучей. До моего слуха долетал двадцатичетырехчасовой саундтрек разбивающихся о скалы волн и шелест листвы эвкалиптов под морским бризом.

– После их смерти я сорвала войлочный палас с полов, покрасила половицы, а затем и весь дом, – рассказывала Лайла. – А во всем остальном он остался таким, каким я помню его с детства. Конечно, я могла бы многое здесь переделать, но предпочитаю оставить все как есть.

Мы вышли на широкую террасу с видом на океан. С севера и юга ее ограждали стенки, сложенные из стеклянных блоков-кирпичей, а вот с востока тянулись лишь низенькие перила. На одном краю террасы стоял длинный деревянный стол, на другом – новенькая скамья из лозы и два таких же кресла. Приподняв одно из сидений, Лайла извлекла из-под него несколько мягких подушечек, сшитых из сине-белой плотной ткани. Она осторожно разложила их поверх сидений. За ними последовали несколько фонарей «летучая мышь», которые она расставила на столе. После этого Лайла взяла меня за руку и повела вниз по ступенькам по направлению к обрыву.

Несколько десятков метров редкой травы и чахлого кустарника тянулись от дома к хлипкому заборчику, за которым начинался крутой обрыв, а ниже волны бились о берег. Когда мы подошли к заборчику, я, осторожно перегнувшись, посмотрел вниз. Между скалами были заметны небольшие песчаные участки, но я нигде не видел тропинки, спускающейся вниз, либо пляжа, на который можно было бы спрыгнуть. Вот только вид отсюда открывался просто грандиозный.

– Ну вот, Каллум, это дом, мой настоящий дом.

– Красиво.

На самом деле дом ничего особенного не представлял по сравнению с ее великолепной квартирой в Мэнли. Исключительность этому месту придавала радость, которую Лайла здесь, очевидно, испытывала. Я был очень признателен Лайле за то, что она разделила со мной эту радость.

Пета Мак-Дональд не вошла, а прошествовала в комнату.

Внешне она походила на стареющую оперную диву. Не хватало, конечно, успеха и славы. Мать Лайлы была красавицей, пусть и увядающей. Эльфийская грива волос отливала неестественным оттенком бургундского вина. Такие же, как у Лайлы, проницательные голубые глаза были обрамлены искусно нанесенными линиями темно-голубой подводки и ярких коричневых теней для век. На руках у нее были изысканные и длинные искусственные ногти. Я подумал, что же Лайла говорит матери о риске воздействия химических продуктов. Когда Пета переступила порог, она, похоже, не была готова застать здесь еще кого-либо, кроме дочери. Она просто не смогла скрыть своего удивления.

– Что на ужин, дорогуша…? О, блин!

Я поднялся со своего высокого табурета, сидя на котором, чистил свежий горошек для салата, попивая красное вино из бокала. Лайла не замешкалась.

– Мама! Это Каллум. Каллум! Это Пета. А теперь давайте сядем за стол.

– Каллум! Очень приятно с вами познакомиться, – произнесла Пета.

Она прикоснулась к руке, которую я протянул для рукопожатия, но затем привлекла меня к себе и обняла.

– Я так понимаю, это вполне заурядная ситуация, хотя, признаюсь, я ничего о вас до этого не слышала.

– Приятно познакомиться, Пета, – сказал я. – Теперь я вижу, от кого Лайла унаследовала свою красоту и изящество.

– Я приготовила стир-фрай, мам, с ореховым соусом, как ты любишь. Каллум сделал тебе салат. У меня на десерт есть черный рис и манго.

Лайла еще раньше зажгла большие свечи в фонарях «летучая мышь», а вокруг них все украсила зелеными ветками. Прежде меня удивляло, с какой стати Лайла сегодня так суетится. Теперь же я понял, что был свидетелем нарастающей, словно снежный ком, нервозности, которая сейчас прямо-таки бросалась мне в глаза. Лайла явно не собиралась объяснять, даже в двух словах, мое присутствие здесь. Когда мы с Петой отстранились друг от друга, Лайла, насыпав стир-фрай в миску, устремилась прочь из кухни.

– Похоже, мне не следует спрашивать, приходитесь ли вы ей бойфрендом, – понизив голос, сказала Пета.

– Я полагаю, вам следует самой сделать вывод, так ли это.

Мы заулыбались.

– Хорошо, Каллум, в таком случае налейте мне вина. Я не из тех клуш, на которых легко произвести впечатление.

Я тотчас же выполнил ее просьбу. Мы с Петой, выйдя на веранду, присоединились к Лайле. Моя подруга нетерпеливо поглядывала на миску со стир-фраем, явно не горя желанием смотреть матери в глаза. Я сел рядом с ней и под столом положил руку ей на колено. Пета уселась напротив и некоторое время нас разглядывала.

– Можешь расслабиться, Лайла, – сказала Пета. – Я не в обиде на тебя за то, что ты не рассказала мне, что встречаешься с ним… Уверена, на то есть свои основания, хотя я понятия не имею, какими они могут быть.

