Отрицание
Каждый раз, когда вдалеке громыхали вагоны подходившего к станции поезда, Дик с тоской вспоминал о доме.
Он всегда прислушивался к этим звукам – и в дозоре, и вне службы. Порой, когда горные ветры ненадолго стихали, он улавливал ритмичный грохот колес задолго до прихода состава на вокзал, и шипение пара по прибытии поезда, и пронзительный свист перед его отправлением. Капрал вспоминал мать с отцом и родительский дом в Джетре, где он вырос. Вспоминал школу, друзей и мельчайшие достижения юности, шаг за шагом, как и все свое прошлое, отделенное от нынешней жизни лишь годом, но уже безвозвратно утерянное и далекое. Железная дорога осталась единственной ниточкой, еще связывающей его с утраченным детством, и Дик мечтал о том, что когда придет черед покидать эти стылые, забытые богом места, он сядет на тот же поезд, что привез его сюда темной ночью.
Накануне капрал набросал пару строф, посвященных поезду, – захотелось поверить, что воинская муштра не изменила его полностью. Но стихи получились неудачными, и Дик безжалостно их уничтожил. С начала своей пограничной бытности иных попыток литературного творчества он не предпринимал, а после провала со стихами и вовсе определил для себя писательство пустым делом – во всяком случае, пока не попадет в менее суровые условия.
Последние две недели он прислушивался к поездам с особым трепетом. Потому что знал: вскоре сюда должна приехать писательница Мойлита Кейн. Дику казалось, что он сразу узнает поезд, который доставит ее в здешние края, что он будет звучать как-то по-особенному. Хотя, конечно, полной уверенности в этом не было. Забегая вперед, о факте ее прибытия в изолированный гарнизон он все-таки узнал, но совершенно другим способом. А было так…
Как-то вечером, возвращаясь из войсковой лавки за полчаса до прибытия поезда, он увидел несколько лимузинов, припаркованных в центре, у здания городского собрания. Двигатели автомобилей работали, водители сидели внутри и ждали команды. Дик медленно перешел на другую сторону улицы под ритмичные всхлипы выхлопных труб. Пахло бензином, вокруг лимузинов вились облачка белого пара, окрашиваясь огнями разноцветных гирлянд, по особому случаю развешенных на карнизах ратуши.
Большие двойные двери распахнулись, и широкий пучок теплого света упал на блестящие автомобили и утоптанный перед зданием снег. Зябко ежась и вжав голову в плечи, Дик продолжил путь к полицейским казармам. Бюргеры выходили из ратуши и шли к машинам. Захлопали двери автомобилей. Через несколько минут кортеж медленно проследовал мимо капрала. Лимузины свернули на накатанную проселочную дорогу и поехали к станции, что находилась чуть дальше на заснеженном склоне. Только тогда Дик догадался, в чем причина торжественной встречи. Подойдя ко входу в барак, он замер и прислушался. До прибытия вечернего поезда еще оставалось какое-то время, но дул слишком сильный ветер, и с такого расстояния он все равно не разобрал бы стука колес.
В казарме было жарко. Миновав свою комнату, Дик вышел на открытый балкон. Снегопада сегодня не было, и на балконном полу он увидел свои же мерзлые следы со вчерашнего дня. Они доходили до угла и терялись в том месте, где накануне он переминался, пытаясь согреть ноги. Дик направился на привычное место, сунув руки поглубже в карманы, и вскоре зябко притоптывал.
Отсюда открывался вид на узкую улочку, что вела к центру городка. Все будто вымерло. Не считая гирлянд, весело перемигивающихся на домах, большинство окон в зданиях были темны. Из подвального этажа казармы, где находился бар, лились звуки аккордеона, доносились хмельные голоса и развязный смех.
Капрал перевел взгляд на просторную долину – туда, где над крышами дальних домов на фоне звездного неба нависали темные очертания гор. Тонкий серпик луны освещал черные клочья соснового леса на мерзлых склонах. По северному хребту, в нескольких тысячах футов от поселения, тянулась огромная фронтовая стена, оберегая от вражеского нападения долину и подступы к морю. С такого расстояния, да еще ночью с мерзлого балкона, мало что можно было рассмотреть. Зато в патруле открывался великолепный вид на долину и окружающие ее горы.
Дик ждал, поеживаясь от холода и притоптывая ногами. Но вот шипение паровозного пара пронеслось эхом по стылому, ветреному небу долины, и сердце в который раз сжалось от привычной тоски по дому.
Он вернулся в помещение и увидел ребят из своего взвода в зоне отдыха возле бара. Большинству из сослуживцев выпивка была не по карману. Обычно патрульные коротали вечера, подкалывая друг друга и упражняясь в завиральстве и хвастовстве. Гомон, который они создавали, позволял им забыться, отвлечься от мыслей о службе и предстоящем дежурстве. В тот вечер один из парней притащил бутылку домашнего шнапса, и компания передавала ее по кругу, по очереди прикладываясь к горлышку и залихватски вытирая губы тыльной стороной ладони. Вскоре Дик кричал и смеялся вместе со всеми.
Какое-то время спустя один из товарищей, сидевший у окна, громко вскрикнул и позвал остальных. Все сгрудились кучей и стали смотреть сквозь протертое в изморози пятно. Со станции возвращалась колонна машин. Автомобили ехали тихо, почти неслышно. Под надутыми толстыми шинами уютно похрустывал умятый снежок.
Когда пришла повестка, Дик как раз поступил в университет. Случай вышел спорный, ведь поступление в вуз давало ему трехгодичную отсрочку от службы, которую он и получил через несколько дней тревожного ожидания. Как и все юноши в его положении, Дик счел такое решение вполне удовлетворительным, полагая, что пока он учится, политический конфликт может закончиться.
По несчастному стечению обстоятельств, документы об отсрочке пришли в то же самое время, когда противник нанес целую серию воздушных и ракетных ударов по промышленным районам столицы, а несколько недель спустя началось неудачное вторжение на востоке страны. Все знакомые записались на фронт добровольцами, включая и тех, кто получил отсрочку. Дик продержался ровно столько, столько позволила ему совесть, и в конце концов тоже отправился в военкомат.
