Его след
Кабинет приютился в мансарде под скатами крыши, и повсюду ощущалось присутствие ушедшего хозяина. Прошло двадцать лет с тех пор, как она последний раз здесь побывала, а все оставалось почти как прежде. Еще больше беспорядка, скопление книг и черновиков на письменном столе и двух запасных, которые так и трещали от завалов бумаги. По полу невозможно было пройти, не запнувшись о какие-нибудь его труды. Во всем остальном в этой комнате мало что изменилось. Окна по-прежнему не занавешены шторами, за книжными полками не видно стен. В углу затаилась тахта, с которой убрали все, кроме матраса. В ее памяти комната оставалась неприбранной, с клубком одеял – такой она покидала ее, уходя.
Все это, такое родное, казалось пронизанным страшной тоской. Кабинет, что она вспоминала всегда с тайной радостью, стал теперь сиротливым, покинутым местом. Тут по-прежнему пахло его одеждой, книгами, кожаной папкой для документов и старым потертым ковром. Везде угадывалось его присутствие: в темных углах, в ярких отсветах на полу, на пыльных полках с рядами заваленных наискось книг, на рыжеватых потертостях рам и в пожелтевших бумагах, в потеках чернил.
Она хватала ртом воздух, которым он совсем недавно дышал, и потихоньку немела от горя. Невыносимое по силе страдание, несравнимое с тем шоком, который она испытала, когда узнала о его болезни, о том, что дни его сочтены, охватило ее целиком. Она впала в оцепенение, раскачивалась взад-вперед и чувствовала, как деревенеют мышцы спины под черным траурным платьем.
Чтобы хоть как-то отвлечься, она подошла к небольшому дубовому бюро, где он частенько работал. Его высокая фигура наклонялась над бюро весьма характерным образом, и он что-то царапал ручкой в неизменном блокноте. Как раз в таком положении он запечатлен на своем знаменитом портрете. Картина была написана еще до их встречи и настолько точно отражала суть момента, что позднее она купила для себя крохотную репродукцию.
С левого края бюро, которое он во время работы любил придерживать рукой с неизменной сигарой меж пальцев, темнело пятно, след от пота на полироли. Она провела кончиками пальцев по столешнице и вспомнила тот драгоценный день, когда он на полчаса отвлекся от нее и, встав сюда, принялся записывать внезапно посетившую его мысль.
Этот образ преследовал ее на всем пути к острову Пикай, куда она отчаянно стремилась, едва узнав о его тяжелой болезни. В надежде застать его живым. Родственники беспечно, а возможно, с неким расчетом слишком долго не сообщали ей об этом. Последнее, уже фатальное известие она получила в середине пути, дожидаясь парома на одном из промежуточных островов. Все долгое странствование по Архипелагу она утешалась лишь этой картиной, врезавшейся в память: его длинная худая спина, легкий наклон головы и пристальный взгляд, тихий шорох пера по бумаге и клубящийся дым табака вокруг волос.
Между тем внизу собирались скорбящие, в ожидании приглашения в церковь.
Чужестранка приехала позже всех остальных, измотанная четырьмя днями пути. Хаотичные сборы, нервозность в дороге. Давненько не приходилось ей перемещаться по Архипелагу. Бесконечные порты, длительные задержки по вине опоздавших пассажиров, выгрузки и погрузки багажа… Поначалу она была околдована островами: впечатляло разнообразие красок, ландшафтов, настроений. Вспомнилось, как ей довелось проплывать их в тот, прошлый, раз, много-много лет назад: Лиллен-кей, Иа, Джунно, Оллдус Преципитус… Правда, тогда эти берега показались ей не столь увлекательными – душу грело нетерпение скорой встречи на пути к Пикаю, спокойные мысли о доме по дороге обратно.
