Глава 3
Холодный ветер

За шесть лет я добавила к трем детям Эстер трех собственных: сначала Иосифа, затем Ривку Эмму и спустя еще год Абигайль Дельфину. После рождения каждого из них я обязательно ходила в знак благодарности на могилу первой мадам Пети и приносила цветущие ветки делоникса. Она в ответ благословляла меня, позволяя мне жить за нее. Это был не Париж, но счастливое существование в окружении детей. Время текло, как река, а я, как рыба, плыла в этой реке так быстро, что даже не замечала мира за пределами дома.

Когда я ходила на старое еврейское кладбище отдать дань памяти семьям Пети и Помье, меня часто сопровождала Жестина. Но она доходила только до ворот, так как боялась привидений, и оставалась там со своей четырехлетней дочерью Лидией, ровесницей Иосифа, пока я посещала могилы. Уходя с кладбища, я чувствовала, как какой-то дух тянет меня за юбку обратно и хватает за ноги. Жестине я не говорила об этом, хотя ощущение было вполне явственным. Я сочувствовала женщинам, которых постигла смерть, прежде чем они смогли обнять своих новорожденных детей, но не настолько, чтобы оставаться рядом с ними. Я произносила заупокойную молитву, и они возвращались в свою обитель.

Выйдя за ворота, я стряхивала упавшие на меня листья, которые служили знаком, что на ветвях деревьев надо мной появлялись духи. Жестина замечала это и убеждалась, что она опасается кладбища не напрасно.

– Думаешь, умершие хотят переселяться на тот свет? – говорила она. – Они цепляются за тебя, чтобы дышать воздухом, который ты выдыхаешь.

– Я задерживаю дыхание, когда нахожусь там, – успокаивала я ее.

– Ничего подобного! – спорила она. – Я же вижу, что ты разговариваешь с женой своего мужа, рассказываешь ей о ее детях.

Своих детей я всегда оставляла дома с Розалией, но была рада, что Жестина берет свою дочь с собой. Лидди была необыкновенно красивой девочкой – может быть, даже красивее своей матери. У нее были серебристо-серые глаза, в волосах виднелись золотые нити. Наедине она звала меня тетей Рахиль.

При строительстве новой синагоги поверх деревянных балок и стропил нанесли слой штукатурки, потому что пожары в городе случались часто и синагога также могла оказаться их жертвой. Наших детей учили в новом здании. Лидди ходила в моравскую школу, где могли учиться дети всех национальностей, в том числе и дети рабов. Религия общины моравских братьев была одной из ранних форм протестантизма, основанной католическим священником Яном Гусом в четырнадцатом столетии. Император-католик запретил их веру в Моравии и Богемии, и они, подобно евреям, были вынуждены либо исповедовать ее тайком, либо бежать из страны. Они прибыли на Сент-Томас в тысяча семьсот тридцать втором году и построили здесь свою церковь. В Новом Свете они посвятили себя в основном просвещению народных масс и открыли школы для рабов, а их девизом было: «В главных вопросах – единство, во второстепенных – свобода, и во всех – любовь».

Я посетила несколько уроков в классе Лидди, желая убедиться, что дети получают хорошее образование, и была поражена высоким уровнем преподавания учителей из Дании и еще больше – работой американцев, многие из которых были переселившимися сюда менонитами. Они рассаживали учеников ровными рядами, каждому выдавали ручку и чистую бумагу. Хотя многие жители острова говорили на креолизированном датском языке, большинство уроков в школе велось на английском. Лидди читала по-датски и по-английски гораздо лучше моих детей, а по-французски – безупречно, и почерк у нее был лучше. Иногда я, давая ей попрактиковаться, диктовала свои письма Аарону во Францию. Он, правда, ни на одно из них не ответил. Аарон исчез из нашей жизни, и до нас лишь доходили слухи о его парижских похождениях. Он вращался в самых разных кругах, у него было много поклонниц, но наши родственники были по горло сыты его выходками и подумывали о том, чтобы отстранить его от семейного бизнеса. Лидди не имела понятия о том, кто такой Аарон Родригес, – и к лучшему. При оценке достоинств девушки люди рассматривают ее всесторонне, но, будем надеяться, не станут учитывать поведение ее отца.

Когда Лидди родилась, трещина в отношениях между моей матерью и Адель стала слишком глубокой, и, несмотря на мои возражения, мать уволила ее.

– Вот и хорошо, – сказала Адель. – Я скорее умру с голоду, чем стану работать на нее.

Стараниями моей матери ни одна из женщин нашей общины не желала взять Адель на работу, и ей пришлось стирать белье морякам, что было гораздо ниже ее способностей. Мать не знала, что отец продолжает ежемесячно выписывать чеки на имя Адели и что я отдаю ей часть денег из своего семейного бюджета. Исаак никогда не задавал мне вопросов ни по этому поводу, ни в связи с тем, что я ежедневно ходила к Адели во время ее болезни. Она поразила Адель внезапно. Просто однажды она плохо себя почувствовала, словно на нее навели порчу. Посещая ее, я брала с собой мою крошку Дельфину. Адель учила ее хлопать в ладоши и махать ручкой на прощание. Когда Адель уже не могла глотать ничего твердого, я делала ей жидкую кукурузную кашу – точно такую, какой она кормила нас с Жестиной, когда мы были маленькими. Но затем она отказалась и от каши.

– Отдай ее ребенку, – сказала она.

Адель с трудом дышала и уже не могла подняться с постели без чьей-либо помощи. Как-то Жестина послала Лидди за мной, потому что Адель видела сон обо мне и хотела мне его рассказать. Я пошла в гавань, чувствуя комок в горле. Я боялась того, что могла сказать мне Адель, и надеялась, что она не будет меня упрекать за то, как жестоко обошлась с ней моя мать и как бессовестно бросил Жестину мой кузен. Детей я не взяла на этот раз с собой. Я присела на постель Адели, и она попросила меня наклониться к ней поближе, так как она хотела, чтобы это осталось между нами. Оказалось, что она собирается предсказать мне мое будущее.

– После месье Пети у тебя будет еще один муж, – сказала она. – Ты узнаешь его, как только увидишь. Не отказывайся от своего счастья. В другой раз оно не придет.

Было столько вопросов, которые я хотела задать Адели. Я не знала, кем были ее родители, как она попала на Сент-Томас и каково ее африканское имя. Я сочинила столько историй и не удосужилась узнать ни одной от нее. Кто был отцом Жестины? Может быть, я знала его? Но Адель уже не могла говорить, и было слишком поздно пытаться выяснить что-либо. Каждый вечер я сидела с ней и читала ей истории из своей старой тетради – о птице, искавшей любовь и облетевшей полсвета, о звездах на небе и о том, как Бог расположил их цепочкой между собой и нами, с помощью которой мы могли бы найти путь к нему. А пеликан разбросал эти звезды над нами, чтобы мы могли спокойно спать по ночам под этим путем к Богу.

