Весь день и до самого вечера мысли Джадда Уайлдера снова и снова возвращались к тому, как необычно была настроена сегодня его жена. Не то чтобы она не выходила у него из головы: случались и перебои, и отвлечения, – и все же за последние три часа он думал о ней сосредоточеннее, чем вот уже за много лет. Говоря правду, то была одна из немногих когда-либо предпринятых им попыток серьезно и основательно разобраться в ее поведении, казалось, непостижимом. В первые годы супружества он пытался делать то же самое, однако одна неудача за другой научили его, пусть и подсознательно, что это напрасный труд. Тем не менее у него выработалось (и тоже по большей части подсознательно) интуитивное ожидание того, как Кэй поступит в том или ином конкретном случае, и именно ломка этого стереотипа ожидания так встревожила его нынче днем. Как ни сомневался он в своей способности объяснить настроение жены, трудно было избавиться от впечатления, что она напугана. Но почему?

Его совершенно не удивило сообщение о том, что его выписывают из больницы: всего за пару минут до появления Кэй он предложил миссис Коуп поспорить, что он еще до завтрашнего вечера окажется дома, – казалось, однако, что Кэй была в растерянности и замешательстве, как это всегда с ней случалось, когда что-то налагало на нее непредвиденные обязательства. И все же в таком предположении пришлось усомниться после того, как она отнеслась к его нежеланию превращать библиотеку в спальню на том основании, что это, мол, создаст ей больше нестоящих хлопот. Все хлопоты и заботы она отметала как несущественные, даже косвенно не требуя никакой особой благодарности, похоже, только и думала, что о нем, вовсе не о себе самой… странно…

Ее страх (если то был страх) мог означать, что Карр сказал ей, что у него с сердцем более серьезные проблемы, чем он признал в разговоре с ним самим. Однако если это так, то почему он выписывает его так рано? А ведь выписывает. Миссис Коуп дала это ясно понять, заявив, мол, знай она, что это его последняя ночь, то принесла бы к ужину что-нибудь совершенно особенное. Только ведь и она вела себя странно. Ее, похоже, рассердило, что Кэй узнала все раньше нее, и догадка эта крепко подтвердилась ее обращением с доктором Карром, когда тот заглянул ненадолго, отправляясь домой обедать, в ответ на его вопрос: «Полагаю, вы уже знаете, что мы завтра отправляем его домой?» – она лишь кивнула с таким видом, суровее которого и быть не могло.

За те несколько минут, что Карр пробыл в палате (он обещал еще зайти попозже) Джадд постарался выпытать у него, что тот в точности сказал Кэй, но не узнал ничего, что подкрепило бы его подозрение, будто Карр что-то скрывает, отчего Кэй вела себя так необычно.

Миссис Коуп вернулась в палату не сразу после ухода доктора, как она всегда делала прежде, да и потом несколько раз уходила, больше не извиняясь, что оставляет его в одиночестве. Несколько раз после ужина он пробовал заговорить с ней, но не завязалось ничего, кроме легкой вежливой болтовни. Ей было больше неинтересно. То, что прежде представлялось чуть ли не пылкой любовью, теперь оказалось всего-навсего работой, тем, что покупалось и оплачивалось, тем, чему пришел конец, стоило деньгам кончиться. Ее единственное замечание, касавшееся будущего: «Я надеюсь, вы не сделаете такой глупости, чтоб слишком скоро вернуться на работу», – вновь обратило его мысли к Кэй, уже в увязке с тем предписанием, какое дал доктор Карр: следует провести дома как минимум три недели, «а еще лучше месяц».

Если Кэй напугало это: перспектива быть с ним дома день за днем в течение месяца, – то тогда ее беспокойство он вполне мог и понять, и разделить. За десять лет они и двух дней кряду от зари до темна не провели в обществе друг друга.

