Выключив будильник еще до того, как тот начал звенеть, доктор Аарон Карр устало откинул одеяло и спустил ноги на пол. Тело сводило и ломало, сон не придал сил. Вся голова была забита случаем с Уайлдером, причем не так, словно он вспомнил о нем спросонок, а так, словно он его всю ночь в уме прокручивал, бесконечно подступаясь то так, то этак. Ставя самому себе диагноз, он видел в такой поглощенности невротический симптом и нарочно заставил себя признаться в том, что валяет дурака, растрачивая свою энергию на пациента, которого очень скоро у него отберет кто-то другой.

Карр встал, на цыпочках прошел в ванную, осторожно выпустил воду из бачка унитаза, избегая шумного потока: предосторожность, дабы не разбудить миссис Стайн, чья спальня находилась на первом этаже, прямо под его уборной. Любой знак внимания, оказанный им ей, каким бы незначительным он ни был, был более чем оправдан. Свежие полотенца каждое утро, высушенные на веревке и доносившие аромат свежего воздуха и яркого солнца, были роскошью, никогда им не ведомой в Нью-Йорке.

Попав в Окружную мемориальную, он обнаружил, что на доступном расстоянии от больницы нет ничего похожего на сдаваемое жилье. В те первые дни миссис Поттс по-матерински опекала его и составила список ближайших домовладельцев, сдававших свободные комнаты. По одному только имени он почти машинально выбрал как наилучший вариант миссис Исаак Стайн и был весьма поражен, когда та заявила ему: «Я бы с радостью взяла вас, доктор, только вы ведь джентльмен еврейской национальности, так ведь?»

«Да, я еврей», – ответил он тогда довольно задиристо, однако вся его воинственность испарилась без следа после того, как хозяйка продолжила свою речь: «Я знаю, что вы народ, который ест, если так можно выразиться, по-особому, и, как я уже сказала, с удовольствием приму вас, только я ничегошеньки не знаю в том, что касается приготовления этой особой еды».

Он уверил хозяйку, что его питание ничем не ограничивается и что, во всяком случае, есть ему по большей части предстоит в больнице, а увидев безукоризненно чистую комнату, нежные белые занавески на окне и яркое сшитое из лоскутков покрывало на большой мягкой двуспальной кровати (последние два года Карр спал на продавленной и бугристой тахте), он предложил хозяйке в виде пробы пустить его жильцом на месяц. Задолго до того, как месяц закончился, он уже ел за столом у миссис Стайн столько раз, сколько мог себе позволить. По воскресеньям лишь случаи чрезвычайной серьезности могли помешать ему отобедать в ее столовой, как всегда, заполненной членами ее, казалось, неисчерпаемо богатой на родню семьи. Присутствие его не вызывало ни излишней почтительности, ни неприязни: семейство всегда было готово потесниться, высвобождая ему местечко за столом.

Через две недели после его заселения миссис Стайн перестала спрашивать, нет ли у него чего для стирки. Она попросту забирала грязное белье, поражая его своей предусмотрительностью. Так, однажды, придя домой, он обнаружил у себя в комоде оплаченный распродажный купон на шесть пар новых носков и дюжину носовых платков. После этого ни одна из его медицинских обязанностей в больнице не была для него столь значима, чем постоянный надзор за миссис Стайн, пускавшейся во все тяжкие, чтобы, невзирая на ее семьдесят два года, никакая хворь никоим образом не помешала ей заботиться о нем.

Уже одетый, но по-прежнему на цыпочках спустился он по лестнице, слегка удивившись, увидев, что миссис Стайн уже на ногах и наблюдает за ним, стоя в проеме кухонной двери и уперши широко расставленные руки в бока.

– Ну и что заставило вас подняться в такую рань? – потребовала она ответа. – Вы никогда сюда не показывались раньше чем во втором часу.

– Я что, много шуму наделал? – спросил он извиняющимся тоном.

– Так или иначе, можете кофе выпить, – проговорила она с интонацией всепрощающей повелительницы рода, чем лишила его всякой возможности отказаться.

Карр проследовал за ней на кухню, освещенную лучами только-только взошедшего солнца, сиявшими на занавесках в красную полоску, и всю благоухающую корицей и мускатным орехом, запах которых исходил от чего-то уже испеченного, позабавил хозяйку намеренно неверным предположением, что она поднялась так рано в ожидании прихода честной компании.

– Сегодня у миссионеров распродажа, – поправила она его. – А я не допущу, чтобы явившиеся на распродажу в честь Троицы покупали вчерашнюю выпечку. Не против, если я вам яичко сварю?

– Не стоит, просто кофе, – ответил он, зная, что миссис Стайн скормит ему как минимум тарелку пончиков, а то и кусок кофейного торта.

Есть пришлось кофейный торт, маслянисто-желтый, с капельками изюма, а создательница его стояла, ожидая, как награды, восторженного восклицания от первого же отведанного кусочка. Восклицание он издал вполне охотно, потом, будто мимоходом, спросил:

– Вы случайно не знаете такую молодую медсестру по фамилии Уэлч… миссис Уэлч?