Очарование воспоминаний быстро увяло. Уже после первого дня путешествия острова стали просто этапами на длинном пути. Паром медленно курсировал от одного клочка суши к другому, повинуясь течению проливов. Порой она стояла у перил и любовалась пенистым следом, бегущим от бортов судна, но то была лишь иллюзия скорости. Стоило поднять взгляд от воды, и за бортом простирался все тот же остров, что и полдня назад, только под немного другим углом. Быстрыми были лишь птицы, что ныряли вверх-вниз возле палубы и корабельных надстроек, но и они не удалялись чересчур далеко от парома.
В порту Джунно она сошла на берег, решив поискать более быстрый маршрут, а через час бестолковых шатаний по справочным вновь села на тот же паром, задержавшийся из-за выгрузки древесины. Днем позже, на Мьюриси, ей удалось найти самолет частного аэроклуба и за короткий перелет буквально перескочить три промежуточных острова. Позже большая часть сэкономленного времени была потеряна в ожидании очередного парома.
Наконец она прибыла на Пикай, но, согласно расписанию похоронных мероприятий, полученному вместе с известием о смерти, у нее оставался всего один час. Что удивительно, родственники покойного позаботились о ней и прислали в гавань машину. Возле трапа стоял человек в темном костюме с белой табличкой в руках, где заглавными буквами значилось ее имя. Расположившись в салоне, она глядела на пробегающие мимо окрестности, на бухту и город, потерявшийся средь пологих холмов, и понемногу обычные треволненья пути сменялись пугающей чередой нахлынувших чувств. Раньше, пока она кочевала с острова на остров, до них попросту не было дела.
Теперь эмоции овладели ею в полную силу. Страх перед его семьей, никого из которой она не знала. Опасения, что про нее этим людям могли наговорить, или, напротив, не сказали ни слова. Тревога, что сам факт ее существования может опорочить его репутацию, едва только публике станет хоть что-то известно. И бездонная скорбь, захватившая ее целиком, после сообщения о его болезни и, позднее, смерти.
Дерзость и гордость остались в прошлом. Так же как и надежды на то, что и ей предназначена толика счастья. Отныне для нее – только одиночество и воспоминания. А сейчас еще и сомнения, связанные с его семьей. Что ими двигало, что заставляло держать ее в курсе дела? Забота? Презрение? Или желание все сделать правильно? А может – она даже боялась об этом думать, – это он не забыл про нее и попросил известить?
Бескрайнее горе обострялось чувством окончательной и бесповоротной утраты. Если последние двадцать лет еще сохранялась неосознанная надежда на возвращение, то теперь наступило время окончательной ясности – дальше придется жить без него.
Водитель молчал, его дело – рулить. После четырех дней морского пути с пересадками, под треск моторов и генераторов, когда над головой ходуном ходят балки, глухой рокот автомобиля казался мягким, неслышным урчанием. Машина неслась по дороге, а пассажирка смотрела в затемненное тонировкой окно на пробегающие мимо луга, виноградники и каменистую пустошь вдали, на полоски песчаной обочины, лишенной малейшей растительности. Наверное, и в прошлый раз она все это видела, просто в памяти не задержалось. Впечатления о давней поездке превратились в размытую вереницу событий, ставших лишь фоном для драгоценных часов, проведенных с ним вместе наедине.
Хотя с тех пор она думала только о нем, той встрече не суждено было повториться.
Ну, вот и дом. Огромная толпа у ворот расступается, пропуская машину. Все глядят с интересом. Какая-то женщина машет рукой и, вытянув шею, пытается ее рассмотреть. Ворота автоматически открылись, когда водитель нажал на панели какую-то кнопку, и тут же закрылись вслед за неспешно проехавшим автомобилем. Мощные кроны деревьев, высокие горы и синее море вдали, перемежаемое темными пятнами островов. Она не заплакала, хотя невыносимо больно было смотреть на все то, что ей, казалось, никогда не забыть.
Выйдя из машины, она подошла к группе людей возле дома, чувствуя безмолвное осуждение, хотя никого тут не знала. Опустила чемодан у дверей и вошла в холл, откуда был виден весь зал и широкая лестница в самом конце.