– Лайла говорила, что вы поете, – вставил я.

– Да, конечно. А вы любите музыку?

У меня сложилось впечатление, что Пету легко можно отвлечь, ведь мне совсем не улыбалось присутствовать при неприятном выяснении отношений между матерью и дочерью. Я сосредоточился на теме музыки, и в течение следующего часа Пета устроила для меня целый спектакль без музыкального сопровождения, рассказывая о своих пристрастиях и опыте.

Пета на сцене, без сомнения, была очень похожа на Пету за обеденным столом. Оживленная и порывистая, она светилась энергией и харизмой, приковывающей к ней все мое внимание. Она была обаятельной женщиной, пусть даже крайне эгоцентричной. Я легко мог представить, как она таскает за собой семью вокруг мира в поисках более яркого прожектора, но при этом не мог понять, почему у Петы ничего не получилось. Она показалась мне вполне способной добиться славы.

– Знаете, мы год прожили в Лондоне, Каллум. Тогда я участвовала в постановках театра Вест-Энда.

– Лайла, сколько тебе тогда было лет? – поинтересовался я.

– Господи! Кажется, десять. Папа работал в лондонском Сити. Я только помню, как на протяжении всех этих месяцев в Лондоне гуляла по городу сама по себе, пока ты весь день пропадала в театре, а папа колесил по столице от сада к саду. – Лайла рассмеялась и возвела глаза к небу. – Ужасно нерадивые родители!

– Лайла! Мы знали, что ты о себе позаботишься. Даже в детстве ты умела добиваться своего. Господь свидетель! Если ты чего не хотела, то нам приходилось туго. У меня ушел год на то, чтобы научить тебя пользоваться горшком.

– Об этом ты постоянно мне говоришь.

– Я ее кормила грудью, Каллум, пока Лайле не исполнилось почти три года. Я снова и снова пыталась отнять ее от груди, а дочь дожидалась, пока я засну…

– И где вы выступали? У вас были главные роли?

– Я пела в хоре в первых «Кошках».

Пета пожала плечами, притворяясь беззаботной. У меня сложилось впечатление, что она несколько раз в день вставляет в свой рассказ этот славный эпизод.

– Уверена, мне бы дали главную роль, но танцевала я не идеально.

– После этого мы поехали вслед за «Кошками» в Нью-Йорк, – сообщила мне Лайла.

– А затем перебрались в Индию.

– После Нью-Йорка «Кошки» шли в Индии?

– Нет. Я ушла из «Кошек». Мы отправились в Индию для того, чтобы я могла найти душевный покой в ашраме. Я чувствовала себя опустошенной.

– Каллум, пока не уехал учиться в университет, все ночи проводил в одной и той же спальне, – сообщила Лайла матери.

– В скучной, словно ручка двери, спальне, – поддакнул я.

– Иисусе! Бедное дитя. – Пета потянулась за вином. – И чем вы теперь занимаетесь?

Это был первый вопрос ко мне, если не считать ее любопытства насчет того, кем я прихожусь ее дочери. Пета застала меня врасплох.

– Я работаю в маркетинге.

– Когда-то я сама подумывала о том, чтобы заняться рекламой. Некоторое время я заигрывала с этой мыслью. У меня были фантастические идеи. Наверное, у меня бы получилось.

Взаимопонимание между Лайлой и ее матерью меня поразило. С каждой услышанной историей становилось очевидно, что у Лайлы достаточно причин корить мать за безумную, лишенную всякой стабильности жизнь, которую они вели. Вместо этого Лайла пребывала с ней в мире. Она смотрела на Пету с неподдельной нежностью.

Когда бриз с моря стал зябким, мы перебрались внутрь. Мы с Петой уселись в гостиной, а Лайла отправилась заваривать кофе и готовить десерт.

– Значит, это у вас серьезно? – спросила Пета, как только дочь вышла из комнаты.

Голос ее вновь стал низким, а тон – нетерпеливым и обстоятельным. Я заколебался с ответом.

– Думаю, вам следует спросить об этом у Лайлы, Пета.

– Лайла, если бы хотела, уже давно бы мне рассказала. Я не знаю, как относиться к этой игре в «сохрани тайну» и прочей чуши.

– Мы сравнительно недавно знакомы. Быть может, Лайла опасается, что вы превратно все истолкуете.

Пета призадумалась. По ее губам скользнула почти благодарная улыбка.

– Спасибо, Каллум. Вмешиваться в ваши дела я не буду. – Прежде чем я успел с облегчением перевести дух, Пета пригвоздила меня к стулу ледяной угрозой: – Только запомните: если вы ее обидите, я вас найду, и вы пожалеете, что на свет родились.

– Лайла! Тебе нужна помощь?

Я попытался встать, но Пета помешала этому, схватив меня за руку и заставив вновь плюхнуться обратно. Выражение ее лица вдруг стало дружелюбным и мягким.

– Не стоит убегать. Я просто предупредила.