Джадд Уайлдер никогда не считал свой брак ошибкой, во всяком случае, в том особом смысле, когда требуется осознанное решение. Он принимал его, как принимал большинство своих несбывшихся мечтаний, ни одно из которых не осуществилось полностью так, как он себе представлял. Было время, он думал, что пьеса, поставленная на Бродвее, как-то поможет ему вылезти из сковывающей, словно панцирь куколки у насекомых, оболочки и позволит возродиться новым человеком. Этого не получилось. Не получилась и супружеская жизнь с Кэй Кэннон – такой, какой она ему представлялась.

Супружество он смутно представлял себе как двойственность бытия, как удвоение себя, раздвигавшее и расширявшее тесные границы одинокой жизни. Не было в его раздумьях (если и были они раздумьями) ничего вполне определенного, что непременно повлекло бы за собой признание в наивности, и все же разочарование его было вполне ощутимым и достаточно длительным, чтобы уверовать, по-видимому, в неизбежное: подлинное слияние двух их жизней невозможно. Самое большее, на что он смел надеяться, это терпимое сосуществование.

Порой ему представлялось, что все могло быть по-другому, если бы не война, ведь, когда он вернулся со службы домой, их браку уже шел третий год. Раздельное существование с Кэй утвердилось слишком прочно, чтобы его сокрушить. И все же такому объяснению всегда не хватало полной основательности. Было нечто, выходившее за его пределы, нечто крепко засевшее в характере Кэй: ее тяга к тайне, душа, обращенная ею во внутреннее святилище, куда ему не было доступа никогда и где все было заполнено ее личными мыслями, делиться которыми она не собиралась. Кэй жила своей собственной жизнью, позади глаз, все время отмерявших зазор между тем, что он совершил, и тем, что видела она в своих тайных ожиданиях.

Никогда он всерьез не пытался прояснить все это в разговоре с Кэй, будучи уверен, что она окажется неспособной понять, какого рода отношений ему хочется. Будет стоять на своем, как частенько делала это в былые времена: мол, ничто не дает ей большего счастья, как возможность «помогать» ему, – хотя то, что она подразумевала под словом «помогать», всякий раз оказывалось до неловкости близко к понятию «надзирать».

Он запоздало уяснил правдивый ответ отца на свой мальчишеский вопрос, почему тот всегда тихо, но твердо выпроваживал маму из помещения газеты. «У нее свои интересы», – вот и все, что выговорил тогда отец, не объясняя, это был единственный найденный им способ избежать такой обстановки, какая, в противном случае стала бы для него невыносимой.

Хотя Джадд Уайлдер никогда особо не проводил параллель между женой и матерью, он тем не менее чувствовал, что всепоглощающая забота Кэй о Рольфе несколько сродни непреходящему маминому отождествлению себя с ее отцом: политическая карьера сенатора была всеподавляющим интересом всей ее жизни. Мальчиком он легко различал, как под прозрачной фальшью внешнего спокойствия мама старалась скрыть страдания, которые испытывала с тех пор, как после сокрушительного поражения на выборах его дед лишился сенаторского кресла. Кое-что из тех воспоминаний, признаться, наводило его на мысль, что странное поведение Кэй после возвращения из Парижа как-то связано с бунтарским отказом Рольфа от всех планов, какие она ему уготовила. Сегодня что-то в ее поведении напомнило ему о том вечере, когда она возвратилась из Мэна, где ее опека Рольфа оказалась не просто ненужной, а скорее обременительной. Она пришла к нему в постель, охваченная страстью, мало чем отличавшейся от срикошетившего отклика на испытанное ею унижение. Тогда ведь тоже все плавало в оболочке страха. Только сейчас как-то по-другому. Странно.

Джадд услышал в коридоре шаги и тут же распознал в них походку Рагги, вызвавшую радушное ожидание приятного отвлечения. С того самого утра, когда Мэри убедила его поговорить с Рагги, молодой индиец стал частым гостем, всякий раз, когда оказывался в этой части коридора, заглядывал в дверь, чтобы поздороваться, и как минимум раз в день заходил уже специально, устраиваясь на такой долгий разговор, какой он мог себе позволить. Хотя влекло Рагги, несомненно, стремление отрешиться от одиночества да еще присущая индийцам любовь к спору. Походило на то, что между ними завязывалась настоящая дружба, особенно заметно это стало после того, как Рагги перестал утыкивать каждое предложение сверхпочтительным обращением «сэр», и было тем более искренно, что не несло в себе никакого оттенка профессиональной обязанности.

Миссис Коуп вторжения Рагги пришлись явно не по нутру, зачастую она мешала их разговору, усевшись недвижимо и не покидая палату после прихода молодого доктора. Сегодня, однако, она была уже на ногах, едва завидела его входящим в дверь, и выскочила из палаты, как только смогла протиснуться мимо него.

– Итак, завтра вы нас покидаете, – сказал Рагги, обойдя кровать с дальнего конца. – Вы рады, да?

Джадд пожал плечами:

– Все равно я останусь привязан к постельному режиму: месяц дома.

– Месяц? – повторил изумленный Рагги. – Это вам доктор Карр предписал? Вы должны оставаться дома в течение месяца?

– Зависит от меня: две или три недели, месяц, – как чувствовать себя буду.

– А-а, да, – облегченно улыбнулся Рагги. – Я думаю, что это не будет месяц.

– Надеюсь, что нет.

– Потом вы возвращаетесь в свою компанию?

– Не знаю, может, да, а может, нет. Все зависит от того, куда шарик отскочит.

– Но мысль такая у вас есть или, может, нет? – допытывался Рагги, явно озабоченный.

– Да я попросту и не думал еще, только и делов.

– Нет-нет, этому я не верю, – стоял на своем Рагги. – Вы ведь много думали, да?

– Малость было, – уступил Джадд. – Две с половиной недели, когда больше делать нечего, – тут никуда не денешься. Особенно когда Карр так к тому и подзуживает!

– Но ведь это же хорошо, вы так не считаете?

Джадд пожал плечами.

– Вы не считаете, что это хорошо, то, что доктор Карр сделал для вас?

Джадд уж было рот открыл для какого-нибудь бездумного ответа, но осекся, увидев абсолютно серьезное выражение на лице Рагги. Предпочел ответ честный:

– Ну, не стану отрицать, что кое-что хорошее он для меня сделал. Ясное дело. Он заставил меня понять многое, чего я никогда раньше не понимал.

– За то время, что вы здесь, вы очень изменились, я думаю. Я помню, когда впервые вас увидел. – Рагги исказил лицо, превратив его в карикатурную маску. – Нет-нет, быть не может, что вы больны, на такую глупость у вас нет времени, вы должны ехать на очень важную встречу! – Индиец рассмеялся. – Эти встречи, теперь они не так уж и важны, разве это не правда?

Джадд пожал плечами.

– Я думаю, что вы вернетесь в свою компанию, – убежденно сказал Рагги.

– На что-то надо жить.

– Не в деньгах дело, я думаю, – возразил Рагги. – Нет никакой необходимости, чтобы вы были богатым.

– Богатым? Увы и ах.

– Сколько вы зарабатываете каждый год?

Джадд даже отпрянул, но быстро простил Рагги прямоту иностранца и ответил откровенно:

– Ну, не знаю, тридцать с чем-то тысяч, что-то около этого.

– И вы не считаете себя богатым?

– После уплаты налогов все мною заработанное утрясается до… Остается чертовски мало, смею вас уверить.

– Но ведь у вас большой дом, слуги.

– Женщина приходит убираться два раза в неделю.

– Сколько у вас автомобилей?

– Три, но один из них – моего сына.

– И вы посылаете его в Париж получать образование.

– Он там по гранту, которым покрывается большая часть его расходов.

– Значит, для вас невозможно жить без тридцати с чем-то тысяч, вы это хотите сказать?

– Я жил на гораздо меньшее.

– Но тогда вы не были счастливы?

– Да нет, я бы этого не сказал. Деньги – это еще не все.

– Ага! – воскликнул Рагги, словно в рог протрубил сигнал к новой атаке. – Да-да, вы, американцы, всегда это говорите: важны не деньги. Это вы так говорите, только я считаю, что это неправда.

– Ладно, а что правда? – задал вопрос Джадд, без особого пыла поддерживая разговор. Этим вечером у него были слишком практичные мысли, мешавшие искренне наслаждаться словопрениями, которые так любил Рагги.

– Эта компания, где вы работаете, эта «Крауч карпет», чем в ней люди занимаются? Да-да, вы делаете эти красивые ковры, чтобы наделить всех американцев счастьем от стены до стены. – Индиец слегка рассмеялся, радуясь собственной маленькой шутке. – Разве не правда, что эта компания существует только для того, чтобы делать деньги?

– Вы все переворачиваете с ног на голову. Мы делаем деньги для того, чтобы могли существовать.

– Но если это только для того, чтобы существовать, то какова цель этого существования?

– Вы чего добиваетесь? Хотите отговорить меня от возвращения в «Крауч карпет»?

– Нет-нет, прошу вас, вы не должны думать так, – торопливо выговорил Рагги. – Я всего лишь стараюсь понять, что мне понадобится знать, когда я вернусь в Индию. В моем родном городе появились большие компании, пришедшие строить фабрики. Одну уже построили, на ней делают джанаспати – это гидрогенизированное растительное масло для приготовления пищи, понимаете. Еще есть завод, где делают алюминий, а теперь отец пишет мне, что строят очень большую фабрику для изготовления автомобильных шин. Значит, очень скоро, я думаю, у меня будут такие пациенты, как вы. Если я не пойму этой американской болезни, как сумею я ее лечить?

– Что вы называете американской болезнью? – Джадд вернулся к разговору, понимая, что раскрылся и подставил себя под ожидавший его укол, и попытался притупить его, уйдя в защиту: – Уж не пытаетесь ли вы убедить меня в том, что у вас в Индии нет сердечных приступов, а?

– Нет-нет, я ведь говорю не только о сердечных приступах, – пояснил Рагги. – Но, коль скоро вы об этом заговорили… Только сегодня я получил письмо от своего отца, в котором он сообщает мне, что у него сейчас как раз такой случай – инфарктник, которому еще нет пятидесяти лет. Это не случайное совпадение, я думаю, что человек, о ком пишет мой отец, работает заместителем управляющего фабрикой по производству джанаспати.

– Компания американская?

– Нет-нет.

– Зачем же тогда называть это американской болезнью?

Мгновенная улыбка расколола маску Рагги.

– Мой отец пишет, он очень остроумный человек, я думаю, он говорит, что это очень заразная болезнь. Теперь она по всему миру расходится.

– А я так думал, уж кто и виноват во всех ваших бедах, так это британцы.

– Это все та же болезнь, – вежливо настаивал Рагги. – Только у вас она в более опасной форме. Британцы, те до сих пор чай пьют, а вот вы, нет-нет, вы себе такой пустой траты времени позволить не можете. Вы всегда должны ехать, ехать, ехать – толкать, толкать, толкать.

– Ладно, если мы, американцы, такие плохие, зачем же вы тогда приехали в Соединенные Штаты получать медицинское образование?

Озорной огонек сверкнул в глазах Рагги.

– Тот, кто желает изучить инфекционное заболевание, разве не поступит мудро, поехав в ту местность, какой оно свойственно?

Джадд рассмеялся, отдавая должное полемическому мастерству индийца, но все же парировал:

– Вы только то и сказали, что весь остальной мир желает заразиться той же болезнью.

– А-а, да. Сейчас вы станете опять говорить мне, что у вас самый высокий уровень жизни, который мир когда-либо знал.

– Вы сможете это отрицать?

– Значит, все американцы должны быть счастливы – вы это хотите сказать? Нет-нет, я так не думаю. Когда я впервые попал в Нью-Йорк, вот о чем я думал: все будут счастливые, потому что у них такая прекрасная жизнь. Но это неправда. Во всем мире, я думаю, нет столько несчастливых людей, сколько их в вашей стране.

– Если, говоря «несчастливые», вы имеете в виду «неудовлетворенные» – ясное дело, мы такие. Потому-то мы и продвинулись кое-куда. Не будет никакого прогресса, если сидеть себе на корточках да дожидаться, пока боги о тебе позаботятся.

Рагги отпрянул, как от нечестного удара, но быстро собрался и снова ринулся в атаку:

– Значит, вы говорите, что кое-куда продвинулись. А скажите мне, куда именно вы продвигаетесь?

Джадд рот открыл, но на мгновение замешкался, что позволило Рагги опередить его:

– А-а, вы не можете мне сказать. И в этом беда, я думаю. Вы не знаете. Это как взбираться на лестницу, у которой нет верхушки. Да-да, именно в этом ошибается ваша западная философия. Для вас жизнь есть лестница. Всегда вы должны взбираться, взбираться, взбираться вверх, вверх, вверх. И нет этому конца, пока вы не станете слишком старыми, чтобы взбираться дальше.

– Или кто-то не сшибет вас с лестницы, – раздумчиво произнес Джадд, почти невольно откликаясь на мрачные предчувствия, которые – даже сейчас – едва ли оказались за порогом сознания.

Некоторое время казалось, что Рагги подхватит эту тему, но тот рассудительно продолжал:

– В нашей индуистской вере, джайнизме, видите ли, жизнь – это не лестница, она – колесо. На лестнице каждая ступенька всегда выше другой, да? Но кто может сказать, что одна спица в колесе впереди другой?

– Стало быть, вы просто забираетесь на него и крутитесь себе, как на карусели, – заметил Джадд с жалящей улыбкой. – И вас не волнует, добираетесь вы куда-то или нет?

– Куда продвигаетесь вы? – тут же парировал Рагги. – Нет-нет, я имею в виду не вас, мистер Уайлдер, я говорю только о вашем американском образе мышления, об этой создаваемой вами иллюзии, которую вы называете прогрессом.

– Но мы же движемся вперед. Как это можно отрицать? Только и требуется – глянуть вокруг себя.

Рагги качал головой.

– Вы разве не видите: это только лишь вращение колеса? Вы верите, что вы впереди всего, что только происходило в мировой истории. Это неправда. Вы не впереди, вы позади. На две тысячи лет позади. Две тысячи лет тому назад, вы знаете, что тогда Индия была богатейшей страной в мире? У нас были великолепные фабрики для изготовления множества вещей. Да-да, ткались великолепные ткани, о чем вы знаете, я думаю. Но еще у нас были фабрики для обработки дерева, для выдувания стекла, для обработки металлов. – Индиец быстро перевел дух. – Вы знаете, откуда брались мечи и латы для римских легионов? Из Индии! Вы читали Плиния? Вы знаете, что он писал о глупцах римлянах, которые все свое золото тратят на такие прекрасные вещи, какие делаются в Индии? И разве не был он прав, сэр? Вы знаете, почему Рим пал? Нет-нет, не по тем причинам, о которых вы пишете в ваших западных учебниках истории: это потому, что римляне отправляют все свое золото в Индию. Когда золото уходит – нет больше Римской империи.

– Но раз Индия так далеко опередила весь остальной мир…

– Ага! Вы говорите: «опередила». Вы помните мой вопрос: какая спица в колесе опережает другую? Да-да, именно так и происходит: вращение колеса. Вы сейчас там, где Индия была две тысячи лет назад. Через две тысячи лет – где будете вы? Если хотите увидеть – взгляните на Индию, какая она сегодня. Вам это не нравится, вам не доставляет удовольствия мысль о том, что вы не такие богатые и могущественные?

– Ответьте мне на вопрос, – заговорил, улыбаясь, Джадд. – Если Индия когда-то была богатейшим государством на земле, почему же вы…

– Разве больше пользы и вкуса в рисе, если есть его из золотой чаши?

– Но если вам не хватает риса, чтобы спастись от голода.

– Да-да, мы очень признательны вам за то, что вы шлете нам необходимое зерно, – сказал Рагги, карикатурно изображая умильную признательность. – Разве вы не понимаете, почему мы так зависим от вас? Разве не из-за того, что нам навязали эти ваши западные идеи? Мы недоразвитые, так вы говорите, мы должны иметь все те вещи, без которых невозможно быть цивилизованными, – сталеплавильные заводы, гидроэлектростанции.

– Никто не заставляет вас.

– Вот об этом я и говорю: это очень инфекционное заболевание, – перебил его Рагги, ловко избегая того, чтобы быть загнанным в угол. – Прошу вас, сэр, мы ведем разговор не об Индии, мы говорим об Америке: почему вы всегда должны взбираться по этой лестнице? Разве мудрость заключается не в том, чтобы иметь конечную цель, такое место, где вы можете сказать: я достаточно поднялся, теперь могу и остановиться?

Джадд не спешил отвечать, мешало собственное признание того, что все это применимо к нему лично, показалось ненадолго, что, должно быть, именно на это и настраивал его Карр. Осторожно спросил:

– Ладно, где тогда останавливаться?

– Где американец, я не знаю, – сказал Рагги. – В Индии, видите ли, все это упорядоченно.

– По мне, так все мы должны вести игру по нашим собственным правилам. В Индии если человек может себе позволить уйти на покой в сорок пять, что ж, флаг ему в руки!

– Нет-нет, это не уход на покой, – возразил Рагги. – Это всего лишь поворот колеса, переход от одной фазы к другой. Разве вы не считаете, что в жизни человека должно быть время, когда он может сказать: «Теперь я покончил с вещами материальными, с зарабатыванием денег, я отдал мой долг своей семье, своей общине, теперь я буду исполнять мой долг себе самому».

– Почему нельзя делать и того и другого одновременно? Почему вы считаете…

– Да-да, я видел таких людей – в Нью-Йорке. Целый день они занимаются своим бизнесом, пускают в ход связи, делают деньги. В Америке они должны посвящать этому все время, пока совсем не состарятся. Ни на что другое времени не остается. Но они несчастливые. Чего-то не хватает. И что они тогда делают? Бросаются в художественную галерею – купить картину, оценить которую им не дает нехватка времени – и снова за бизнес.

Джадд засмеялся.

– Прошу вас, вы сами так говорили позавчера вечером. Разве не так: когда ты в бизнесе, то в сознании не остается места ни для чего другого. Вот я вас спрашиваю: какие книги вы прочли, – а вы отвечаете, что столько всего читаете в вашем бизнесе, что не остается времени для…

– Ладно, я неначитанный, неотесанный хамло-янки.

– Нет-нет, прошу вас, вы не должны думать, – запротестовал, мучаясь, Рагги и неожиданно осекся.

В дверях палаты стоял доктор Карр, на лице которого играла вопрошающая улыбка:

– У вас приватное сражение? Или можно присоединиться?

– Заходите, – позвал Джадд. – Мне нужна помощь. Этот доктор Рагги почти убедил меня, что я должен выбросить все к чертям собачьим, отрастить бороду и взять миску для подаяний. – Его остановил резко укоризненный взгляд, которым Карр наградил Рагги, он увидел, как мучительно страдает молодой индиец, сразу ставший похожим на несправедливо обиженного человека. Джадд попытался быстро поправить дело, однако лицо Рагги не расслабилось даже тогда, когда Карр сказал:

– Если сумеете достать вторую миску, я, может, составлю вам компанию.

Рагги, вскочивший на ноги, как только появился Карр, отошел в сторону, предлагая свое кресло.

– Нет-нет, я должен идти, – сказал он, отклоняя радушное предложение остаться. – Я и так здесь уже очень долго, по-моему.

Уже в дверях индийца догнал торопливый призыв Джадда:

– Мы с вами завтра увидимся до моего отъезда. – И прозвучавшее в ответ: «Да-да», – можно было считать, надеялся Джадд, хотя бы частичным прощением.

Карр устроился в кресле, скрестил ноги.

– Вы ведь это несерьезно, верно? Будто он пытался отговорить вас от…

– Нет, ясное дело, нет, – извиняющимся тоном бросил Джадд. – Мы вели похожий на бой быков спор: Индия против Соединенных Штатов, – о том, какая мы жалкая кучка бездуховных денежных хапуг. Мне не стоило бы так глупо палить. Парень он, похоже, чувствительный.

Карр кивнул, погрузился в долгое молчание, которое прервал лишь ничего не значащим:

– Да, – и наконец заговорил: – Полагаю, он сообщил вам, что собирается обратно в Индию через несколько недель.

– Да, и полностью готов к этому. Жениться собирается.

– Он во многом помогал, я буду сожалеть о расставании с ним.

– Он тоже будет по вам скучать. Он большой ваш поклонник, знаете ли.

Карр, похоже, был приятно удивлен.

– В общем, это из-за меня он попал сюда. Я старался помочь, чем только мог. Сомневаюсь, что мне удалось многого добиться, впрочем, если не считать его убежденности, что американская медицина отстает от времени по меньшей мере на тысячу лет.

– Вы имеете в виду всю эту чепуху, какую его отец практикует, как они ее называют?

– Аюрведа, – мгновенно подсказал Карр. – Я читал кое-что из этого. Некоторые старинные книги, которые доктор Рагги прислал мне. И в самом деле поразительно, как много они предвидели. Мне следовало бы выразиться по-другому, наверное, как много из того, что мы считаем новым, им было известно давным-давно. Даже моя собственная работа: связь между стрессом и коронарной окклюзией, в одной из тех древних книг есть место, где о ней говорится прямо и четко, даже описание природы причинного стресса есть.

– Может, Рагги и прав, – улыбнулся Джадд. – Может, мы и окажемся через две тысячи лет там же, где сегодня застряла Индия.

– Кто знает? – сказал Карр, разводя руками. – Я не собирался касаться всего этого. – Он поудобнее уселся, закинув одну ногу на другую, и, казалось, старался припомнить, о чем собирался сказать. – Я подумал, возможно, у вас в последнюю минуту возникнет вопрос-другой, может, о чем-то захочется поговорить. – Последовала вопрошающая пауза. – Вас что-нибудь беспокоит?

– Нет.

– Я сказал вашей жене, что утром дам ей перечень рациона питания. Не то чтобы это очень уж требовалось. Уверен, вы осознаете руководящий принцип: просто умерьте общее потребление жиров, к этому на самом деле все и сводится.

Дождавшись паузы, Джадд спросил:

– Что еще вы сказали ей?

– Сказал ей? Вашей жене? А что?

– А-а, не знаю, она, похоже, какая-то взвинченная. Я подумал, может, вы сказали ей что-то.

Карр затряс головой:

– Нет, я не сказал ей ничего, что могло бы ее расстроить. Само собой, она беспокоилась об уходе за вами, уточняла.

– Я не нуждаюсь ни в каком уходе.

– Именно это я ей и сказал. Но естественно, она не может не беспокоиться. Было бы в высшей степени противоестественно, если бы ее не волновала забота о вас. Я видел это столько раз, подчас даже думаю, что инфаркт тяжелее достается жене, чем перенесшему его мужу. Не надо винить ее за волнение. Это только потому…

– А-а, я не про то говорил. Просто подумал, что вы еще что-нибудь с ней обсуждали.

– Нет, ничего особенного, – сказал Карр, всматриваясь в лицо больного, которому неловко сделалось под этим испытующим взглядом. – Ваша жена очень разумная женщина, мистер Уайлдер.

– Это мне известно.

– Она способна оказать вам большую помощь, наверное, большую, чем вы себе представляете, если вы предоставите ей такую возможность.

– Что вы хотите этим сказать: предоставите ей такую возможность? Я всегда… – Он умолк, словно бы голос миссис Коуп перебил его: «Почему вы все время боитесь позволить кому-то помочь вам?»

Невольно он глянул на дверь, едва ли не поражаясь тому, что в двери пусто и Коуп нигде не видно.