Когда я была у Адели в последний раз, она взяла меня за руку и провела пальцем по моей ладони. Пальцы у нее были длинные и тонкие, на одном из них было золотое кольцо. Наверное, его подарил тот, кто любил ее, а может быть, она купила кольцо сама. Она не рассказывала об этом. Мы были в этот момент близки, как только могут быть близки люди из двух разных миров, и не требовали большего, боясь, что прошлое разрушит то, чего мы уже достигли. А прошлое было рядом, за дверью. Рука Адели была совсем невесомой, как прикосновение птичьей лапки. Меня пробрала дрожь – я поняла, что она прощается со мной.

Затем все заботы о матери взяла на себя Жестина, а я отвела Лидди к нам, где она была вместе с моими детьми. Через сутки я увидела Жестину в нашем дворе и поняла, что все кончено. Я надеялась, что дух Адели будет витать над нами и оберегать нас.

На следующее утро мой отец пригласил меня в свою библиотеку. Энрике сообщил ему накануне печальную новость, и отец не спал всю ночь. Мама отправилась с визитом к мадам Галеви, так что мы могли говорить без помех. Наверное, он специально решил встретиться со мной в это время. Отец попросил меня посадить розу из нашего сада на могилу Адели. С тех пор, как мама выгнала ее, он дважды в неделю посылал семье Адели продукты из нашего магазина. Теперь же он хотел устроить поминальный обед. Отец был самым щедрым человеком во всем мире. Я расцеловала его, и мы немного поплакали в объятиях друг друга. Затем он быстро вышел, не желая совсем уж раскисать передо мной, но я слышала, как он плачет в саду. Как раз в этот момент вернулась мама и, по-моему, тоже слышала это.

Я пошла на похороны на африканское кладбище. Стоя за загородкой из прутьев и проволоки, я переживала за Жестину. Она стояла в черном платье, взятом у кого-то на время, и держала за руку Лидди. Кладбище выглядело не так, как наше. На могилах стояли деревянные кресты с вырезанными на них изображениями ангелов, были выложены прихотливые узоры из ракушек и расставлены горшки с ветками красных цветов. Некоторые из африканцев были христианами, другие придерживались старой религии, распространенной у них на родине. Я знала почти всех присутствующих, и в первую очередь мистера Энрике, который по-прежнему работал клерком в конторе отца, и тот обучал его премудростям бизнеса. Только недавно я узнала, что Энрике официально все еще считался рабом, хотя отец предоставил ему свободу много лет назад. Я думаю, что просто отворачивалась от этих фактов, особенно тех, которые касались моего отца, и не хотела видеть мир таким, каким он был в действительности. Но взрослая женщина не может притворяться до бесконечности. На нашем острове существовало несколько миров, и границы между ними нельзя было переступать. На похоронах Адели я держалась в стороне, понимая, что не должна оплакивать ее вместе с родственниками и друзьями. Но чуть позже Жестина подошла ко мне и поцеловала.

Земля была так густо усыпана листьями, что ее не было видно. Это нечасто случается на острове. Можно было подумать, что деревья тоже оплакивают усопшую. Люди не помнили такого холода, какой был в этот день. Бабочки замерзали и падали на землю, по которой стлалась бело-голубая дымка. Я плакала, а слезы были холодными и впоследствии превратились в веснушки, как напоминание об этом дне. Неожиданно я заметила еще одну фигуру около загородки. Сначала я решила, что это призрак мадам Пети, но затем потрясенно узнала свою мать. Она обернула голову платком – возможно, для того, чтобы ее не узнали, так как всем было известно, что это она лишила Адель работы. Мама сделала мне знак, и я подошла к ней, но мы не стали обниматься.

Заупокойная служба кончилась, мама задумчиво смотрела вслед процессии, удалявшейся по дорожке. Женщины раскрыли соломенные и бумажные зонтики, прячась не от дождя и не от солнца, а от сыпавшихся на них листьев. Последней шла Жестина, держа за руку Лидди.

– Это и есть ее дочь? – спросила мама.

Женщины направлялись в дом Адели на поминки, которые были устроены на деньги моего отца. На Лидди было синее платье со сборками и поясом, сшитое Жестиной вручную. Это был любимый цвет Адели, цвет веры, тот самый оттенок синего, который оберегал от злых духов. Материал на платье и жемчужные пуговицы купила я. Почему бы и нет?

Мама заметила розу на могиле Адели.

– А почему ты сейчас вдруг заинтересовалась ее дочерью? – спросила я. – Ей уже почти пять лет.

– Может быть, ты поймешь, когда тебе придется заботиться о будущем твоей семьи, – угрюмо ответила мама.

– А чем я, по-твоему, ежедневно занимаюсь? – Мне еще не было тридцати, а на руках у меня было шесть детей. Мне снились шторма на море, в которых гибли мои дети. Иногда я просиживала в детской до рассвета, и Розалия поднимала меня на смех, найдя там.

– Вы думаете, ваше присутствие защитит их? – спрашивала она. Я не отвечала, но думала, что, может быть, и защитит.

– Надеюсь, ты не будешь ходить к ней, – сказала мама. – Ты только внушишь ей ложное представление о жизни.

– Жестина знает не хуже нас, какова жизнь, – бросила я холодно.

– Я говорю не о Жестине, а о девочке.

Мама все еще смотрела вслед ушедшим. Она выглядела в этот день старше чем обычно, черты ее лица заострились, глаза были полузакрыты. Я не хотела больше слушать ее. Я и так уже достаточно сделала для нее и для отца. Я вступила ради них в брак, пожертвовав своей мечтой. Отец, очевидно, не мог оторваться от работы в этот день, хотя Адель столько лет была фактически членом нашей семьи. В этот момент я чувствовала отчужденность от родителей.

– Ты когда-нибудь думаешь о других или всегда только о себе? – выпалила я, обращаясь к матери. – Неудивительно, что отец старается поменьше бывать дома.

Мама отшатнулась, как будто я ударила ее.

– Ты моя дочь! Как ты можешь говорить мне такое?

– Прости, – сказала я, опустив глаза. Я действительно не имела права оскорблять ее и знала, что когда-нибудь мне придется за это ответить.

Пока я шла домой, меня сопровождал круживший надо мной пеликан. Может быть, это был вырвавшийся на свободу дух Адели? Закрыв глаза, я пожелала, чтобы он явился мне в ее земном обличье и вразумил меня, как делала Адель всю мою жизнь. Я не любила своего мужа, и из-за этого мне было не по себе, потому что он был хорошим человеком. Перед смертью Адели я задала ей шепотом вопрос: «Разве может быть жизнь без любви?» Вот тогда-то она и взяла меня за руку своей хрупкой, как у птички, рукой и начертила пальцем кружок у меня на ладони. Я поняла, что она хотела сказать: такая жизнь ничего не стоит.

Еще она сказала, что Исаак будет не единственным мужчиной в моей жизни. И я невольно стала искать этого второго мужчину. В этом было что-то колдовское, нечистое, и я не хотела, чтобы моя предшественница знала, что я предаю ее мужа. Но я ничего не могла с собой поделать. Я вглядывалась в лица всех встречных мужчин, гадая, не он ли мой суженый.

Я посвящала все свои дни детям и была преданной женой. Но каждую ночь я думала о другой жизни, которая была еще впереди.