Пожилой мужчина отделился от всех и встал рядом, глядя не на нее, а на ступеньки.
– Все мы знаем, кто вы такая, конечно, – сказал незнакомец, не вполне совладав со своим голосом. Веки его неприязненно подрагивали, он ни разу не посмотрел ей в лицо. Ее поразило их внешнее сходство. Неужели отец? Да нет, не так стар. Он, помнится, упоминал о брате, как раз подходящего возраста; они враждовали. Прошло столько лет… – Он оставил четкие распоряжения на ваш счет, – продолжил человек. – Вы можете пройти в его комнату, если хотите, только ничего там не трогайте.
Она хотела бежать, но спокойно поднялась по лестнице в комнату под самой крышей. И лишь там задрожала.
Едва уловимая сизая дымка колыхалась в воздухе, незримое свидетельство его недавнего пребывания. Уже несколько дней комната пустовала, и все-таки в воздухе еще оставался неуловимый туман, которым он дышал при жизни.
С внезапно обострившимся чувством потери она вспомнила тот единственный раз, что они переспали. Она лежала голая подле него на этой самой кушетке, свернувшись калачиком, умиротворенная и взволнованная, а он втягивал в себя терпкий дымок чируты и выдыхал его голубыми клубами. То же место, та же кушетка. Она не осмелилась к ней приблизиться.
В углу стола небрежно лежали еще пять сигар, высыпанных из упаковки, – как видно, последние из тех, что он покупал. Она взяла одну из них, поднесла к носу, втянула в себя аромат табака, припоминая то время, когда они выкуривали одну на двоих, и как она смаковала приятную влажность его слюны. Горячечное возбуждение захлестнуло ее, и комната поплыла перед глазами.
За всю свою жизнь он ни разу не покидал этот остров – даже в ту пору, когда звания и почетные степени полились на него рекой. Когда она лежала в его объятиях, наслаждаясь нежными прикосновениями его пальцев к обнаженной груди, он пробовал объяснить ей, почему так привязан к своей родине – острову Пикай, и почему не может уехать и быть с нею вместе. Это остров следов, говорил он, где за тобой следуют тени из прошлого. И если покинуть его, след остывает и ты уже не способен вернуться. Страшно даже попробовать – а вдруг и вправду порвется незримая нить, связующая с родными местами. Она же, чувствуя другое, совсем не мистическое влечение, стала его ласкать, он замолчал, и они снова занялись любовью.
Она бережно пронесла в своей памяти тот единственный день, проведенный вдвоем, но в последовавшие годы молчания порой сомневалась, что он вообще ее помнит.
Ответ все же пришел, слишком поздно, вместе с трагическими известиями. Двадцать лет, четыре дня…
К дому меж тем, хрустя гравием под колесами, съезжались большие роскошные автомобили. Моторы смолкали под окнами.
Она отодвинулась от бюро. Ее взбудоражили воспоминания о событиях, которым не суждено было повториться. Она отвела взгляд от окна и на фоне уличной яркости вдруг ощутила, что воздух сгустился. Как будто что-то повисло в центре комнаты, нечто вполне осязаемое и ощутимое.
Она подалась вперед, подставила губы. Дымка обволакивала, и женщина попыталась коснуться ее лицом, то прильнув, то отпрянув, словно бы пробуя облачко на ощупь. Спирали старого дыма стали сгущаться, стекаясь в единую форму. Она отодвинулась, чтобы лучше видеть, и вновь приблизилась, коснулась его щекой. Дым попал в глаза, блеснули слезы.
Клубы дыма обретали отчетливые очертания, складываясь в призрачное подобие лица. Но то был не мужественный облик седовласого великого человека, каким его знала широкая публика, а прежнее лицо, которое она хранила в памяти все двадцать лет. Казалось, годы застыли на время разлуки, и душа сохранила его образ в неизменности. Все было как в дымке: в сизом мареве проступали лишь очертания головы. Казалось, это – маска с мельчайшей проработкой нюансов. В клубах дыма обрели форму волосы, губы, глаза.
