Вернувшись после обеда на Вэйн-стрит, я обнаружил, что юный Росс дома и меня дожидается.

– Кенуорд сказал, что вы меня спрашивали, но не знал для чего. Только то, что вроде бы речь о моей мачехе.

– Вы меня помните, я надеюсь, хотя в последние годы мы встречались нечасто, – сказал я, протягивая ему руку.

– Конечно, – ответил он, впрочем, без особенной радости.

– Я тот присяжный, что объявил особое мнение, – пояснил я.

– Да, точно! Мне как-то не пришло в голову… Но чем я могу помочь?

Он вытащил портсигар и предложил мне сигарету.

– Понятия не имею. На мой взгляд, если бы у вас имелось что сообщить по делу, вы бы давно это сделали. Или вы тоже считаете миссис Росс виновной?

Он щелкнул крышкой портсигара, захлопнув его.

– Да наплевать мне, глубоко наплевать, виновна она там или нет! Да, конечно, я понимаю, это был мой отец, но Богом клянусь, вы и представить не можете, каким он был узколобым и нетерпимым! Деньги были в его руках, «право кошелька», и он вовсю этим пользовался. Нам обоим не давал позабыть, что против этого оружия мы бессильны. Нет, запретить мне перебраться в Лондон он, конечно, не мог, но зато позаботился о том, чтобы я перебивался с хлеба на воду. На ваш взгляд, эта комната, наверное, выглядит просто убого, однако это сущий дворец по сравнению с теми, где я обретался в последние месяцы… – Он помолчал и продолжил: – Так чего, черт побери, вы от меня ждете?

– Скажите, были у вашего отца враги? – спросил я, сам не зная зачем.

– Таких, чтобы могли убить, нет, не было. Игра не стоила свеч.

– Но ведь миссис Росс тоже могла так считать, верно?

– Верно. Остается только убедить в этом суд.

– То есть вы всерьез полагаете, что она из тех женщин, которые способны придушить своего мужа?

Он «заметался» взглядом по комнате, словно не знал, куда деть глаза. То на одну стену посмотрит, то на другую, то на литографию с изображением котят в корзинке, то на огромный в раме эстамп, на котором, небрежно перекинув через плечо львиную шкуру, красовалась девица, а семейка тигров жадно поедала ее глазами.

– О господи! – наконец вскричал он. – Да я просто не знаю, что думать! Я сам не свой с тех пор, как это все началось. Поначалу, конечно же, не поверил. Но какие есть еще варианты? Не мог же он сам себя удушить. И потом этот камешек из кольца в постели, и подушка, измазанная в крови… От такого не отмахнешься, и объяснения не найдешь, разве только принять сторону одиннадцати присяжных.

– Там была горничная.

– Марта? Ну не станете же вы подозревать Марту! – Он хохотнул. – Отец ей даже гроша не оставил.

– И ключа от дома ни у кого не было?

– У меня был, когда я там жил, но отец отобрал его перед отъездом.

– Значит, он мог дать ключ кому-то еще.

– Мог, в принципе… Но кому? Разве что Айрин Кобб? Но она в жизни бы его не убила. Она обожала его.

– А что он сам о ней думал? – поинтересовался я.

– Ну, что она полезна. Слишком навязчива, может быть, но скорее всего ему это льстило. Господи, вы что, подозреваете, что между ними что-то могло быть?

– Нет, конечно же, нет.

– Да вообще, – убежденно воскликнул он, – разве может женщина удушить мужчину из-за того, что тот не влюблен в нее! Нет, она никак не могла. Такие страсти, на мой взгляд, не по ней.

– Разумеется, я ничего подобного и не предполагал. Однако мы не вправе упустить ни малейшей возможности, чтобы разгадать это дело, даже самой маловероятной, и если вы согласны со мной, что ваша мачеха невиновна, то, следовательно, виновен кто-то еще.

– И вы думаете, это могла быть мисс Кобб? Ах, ну да, вы же писатель! Тогда, конечно, вам положено всюду видеть интригу. Психологический роман можете выстроить на этой истории, роман с героиней, страдающей от несчастной любви.