Дети занимали все мое время и внимание, и я не замечала, как стареет отец. И вот однажды Энрике пришел ко мне и сообщил, что папа тихо и мирно скончался в своей постели. Было непостижимо, почему друг за другом умерли два человека, которых я любила. А Адель всегда говорила, что Бог троицу любит. При мысли о том, что нас ждет еще чья-то смерть, у меня мурашки бегали по коже.

Когда мама послала за мной, я пошла к ней, надев свое подвенечное платье, которое мы с Жестиной перекрасили в синий цвет. Согласно традиции, близкие должны были провести целую ночь с умершим, вымыть его в последний раз и накрыть простыней. В прошлом было также принято защищать его от злых духов, но в наши дни никто уже не признавал эти суеверия. Думали больше о том, чтобы дать покой семье. Мама настояла на том, чтобы отца перенесли в библиотеку – комнату, которую он так любил. Ее нервы никуда не годились, и пришлось дать ей нюхательную соль. Я никогда не видела мать в таком беспомощном состоянии. Она была не причесана, платье ее было смято, на лице застыла печаль. Я пошла в библиотеку, чтобы посидеть с отцом. Казалось, он стал меньше, чем был в жизни. В помещении было тише и спокойнее, чем обычно, воздух застыл, как перед штормом. На отце была надета ночная рубашка, и уже это вызвало у меня слезы. Глава семьи, пользующийся всеобщим уважением, при жизни никогда не предстал бы перед людьми в таком виде. Глаза его были закрыты, но у меня было такое чувство, что они вот-вот откроются и прикажут мне уйти. Однако они не открылись, отца с нами больше не было. Под простыней угадывались его худые ноги с синими венами, выпирающие суставы. Раздался стук в дверь. Это была моя мать. Она взяла себя в руки и пришла, чтобы вымыть отца водой с мылом. Я никогда не видела ее в таком смятении. Она хотела, чтобы он ее любил, но не смогла добиться этого.

– Ты уверена, что можешь сделать это? – спросила я.

– Я теперь ни в чем не уверена. Вымой его ноги, а я займусь остальным.

Я протерла влажной тряпкой ноги отца. Вода была холодной. Мама во время обмывания заплакала. Мы покрыли отца тонкой белой простыней и сели рядом, не зажигая свечей.

– Никак не могу поверить, что его больше нет, – сказала мама. Она смотрела в пространство перед собой, положив руки на колени. – Теперь все изменится.

Это была правда. Некоторые семьи держатся на одном человеке. Наша держалась на Мозесе Помье.

Тени в комнате удлинялись. Воздух стал влажным и тяжелым. Я заметила капли на штукатурке, словно сам дом оплакивал потерю. Я протянула вперед руки, как делала в детстве, чтобы на них появилось мерцание духа отца, но ничего не произошло. Дух может явиться тебе только по собственному желанию. Отца не было, а мы с мамой сидели в темноте, и нам нечего было сказать друг другу.

Традиция требует, чтобы покойник был похоронен в течение двух дней после смерти. Из Франции вызвали Аарона – не на похороны, разумеется, поскольку он мог прибыть только через несколько месяцев, а чтобы почтить память умершего и уладить необходимые дела. До кладбища гроб несли старейшие сотрудники отца и их сыновья. Мой муж, конечно, тоже – теперь он был главой семейного предприятия. Лучший друг отца месье Де Леон помогал идти моей матери. Она плакала и причитала холодным безжизненным голосом на всем пути до кладбища. Этот резкий мучительный стон исходил прямо из ее сердца. А я думала, что его у матери нет. Она бросилась на могилу, и ее пришлось поднимать, чтобы прочесть заупокойную молитву. На деревьях мелькали красные и зеленые перья попугаев. Мистер Энрике стоял сзади всех в черном костюме и черной шляпе. Отец доверял ему больше, чем кому бы то ни было, потому что он давно распрощался бы с жизнью, если бы Энрике не вынес его на берег в плетеной корзине.

Мужчины опустили гроб в могилу и стали по очереди кидать на него землю лопатой. Я подождала, пока они не засыпали могилу и не удалились за ворота кладбища, и, позвав Энрике, дала лопату ему, чтобы он тоже принял участие в погребении. Поработав немного лопатой, он вспотел и вернул ее мне. Женщинам не полагается участвовать в этом ритуале, но я нарушила запрет. Я во многих отношениях была сыном отца, а не дочерью, и решила действовать как сын и после его смерти.

Я думала, что с трудом узнаю Аарона Родригеса, когда он приедет. Он больше не участвовал в семейном бизнесе, и мы редко получали сведения о нем. Правда, мама ежемесячно посылала ему письма – я думаю, с чеками. Но я сразу увидела его в толпе пассажиров, сошедших на пристань, – он был такой же красивый и беззаботный, как всегда. Разница была в том, что он приехал с женой, молодой француженкой по имени Элиза, хорошенькой и застенчивой – такой симпатичной маленькой мышкой. Она в растерянности стояла на пристани, пока Аарон не подвел ее к моей матери. Он и не подумал известить нас о своей женитьбе и явно порвал все связи с родиной, если он все еще считал таковой наш остров. Я с ужасом думала о том, как я сообщу эту новость Жестине, которая была вне себя от радости, что Аарон возвращается.

– Дорогая тетушка! – сердечно приветствовал Аарон мою мать, знакомя с ней Элизу. – Просто представить нельзя, чтобы какая-нибудь другая женщина так любила меня и заботилась обо мне, как мадам Помье, – сказал он жене. – Я всегда относился к ней как к матери.

У Элизы были золотисто-рыжие волосы, ее бледная кожа порозовела от солнца. Чувствовалось, что морское путешествие далось ей с трудом, она нетвердо держалась на ногах. На ней было шелковое платье такого типа, какие висели у нас дома в шкафу и были привезены из Франции первой мадам Пети, – слишком теплые для нашего климата, но красивые. Оно было розового оттенка с серебряными нитями на поясе. На шее у нее висела камея на плетеной золотой цепочке. Элиза поздоровалась с мамой, затем ей представили нас. Она производила странное впечатление. Вместо того чтобы просто сказать «Привет!», она наклонилась ко мне и спросила шепотом, нельзя ли ей немедленно принять ванну. Она явно не привыкла к таким неудобствам, с какими столкнулась на корабле, и всю дорогу мечтала о ванне. По-видимому, она приняла меня за служанку.

– Я вся грязная! – жалобно воскликнула Элиза. Голос у нее был приятный и неожиданно хрипловатый. От нее исходил запах одеколона.

– Выглядишь ты прекрасно, – возразил Аарон.

– Выглядеть – это еще не все, – сказала она, состроив гримасу, – на самом деле ничего прекрасного нет. – Она повернулась ко мне. Мы были примерно одного возраста, и она, очевидно, видела во мне кого-то вроде сестры. – Очень прошу вас. Душу готова продать за мыло и воду.

Мы пошли к родительскому дому – мы с Элизой впереди, Аарон и мама сзади. Мама обращалась к нему с такой нежностью, что слушать было невозможно. Она спросила, почему он так редко писал, и рассмеялась, когда он ответил, что у него ужасный почерк. Кроме того, добавил Аарон, понизив голос, он был занят поиском жены, которая понравилась бы ей, матери. Семья Элизы была богата, и он участвовал теперь в их семейном бизнесе. В этот момент дорогу нам перебежала ящерица. Это была всего лишь маленькая зеленая игуана, но Элиза страшно перепугалась и, споткнувшись, схватилась за мою руку.