До всей этой заварушки он мечтал пройти в университете Джетры курс современной литературы, к чему его подтолкнула книга некой Мойлиты Кейн. За свою недолгую жизнь он прочел массу всякой беллетристики, насочинял кучу стихов, но лишь одно произведение, роман «Утверждение» длиною в тысячу страниц, впечатлил его в полной мере. Знакомство с этой книгой он искренне считал лучшим и наиболее ярким событием своей жизни.
Вот только странно: глубокая, сложная вещь не обрела отчего-то широкой известности. О ней практически нигде не упоминалось. Более того, в университете о ней даже не слышали – в том числе и члены приемной комиссии. Книга была написана с предельной ясностью, мудростью и страстью, сюжет сводился к бесхитростному противоречию между обманом и романтической истиной, а эмоциональная подача показывала глубокое понимание человеческой натуры.
И даже сейчас, три года спустя, в глубине души теплилось то безыскусное потрясение, что охватило его в первый раз, когда он прочел роман. С тех пор Дик возвращался к нему снова и снова и даже навязывал тем немногим друзьям, которых считал близкими по духу людьми, не решаясь, впрочем, отдать в чужие руки свой драгоценный экземпляр. А еще, по возможности, он стремился исповедовать в жизни философию главного героя и придерживаться его моральных принципов.
Конечно, Дик тут же пустился в бесплодные поиски других книг того же автора, но, увы, те не увенчались успехом. Безотчетно он принял за данность, что писателя нет в живых, – наверное, к этому его подтолкнул ошибочный стереотип, что в букинистических магазинах продаются лишь книги мертвых авторов, – а поскольку две первых страницы его томика были вырваны, ему негде было подсмотреть дату выхода. Наконец, запросив информацию у издателя, Дик получил весьма обнадеживающий ответ: Мойлита Кейн (по какой-то неясной причине Дик полагал, что автор – мужчина) не только жива, но и пишет второй роман.
Все описываемые события происходили на «передовой» его личной жизни. А в политической жизни страны конфликт с соседними государствами перерос в боевые действия, впрочем, пока еще не ставшие полноценными сражениями. Миролюбивый начитанный мальчик, замкнутый и неуклюжий, болезненно ощущал приближение войны. Его ужасали те перемены, которые она уже привнесла в повседневную жизнь. Он с головой уходил в книгу и погружался в созданный автором воображаемый мир, очень правильный, однако совсем непростой.
Пока Дик прятался в своем удивительном внутреннем мире, внешний мир стремительно изменялся, и не только люди, но и обстоятельства. Пролетело три года, и он попал в суровый край, где тоже развернулся театр военных действий. Бои охватили широкую область прибрежной долины на юге, но к моменту его прибытия в горном секторе поддерживался серый статус боеготовности, то есть все было более-менее спокойно. Утешала мысль, что он все-таки на передовой. С прежними мечтами и планами пришлось расстаться – ну, или отложить их, по крайней мере, до окончания войны. Дик захватил зачитанный томик «Утверждения» и носил повсюду с собой. Подобно вечернему поезду из Джетры, чье прибытие оставалось невидимым, но ощутимым, томик стал тонкой нитью, связующей его с прошлым и, в некотором смысле, с будущим.
Через день или два после торжественной встречи на вокзале на доске объявлений в казарменном холле появилось отпечатанное на машинке объявление. Оно гласило, что в городке находится финансируемый правительством военный писатель, с которым любой желающий запросто может пообщаться.
Дик подал заявку и без малейших проволочек получил пропуск.
– Цель посещения? – спросил его взводный.
– Привести мысли в порядок, сэр.
– Увольнений по этому поводу не полагается.
– Я посещу ее в свое личное время.
В тот вечер Дик заложил пропуском страницы любимого романа, в том месте, где описывается первая, мимолетная встреча Орфе и Хильды, пленительной жены человека по имени Кошти, в скором времени неминуемо ставшего соперником главного героя. Эта сцена, полная намеков и обещаний, пронизанная волнительным трепетом и эротическим подтекстом, была одной из любимейших во всей большой книге.
Пропуском он воспользоваться не успел: на следующий день его отправили в горы к пограничной стене нести трехнедельную вахту. Не успел их отряд добраться к месту дежурства, как на границе началась перестрелка. С обеих сторон палили из минометов, закидывали друг друга гранатами. На соседнем склоне погибли шестеро констеблей, нескольких человек ранило. Пока ждали из города подкрепления, небо заволокло тучами, и военные действия временно прекратились. Дика отправили обратно в городские казармы.
Метель продолжалась еще два дня, засыпая улицы огромными сугробами. Дик был на казарменном положении и смотрел на серо-черное небо и падающий снег. Он привык к погоде в горах, и она больше не влияла на его настроение. Мрачные дни не удручали его, а ясные – не бодрили, как это бывало в детстве. Скорее наоборот, он уже достаточно времени провел на войне, чтобы знать, что атаки противника случались реже, когда небо закрыто снегом, а день, который начался с яркого зимнего солнца, может закончиться ярким цветом крови. Дика волновало, что Мойлита Кейн находится где-то рядом, и расстраивало то, что он по-прежнему не может воспользоваться своим пропуском.
Метель улеглась на третий день, и Дика назначили в бригаду по уборке снега, расчищать заваленные улицы бок о бок с идущими тракторами. Натруженные руки кидали снег, болела спина, а мысли сами вращались вокруг одной темы: почему бы бюргерам не проложить мостки с электрическим подогревом хотя бы на главной улице? Ведь обустроили же теплые дорожки позади бруствера на стене. Порой, заработавшись, капрал чиркал лопатой булыжник под толщей снега и льда – там, где тянулась по городку старинная мостовая.