Перехватило дух! Объятая смешением восторга и страха, она стояла, не в силах пошевелиться.
Слегка склонив набок голову, он смежил веки и раскрыл губы для поцелуя. Она подалась вперед и ощутила легкое касание дымных губ, движение призрачных ресниц. Это длилось лишь миг.
А потом его лицо исказилось в гримасе. Отпрянув назад, стиснув веки, призрак раскрыл рот. Лоб прорезали глубокие складки. Он вновь тряхнул головой и зашелся беззвучным кашлем. Давясь хрипами и жадно хватая ртом воздух, он жаждал освободиться от невидимого препятствия где-то внизу, от чего-то, что не давало дышать.
Пурпурная взвесь выплеснулась изо рта призрака. Она машинально отпрянула. Поцелуй был утрачен, теперь навсегда.
Призрак хрипло дышал, борясь с приступом кашля. Приступ стихал, позывы становились все реже, превратившись в усталые, безнадежные покашливания. Он открыл глаза и взглянул на нее, охваченную ужасом и болью. Дым таял, рассеивался, пока не исчез без следа.
Багряные капли упали на пол и стеклись в лужу на оброненном листе бумаги. Припав на колено, она склонилась поближе, коснулась пальцами липкой массы. Поднялась и взглянула на руки – на них алели разводы свежей крови. К тому времени воздух в кабинете очистился. Сизая дымка исчезла, унеся с собой его след. Остались лишь пыль, свет из окон, книги и темные углы.
Она бросилась вон.
В общем холле на первом этаже она присоединилась к родственникам и стала ждать, когда подадут машины для поездки в церковь. Особого интереса к ней не проявляли и даже, казалось, не замечали ее присутствия вплоть до минуты, когда служащий из погребальной конторы произнес ее имя. Даже его брат, с которым она недавно разговаривала, стоял к ней спиной. Все были удручены и подавлены смертью великого человека.
Ее разместили в последней машине, в самом хвосте кортежа. Два упитанных серьезных подростка, оказавшихся с ней на одном сиденье, буквально прижали ее к стеклу.
В переполненной церкви она одиноко присела с краю и попыталась отвлечься от тяжких мыслей, разглядывая мощеный пол и старинные деревянные скамьи. Она вставала, когда пели гимн или произносили молитву, но проговаривала слова про себя, помня его отношение к церкви. Потом настала очередь прощальных речей. Известные люди произносили цветистые речи, надуманные и торжественные. Она внимательно слушала и не находила в этих словах никакой связи с тем, кто никогда не искал ни известности, ни славы.
Кладбище находилось на холме с видом на море. Она стояла недалеко от могилы, в стороне от остальных, слушая последние слова, искажаемые порывами ветра. Вспомнилось, как еще студенткой она прочитала его первую книгу. Сейчас эту книгу знают все, но тогда она стала для нее настоящим откровением.
Настойчивый ветер бился в грудь, прижимал платье к телу, бросал в глаза пряди волос. Запах соли со стороны моря предвещал долгое путешествие и окончательную разлуку.
Толпы зевак и репортеры с камерами расположились позади венков и полицейского ограждения. Когда ветер ненадолго стих, она услышала последние слова священника и увидела, как гроб опустили в могилу. В сиянии жаркого полдня ее бил озноб. Она думала лишь о нем, о касании его пальцев, о призрачном поцелуе, о слезах и нежных словах прощания. Все эти годы разлуки она ревностно берегла в памяти все, что было с ним связано. Она едва осмеливалась дышать из страха спугнуть его призрак.
Под сумочкой она прятала руку, чтобы никто ненароком ее не увидел. Там, на пальцах сворачивались капельки крови, остывшей навеки. Его след.