– Это только детеныш, – сказала я. – Он не причинит тебе вреда. Наоборот, это ты можешь наступить на него.

Я подумала, что через день-другой Элизе наверняка захочется домой, в Париж. Мне приходилось видеть подобных дамочек из Европы – с утонченными манерами, в элегантных платьях, с шелковыми лентами в волосах. Очень скоро они с удовольствием надевали что-нибудь легкое вместо своих пышных одежд, их высокие прически становились далеко не такими безукоризненными, как вначале. Они стояли на набережной, глядя на свирепый океан, забросивший их сюда, и мечтали вернуться домой.

– Все равно он противный, – сказала Элиза. Ее жизненный опыт ограничивался тем, с чем она сталкивалась во Франции. Она выросла в богатой семье и привыкла ни в чем не получать отказа. Она и сама признавала, что избалованна. Может быть, именно это привлекло Аарона в ней? Наш остров явно произвел на нее неблагоприятное впечатление. Она спросила, не водятся ли в наших лесах львы.

– Это же не Африка, – рассмеялась я. – Вот собаки водятся, а также ослы. И еще мангусты.

– А это кто такие?

– Зверьки, которые охотятся на попугаев и летучих мышей. Людей они не трогают.

Элиза с подозрением вглядывалась в переплетение вьющихся растений на холмах, в пурпурные цветы и гроздья индийских фиников в стручках, которые свисали с ветвей наподобие летучих мышей, завернувшихся в свои крылья.

– Там наверняка есть змеи, – заявила она, указав на леса и поля за пределами города. – Я ужасно боюсь их.

Змеи там действительно водились, а также крысы и летучие мыши, но я постаралась приуменьшить угрозу и уж точно не собиралась пересказывать Элизе местные страшилки об оборотнях.

– У нас тут нет ничего опасного.

Жара была изнуряющей, и Элиза очень быстро устала. Она щурилась от слишком яркого света и стала жаловаться на головную боль. Только я хотела предложить ей какую-то помощь, как она упала без сил на дорогу.

Тут же подскочил Аарон.

– Ты что, не могла ей помочь? – прикрикнул он на меня, словно это была моя вина.

– Помочь в чем? Шагать? Я думала, она сама умеет.

Бросив на меня еще более сердитый взгляд, Аарон помог жене подняться и обнял ее. Остальную часть пути ему пришлось нести ее. Я слышала, как она прошептала:

– Прости меня, дорогой.

Она спрятала лицо у него на груди, а он старался приободрить ее, называя своей любимой, своей радостью и говоря, что она легкая, как перышко. Но лицо его выражало досаду. Я не могла поверить, что он действительно полюбил эту женщину, полную противоположность Жестине.

Теперь я шла рядом с матерью, приноравливая шаги к ее походке. Было видно, что, радуясь приезду Аарона, она в то же время отнюдь не в восхищении от его жены.

– Он привез какое-то перышко, а не женщину, – презрительно обронила она. – Уж мог бы выбрать кого-нибудь получше.

– Перышко-то она перышко, но отяжеленное большим количеством денег. У него могла бы быть более жизнеспособная жена, но она тебе не нравилась, – заметила я.

– Это было невозможно, и ты сама это знаешь. Я не решаю такие вещи.

– Разве?

– Если ты считаешь, что я устанавливаю правила или могу нарушать их, значит, ты даже глупее, чем я думала. Может быть, когда твои дети перестанут подчиняться тебе и разобьют твое сердце, тогда с тобой можно будет обсуждать такие вопросы. А до тех пор меня не интересуют твои советы и твое мнение. Я сделала то, что надо было, чтобы спасти его будущее.

Дома Аарон отнес свою Элизу в ванную и оставил ее на наше с Розалией попечение.

– Проследи, чтобы она больше не падала, – велел он мне.

– У вас дома ее тоже кто-то моет? – спросила я.

– Какое тебе до этого дело? Она получает все, что хочет. Есть люди, Рахиль, которые могут позволить себе жить, как им нравится.

Мне стало его жаль.

– Ты хоть сколько-нибудь любишь ее?

– Ты считаешь, что имеешь право задавать такие вопросы? После того как вышла замуж не по любви, а из деловых соображений?

– А что мне сказать женщине, которую ты действительно любишь? – спросила я.

– Это не твое дело. Оставь это мне.

Хотя мы приняли Элизу вполне радушно, она с самого начала относилась к нам настороженно. Она неприязненно смотрела на темную кожу Розалии, пока та наполняла для нее ванну ведро за ведром. Прежде чем войти в ванну, она воскликнула:

– Вода зеленая! Надеюсь, в ней нет лягушек?

– Интересно, вы когда-нибудь говорите «спасибо»? – сухо отозвалась Розалия.

Мне стало смешно, но я толкнула Розалию локтем, чтобы утихомирить ее.

Элиза бросила на нас сердитый взгляд, а затем скинула с себя прямо на пол всю одежду, включая нижнюю юбку и сорочку. Когда она ступила в ванну, вода плеснула на ее белье. Мы были несказанно удивлены тем, что она не носила никаких панталон. Ей явно нравилось порисоваться перед зрителями. Возможно, так она и соблазнила Аарона. Мягкой обнаженной кожей и деньгами.

– Как назвать такую женщину? – спросила меня Розалия.

– Парижанкой, – усмехнулась я.

– Она здесь не задержится, – покачала головой Розалия. – Ни на один лишний час.

Элиза погрузилась в воду с головой, а, вынырнув, пустила целый фонтан воды, как дельфин, и, к нашему удивлению, довольно засмеялась.

– Теперь мне стало гораздо лучше. А вода замечательная, так что в самом деле спасибо. Но я хочу еще воды, и похолоднее. И мне надо мое собственное мыло. Оно у меня в сумке.

Может быть, она все-таки умела радоваться жизни.

Я согласилась показать Элизе город, пока Аарон обсуждает с мужем деловые вопросы. На главных улицах Шарлотты-Амалии запретили строить деревянные дома, и вместо старой синагоги, перенесшей несколько пожаров, возводилось новое каменное здание, устойчивое против пожаров и ураганов; оно должно было вместить всех членов разросшейся конгрегации. Четыре колонны новой синагоги символизировали четырех прародительниц нашего народа: Сарру, Рахиль, Ривку и Лею. Скамейки были изготовлены лучшими краснодеревщиками. Стены из песка и известняка укреплялись клейкой, напоминающей деготь черной патокой, которая, наряду с ромом, была основной статьей нашего экспорта. В помещении устроили арку из красного дерева для шести книг Торы и установили хрустальные подсвечники, заправлявшиеся маслом, пол же решили оставить песчаным в напоминание о тех давних днях, когда евреев преследовали в других странах и надо было проводить службу как можно тише, чтобы не привлекать внимания представителей властей. Я объяснила это Элизе, чтобы она не сочла песчаный пол пережитком варварства. Когда же я сказала, что стены скреплены патокой и дети лижут их, чтобы убедиться, что они сладкие, Элиза не поверила мне.