– Ну, жизнь-то, она переплюнет любой роман, – сухо заметил я.

– Ну, если она обезумела, потеряла голову… – помолчав, проговорил он. – Но вообще-то как-то не верится, чтобы она могла… Впрочем, если припомнить вот что… Айрин как-то прислала мне письмо, уже после того как я уехал. Письма этого у меня нет, но я очень хорошо его помню. Она как-то прознала, что Виола передала мне некоторую сумму, и написала, что, уехав, я сделал ситуацию невыносимой. Раз уж я решился жить самостоятельно, написала она, то тогда по меньшей мере не должен брать денег отца. Он, дескать, в отчаянии и запретил ей видеться со мной, Виоле запретил то есть. Совершенно истерическое письмо. Она не могла не знать, какое воздействие оно на меня окажет.

– Вот именно. Интересно все-таки, был ли у нее этот ключ.

– Да если и был, сейчас она наверняка уже вернула его на место. Ведь на следующее утро она буквально вломилась в дом! Виола мне об этом рассказывала. А что, вполне в характере роли. Этакая невинная секретарша-энтузиастка… Но как тут что-нибудь доказать?

Я пересказал ему теорию Крука насчет веревки.

– Тут есть еще один нюанс, – сказал Гарри и даже несколько побледнел. – Довольно гнусный нюанс, но, думаю, лучше будет нам с вами его обсудить. Видите ли, в этом письме она высказала предположение, что… что Виола приезжала сюда, движимая иными побуждениями, чем просто привезти деньги или повидаться со мной. Только представьте! В конце концов, я сын ее мужа. Она знала меня с детских лет.

– Мисс Кобб в самом деле так написала?

– Да.

– Эх, жалко, что вы порвали это письмо.

– Жалко? А вы стали бы такое хранить?

Поневоле пришлось согласиться, что вряд ли.

– У меня есть один к вам вопрос, и заранее прошу простить за нескромность. А между вами что, и впрямь никогда не было подобных чувств?

– Никогда! – с самой истовой серьезностью ответил он. – Она была чертовски привлекательной женщиной и сто очков наперед могла дать любой из девиц, с которыми я встречался, но при этом я смотрел на нее только как на жену отца. Только и исключительно. Никогда в жизни не думал о ней в каком-либо ином свете. Мне было ее жаль, потому что жизнь у нее была несладкая. Она и сама это признавала, и, больше того, она собиралась уйти от отца. Так она мне сказала. Не могла больше его выносить.

– Она не один раз к вам приезжала?

– Да. Для нее тут было прибежище, а я – единственный человек, с которым она могла поговорить по душам. С малознакомыми людьми не все обсудишь, а таить все в себе, бывает, нет сил. А кроме того, она держала меня в курсе событий. Ей хотелось, чтобы мы помирились.

– А отец был к этому готов?

– Только на его условиях и то, я думаю, короткое время. Но я нет, не был.

– Даже для того, чтобы порадовать миссис Росс?

– Даже для этого.

– Вы упомянули, что она сообщила вам о своем намерении с мужем расстаться?

– Да, сказала, что положение стало невыносимым. Он грубил ей, унижал при слугах. Думаю, Марстон переполнен слухами.

– Она делилась с вами своими планами?

– Сказала: пойдет работать. А что? Характера у нее хватает.

– Не сомневаюсь, но найти работу непросто даже женщине с сильным характером. Знаете, вашему отцу было с ней, видимо, нелегко.

– А ей с ним и того хуже. А потом… – Он запнулся и замолчал.

– Да?

– Не хотелось бы, чтобы об этом трезвонили направо-налево, но отцу моему грозило увольнение, и он это знал.

– Кто такое сказал?

– Беллман. Я ходил повидаться с ним, когда был в городе. – Беллман был директором школы, в которой служил Эдвард Росс.

– Он объяснил, в чем причина?

– Я так понял, что в некомпетентности. Отца предупреждали не раз, но он до того был увлечен этим своим задачником, что запустил основную работу, и его класс отбился от рук.