– Тут в округе никаких Уэлчей нет, – заявила миссис Стайн, едва ли не сквозь стиснутые зубы.

– Ей, я бы сказал, где-то около двадцати пяти, – не унимался Карр. – Среднего роста, круглолицая, довольно привлекательная…

– Угу, – согласно кивнула миссис Стайн. – И зачем она вам?

– Прошлой ночью нам срочно понадобилась сиделка, и миссис Коуп где-то отыскала ее. Впрочем, если вы ее не знаете…

В глазах миссис Стайн сверкнул огонек.

– Сказать-то мне следовало бы, что тут в округе нет никаких мистеров Уэлчей. По крайней мере, я ни об одном таком не знаю. И Анна Вирц тоже не знает. Как раз у нее она и живет. Одна комната, вот и все, только она одна.

– А-а, – кивнул он, именно нечто такое он и предполагал, почувствовав какое-то неловкое ощущение по отношению к ней, обратившееся сейчас в самобичевание как из-за просмотренного по глупости диагноза, который, вероятно, был очевиден.

– Ничего не имею против нее, – сообщила великодушно терпимая миссис Стайн. – Такое случается и с медсестрами, как и со многими другими. Думаешь, уж они-то поумней окажутся в этом отношении: медицинские сестры! – так нет же, ни чуточки. Людская натура, людская натура, надо полагать. Она помолчала, ожидая, что он поддержит разговор, а не дождавшись, сменила тему: – Тяжелый случай выдался ночью?

– Нет, не особенно, – ответил он, продолжая уплетать торт и зная, что миссис Стайн ничему так не радуется, как приобщению к жизни больницы, и добавил: очередной инфаркт.

– В наше время, пожалуй, ничего другого и не дождешься – кругом инфаркты.

– Это верно, их много, и со временем становится больше.

– Точно-точно, так оно и кажется. Я когда девчонкой была, если у кого инфаркт случался, так то целое событие было. А нынче они у всех и каждого. Может, это просто потому я их стала замечать, что вы здесь живете.

– Нет, это действительно так, число инфарктов значительно выросло. По меньшей мере вдвое по сравнению с тем, что было лет двадцать назад.

– Да быть того не может! И в чем же тогда, позвольте спросить, причина…

– Э-э, возможно, данные и чуточку завышены, – успокоил доктор. – В некоторых случаях то, чему раньше ставился диагноз острого несварения желудка, теперь распознается как коронарная окклюзия, хотя все равно рост огромный.

– С чего бы это? – спросила миссис Стайн и сама себе быстро ответила: – Все это из-за той жизни, какую люди ведут, в этом вся беда: все эти пьянки-гулянки, вся эта дурь с сексом.

– В сексе ничего нового нет, – улыбнулся Карр, зная, что слова его будут одобрены.

– Ну, знаете, можно подумать, что – есть, только посмотрите, как все кругом за женщинами гоняются, – хмыкнула миссис Стайн, явно подавляя искушение поговорить на эту, как ни странно, одну из ее любимых тем. – Так и кажется, будто весь мир просто умом тронулся. А если не секс, так что-нибудь другое. Люди вечно за чем-то гонятся. Большинство, полагаю, за всемогущим долларом. Как раз об этом в воскресенье наш священник проповедь читал: про то, что человек выгадает, если заполучит весь мир, но утратит собственную душу.

Карр кивнул, потягивая кофе.

– Или свалится с сердечным приступом, а? – задала вопрос хозяйка.

Он кивнул, вновь думая о той странности, что все, даже врачи, обычно связывают рост сердечных заболеваний с выросшей напряженностью современной жизни, и тем не менее медицинское сообщество упрямо отказывается видеть их причины в сфере эмоциональной и прибегать к соответствующему лечению.

Миссис Стайн прервала повисшее на время молчание:

– А этот, кого ночью привезли? Кто-нибудь из местных?

– Нет, мужчина из Нью-Ольстера. Один из руководителей тамошней крупной компании «Крауч карпет».

– Поручиться готова, в ней-то все и дело! – тут же воскликнула миссис Стайн. – Ох уж эти крупные компании… Вы ведь помните Уилмера, да? Того, что был у нас в воскресенье, у него еще жена из Нью-Джерси, Сельма? Он работает в крупной нефтяной компании, вроде как отвечает за все их заправочные станции вокруг всего Камдена. Она мне рассказывала, что не было и дня в жизни этого бедолаги, когда б он не пил эти таблетки, чтоб у него нервы в клочки не порвались. Это ж просто ужас, чтоб компания так на человеке ездила!

– Возможно, он просто не тем делом занимается.

– Вот и я Сельме то же говорю: почему бы ему не заняться чем-нибудь благоразумным? Так она говорит: нет, он любит свою работу и ничем другим заниматься не намерен. Полагаю, это все равно как наркотик, то, что эти компании с людьми делают. Стоит ему к ним в кровь попасть, они без него уже и не могут.