– У нас на острове еще много такого, чему ты не поверишь, – сказала я. Ром и патока лежали в основе всей нашей жизни, поскольку именно это и нужно было от нас остальному миру. – Мы, например, опрыскиваем синагогу соленой водой, чтобы отпугнуть муравьев.

Элиза, усмехнувшись, сказала, что не поверит всему этому, пока не убедится сама. Мы обошли синагогу с задней стороны и лизнули стенку как дети. Стенка была шершавая и сладковатая. Элиза пришла в восторг.

– Совсем как леденцы! Да, я была не права. Теперь я хочу видеть и все остальное, чему нельзя поверить.

К жаре она привыкла быстрее, чем я думала, – возможно, благодаря тому, что надела легкую хлопчатобумажную юбку с блузкой из маминого гардероба.

Мне надо было вести себя более осмотрительно, но я с удовольствием играла роль экскурсовода, отдыхая от детей. Я находила Элизу занимательной, и мне не приходило в голову, что она может хитрить. Мне нравились ее рассказы о Париже, о новых модах, о чайных и кафе, куда она ходила с друзьями, о парках с каруселями. Она говорила о том, как листья на деревьях меняют в октябре цвет на мягкий золотистый, отчего весь город сияет, и о том, как зимой выпадает снег и как в детстве они с братом строили крепости изо льда. Я чувствовала, что меня зачаровывают ее рассказы. Возможно, это произошло и с Аароном. Словно перед тобой открывается дверь в другой мир.

В благодарность за ее рассказы я показывала ей наши скромные чудеса. Мы зашли в кафе в гавани и пили лаймовую воду с добавкой рома, побывали на рыбном рынке, где Элиза изумлялась грудам свежей рыбы, еще розоватой и разевающей рот. Среди них были целые ряды нашей любимой рыбы, которую мы называли шумихой. В полосе прибоя на берегу рыбаки сооружали из соломы, веток и проволоки ловушки для рыбы, куда она заплывала, но откуда не могла выбраться. Зайдя в воду по щиколотки, мы видели в этих ловушках целые скопища рыб.

Я пригласила Элизу в свой дом, где мы устроили ленч вместе с детьми, которые вели себя исключительно примерно. Ей особенно понравились девочки – обаятельная, хорошо воспитанная Ханна и две младшие, Дельфина и Эмма. Они, в свою очередь, тоже были очень довольны, спорили, кто будет сидеть рядом с гостьей, и восхищались тем, как она управляется с бананом с помощью вилки и ножа.

– Какое счастье иметь таких детей! – сказала мне Элиза, когда Розалия увела их спать.

Я представила Элизе и Жана-Франсуа, которого она сначала испугалась, но, успокоившись, даже покормила овсом с ладони. Затем она опять стала рассказывать мне о том, как они с Аароном живут в Пасси на правом берегу Сены, где ее отец купил ей дом, о саде с липами и небольшом парке, куда она ходила в солнечные дни. Время от времени я вспоминала о Жестине и чувствовала угрызения совести, думая, как больно будет ей видеть Элизу. Но я погрузилась в мечты о Париже, и мне хотелось слушать о нем еще и еще. Чуть позже я повела Элизу в холмы, чтобы показать ей диких ослов, она в ответ рассказала мне о козах, пасущихся в саду Тюильри. Наконец мы увидели наших непарнокопытных, и один осел приблизился было к нам. Элиза в страхе схватилась за меня, но затем рассмеялась, когда животное удрало, перепуганное больше нее.

– Как видишь, никаких львов, – сказала я.

– Я чувствую себя здесь так свободно, – отозвалась Элиза и, сняв туфли, с удовольствием шагала босиком в высокой траве. Ноги у нее были белые и красивые. – Мои родители всегда трясутся надо мной, и муж тоже. Мне хочется сделать что-нибудь такое, что удивило бы Аарона. Что-нибудь отчаянное.

Дело между тем шло к вечеру, небо приобретало фиолетовый оттенок. Я спросила Элизу, купалась ли она когда-нибудь в океане.

– Вот! – засмеялась она. – Это я и сделаю. Как русалка. Аарон будет в шоке.

Дневной свет уже начал угасать, когда мы пришли на берег моря. Я повела Элизу в окруженную кустами укромную бухточку, куда выплывали черепахи. Тропинка вилась через рощу финиковых пальм. Воздух был шелковым на ощупь, вода бледно-голубой. Мы сразу скинули с себя одежду и спрятали туфли в пустотелое бревно. Я с удовольствием превратилась на час в озорную девчонку. Мы смеялись, и я совсем забыла, что со мной женщина, которая хочет отнять все у моей лучшей подруги. Наверное, я к тому же и не винила Элизу за то, как Аарон обошелся с Жестиной.

Мы повесили платья на ветки дерева и бросились в воду в одних нижних юбочках.

– Это сумасшествие! – усмехнулась Элиза, заходя все дальше. По дну проскочил краб, и она испуганно вскрикнула, но тут же рассмеялась и нырнула в глубину, где вода была темно-синей. – Нет, это божественно! – воскликнула она.

Вода в этом месте была очень спокойной. Под нами проплывали волосозубы, и мы безуспешно пытались поймать их руками. Хотя вечер был идеальным во всех отношениях, меня вдруг охватил безотчетный страх. Мне показалось, что далеко в море я увидела женщину, хотя вряд ли там мог оказаться живой человек.

– А что, если кто-нибудь посторонний вдруг придет сюда? – спросила Элиза, когда мы выскочили на берег. С нас стекали потоки воды, юбки так тесно облепили нас, что их будто и не было.

– Здесь никто не бывает, – успокоила я ее. – Это секретный пляж.

Но тут я услышала шорох и заметила фигуру, прячущуюся в темно-зеленой тени деревьев. Фигура тут же убежала, но я знала ее очень хорошо.

Подходя к дому моей матери, мы услышали громкий голос Аарона. Он говорил с такой яростью, что мы не сразу решились войти и задержались в коридоре. В гостиной вместе с Аароном был мой муж, угрюмо пытавшийся утихомирить его:

– Завещание составлял не я, а ваш дядя.

– А откуда мне знать – может, составили вы и заставили его подписать. Он был уже стар.

– Вас только называли кузеном, а на самом деле вы были не кровным родственником, а лишь лицом под опекой.

Отец оставил пожертвование синагоге, а также, как водится, лютеранской церкви. Весь семейный бизнес он передал на попечение моего мужа, потому что не хотел разделять его и тем самым ослаблять. Аарону был выделен ежемесячный доход, но к управлению делами он не был допущен. К тому же он зарекомендовал себя не лучшим образом и во Франции, потерял деньги предприятия, и наши родственники также отстранили его от дел. Теперь он работал на отца Элизы, у которого был в Париже большой магазин. Сюда он приехал, по-видимому, рассчитывая что-то получить. Возможно, он ожидал, что наследует все, обоснуется здесь и, не исключено, заведет две семьи, как многие делают. С одной из жен он будет ходить в синагогу, а с другой будет встречаться воскресными вечерами, когда в сумерках сможет незаметно пробраться в один из домов возле гавани.