– Послушайте, это совершенно иначе поворачивает все дело…

– Да? И все-таки я не вижу, какой от этого толк… Ах, вот если бы Господь заставил людей поверить, что она ничего такого не делала! Передать не могу, каково мне было неделя за неделей знать, что я ничем, ничем не могу ей помочь!

Тон, каким он это произнес, был на градус горячей, чем стоило ожидать от пасынка. В груди моей зашевелилось подозрение. Опасение, раньше лишь теплившееся, теперь обрело форму. Не лукавит ли сей молодой человек, утверждая, что испытывал к мачехе всего лишь ту смешанную с восхищением почтительность, которая причитается супруге отца и красивой женщине? Может, почтительностью дело не ограничивалось? Может, инсинуации Айрин Кобб, что эти двое состояли в любовной связи, имеют под собой основание? Мысль была гадка, но назойлива.

– Да, отвратительная история, – пробормотал я. – Одна надежда, что удастся отыскать нечто свежее, какие-то факты и обстоятельства, выстроить новую линию обороны… Нужна, понимаете ли, какая-нибудь деталь, мелкая, но жизненно важная, пустяк, прежде не привлекавший внимания. Конечно, это легче сказать, чем сделать. Вот вы, вы хорошо ее знаете, Виолу, может быть, лучше, чем кто-то другой…

Гарри искоса на меня глянул.

– Да нет, я вот сам часто думаю, знал ли я ее вообще, – помолчал и продолжил, чуть сбавив тон: – Она очень мне нравилась, чрезвычайно, пусть и не в том смысле, какой вы в это вкладываете. Она обворожительное, волнующее создание, она всюду привносит с собой дух приключений. Рядом с ней жизнь кажется интересней, чем на самом деле. Я сказал вам, что не верю в то, что она это сделала, и это чистая правда. Но при этом я верю, что сделать это она могла. И это слова, которых не скажешь про большинство женщин и даже, если на то пошло, мужчин. И не потому, что у них высокие принципы и они гуманны, а потому что, как говорится, кишка тонка. – Если они были в любовной связи, то сейчас юный Росс очень ловко, просто мастерски морочил мне голову. – Воспринимай я ее в каком-то ином, романтическом свете, – продолжал он, – разве я мог бы брать у нее деньги? Как вы думаете? Ну конечно же, нет, хотя, видит Бог, в деньгах я нуждался. Однако она выручала меня и не один раз. И я брал эти деньги, не дрогнув, ведь они были из папашиного кошелька. Но порой мне казалось, что она и впрямь боится того, что способен выкинуть мой папаша.

– Да бросьте, – возразил я, – она не из пугливых.

– Это противоречит ее темпераменту, согласен, но подумайте сами, каково ей было с ним жить? Она была замужем одиннадцать лет и, сдается мне, добрую половину этого срока глубоко несчастна. Именно это настроило меня против отца, именно это, а совсем не то, как он со мной поступил.

– Обвинитель заметит по этому поводу, что у вашего отца имелись свои резоны. На суде обсуждалось, – тут я посмотрел на него очень внимательно, – не приезжала ли она в Лондон, чтобы встречаться с любовником.

Он побелел, протянул руку, чтобы ухватиться за каминную полку, и тихо проговорил:

– Нет, я не верю. Не может быть.

Я не знал, что и думать.

– Ваш отец явно ее подозревал.

– Я знаю. Но такое ведь невозможно, правда? Так она поступить не могла. То есть понятно, что она хотела уйти от него, но не так же! Это выставляет мужчину уж совсем каким-то болваном.

По-прежнему сомневаясь в его уверениях относительно невинности их с мачехой отношений, я не мог не думать о том, что сама жизнь сделала нас союзниками в борьбе за Виолу Росс. Однако же при этом мы с Круком вступили в заговор с целью перевалить вину на Гарри Росса, и мне было неловко. Глядя, как стискивает он руки при разговоре, я поневоле обратил внимание на то, какие они у него мускулистые. И все-таки мне не хотелось, чтобы он занял место Виолы на скамье подсудимых. Я предпочел бы увидеть там какого-нибудь неизвестного мне парня, с которым я не был знаком. Но если окажется, что юный Росс был ее любовником, тогда вся моя жалость к ней развеется по ветру. Такой поворот событий был для меня совершенно непереносим.

– Я вам сейчас скажу нечто ужасное, – повернулся ко мне юный Росс, – пожалуй, думать такое про родного отца – страшный грех. Как вы думаете, есть вероятность, пусть даже самая ничтожная, что он сам это сделал?

– Что? Удушил себя?

– Мог он такое сделать?

– Сомневаюсь. И главное, зачем?

– Ну, как же. Во-первых, ему грозило остаться без работы. Во-вторых, он понимал, что теряет жену. Он понимал, что она не из тех женщин, кто останется без мужчины, и что она, как только уйдет от него, верней всего, сочтет себя вправе жить так, как ей вздумается. Что ему оставалось? Он ведь чудовищно ее ревновал. Ревновал, это мы знаем, иначе не устраивал бы в доме этих переселений из комнаты в комнату. Итак? Что можно возразить?

– Кровь на подушке? – предложил я.

– Сам мог замазать.

– Будильник в шляпной коробке?

– Вполне в его духе.

– Камень из кольца?

– У него единственного была возможность и выковырнуть камень, и бросить его в постель. И никто бы об этом не прознал.

– Однако удушить себя? Черт побери, нет, это в голове не укладывается!

– Да вот не знаю… Так мы смогли бы объяснить и появление сыщика, и тот факт, что отец послал за своим поверенным. В конце концов, лишив ее наследства, он лишал себя последней возможности ее удержать.

– И сам, своими руками организовал все так, чтобы умереть в ночь перед тем, как изменить завещание?

– Конечно. Именно таким образом он обеспечил ей мотив преступления!

Звучало заманчиво, но принять такую версию я не мог. В медицине я не силен, но поверить, что человек сам себя душит подушкой, а потом отбрасывает ее на стул? Да, придумано остроумно, но маловероятно.

Гарри Росс, однако, так легко не сдавался. Он сделал еще несколько безумных предположений, ни одно из которых не выдержало бы и пары минут перед здравым смыслом присяжных заседателей.

– Тогда, значит, есть какая-то иная разгадка, – вскричал он, – и нам необходимо найти ее! Видите, мы ходим кругами, все время возвращаемся к одному и тому же и получаем один и тот же ответ: Виола.

Это испытанный художественный прием, когда преступник отчаянно ищет способа оправдать невиновного. Я, почему-то всегда считавший такой прием надуманным и сугубо литературным, нынче был свидетелем его использования.

– И знаете, – снова заговорил юный Росс, – самое неприятное здесь то, что, пойди ход вещей чуть иначе, я, вполне вероятно, смог бы предотвратить преступление.

– Вы? – уставился на него я. – Каким это образом?

– Да. Той ночью я был поблизости, в Селби, это соседняя с Марстоном железнодорожная станция. И почти что надумал навестить старика, а потом решил, что он наверняка откажется меня видеть, и тогда я пропущу последний поезд на Лондон, а ведь мне утром надо было бежать по делу.

– Но что вы там делали?

– Помните то недавнее ограбление в Селби? Многое из украденного, меха и прочее, отыскать так и не удалось.

– А разве не было принято объяснение, что добычу переправили за границу?

– В полиции, конечно же, именно так все и объясняли. Они всегда на заграницу ссылаются, если прошляпят дело. Но доказательств никаких нет. И тогда мне пришло в голову, что добыча спрятана где-то там, а преступники выжидают, когда утихнет шумиха. Я там отлично ориентируюсь на местности. Мальчишкой все облазил и помню ужасную историю, которая произвела на меня огромное впечатление, когда мне было лет девять. Пропал мальчик, который учился со мной в школе. Люди винили цыган, а его мать думала, что его убили. Потом, примерно через неделю, из тех же мест исчезла маленькая девочка, но ее тело через какое-то время нашли. Ее убили каким-то ужасающе гнусным образом, и все склонялись к тому, что негодяй, на котором лежит смерть одного ребенка, ответствен и за пропажу другого. Но год спустя тело мальчика обнаружилось. Лежало в этаком полом месте в земле, вроде норы или тесной пещерки. После дождя было скользко, он оступился, сполз туда и застрял, как в ловушке, под землей. Кричи не кричи, никто его не услышал. Ужасная штука. Тот, кто поскользнулся вторым, обнаружил вход, власти поставили там знак с предупреждением, и больше трагедий не было. Но мне пришло в голову, что, если грабители местные, отчего бы им, зная про эту пещерку, не спрятать свою добычу там? Наверное, вам эта идея покажется дикой, но мы, газетчики, готовы на все, чтобы раздобыть что-то погорячее. Сенсация нужна, что ты скажешь! Необычное что-нибудь, почуднее или на злобу дня, а пуще всего то, про что другие еще прознать не успели. Тут, понимаете ли, всегда кроется шанс. Согласен, вероятность, что краденое окажется там, был один к ста, но я был в отчаянии и решился проверить. Поехал в Селби и направился за город. Когда добрался до места, увидел, что старого указателя нет, то ли убрали, то ли украли, кто его знает. Вид был такой заброшенный, такой дикий, словно там много лет ничья нога не ступала. Пошел по тропке, которая вела к пещере, и увидел, что она совершенно завалена, никакой надежды туда вообще проникнуть. Отчаялся, но меня не покидала мысль, что еще немного, и я утру нос полиции. Я принялся рыскать по округе, то к заброшенной штольне схожу, то к колодцу пересохшему, где в принципе что-то можно припрятать, и в общем все без толку, ничего не добился.

– Вы так и не добрались до отцовского дома?

– Нет. Господи, как же мне жаль, что этого не случилось. Я смог бы предотвратить несчастье. Но время уже было позднее, а поезда ночью ходят нечасто.

– Долго вы, надо полагать, там бродили, – сказал я.

– Да уж. Все пытался припомнить, где может быть еще местечко поукромней.

– И, вероятно, встретили кого-нибудь из знакомых? Это ведь почти что ваши родные места, верно?

– Сказать по чести, не встретил ни единой живой души. Я ведь сказал: округа выглядела заброшенной и безлюдной, а в город я не зашел. А потом я ведь в Марстоне последнее время бывал только на каникулах. И мои школьные приятели, они, конечно, были совсем не из Марстона.

«Очень ловко, – подумал я, – и, если судить поверхностно, вполне достоверно. Никого не встретил на станции, из служащих там его никто не признал. Долго ли проверить билет, а контролер билетный – мальчишка шестнадцати лет. Нет, никаких нет причин, чтобы его увидели и запомнили. И для него это чрезвычайно удачно».

– И вы сели на последний поезд?

– Да. Выпил рюмку в «Птичьей клетке» и успел на 9.49. Как раз к полуночи был дома.

– И вряд ли в вагоне была толчея?

– Да, всего несколько рабочих, и те сошли, не доезжая до Лондона.

– Вымотались, наверное, устали после такой-то прогулки. И перекусить было негде.

– Нет, мне повезло. Перекусить удалось. И хотя я вернулся поздно, миссис Джаджес, она понимает, что газетчики народ сумбурный. Я открыл дверь своим ключом и увиделся с ней только наутро, когда вышел купить газеты. Вернулся, а она у телефона, как раз переговорила с моей мачехой.

В общем, так или иначе, но мои изначальные подозрения подтвердились. В ходе нашей беседы шаг за шагом я проникался к парню доверием. Столь искренне вошел в роль союзника, что по крайней мере на какое-то время сам позабыл, в чем суть моей миссии, тогда как миссия состояла в том, чтобы заменить кем-то, все равно кем, миссис Росс на скамье подсудимых. При этом юный Росс с таким неподдельным жаром посыпал голову пеплом и сопереживал страданиям своей мачехи, что я понемногу проникся мыслью, что обвинить в преступлении этого человека невозможно. И что же? Все это время Гарри просто старался замаскировать один чрезвычайной важности факт: в ту злосчастную ночь он не ночевал дома.

Разумеется, откуда же ему знать, что я уже переговорил с Кенуордом! Возможно, Гарри не знал и о том, что Кенуорд в то утро был на вокзале и видел, как он выходит из поезда… Судя по косвенным признакам, я сделал вывод, что особенной дружбы между инженером и Россом не было. А что касается квартирной хозяйки, Росс, видимо, полагал: она поверила, что он выходил за свежими новостями. Для того он держал под мышкой ворох газет. Ну конечно же, с чего вдруг ему понадобилось столько газет именно в то утро? Чтобы объяснить свой якобы ранний выход из дому.

Отсюда следовало, что на последний поезд он не успел. Вернулся, вероятно, первым составом, который везет в Лондон рабочих. Значит, ту ночь он провел в окрестностях Марстона. Зачем он туда поехал, остается тайной, иначе бы он об этом сказал. В эту ночь умер его отец. Сын в этой смерти был заинтересован ничуть не меньше, у меня это не вызывало сомнений, чем жена. Более того, судя по манере исполнения, преступление выглядело делом скорее мужских рук, чем женских. Гарри Росс сказал, что ключа от входной двери в дом отца у него не было. Любопытно, что можно извлечь из этого факта…

– Послушайте, – сказал я. – Давайте-ка поддерживать связь. Один бог знает, где сейчас настоящий убийца и что у него в голове. Если он нас заподозрит, может произойти следующее несчастье. В конце концов, дважды не повесят, и если мы будем сотрудничать, никак этого не афишируя, по крайней мере останется хотя бы один из нас. И вообще работа в паре имеет множество преимуществ.

Он согласился не раздумывая. Кто знает, может, с моей стороны это был ход рискованный, но положение в целом было не слишком благоприятным. Провоцировать второе убийство мне хотелось меньше всего, однако порой попадаешь в рискованные ситуации, которых не избежать.

Спустившись по лестнице, в холле я заметил хозяйку.

– Нет ли у вас, случайно, свободной комнаты? – спросил я.

– Для вас?

– Да. Дело в том, что я много бываю в Лондоне, а в гостиницах оставаться удобно отнюдь не всегда. В ближайшие месяцы я предполагаю бывать здесь часто. Так вот, если есть что-то свободное… Мне нравятся тихие дома…

– Тише, чем у нас, не найдете. Как скоро вы хотели бы въехать?

– Да хоть сразу, сейчас же, если найдется куда.

– На вашу удачу, да, найдется. Наверху есть свободная комната.

– Наверху?

– Да, и это значит, что никто не будет топать у вас над головой, что уже неплохо. Окно выходит на север, но скоро лето, и значит, там будет в самый раз, прохладно. И вы сможете работать там, если понадобится. Мистер Кенуорд редко бывает дома, а мистер Росс обедает где-то еще, но если предупредите заранее, я могу и сготовить.

– Скорее всего я буду много бывать в городе.

Она проводила меня наверх, в просторную комнату под самой крышей со скошенным потолком и окном, к которому вел узкий, туннелем, проход, а вид был на бесконечно длинные ряды крыш. Подобные зрелища всегда действует на меня ободряюще. Мне нравится чувствовать себя в гуще городской жизни, наблюдать движение транспорта, бурление людских страстей. Обставлена комната была крайне скудно, но огорчить это меня не могло. Достаточно того, что, поселившись здесь, я смогу быть в курсе того, кто приходит к юному Россу, и следить за его перемещениями.

Миссис Джаджес высилась посреди комнаты как воплощение солидности. Руки крест-накрест сложены на груди, физиономия суровая и подозрительная.

– Четырнадцать шиллингов, – сказала она, – и это почти даром, учитывая, что дом самый почтенный, чего о соседских скажешь отнюдь не всегда.

Я безропотно согласился и заплатил за две недели вперед.