Монотонная работа – монотонные мысли. Зато удалось выпустить пар, избавиться от затаенного раздражения в адрес горожан. Он плохо представлял себе довоенную жизнь городка, но кое-кто из парней, обитавших тут по соседству, рассказывал про контрабандистов, которые ввозили оружие, про наркодилеров и про то, как теневой бизнес скупал здешние предприятия. О том, как нечистые на руку люди вселились в дома на отшибе и фактически подмяли под себя целый город. Местным же из числа работяг оставалось одно: гнуть спину на лесозаготовках либо кормиться своим огородом. Особый статус городок приобрел благодаря выгодной стратегической позиции: стене, возведенной вдоль горной гряды.
В ту ночь Дик спал крепко, но с утра, забившись в дальний угол трясущегося грузовика, что взбирался к границе по дороге с электрическим подогревом, терпел адскую боль в натруженных мышцах. И все обмундирование, что было при нем – рюкзак на плечах и винтовка, железный шлем и теплые зимние боты, даже веревки, – все, казалось, имело немыслимый вес, как те тонны снега, что он накануне перекидал.
Так и в этот раз не представилось случая повидаться с Мойлитой Кейн. Надежды на встречу пришлось отложить. Дик смирился с потерей, как смиряется с тяготами пути пехотинец, усилием воли продолжая шагать вперед. И еще он заранее принял тот факт, что писательница может уже уехать к моменту его возвращения из очередного дежурства – если, конечно, его не убьют, не ранят и не захватят в плен.
Через несколько дней обстановка на границе успокоилась, и капрал живым и невредимым вернулся в часть. Он с нетерпением ждал увольнения. Положенные ему двое суток он рассчитывал провести с пользой, в отличие от всех прошлых, состоявших из бесцельного шатания по казарме.
Выданный лейтенантом пропуск давал право на посещение заброшенной лесопилки в светлое время суток, без надзора и сопровождения. Дик знал, где находится лесопилка, но никогда в тех местах не бывал. За долгое время дежурства он сотни раз проигрывал в воображении путь до крыльца. На этом его фантазия истощалась, он не представлял себе, что будет дальше и кто как себя поведет. Перспектива увидеть писательницу настолько вытеснила все прочие мысли, что он не способен был просчитать свои действия дальше первых секунд их встречи. Он не знал, что ей скажет, – достаточно было просто увидеть ее, ну, а если совсем повезет, то, может быть, даже пожать ее руку.
Покидая казарму, Дик сунул за пазуху том «Утверждения», решив, что автограф он в любом случае выпросит.
Что удивительно, ближе к окраине города – там, где дорога сужалась, переходя в тропу, – власти додумались проложить «теплый путь», и под ногами хлюпала грязная слякоть. В морозный воздух поднимались клубы белого пара. Дик оскальзывался на ходу: под ногами хрустел ледок – там, где тонкая корочка талого снега успела заиндеветь на морозе.
Наконец показалась старая лесопилка. Капрал уже взбирался по склону, когда в одном из окон под самой крышей мелькнул силуэт. Это была женщина. Увидев чужака, она распахнула окно и высунулась наружу. На ней была пушистая меховая ушанка с болтающимися завязками.
– Что вам надо? – сердито крикнула она, уставившись на него.
– Я хотел повидаться с Мойлитой Кейн. Она дома?
– Зачем она вам?
– У меня пропуск, – ответил он.
– Дверь за углом. Входите.
Захлопнулись ставни, незнакомка исчезла в окне.
Дик послушно отправился куда было велено и, сойдя с теплой дороги, ступил на протоптанную дорожку в колдобинах и ухабах. Свернув за угол, где обнаружилась обещанная дверь, он вдруг подумал, что, наверное, мисс Кейн и есть та самая женщина, говорившая с ним из окна.
Капрал не ожидал, что она выглядит именно так. Он, конечно, не задавался целью в точности нарисовать в воображении ее портрет, и все же ее внешность шла вразрез с его представлениями о писательницах. Дама оказалась немолодой и полной, с суровым, даже сердитым лицом.
Дик воображал себе тонкое, неземное существо – не столько по форме, сколько по содержанию, нечто невесомое и романтическое. Ну конечно! А каким же еще должен быть человек, написавший такую книгу?
Он толкнул дверь и вошел. В доме было темно и стыло. В глаза бросились угловатые очертания лавок и пил, огромные козлы и ленты конвейеров. В углу, под системой колес, приводов и валов затаился массивный проржавленный механизм. Сквозь щели в стенах просвечивал солнечный свет. Здесь еще сохранился дух лесопилки: пахло стружкой, пылью и затхлостью.
Над головой раздались чьи-то шаги, и на верхней площадке лестницы появилась женщина.
– Вы – мисс Кейн? – спросил Дик, не в силах поверить своим глазам.
– Они что, не нашли записку? – проворчала та, спускаясь к нему. – Я же просила меня не тревожить.
– Правда? Простите, я зайду в другой раз.
Дик попятился, слепо шаря у себя за спиной в поисках дверной ручки.
– И передайте Клерку Трейдану, что вечером я тоже занята.
Она спустилась до нижних ступеней и с нетерпением смотрела на визитера, ожидая, что тот наконец уйдет. Капрал, как назло, не мог справиться с дверью – ручку словно заклинило. Он вытащил из кармана другую руку, и в этот момент книга выпала из шинели и шлепнулась на пол. Пропуск, зажатый между Хильдой и Орфе, вырвался из книги и тоже спланировал на пол. Дик нагнулся, чтобы подобрать упавшее.
– Простите меня, – пробормотал он. Было чертовски неловко: она такая близкая и надменная. – Если бы я знал, то ни за что бы…
Мойлита вдруг очутилась рядом, взяла в руки оброненный томик.
– У вас с собой книга? Зачем?
– Я хотел поговорить с вами о ней.
Не выпуская книги из рук, женщина внимательно посмотрела на Дика.
– Вы ее читали? – спросила она и устремила на него проницательный взгляд.
– Конечно, она просто…
– Но вы же явились от бургомистра?
– Нет. Я думал, что вас может посетить каждый желающий.