Оставив мужчин обсуждать дела, мы пошли к маме пить чай.

– Не волнуйся, они договорятся, – успокаивала мама Элизу.

– Мужчины любят спорить.

Элиза перегрелась и раскраснелась после нашей прогулки и купания и вскоре удалилась в свою спальню, сказав, что никогда еще так не уставала, и извинившись перед нами.

Мама схватила меня за руку и прошептала:

– Она явилась сюда без приглашения.

Я не сразу сообразила, что она имеет в виду Жестину.

Я прошла через двор к дому Энрике. Он сидел около дома в том же черном костюме, в каком работал в магазине.

– Она здесь?

– Я в эти дела не вмешиваюсь, – ответил он, отвернувшись, и я поняла, что Жестина у него. И правда, они с Лидди находились в доме. Ставни были закрыты, и сквозь щели едва проникали последние желтые лучи заходящего солнца. На Жестине было ее лучшее платье и ботинки со шнуровкой, волосы были заплетены в косы и заколоты. Рядом с ней тихо сидела Лидди, сложив руки на коленях. По ее взгляду я поняла, что она испугана. Жестина была в ярости.

– Ты не могла сказать мне, что он приехал с женой?

– Я собиралась, – ответила я, хотя на самом деле боялась сообщать ей об этом.

– Ну да, только была слишком занята. Но я сама узнала. Тебе не кажется, что Лидди надо встретиться с ним? Должна же она увидеть отца хоть раз в жизни?

Я попросила Лидди выйти и посидеть с мистером Энрике.

– Ты пришла, чтобы увидеть его жену, – сказала я, когда мы остались наедине. – Вряд ли это доставит тебе радость.

– Какое мне до нее дело? – состроила гримасу Жестина. – Лидди его дочь. Он должен посмотреть на нее.

– Если тебе нет дела до нее, зачем ты следила за нами?

– Затем, что ты даже не сообщила мне, что он вернулся! Похоже, теперь эта новая сестра дороже тебе, чем я. – Голос Жестины дрогнул.

– Да нет, она для меня никто, – ответила я, и это была правда. Элиза была всего лишь развлечением, не больше того. Я подозревала, что и для Аарона тоже. – И тебе лучше всего не обращать не нее внимания.

– Я видела, как она шлепнулась, сойдя на берег, и как ты крутилась вокруг нее.

– Ей надо было срочно принять ванну.

– От ванны она не перестанет быть уродиной.

Мы рассмеялись. Элизу никак нельзя было назвать уродиной, хотя до Жестины ей было далеко.

– Я пришла показать ему его дочь, и никто мне не помешает сделать это. Он и сам говорит, что хочет увидеть ее.

– Ты разговаривала с Аароном?

– А как ты думаешь? – сердито бросила Жестина.

Я упрашивала ее отказаться от этой затеи, но она не хотела слушать. Возможно, надо было предупредить ее, что Элиза не такая беспомощная простушка, какой кажется на первый взгляд.

Жестина провела Лидди во двор. Желтые птицы, которые так любили растущие в саду фрукты, что их прозвали сладкоежками, притихли при нашем появлении. В верхнем окне дома мелькнула чья-то тень.

Я не хотела оставлять Жестину одну. Я поступила необдуманно, так сблизившись с Элизой. Аарон отсутствовал более пяти лет.

– Он не выйдет, – предупредила я.

– Выйдет. – Жестина крепко держала Лидди за руку, та испуганно глядела на мать.

Заходящее солнце светило нам прямо в глаза, но Жестина не хотела отойти в тень.

– И сколько ты собираешься тут простоять? Ты что, не видишь, каким он стал?

– Я не хочу, чтобы Лидди вглядывалась в лица всех мужчин, ища сходство с собой. Пусть увидит его сейчас, пока он не удрал опять за океан.

У окна стояла моя мать. Услышав голос Жестины, она выглянула, затем демонстративно захлопнула ставни.

– Хотите запереться от меня? – крикнула Жестина.

Я положила руку ей на плечо, успокаивая ее.

– Так ты ничего не добьешься.

– Он выйдет ко мне! – крикнула Жестина не столько моей матери, сколько Аарону: – Я жду! Ты знаешь, что это твоя дочь.

Аарон наверняка слышал ее, но ему не хватало пороха встретиться с ней лицом к лицу, и он послал вместо себя жену. Подозреваю, он боялся собственных чувств, которые могли вспыхнуть при встрече. Жестина же при виде Элизы растерялась и не могла произнести ни слова.

– Он просит вас уйти, – сказала Элиза.

– А если я не уйду? – отозвалась Жестина. – Что тогда?

– Вы уйдете, так что нечего об этом говорить. – Взгляд Элизы упал на Лидди, по-прежнему державшуюся за руку матери. Жестина в ответ посмотрела на Элизу с вызывом, защищая свою дочь. Лидди была в синем платье со сборками и во все глаза глядела на женщину из Франции, явно доминировавшую в данной ситуации.

– Это та самая девочка? – спросила Элиза, переключив все внимание на Лидди. – Какое красивое у тебя платье!

– Вы прекрасно знаете, кто она такая, – вздернула подбородок Жестина. – И она тоже знает.

Голос Жестины звучал непримиримо, но руки ее дрожали. В этот момент я была рада, что никогда никого не любила.

– Это Лидия, – сказала я Элизе.

– Можно поговорить с ней? – спросила Элиза. Она явно была в таком восхищении от Лидди, что Жестина, растерявшись, не стала противиться. Элиза начала расспрашивать девочку об учебе в моравской школе.

– Я буду знать четыре языка, – сообщила Лидди. – Я уже умею говорить по-датски, а скоро выучу еще немецкий, английский и испанский.

– А французский ты тоже учишь? – улыбнулась Элиза с такой теплотой, какой у нее до сих пор не наблюдалось.

– Я же говорю с вами по-французски, мадам.

Элиза рассмеялась в полном восторге. У меня при этом почему-то пробежал холодок по спине. Затем она обратилась к Жестине уже без враждебности:

– Я поговорю с моим мужем.

Когда Элиза ушла, Жестина произнесла возмущенно:

– Она соображает, кому она говорит про «своего мужа»?

– Но он ведь и в самом деле ее муж. – Жестина, по-моему, не вполне сознавала, что у Аарона теперь совсем другая жизнь.

Мы с Жестиной пошли к нам домой. После приезда Аарона и Элизы я столько времени проводила с ними, что совсем забросила детей и хозяйство. Дети радостно набросились на меня, затем убежали играть с Лидди. Розалия вышла на террасу и посмотрела на меня с укором.

– Вы все еще живете здесь или переехали к своей матери?

– Надо было развлекать гостей.

– Не надо. Надо сидеть дома.

Розалия ушла присмотреть за детьми, а Жестина обратилась ко мне:

– Ты была права. Зря я ходила туда. – Жестина схватила меня за руку. Она боялась, что приветливость Элизы была притворством. – Не позволяй им причинить мне вред.

– Не волнуйся. Что они могут сделать тебе?

В тот момент я верила, что ничего не могут.

В саду прыгали зеленые лягушки, дети ловили их сачком. Они вопили и с интересом разглядывали добычу. Это был идеальный вечер – не считая того, что моя лучшая подруга плакала.

Вечером муж сказал мне, что Аарон был вне себя от ярости, узнав, что мой отец не оставил ему в наследство никакой собственности, и решил возвращаться в Париж. Он вел себя беспардонно, устроил в конторе унизительную сцену и угрожал обратиться в суд. Я начала беспокоиться за мужа.

– Беспокоиться не о чем, – сказал Исаак. – Он понял, что ему лучше уехать. – Муж явно испытывал облегчение оттого, что спор разрешился таким образом. – Твой отец поступил мудро. Чем быстрее мы избавимся от Аарона, тем лучше.

Но прежде чем мы избавились от Аарона, я однажды увидела, как он в сумерках направляется в сторону гавани. Небо было еще светлым на западе, но скоро должна была наступить темнота, когда удобнее делать все, что пожелаешь. Я знала, куда он идет. Он ходил туда каждую ночь и ждал около дома на сваях, и ничто не могло прогнать его оттуда. В конце концов, он приехал на остров с другого конца света и нашел здесь то, что ему было надо.

Служанка в доме матери сказала мне, что мой кузен уезжает через несколько дней. На этот раз никто не собирался подкладывать ему в чемодан сверток с лавандой, чтобы он вернулся. Я зашла в контору и заглянула в документы, в которых отец в свое время научил меня разбираться. Я нашла интересующую меня запись. Как я и подозревала, отступное, выплаченное Аарону, было очень щедрым. После той сцены в саду я не была в доме матери, не желая встречаться с Аароном или его женой. Но накануне их отъезда Элиза пришла ко мне. Я сидела на террасе и чинила детскую одежду. Их штаны и белье надо было чинить после их игрищ чуть ли не каждый день. Я любила шить – это успокаивало нервы и позволяло собраться с мыслями. Гостей в тот день я никак не ждала.

На Элизе было одно из ее шикарных платьев, волосы были тщательно уложены.

– Ты рассердилась на нас? – спросила она игривым тоном. – Ни разу больше не приходила.

Элиза была в этот момент совсем не похожа на девушку, сошедшую тогда с корабля. Она заслонялась зонтиком от солнца, но держалась вполне уверенно и говорила со мной не как с дальней родственницей, а скорее как со служанкой. К ней приблизились куры, но она отогнала их, помахав подолом длинной юбки. Наверное, в Париже она привыкла держаться так самоуверенно и получать все, что хотела.

– Он говорит, мы можем взять ее с собой, – сообщила мне она.

Я была в недоумении. Неужели Аарон хочет, чтобы в Париже у него, кроме жены, была еще и любовница? Многие мужчины жили так на острове, – наверное, и в Париже тоже. Но это делалось втихомолку, и никакая женщина не стала бы публично объявлять о подобном поведении супруга, даже если молчаливо смирялась с ним. Чего ради Аарон вдруг посвятил Элизу в свои планы и с какой стати она пришла сообщить об этом мне?

– И ты согласна с этим? Не имеешь ничего против того, чтобы взять Жестину в Париж?

– Какую Жестину? – засмеялась она. – Я хочу взять девочку. Она немного похожа на меня, так что может сойти за мою дочь. У нее такие же золотые пряди в волосах.

Я потеряла дар речи, но Элиза, похоже, этого не замечала. Она продолжала говорить о том, что они решили взять с собой Лидди и растить ее как свою дочь. Девочке еще немного лет, и она скоро забудет Жестину и свой дом на острове, который стоит так близко к воде, что по ночам слышен шум прибоя.

Я слушала, не веря своим ушам, как она делится со мной этими планами. Она говорила о том, как Лидди пойдет в лицей для девочек, какие десятки платьев Элиза купит для нее, какую большую спальню ей отведет – больше всего дома, в котором она живет сейчас. У родителей Элизы есть поместье за городом, где содержатся лошади и охотничьи собаки, а по пятницам устраиваются большие семейные обеды.

В конце концов Элиза объявила, что Лидди назовут Лидия Кассен Родригес. Девичья фамилия Элизы была Кассен, и ее отец будет счастлив, что фамилия сохранится. Тут уж я не выдержала:

– Прости, но ты знаешь, кто ее отец?

– Человек, совершивший ошибку, но обладающий всеми правами отцовства.

Я поняла, что Элиза сочинит такую генеалогию Лидди, какую захочет.

– Он отец, а я буду матерью.

– Роди собственного ребенка, – резко бросила я.

– Не могу. – Элиза твердо знала, чего хочет, и мои упреки не могли повлиять на ее настроение и изменить ее намерений. – Передай наше предложение своей подруге. Она должна понять, что для ее дочери будет гораздо лучше жить с нами в Париже.

Я хотела поговорить с Аароном, но он крикнул, что не желает видеть меня. Но я настаивала, и тогда он в ярости выскочил в прихожую. Он был нетрезв и плохо владел собой.

– Ты знаешь, что собирается сделать твоя жена? – спросила я.

– Обеспечить моей дочери лучшую жизнь.

– Лучшую, чем с собственной матерью?

– Рахиль, ты никогда не понимала, каков этот мир! Ты всегда считала, что я могу поступать так, как мне хочется, но это было не так.

– Просто у тебя не хватало смелости.

Тут он ударил меня по лицу. Я была потрясена, он и сам испугался.

– Это вышло ненамеренно, – сказал он. – Ты знаешь, что я не специально.

Я развернулась и убежала. Говорить с Аароном было бесполезно. Мы хотели, чтобы он приехал, но не думали, к чему это может привести. Он был пропащий человек, он заплакал там, в прихожей, а самое печальное, что он, несомненно, любил Жестину, но не собирался сделать ничего ради своей любви.

С бьющимся сердцем я пошла в дом на сваях. Я вспомнила слова Розалии о том, что слишком большая любовь может быть опасной и что она была наказана за свою гордыню. Подойдя к дому, я обратила внимание на прорехи в кровельной дранке и на то, что дом много лет не красили. После того как Адель умерла, все стало разваливаться. То же самое можно было сказать и о моем родном доме после смерти отца.

Жестина ждала меня на крыльце. По ее лицу было видно, что она не спала. Она ждала сообщения от моего кузена, но совсем не такого, какое я принесла. Она хотела, чтобы он признал, что женился зря и возвращается к ней. Я вспомнила о лаванде, которую Адель подсунула ему перед его отъездом, и пожалела, что нашла сверток с лавандой после того, как Аарон выбросил его. Зачем я снова положила лаванду в его чемодан? Лучше бы он не возвращался.

Я передала Жестине предложение Элизы. Жестина ничего не сказала, но словно окаменела.

– Они выкрадут ее, – сказала она.

Жестина была свободной женщиной, но права ее были ограничены. Она публично заявляла, что Аарон отец ребенка. Это слышали все в нашем доме, включая мою мать, которая при первой возможности охотно выступила бы против Жестины.

Лидди готовилась к урокам в доме. Жестина сидела на крыльце и плакала.

– Бесполезно бороться с ними. Вы, белые, всегда добиваетесь своего.

Мне было обидно слышать это, но я знала, что это так и есть. Люди нашей веры имели меньше прав, чем европейцы, но, в отличие от Жестины и Адель, мы были все-таки частью общества.

– Он приходил ко мне каждую ночь после приезда, – сказала Жестина. – На это я годилась, но не гожусь на то, чтобы быть матерью собственной дочери.

Возможно, Элиза догадывалась об этом и ее замысел был местью.

Не говоря больше ни слова, Жестина вошла в дом. Через окно я видела, как она собрала кое-какие пожитки в корзину и схватила Лидди за руку. Выйдя из дома, они поспешно спустились по лестнице.

– Пусть-ка он теперь нас поищет.

Лидди бросила на меня испуганный взгляд. Я пошла было за ними, но Жестина обернулась и бросила мне:

– Не смей следить за нами! Ты обращалась с этой ведьмой как с сестрой, и смотри, к чему это привело! Ты такая же, как они.

Стоя на дороге, я смотрела, как Жестина уводила дочку в горы, где росли столетние красные деревья, из чьей коры на острове делали сильнодействующее лекарство. Когда маленькой девочкой я болела, Адель как-то принесла мне чай, настоянный на этой коре. Я смутно помнила, что кожа у меня была такой горячей, словно кровать была в огне. Такой же жар охватил меня сейчас, и сердце у меня упало. Я боялась, что у Жестины нет шансов победить жену Аарона.

Утром я застала наших гостей во дворе. Они стояли в ожидании, пока из дома выносили их багаж.

– Жестина не приведет Лидди, если вы этого ждете, – сказала я.

– Вряд ли мы когда-нибудь еще увидимся, – отозвалась Элиза, поцеловав меня на прощание. Я отстранилась, желая, чтобы они поскорее убрались. У кузена был вид человека, принявшего решение, хотя и не слишком радостный. Наклонившись ко мне, он прошептал:

– Мы с Жестиной ошибались, думая, что можем жить как хотим.

– Ее ошибкой был ты, – ответила я. Нельзя было доверять ему и думать, что он женится на ней. Надо было держаться подальше от нашего двора.

Я смотрела, как они выходят на улицу. Мама была так расстроена, что еще раньше ушла в свою комнату. Несмотря на все фокусы и неудачи Аарона, она сохранила глубокую привязанность к нему. Наверное, она была бы рада, если бы он остался, и даже, возможно, поддерживала бы его материально. Но Элиза, конечно, могла предложить больше.

С улицы до меня донесся веселый голос Элизы, и я удивилась, что она так радуется, хотя не получила того, чего хотела. Затем она сказала, что написала домой, чтобы приготовили комнату для Лидии. И тут я поняла. Я побежала за ними. Стоя на пристани, где солнце и слезы слепили мне глаза, я увидела в лодке Элизу и Аарона и вместе с ними маленькую девочку. Мой кузен нанял людей, которые выследили Жестину и отняли у нее Лидди. Девочке сказали, что ее отвезут во Францию на прогулку, а потом она вернется к маме, которая не возражает против этой поездки. Лидди спрашивала, почему же мама плачет и не хочет ее отпускать, так что ее приходится удерживать силой, оставляя синяки у нее на руках, но эти вопросы остались без ответа. Люди, нанятые Аароном, были моряками, которых чувства местных жителей не трогали.

Жестину, возможно, никогда не нашли бы, но я знала наши потайные места в горах. Я бегала по лесу, пока не услышала женский плач. Моряки, укравшие Лидди, привязали Жестину к палисандровому дереву около пещер, находившихся неподалеку от садов пиратских жен. Некоторые одинокие женщины приходили сюда умирать, когда у них уже ничего не оставалось в этой жизни. На ветвях дерева над головой Жестины сидели несколько пеликанов. Говорят, что пеликаны плачут красными, как кровь, слезами, а гнезда для птенцов строят из собственных перьев, которые выдирают из своей груди с кровью.

– Ты позволила им увезти ее! – крикнула Жестина.

– Нет, я не позволяла, – ответила я и начала отвязывать ее, сломав чуть ли не все ногти, потому что она плакала и дергалась.

– Скорее! Я должна догнать их!

Я знала, что они уже пересели с лодки на корабль, но не стала задерживать Жестину. Я никогда не видела, чтобы люди бегали так быстро. Она унеслась и растаяла вдали, как призрак. Позже говорили, что все, кто был на пристани, разбежались, когда она появилась там, а ее крики были слышны на расстоянии нескольких миль.

В течение нескольких недель после этого Жестина не выходила из дома и не открывала дверь ни мне, ни кому-либо еще. Я оставляла у дверей корзины с провизией, но она не трогала ее. Я сидела на ее крыльце до вечера, но она не выходила. Муж сделал все возможное. Он написал своим родственникам во Францию, обрисовав ситуацию. Наняли адвоката, но толку от этого было мало. Закон подтверждал, что Аарон Родригес обладает правами отцовства, тем более что дочь находится на французской территории. Тогда Исаак обратился к другому адвокату, который был не против обойти закон, подкупив нужных людей. Исаак заплатил ему большую сумму, но и тот не смог добиться пересмотра судебного решения. Мне иногда снилась Лидди на корабле, идущем в Париж. В моих снах она смотрела на наш остров, а пеликан сопровождал ее до самой середины Атлантики, где было уже холодно и куда не могли добраться даже те, кто любил ее.

Спустя несколько месяцев, уже летом, Элиза прислала мне письмо. До этого мы не получали никаких известий ни об Аароне, ни о Лидди, поэтому, увидев письмо, я пришла в волнение. У Элизы был красивый почерк, а чернила были очень темные, почти фиолетовые. Я хотела прочитать письмо и уже взяла бронзовый нож для бумаги, но все-таки решила, что послание предназначается скорее Жестине, и отнесла его ей. Она избегала меня все это время, и мысли об этом преследовали меня, как камешек в туфле. Когда я постучалась к ней, она не выразила радости по этому поводу, но впустила меня. Она была обижена на меня за то, что я подружилась с этой «ведьмой» из Парижа, и это было, в общем-то, справедливо, я и сама винила себя за это. В доме Жестины ощущалась пустота. Ставни были закрыты, хотя день был прекрасный, зеленое море сияло.

– Что это? – спросила она, когда я протянула ей письмо.

– Это из Парижа, – ответила я. Я чувствовала исходящее от письма тепло, словно оно было живым и дышало. – Или мне сжечь его?

Она протянула руку за письмом и ушла с ним в спальню.

Я так и не знаю, прочла она его или нет. Может быть, она проклинала Элизу, а может, была благодарна хоть за какую-то весть о дочери. Когда Жестина вернулась со сложенным письмом в руках, мы сожгли его в чаше, в которой Адель готовила свои снадобья, включая то, что спасло мне жизнь. Искры взлетали высоко к небу. В этот момент я загадала желание, и оно сбылось: Жестина не возражала, когда я приходила к ней. А однажды она пришла в гости ко мне, и я поняла, что она простила меня за то, что Аарон был моим кузеном, а эта «ведьма» из Франции его женой. Правда, прежними наши отношения так и не стали.