– Это вы хорошо сравнили, – заметил Карр, допивая кофе из чашки.

– Точно не хотите еще немножко? Кофе много.

– Нет, мне уже пора. Хочу застать эту ночную сиделку до того, как она сменится с дежурства.

– А кто у вас будет с семи до трех? – спросила миссис Стайн, проявляя свой неизбывный интерес к медсестрам Окружной мемориальной.

– А-а, кажется, ее зовут мисс Харш, – небрежно ответил он.

– Угу, – буркнула она без всякого выражения. – Но с трех до одиннадцати дежурить будет Мэйбл Коуп?

– Нет, она ночью на посту дежурила, сама приняла дежурство на время, пока мы не найдем кого-то на замену.

– Мэйбл хорошая медсестра, – произнесла миссис Стайн тоном, прозвучавшим наполовину вопросом, наполовину вызовом.

– Да, – согласился Карр, но сознавая, что ответу предшествовало мимолетное колебание, уравновесил его, твердо прибавив: – Да, она очень знающая.

– Ей ли не быть знающей! – уверенно воскликнула миссис Стайн. – Они, Уиверсы, люди хорошие. Она ведь Уиверс была до того, как вышла замуж за этого малого, Коупа. Вам, полагаю, про то известно?

– Нет, – вздохнул он, отдаваясь на волю совести и напоминая себе, что одним из его недостатков всегда было отсутствие должного интереса к личной жизни людей, с которыми он работал.

– Так вот, он был кем-то вроде художника, рисовал всякие там большие картинки, какие на щитах ставят. Хороший, говорят, был мастер, жутко хороший. Кучу денег заработал. Говорят, если бы он остался в Нью-Йорке, то богачом стал бы: он все время нарасхват был, – так нет же, стоило ему в одном месте осесть, как его тут же тянуло куда-то еще. Есть такие люди, у них будто ноги зудят.

– Есть, – согласился он, понимая теперь, почему миссис Коуп сменила такое множество больниц.

– А потом у него этот сердечный приступ случился.

– Сердечный приступ? – переспросил Карр, гадая, не это ли пробудило особую заинтересованность, столь явно выказанную миссис Коуп минувшей ночью к случаю с Уайлдером.

– Не знаю, насколько там плохо было, одни одно говорят, другие – другое, – продолжала миссис Стайн. – Так или иначе, на него это сильно повлияло. Полагаю, у него вроде как жила, можно сказать, лопнула. Так или иначе, вернулись они сюда и стали жить в старом арендованном доме на одной из ферм Уиверсов. Знаете, сэр, с того самого дня, как они сюда приехали, он ровно ничегошеньки не делал, чтоб на жизнь заработать, я имею в виду, может, и впрямь из-за сердца своего, только, если вы спросите меня, я скажу, что ни один человек в здравом уме не сделал бы того, что он сделал.

– Что случилось?

– Знаете, как говорят, он ружье чистил. – Она умолкла. – Так или иначе, в газете написали то же самое.

Карр уставился на хозяйку, потрясенный откровением того, насколько дико ошибочно судил он о миссис Коуп минувшей ночью. Ища, чем бы заполнить паузу, он задал вопрос, засевший у него в сознании:

– Сколько ему было лет, когда это случилось? Я про сердечный приступ.

– Так, дайте сообразить, я это должна вычислить. Он был на год моложе Мэйбл, я это помню из того, что в газете писали, а сюда они приехали точно сразу после того, как Рут Джоани своего первого родила. – Голос ее перешел в непрерывное бормотание, прервать которое не могли его уверения, что ответ не столь уж и важен, наконец она подытожила: – Насколько я представляю, я бы сказала, что ему должно было быть сорок четыре года, может, сорок пять.

Карр кивнул, поспешно встал, сознавая, что начинает заниматься самоедством, с пылом неврастеника фиксируя все инфаркты у не достигших пятидесяти лет. Поблагодарив хозяйку, он поспешил на улицу, решив не идти пешком, а проехать на машине четверть мили до больницы, разозлился от нетерпения, когда двигатель не завелся при первом же повороте ключа. Было уже почти семь. Если не поспешить…

И вдруг что-то сильно стеснило грудь. Ощущение быстро прошло после глубокого вздоха. Но, предупрежденный, он откинулся назад, намеренно унял быстрый бег мыслей, восстанавливая спокойствие с помощью незамысловатого, но действенного довода: спешить незачем. Лечить этого больного не ему… во всяком случае, так окажется через час-другой. Вчера вечером Крауч по телефону ничего не сказал про то, что пришлет кардиолога, но и так ясно, что сегодня утром он прибудет. Кем бы он ни оказался, укорять коллег ему будет не за что. Выбранное лечение во всем следовало нормам. Да, даже с использованием кислородной палатки.

Двигатель завелся, мягко заурчал, и Карр неспешно покатил вперед, мысленно терзаясь теперь лишь о сущей мелочи: то ли ему сразу же позвонить доктору Титеру, то ли подождать, пока появится кардиолог из большого города.