– Мне тоже так говорили, – подтвердила она. – Не подниметесь на минутку? Пройдем в кабинет, там теплее.
– Вам же некогда…
– Я думала, вы из ратуши. Пойдемте, я покажу, где работаю, и подпишу вашу книгу.
Она повернулась спиной и пошла вверх по лестнице. Дик растерянно посмотрел снизу на ее ноги в обтягивающих брюках, затем опомнился и стал подниматься следом.
Комната когда-то была конторой лесопилки. Из окна был хорошо виден городишко, за ним – высокие горы на горизонте. Здесь было грязно и пусто. Из всей мебели – только стол, стул и крохотный электрокамин, который явно не справлялся со своей задачей. Стало ясно, почему мисс Кейн работает в шапке.
Она подошла к столу и, освободив место среди бумаг, взяла черную авторучку и раскрыла книгу. Дик обратил внимание на ее руки – в вязаных перчатках с отрезанными концами на пальцах.
– Хотите, я что-нибудь напишу вам на память?
– Конечно, – оживился капрал. – На ваше усмотрение.
Несмотря на серьезность момента, внимание Дика привлекло нечто другое. Посреди стола лежала кипа разлинованных листков, причем верхний был заполнен рукописным текстом примерно на четверть. Она действительно что-то сочиняет!
– Так что же вам пожелать? – Мойлита замялась.
– Просто подпишитесь, этого будет достаточно.
– Но я должна как-то к вам обратиться. Как вас зовут?
– Э-э… Дик.
– Просто Дик?
– Да, этого хватит.
Она быстро что-то написала, развернув книгу, и вернула ее посетителю. Свежие чернила блестели от влаги. Почерк был неразборчивый и размашистый, вся надпись читалась примерно так: «Дих… С наилучшшш пошлашяш, от Мшлиты Кшн». В счастливом недоумении Дик силился расшифровать неведомые слова.
– Ой, как же… – пробормотал он. – То есть… Спасибо огромное.
– Я подписала бы титульный лист, но вы его, видимо, вырвали.
– Не я, – поспешно заверил Дик, стремясь сгладить неприятное впечатление. – Такой она ко мне попала.
– Очевидно, кому-то до вас она здорово не понравилась.
– Что вы! Не может этого быть!
– Я бы не поручилась. Вы просто не видели, что пишут критики. – Она обошла стол и опустилась в кресло у очага, протянув к теплу руки.
Дик снова мельком взглянул на страницы.
– Вы пишете новый роман?
– Роман? Нет, мне пока не до этого.
– А в издательстве мне говорили, что пишете.
– В издательстве? И в каком же?
– Там, где издана ваша книга. Я отправил письмо, хотел кое-что выяснить, – начал капрал. – «Утверждение» – лучшее из всего, что мне доводилось читать, и мне хотелось узнать, нет ли у вас еще каких-нибудь книг.
Она пристально на него посмотрела, и Дик почувствовал, что заливается краской.
– Вы что же, и вправду прочли?
– Ну да.
– Целиком, до конца?
– Я перечитывал несколько раз. Для меня это – самая важная книга на свете.
Она улыбнулась без видимой снисходительности и спросила:
– Сколько вам лет?
– Восемнадцать.
– А сколько вам было тогда?
– Когда прочитал в первый раз? Ну, наверное, пятнадцать.
– И вас не смутили какие-то вещи?
– Постельные сцены? – предположил Дик. – Мне они показались… волнующими.
– Я не об этом, ну да ладно… Просто кто-то из критиков…
– А-а, те отзывы?.. Они просто ничего не поняли.
– Так значит, вы читали и рецензии?..
– Да.
– Побольше бы мне таких читателей!
– Побольше бы таких книг! – ответил Дик и немедленно смутился. Ведь он клялся себе, что будет сдержан и вежлив. Однако мисс Кейн вновь улыбнулась ему, как бы вознаграждая за восторженную оценку.
– А что же это тогда, если не новый роман? – вернулся он к прерванному разговору и кивком указал на листки.
– Ничего особенного. Я делаю то, за что мне заплатили. Пишу пьесу про ваш город. Удивительно, я думала, все уже в курсе, зачем меня пригласили.
– Ах да, – пробормотал гость, силясь скрыть разочарование. Он и вправду видел рекламную брошюру, где говорилось, что, согласно утвержденному плану, военные писатели будут создавать произведения о тех населенных пунктах, которые они посетили. Впрочем, на тот момент капрал лелеял необъяснимую надежду, что Мойлита Кейн не опустится до халтуры. В сравнении с масштабом ее прошлой книги какая-то пьеска о каком-то городишке заранее выглядела бледно. – Ну а роман-то вы все-таки пишете?
– Да, я начала одну книгу, но отложила до поры. Все равно ее не напечатают, по крайней мере, пока не закончится война. Бумаги нет, лесопилки закрыты – не до того теперь.
Дик глядел на нее, не в силах отвести глаз. Как же так! Вот она, та самая Мойлита Кейн, которая уже три года не выходит у него из головы. Странное дело, она не вязалась со сложившимся в его представлении образом, ни внешне, не внутренне. Эта женщина говорила совсем не так, выражалась иначе. Глубокие диалоги героев, тонкая полемика и убедительная аргументация – где все это? Где остроумие и сопереживание, где живость повествования, наконец? Неужели вот это – она?
Первое впечатление о ее внешности оказалось обманчивым. Громоздкая зимняя одежда создавала иллюзию полноты, однако ее пальцы, черты лица были тонкими и изящными. Угадать ее возраст было невозможно, очевидно, что писательница старше его на несколько лет, но насколько? Ах, если б она сняла с себя шапку и показала лицо, слегка прикрытое непослушной прядью темно-каштановых волос!..
– А над пьесой вам интересно работать? – спросил Дик, не сводя с нее глаз.
– Мне нужно на что-то жить.
– В таком случаю, надеюсь, вам хорошо за это заплатят! – воскликнул он, опешив от собственной прямолинейности.
– Ох, полагаю, бургомистр получит от проекта куда больше. Сейчас война – это понятно, но я не хочу прекращать писать. – Она отвернулась, как будто решив погреть руки у очага. – В таком положении оказались многие творческие люди. Выкручиваемся, кто во что горазд. Если война не затянется, то небольшой простой даже на пользу.
– А она может скоро закончиться? Как по-вашему?
– Обе стороны в тупике, пат может длиться вечно… У вас необычная форма. Вы армейский?
– Пограничный патруль. Почти то же самое.
– Может, пройдете к камину, погреетесь?
– Мне, пожалуй, пора. Вы же сами сказали, что заняты.
– Да нет, давайте лучше поговорим.
Она повернула электрокамин и кивком пригласила его поближе. Дик подошел к письменному столу и, неуклюже облокотившись об угол столешницы, придвинул ноги к теплу. В этой позе он мог при желании разобрать пару слов, написанных на листке.
Перехватив его взгляд, Мойлита Кейн перевернула страницу. Дик принял это на свой счет.
– Я не хотел подсматривать.
– Пока слишком сыро.
– Уверен, получится здорово.
– Как знать, как знать… Просто пока не хочу, чтобы кто-то читал, понимаете?
– Конечно.
– А если я попрошу вас об одолжении, вы мне не откажете? – вдруг спросила писательница.
Дик готов был рассмеяться – настолько нелепой и волнующей показалась ему мысль о том, что он может хоть чем-то сгодиться.
– Не знаю, – кое-как выдавил он из себя. – А что нужно делать?
– Расскажите мне о городке. Бюргерам теперь все равно – они свой барыш получили, а мне не разрешают выходить на люди и общаться. Вот и приходится писать лишь о том, что я вижу. – Собеседница показала в окно, за которым простиралась лишь мерзлая пустошь. – Деревья да горы!
– А что, вы не можете выдумать? – поинтересовался Дик.
– Вы прямо как Клерк Трейдан! – Увидев, как переменилось его лицо в тот же миг, она поспешно добавила: – Я хочу написать, как все обстоит на самом деле. Кто здесь, к примеру, живет? Бюргеры с солдатами, и только? Я не видела женщин.
Дик задумался.
– Бюргеры – семейные. Видимо, жены при них. Но я никогда их не видел.
– А кто еще есть?
– В долине живут фермеры. А еще путевые обходчики на железной дороге.
– Н-да, с таким же успехом я могу сочинять про деревья да горы.
– Но ведь что-то у вас уже есть, – заметил Дик.
– Да так, все больше раздумья. – Ответ прозвучал крайне туманно. – А что там, на самой границе? Вы бывали когда-нибудь у стены?
– Да, когда патрулирую. Ради этого мы здесь и служим.
– Расскажите, какая она, эта стена.
– А зачем вам?
– Я не представляю, какая она вблизи, а бюргеры туда не пускают.
– Ее нельзя вставлять в пьесу.
– Почему? Это же центр всего, что здесь есть.
– Да ну, что вы, – запротестовал Дик. – Она проходит сбоку, по самому хребту.
Мойлита Кейн засмеялась. Капрал смущенно поежился, потом тоже улыбнулся.
– Дик, весь Файандленд обнесен стеной. Но много ли обычных людей ее видели? Она – одна из причин этой войны. Любому писателю ясно, что стена – это символ. И здесь, на границе, она обретает свой истинный смысл. Я не пойму, чем живут ваши люди, пока не узнаю все о стене.
– Стена как стена, только очень высокая, – беспомощно развел руками Дик.
– Из чего она?
– Бетон. Да, скорее всего, бетон. Местами кирпич – там, где старая кладка. Позади нее – ров. Стена высоченная, в три человеческих роста, а может, и выше, но за ней – насыпи, мы их зовем тротуаром, они как раз для патрульных. Где идет круто в горку – ступени. В некоторых местах внутри есть пустоты, там проложены рельсы и ходят вагонетки для подачи снарядов. Поверх бруствера все обмотано колючей проволокой, там же – автоматчики и сторожевые башни. У противника повсюду наставлены прожектора, но и у нас тоже есть кое-где.
– Стена проложена по всей старой границе?
– Да, по всему хребту, – сказал Дик. – Там вроде бы как проходила граница. И стена – ну да, символ, если подумать, – добавил он, прибегнув к ее же словам.
– Стена всегда символ, в любом деле. А что вам приходится делать, когда вы несете патруль?
– Наша задача – следить, чтобы никто не пробрался с той стороны. Происшествий обычно не густо. Ну, бросят гранату или газовую капсулу – мы в таком случае тоже им что-нибудь зашвырнем. Обычно все тут же стихает. Бывает, затянется на несколько дней. Но чаще всего – тишина, особенно в непогоду. А погода у нас, сами знаете: то снег, то ветер.
– Там страшно?
– Скорее, скучно. Я научился не думать на дежурстве.
– Но ведь какие-то мысли приходят?
– Так, крутится всякое. В основном про то, что холодно и охота домой. Думаю про книги – про вашу и остальные, что читал или только хочу прочитать. – Она не ответила, и Дик продолжал: – Иногда я пытаюсь понять, кто же там, на другой стороне, чего они добиваются. Скорее всего, там молодые солдатики, такие, как мы. И еще мне кажется, что у них, по ту сторону, нет бюргеров. Ну, это я так считаю. – Она снова не ответила, и ему стало неловко. – Не люблю бюргеров, – добавил он, чтобы избавиться от двусмысленности.
Она слушала его, перебирая пальцами страницы.
– А вам известно, кто возвел эту стену?
– Они же и возвели. Федеративные Штаты.
– А знаете, что они говорят? – продолжала она. – Что это мы ее построили.
– Глупость какая-то. С чего вдруг?
– Чтобы люди не убежали из нашей страны, так они считают. Говорят, что у нас диктатура и чересчур строгие законы, и нет никакой свободы.
– Зачем же они хотят к нам прорваться? Зачем бомбят наши города?
– Они говорят, что защищаются, потому что правительство Файандленда пытается навязать им свою систему.
– Тогда почему они обвиняют нас в строительстве стены?
– Как же вы не поймете? Не важно, кто ее первым воздвиг. Стена – только символ, пример человеческой глупости. Разве не об этом моя книга?
Дик опешил от внезапной отсылки к роману. Темы, о которых говорила Мойлита, и без того затмевали повседневную жизнь капрала.
– Я не припомню, – проронил он, теряясь в догадках.
– Я думала, что выражалась предельно ясно. Двуличная Хильда врала всем напропалую: и Орфе, и Кошти. А когда Орфе…
– А-а, понял, – откликнулся Дик, внезапно догадавшись, о чем идет речь. – Когда у них началась любовь, Хильда хотела его измен, потому что ее это возбуждало, а Орфе сказал, что она предаст его первой.
– Да.
– Тогда она вышла из комнаты и вернулась с огромным листом чистой бумаги и попросила его записать только что произнесенные слова. Он отказался, сославшись на то, что лист этот будет незримо присутствовать в их отношениях, как молчаливый укор. Он упрекнул Хильду – мол, она своим листом пытается возвести между ними барьер, но Хильда ответила, что это его бумага, раз лежит в его доме.
Дику было трудно остановиться, он мог рассуждать без конца, сюжет увлек его и захватил, однако Мойлита Кейн перебила:
– Вы и вправду внимательно прочли книгу. Теперь вам понятно?
– Про стену? Теперь – да. Это – та же пустая страница. – Капрал вновь покачал головой. – Но при чем здесь война? Ведь вы написали ее задолго до того, как все началось.
– Стены всегда были и будут, ничего не поделать, так повелось. У каждой медали есть две стороны.
Мойлита вновь заговорила про свой роман, протянув к теплу озябшие руки. Поначалу она разговаривала с опаской, внимательно следя за реакцией Дика, затем, увидев с его стороны живой интерес, убедившись, что роман он читал пристально и внимательно, заговорила свободнее. Заговорила раскрепощенно и быстро, подшучивая над собой и над своей книгой, в который раз объясняя свой замысел, хотя Дик и так уже все понял. Ее глаза сияли снежным отсветом из окна. Дик был взволнован, как никогда раньше, словно еще раз впервые прочитал любимую книгу.
Писательница рассказывала про «стену» из романа, про символический барьер, возведенный меж двух персонажей: Орфе и Хильдой. Это был главный образ книги, пусть и не называемый прямо.
– Кругом одни стены! – восклицала Мойлита Кейн.
Сначала влюбленных разделило замужество Хильды, потом умер Кошти, однако осталась стена, возведенная из предательств. Поначалу то Орфе, то Хильда пытались привлечь друг друга чередой измен, неверность их возбуждала, но стена становилась прочнее и выше. Сменяли друг друга второстепенные персонажи: одни играли на чувствах Орфе, другие влияли на самоощущение Хильды. Каждый из них изменял и формировал свой образец моральных представлений. И все тайное, что случалось в дальнейшем с кем-то из них, только укрепляло незримую стену, приближая отношения к неизбежному концу. И все же книга соответствовала своему названию. Мойлита Кейн, по собственному признанию, хотела, чтобы книга несла в себе и позитивный заряд. В конце Орфе принял решение стать свободным, под самый занавес стена пала, пусть и слишком поздно для главных героев.
– Теперь вам понятна моя задумка? – спросила Мойлита.
Дик ошарашенно покачал головой, пораженный тем, что в прочитанном от корки до корки произведении вдруг вскрылся совершенно иной смысл, и тут же, придя в себя, уверенно закивал.
Собеседница взглянула на него с теплотой и села в кресло.
– Простите меня. Я совсем заболталась.
– Нет, что вы! Расскажите еще!
– О чем же еще говорить? – проронила она, рассмеявшись.
Настал черед Дика задавать вопросы, терзавшие его с момента прочтения книги. Что натолкнуло ее на мысль о сюжете? Есть ли живой прототип у кого-то из персонажей? Описывает ли она собственные переживания? Как долго она работала над романом? Доводилось ли ей бывать на Архипелаге Грез, где разворачивается действие романа?..
Мойлита Кейн была польщена столь живым интересом. Она ответила на все вопросы, хотя Дик так и не понял, насколько правдиво и искренне. Эта женщина что-то утаивала, не откровенничала о себе, как будто нарочно уводя разговор в сторону, едва затрагивалось что-то личное.
Уловив с ее стороны завуалированный упрек, Дик понял, что пора обуздать любопытство, ибо происходящее все больше напоминает допрос. Не зная, о чем говорить, он умолк, уставившись на засаленную, местами вспученную столешницу.
– Я слишком разговорилась? – спросила Мойлита, к его немалому удивлению.
– Да нет. Я, наверное, замучил своими вопросами…
– Расскажите-ка вы о себе.
Дик считал свою жизнь вполне заурядной и не думал, что тут есть чем похвастаться. Он рассказал, что ему предложили пройти курс в университете, и он даже хотел воспользоваться этим предложением, чтобы тщательнее изучить ее книгу. Он вдруг осознал, что втайне лелеял мечту стать писателем и при случае создать шедевр наподобие «Утверждения», но таким секретом он никогда не осмелился бы с ней поделиться. Эта мысль овладела им, заслонив все другие, и в дальнейшем он отвечал односложно. Мойлита Кейн не давила.
Наконец Дик спросил:
– А можно проведать вас завтра?
– Если вам представится случай.
– Завтра у меня последний день увольнения, потом мне опять на дежурство. Я загляну к вам, если вы не будете заняты.
– Конечно. Приводите и остальных, ведь вся суть программы к тому и сводится, чтобы люди, такие как вы, общались с писателями, такими как я.
– Ни за что! – поспешно отрезал Дик и, опомнившись, тут же добавил: – Разве что сами попросят.
– Их ведь известили о моем приезде?
– Наверное.
– Для вас, судя по всему, тайны не было. – Она взглянула на книжку, что он держал под рукой. – Кстати, а как вы узнали, что я приезжаю?
– Нам регулярно приходит журнал для патрульных. Ну, я и прочел в нем заметку, – ответил Дик. – Ваше имя было в списках, мне очень хотелось с вами познакомиться.
И он во всем сознался. Программа встреч со знаменитостями действовала во всех населенных пунктах приграничной полосы, суть проекта сводилась к тому, чтобы в условиях чрезвычайного положения пробуждать в людях тягу к прекрасному. В программе согласились принять участие множество ведущих и не самых ведущих деятелей культуры: художников, скульпторов, писателей и музыкантов. А Дик невероятно скучал по всему, что окружало его до войны, и был поражен, когда обнаружил в списках участников ту самую Мойлиту Кейн. Страшно волнуясь, капрал отправил через взводного запрос на участие, и несколько недель спустя на доске объявлений появилась листовка, где разъяснялась суть проекта и куда все желающие могли вносить свои кандидатуры. Дик, которому порой казалось, что, кроме него, никто не подходит к доске объявлений, внес имя Мойлиты Кейн, а затем, для пущей весомости, написал его еще трижды, меняя почерки и авторучки.
На тот момент он не знал, что за участие в проекте администрации населенных пунктов, в данном случае Совету бюргеров города, полагалась неплохая компенсация. Видимо, это и сыграло решающую роль.
Мойлита молча выслушала его рассказ.
– Так это вас я должна благодарить?
– Вряд ли от моего желания что-то зависело, – соврал Дик, покраснев от стыда.
– И хорошо, – обрадовалась Мойлита Кейн. – Не хотелось бы верить, что по вашей вине я оказалась в столь плачевном положении. – Не снимая перчатки, она обвела рукой мрачную комнату, убогий обогреватель и унылый пейзаж за окном. – Так вы завтра придете?
– Да, мисс Кейн.
– Хм, формально я миссис.
– Простите, я не знал.
– Я тоже. Ну да ладно, бог с ним. Все это в прошлом. Зовите меня Мойлита.
Объяснять свою ситуацию она не посчитала нужным, предоставив Дику богатую почву для размышлений на всю грядущую ночь. И он, конечно, думал о ней – о той, кого полюбил в одночасье со всей нешуточной страстью.
Непрошеным гостем нагрянули размышления. На следующий день, сразу после завтрака, Дик собирался вновь наведаться на заброшенную лесопилку, но на выходе из столовой его перехватил остроносый и длиннолицый капрал и выдал наряд на кухню. Впереди брезжило целое утро рутинной работы, и Дик углубился в себя, спрятавшись за привычной скорлупой внутреннего созерцания. Под монотонное бряканье кастрюль в наполненной густым паром кухне он вдруг по-иному взглянул на случившийся в заброшенной лесопилке разговор. Пьянящая эйфория минувшей ночи постепенно рассеялась, и он начал разумно осмысливать некоторые вещи, сказанные Мойлитой.
На этапе подготовки к колледжу Дик целенаправленно изучал литературную критику в поисках нового взгляда на любимые вещи. Одна статья произвела на него особенное впечатление. В ней автор сформулировал мысль, что чтение – процесс не менее важный и творческий, чем написание книги. В каком-то отношении реакция читателя становится единственным надежным мерилом, и то, что понял читатель из текста, независимо от намерений автора, уже само по себе есть достаточно ценное суждение.
Для Дика, которому приходилось постигать истины без какого-либо наставника, такой подход к чтению стал большим откровением. И лишним тому подтверждением явилась книга Мойлиты Кейн – роман, на который не нашлось не единой путной рецензии. Эта книга стала великой просто потому, что он сам счел ее таковой.
Если взглянуть на беседу с Мойлитой Кейн в таком ракурсе, то он извлек из прочтения что-то свое, независимо от намерений автора. Более того, самонадеянно с ее стороны было навязывать ему свое видение.
И едва его посетила такая мысль, Дик тут же раскаялся, ведь писательница действовала из благих побуждений. Допускать такие мысли означало считать себя ровней, хотя с самого начала не было ни малейших сомнений, что она во всех отношениях его превосходит. Обуздав собственное высокомерие, Дик решил каким-нибудь образом загладить перед нею вину за подобные мысли, не распространяясь особенно о причинах.
Он работал на кухне, ожидая обеда, после которого его сменяли с дежурства, а мысль эта все не отпускала.
Должен ли он что-то вынести для себя из пространных объяснений Мойлиты Кейн? И если да, то что?
Когда Дик шел на лесопилку, навстречу ему попался раскрасневшийся от быстрой ходьбы бюргер. Патрульный шагнул в сторону, уступая дорогу, и почтительно отвел взгляд.
Однако тот вдруг спросил:
– Куда направляешься, парень?
– На встречу с писательницей, сэр.
– Кто распорядился?
– У меня личный пропуск, сэр.
Дик потянулся за пропуском и возблагодарил небеса за то, что вовремя сунул его в карман. Бургомистр пристально рассмотрел документ, повертел его так и сяк, выискивая, к чему бы придраться, и, не найдя неточностей, вернул его патрульному.
– Вам известно, кто я такой, констебль?
– Клерк Трейдан, сэр.
– Почему вы не отдали честь?
– Я не заметил, как вы подошли, сэр. Я смотрел себе под ноги.
Последовала неприятная пауза, которую Дик переждал, уставившись в снег. Бюргер раздраженно сопел, но так и не придумал, к чему бы придраться еще. Потом развернулся и торопливо зашагал к городу. Высокомерно задрав голову, что небезопасно на крутом и скользком склоне.
Дик выдержал почтительную паузу, мысленно показал нос удаляющемуся бюргеру и, ступив на проталину электрической тропки, вновь поспешил к лесопилке. Не дожидаясь ответа на стук, он вошел и, пригнув голову, пробрался мимо ржавых рам и агрегатов к лестнице. Мойлита Кейн сидела за столом. Когда дверь распахнулась, в ее взгляде сверкнула такая лютая ненависть, что ему захотелось сбежать.
Увидев гостя, она тут же опомнилась и приветливо произнесла:
– Ах, это вы! Заходите скорее и закройте дверь.
Мойлита подошла к окну и стала что-то высматривать. У нее побелели костяшки на пальцах – так сильно был стиснут кулак.
– А вам не попался Клерк Трейдан? – поинтересовалась она невзначай.
– Да, он спросил, куда я иду и зачем.
– Надеюсь, вы все ему рассказали.
– Пришлось.
– Отлично.
– У вас что-то случилось? – поинтересовался Дик.
– Да так, мелочи. – Она вернулась к столу, села, опять поднялась и стала нервно вышагивать из угла в угол. Несмотря на внешнюю приветливость, в глубине души ее явно что-то тревожило. Наконец писательница вернулась к столу.
– Сеньор Трейдан повел себя грубо? – предположил капрал.
– Да я бы так не сказала. – Она подалась вперед. – Вчера вы обмолвились, что бюргеры женаты. А вам это достоверно известно или понаслышке?
– Я так думаю. Когда мы сюда прибыли, бургомистр закатил прием в честь командования. Там было полным-полно женщин в сопровождении бюргеров, я видел их собственными глазами.
– А Клерк Трейдан? Он тоже там был? У него есть жена?
– Понятия не имею. – Внезапно Дик понял, что здесь, по-видимому, произошло, и ему не хотелось ничего больше об этом слышать. Он сунул руку за пазуху и выудил сверток.
– Мойлита, – нерешительно начал он и замялся, потому что впервые осмелился назвать ее по имени. – Я принес вам подарок.
Она подняла взгляд и приняла сверток из его рук.
– Как красиво! Вы сами это вырезали?
– Да. – Пока Мойлита вертела в руках безделушку, он подошел к столу и облокотился о край, как уже делал раньше. – Это особое дерево, оно растет в здешних краях. Я его отыскал, а дальше уже дело техники.
– Да ведь это же пальцы, и они держат ручку! Никогда не видела ничего подобного.
– Такое вот чудо создала природа, мне осталось лишь подобрать. Простите, что немного топорно. Я его отшкурил, отполировал – и готово.
– Как здорово вышло! А можно оставить его насовсем? – Он кивнул, а она встала из-за стола и с благодарностью чмокнула в его щеку. Это случилось так быстро и неожиданно, что он даже не отвернулся. – Ах, спасибо!
Дик что-то из вежливости пробормотал про несоразмерность подарка, хотя был неимоверно польщен ее реакцией. Он выполнил, что хотел, и все-таки сердце щемила тоска. Отодвинув какие-то бумаги, Мойлита водрузила поделку на стол.
– Я буду очень его беречь, – сказала она. – Знаете, ведь у меня для вас тоже есть подарок. Хотела отложить на потом, но вручу сейчас.
– Подарок? Для меня? – растерянно переспросил Дик.
– Вчера ночью я кое-что написала. Лично для вас.
– Да? И что же?
Мойлита извлекла откуда-то пачку белых страниц. В углу они были собраны под скрепку.
– Вы навели меня на кое-какие мысли, и я решила написать одну историю. Тут все немного сумбурно, так что и произведением это не назовешь.
– А можно взглянуть?
Писательница покачала головой.
– Не сейчас. Сначала вы должны мне кое-что пообещать. Дайте слово, что прочтете не раньше, чем я отсюда уеду.
– Почему? – удивился Дик, и тут его осенила догадка: – Она про меня?
– Ну, скажем, там есть персонаж, который чуточку на вас похож. Кое-что из его рассуждений покажется вам очень знакомым.
– Ну и пусть, что с того?! – воскликнул Дик. – Я прочту его сразу!
И протянул вперед руку.
– Нет, обождите. Сначала я кое-что вам расскажу – вы должны понимать, чем рискуете. Видите ли, мой главный герой – человек, который живет по другую сторону. За стеной. И если этот текст попадет на глаза бюргерам или кому-нибудь из офицеров, у них возникнут вопросы. Вы по-прежнему хотите его прочесть?
– Очень! Ничего, я спрячу – нас не обыскивают.
– Хорошо. И еще… Место действия расположено далеко отсюда, не в горах. И даже не в Файандленде. Все происходит на юге. Вы догадываетесь, где именно?
– В Джетре, – предположил Дик.
– Нет, на южном континенте. По другую сторону Срединного моря.
– То есть даже дальше Архипелага Грез?! – удивился Дик, припоминая фантастические пейзажи, которые она описала в своем романе, вечные перемещения беспокойных персонажей с острова на остров, изнуряющий зной и экзотические краски. Впрочем, то был только вымысел; в жизни мало кому удавалось сбежать на нейтральные острова – разве что в мечтах.
– Вот именно. Я почему вас решила предупредить – для нас с вами это дело пустяшное, выдумка и не более того, однако не все так относятся к книгам. Для некоторых такого сорта литература может стать свидетельством шпионажа. Например, для бюргеров.
Не до конца понимая, что она имеет в виду, Дик оставил притворство и напрямую спросил:
– Я не понял, при чем здесь…
– Послушайте, Дик. Еще до моего приезда в этот ваш городок по Джетре распространились слухи. Кое-кто из моих друзей, скажем так, не вполне одобряет действия нашего правительства. Они связаны с людьми из других стран, включая Федерацию. Им кажется, что наше правительство ведет тайные переговоры. В двух словах не объяснишь. Мне трудно понять, чему верить и до какой степени вас в это все посвящать. Главное, вы должны понимать: у любой войны есть экономическая сторона, и нынешняя заварушка – не исключение. Просто в нашем случае все это завуалировано идеологией. А между тем кто-то зарабатывает миллионы, и не только у нас, но и в Штатах. А война-то реальная: и люди гибнут, и бомбы летят настоящие. Вряд ли они все это предвидели. