Глава 12
Как я уже неоднократно подчеркивал, мой отец в здешней жизни, император Александр Третий, был довольно бережливым, даже прижимистым человеком. Он часто ходил в штопанных штанах, сапоги снашивал до такого состояния, что к моменту выброса на них уже живого места не было, по парку гулял в каком — то древнем пальто — по — моему, оно помнило еще времена Николая Первого. А уж как он возмущался, обнаружив воровство примерно двухсот рублей при покупке метелок для дворцовых нужд! Такое свойство его характера проявлялось почти во всем, кроме одного пункта, в котором оно превращалось в полную свою противоположность. Отец был страстным коллекционером и тратил на всякие картины, статуи и прочие сервизы прорву денег — сначала я думал, что сотни тысяч рублей, а потом решил, что тут счет идет уже на миллионы. Не только Гатчинский, но и все остальные императорские дворцы были завалены произведениями искусства так, что новые было уже просто некуда вешать и ставить. Причем лично у меня были большие сомнения в художественной ценности всего этого.
Например, как — то раз мне попалась на глаза картина, именуемая «Донна Нуда» и, по словам отца, имеющая большую художественную ценность. Ну, блин, даже не знаю…
Вы себе «Мону Лизу» хорошо представляете? Так вот, это было практически то же самое, но только не с таинственной, а с дебильной улыбкой на жирной морде — и топлесс. Я до этого считал, что мода уродовать Джоконду пошла только в двадцатом веке, а оказалось — гораздо раньше. Так вот, с моей точки зрения большинство висящих в Гатчине картин были даже хуже.
Став императором, я вспомнил, что в другой истории Николай Второй собрал все эти… ну ладно, будем считать, что произведения искусства. Все — таки ни художественного образования, ни такого же вкуса у меня нет, так что, может быть, я зря называю большинство из этих картинок мазней. В общем, тот Николай собрал все это в кучу, купил какой — то дворец и организовал там Русский музей в память о незабвенном родителе.
Я собирался сделать то же самое. Ну не спотыкаться же в потемках о расставленные тут и там шедевры! Единственное, чего я не собирался делать — покупать под это дело дворец. Тут со своими — то не знаешь, что делать, ибо Воронцов — Дашков клятвенно заверял, что продавать их будет в высшей степени неприлично. А покупать, значит, можно? Фигушки, решил я и отвел под Русский музей императорский Таврический дворец. Все равно он то стоял пустой, то служил временным пристанищем для великих князей помельче, еще не обзаведшихся собственными дворцами. Причем, что меня особенно возмутило, они там проживали на халяву! Нет уж, пусть во дворце висят картины, а публика платит денежку за их лицезрение. Кроме великих праздников, когда туда будут пускать бесплатно.
Вот так, и не надо подозревать меня в совсем уж вопиющей дремучести. Я, во — первых, не только знаю много умных слов типа барокко, импрессионизм, меццо — сопрано и па — де — труа, но даже умею их более или менее к месту употреблять. Зря, что ли, бедного Алика чуть ли не четверть его прекрасного детства заставляли все это зазубривать? А кроме того, у меня жена культурная, она разбирается в живописи и очень интересуется русским балетом. Настолько, что при ней даже ожил до того пустующий театр Гатчинского дворца.
Да, не удивляйтесь — тут был зрительный зал, причем на том самом третьем этаже Арсенального каре, где теперь жили мы с Ритой. Небольшой такой, примерно на три десятка зрителей, но нам больше и не требовалось. И теперь труппа Мариинского театра иногда устраивала там выездные мини — гастроли. Полноразмерных спектаклей пока не показывалось — так, сценки из чего — нибудь или просто сольные танцы балерин. Потому как не ездить же Рите в Питер для личной встречи с каждой из девушек, получающих от нее весомую прибавку к жалованию и, главное, вдохновляющие перспективы дальнейшей карьеры! Нет уж, пусть они к нам катаются, а после спектакля обсуждают с ней, а иногда и с нами обоими гораздо более важные вопросы, чем мелкие частности всяких плясок под музыку.
— Знаешь, Алик, — как — то раз заметила мне Рита, — я бы тебе советовала обратить пристальное внимание на младшую сестру Юли, Матильду.
— В каком смысле? — решил на всякий случай уточнить я.
— Да уж не в том, в каком могут подумать окружающие! — рассмеялась Рита. — Я же знаю, что она не в твоем вкусе, мне Юля сказала. Кстати, а кто в твоем, если не секрет?
— Сейчас — разумеется, ты.
Я нисколько не кривил душой — раз Марина для меня навсегда потеряна, то тогда уж лучше Рита, чем кто угодно другой.
— Спасибо, — чуть зарделась жена, но быстро вернулась к деловому тону.
— Матильда безумно талантлива, в отличие от своей сестры, которая просто способная девочка. Кроме того, она очень упорна, целеустремленна, готова на все ради достижения высокого положения в обществе и полностью лишена каких — либо предрассудков. Она может очень много для нас сделать, если мы сумеем как — то обеспечить ее верность. Одного, как ты говоришь, пряника тут будет мало, хоть мы и можем предложить не простой, а очень сладкий пряник. Нужен еще и кнут, причем весьма серьезный. Я даже не представляю себе, какой именно.
— Зато я, кажется, представляю. А что ты хочешь предложить Мале для начала?
— Пусть сойдется с кем — нибудь из младшего поколения не нравящихся тебе великокняжеских семей. С Сандро ей пока связываться рано, это тип не хуже нее, но старше и опытней. А вот его младший брат, Сергей, вполне подходит.
— Ладно, пусть Маля на нем потренируется, попробую пригласить их с Сандро на какой — нибудь спектакль у нас. Одного Сергея — это будет слишком подозрительно.
Кстати, подумал я, выходя от жены, ее идея даже несколько лучше, чем она думает. В другой истории Сергей Михайлович на пару с Матильдой Феликсовной проворачивали такие дела, малой толики которых хватило бы на расстрел для обоих. Сергей пошел по стопам отца, то есть заведовал всей российской артиллерией, а Матильда обеспечивала связь с Францией. В результате русская армия оказалась вооружена не самыми лучшими пушками Шнейдера, да к тому же одного калибра — три дюйма. И с единственным снарядом — шрапнелью! Каких жертв это стоило русской армии, никто не считал даже приблизительно, но Малечка с Сереженькой положили в карманы более десяти миллионов рублей.
И я подумал — а почему бы эту историю не повторить в несколько подкорректированном виде? Пусть Матильда наобещает французам с три короба и получит аванс, половину которого отдаст мне, а половину — хрен с ней! — тратит на себя. Сергей даже попытается что — то сделать, под что ему, если все организовать правильно, еще подкинут немного деньжат. А потом Матильда скажет что — нибудь вроде «пардон, месье, неужели вы до сих пор не поняли, что вас банально кинули? Мон ами, ну нельзя же быть такими доверчивыми!». Или даже лучше «Мы очень старались, но пока, увы, у нас с Сережей ничего не выходит». Может, тогда еще немного дадут.
Но для того, чтобы у Матильды не возникло соблазна в процессе выполнения задания поработать и на другую сторону, я решил показать ей небольшой любительский спектакль.
Давно, еще в конце двадцатого века, я прочитал первые творения небезызвестного Резуна — Суворова. И даже поначалу кое — чему поверил, но в некоторых вещах усомнился сразу. К таковым относилась сцена сожжения заживо какого — то предателя. Вряд ли в ГРУ действительно практиковалась подобная экзотика, но вот распустить слухи или даже разыграть спектакль там вполне могли. А я чем хуже? У меня и топка подходящая есть. Она уже готова, а саму электростанцию в Приорате пока только монтируют, так что можно будет внести в конструкцию небольшие временные изменения. Правда, они снизят тепловую мощность топки на порядок, если не больше, но я же потом все верну в первоначальный вид, так что на сроках ввода электростанции в строй это не отразится.
На подготовку спектакля ушло две с небольшим недели, после чего я сообщил жене, что она может раскрывать перед Матильдой суть ее задания и сияющие перспективы, кои последуют за его успешным выполнением. А сам съездил в Приорат, где в последний раз проверил работу механизмов, убедился, что группа подхвата готова, исполнитель главной роли тоже, и, сев в авто, за пару минут домчался до Большого Гатчинского дворца и быстро поднялся на третий этаж, в театр, где Рита уже заканчивала беседу с балериной.
— О, вот и Александр пришел! — обрадовалась моя благоверная. — Маля, сейчас он покажет тебе кое — что интересное, а потом мы закончим нашу беседу.
Если Матильда и удивилась, то не подала виду. Она мило улыбнулась мне, и мы с ней быстро спустились к ждущему у подъезда автомобилю с работающим мотором.
Помещение котельной выглядело впечатляюще. Стены из красного неоштукатуренного кирпича, маленькие окна, да еще специально запачканные сажей, из — за чего внутри царил полумрак, гул пламени за неплотно закрытой дверцей печи и звероватого вида казак в кожаном фартуке поверх мундира перед ней.
Матильда растерянно обернулась ко мне, но спросить ничего не успела. В котельную зашел подхорунжий при полном параде, а за ним четверо здоровых казаков, несущих носилки с крепко примотанным к ним человеком.
— Ваше императорское величество, — бодро отрапортовал подхорунжий, — осужденный номер семьдесят два дробь двенадцать доставлен.
— Приступайте к приведению приговора в исполнение, — кивнул я.
Привязанный задергался, но зря, веревки были затянуты на совесть. Стоящий у дверцы казак распахнул ее, и помещение озарилось мерцающим светом бушующего в топке пламени.
С моей точки зрения, бушевало оно так себе и только по углам топки, но Матильда наверняка была не в курсе подобных тонкостей.
Осужденный рвался изо всех сил, на его запястьях из — под веревок уже тоненькой струйкой текла кровь. Молодой казак из лейб — конвоя играл свою роль самозабвенно, не обращая внимания на всякие мелкие неприятности. Весь вспотел, мимоходом пожалел его я, надо будет увеличить доплату за вредность. Естественно, на нем же поверх белья одежда из асбестовой ткани, а сапоги вообще такие, в каких, наверное, можно гулять даже по лаве. Тут еще и не так вспотеешь.
Ногами вперед носилки с осужденным засунули в печь. Его отчаянный крик, в котором уже не было ничего человеческого, прервал зловещий лязг захлопнутой дверцы. Все было кончено.
На самом деле, конечно, это только казалось. Кроме лязга дверцы, при желании можно было расслышать и шум, с которым поддон центра печи, на котором ничего не горело, свалился вниз, в подвал, где с блеском исполнившего свою роль артиста облили холодной водой и сейчас отвязывали от носилок. То, что дело обстоит именно так и ничего нештатного не случилось, мне подтвердила загоревшаяся на пульте управления генератором лампа.
Матильда не упала в обморок — она в нем стояла, полностью отрешившись от внешних раздражителей. Я с гордостью почувствовал себя прямо какой — то натуральной помесью Бондарчука и Стивена Кинга.
Достав из кармана склянку с нашатырным спиртом, я смочил в нем носовой платок и поднес его к носу девушки, успев самокритично подумать, что мне еще есть куда расти в нелегком искусстве режиссуры. В частности, платок можно было взять и почище.
Матильда вроде пришла в себя, попыталась что — то сказать, но только икнула. Я подхватил ее под локоть и, буквально вытащив на улицу, сгрузил на сиденье припаркованного рядом с входом в котельную автомобиля. Минуты через три девушка оклемалась настолько, чтобы заплетающимся языком попытаться спросить:
— Ввв… ваше велиии… чество… что это б-было?
— Это был предатель, и его приговор привели в исполнение. В случае предательства никакие смягчающие обстоятельства во внимание не принимаются, результат может быть только таким и никаким иным. Бежать бесполезно. Этот попробовал, поймали аж в Стокгольме, поэтому его, если ты обратила внимание, запихивали в топку медленно. Если бы не бегал, отмучился бы быстрее. Надеюсь, ты понимаешь, зачем тебе продемонстрировали такое не самое приятное зрелище? Мне бы не хотелось смотреть, как столь симпатичную девушку, как ты, живьем засовывают в печь, и слушать истошный предсмертный визг. Но в случае необходимости я на это пойду без колебаний, ибо империя превыше всего. Однако тут, как и почти везде, есть другая сторона медали. Я не прощаю предателей, но не наказываю за непреднамеренные ошибки и никогда не бросаю своих. Пока ты мне верна, можешь быть уверена — если тебе понадобится помощь, то я сделаю все, что в моих силах, дабы ее своевременно оказать.
— Верна — это как? — кокетливо осведомилась наконец — то пришедшая в себя Матильда.
— Именно так, как ты это прекрасно понимаешь, Маля. Ты же умная девочка. И, значит, соберись с силами, мобилизуй всю свою обаятельность и что там у тебя есть еще — твой бенефис, на котором ты познакомишься с Сергеем Михайловичем, будет сразу после Рождества.
Отвезя Матильду назад к жене, я вернулся в котельную, чтобы побеседовать с исполнителем главной роли в только что сыгранной постановке. Выглядел он нормально, только обгорели брови и левая рука была слегка обожжена затлевшей веревкой.
— Намочить их надо было, — вздохнул я. — Но не сообразили.
— А, ваше величество, да чего мне с такой малости будет, — махнул рукой казак.
Я достал три «катеньки» и вручил их парню.
— Двести — как договаривались, а еще сотня — за великолепный артистизм. От твоего вопля у меня аж волосы дыбом встали, честно говорю.
— Премного благодарен, ваше величество! Я всегда готовый, ежели что. А позвольте спросить — когда меня в следующий раз сжигать будут?
— Понравилось, что ли?
— Так ведь дело — то нетрудное, а у меня в родной станице урожай хоть и был, но совсем малый. Вот, значит, чтобы родичи да соседи не голодали, я им и хочу денег послать. Мне — то здесь они ни к чему, разве что выпить иногда за ваше здоровье, так я по младости лет почти не употребляю.
— М-да… слово «аванс» тебе знакомо?
— Так точно, государь.
— Ну так вот тебе еще две «кати», это будет аванс за следующее сожжение. Когда оно понадобится, я не пока не знаю, а деньги твоим односельчанам нужны уже сейчас.
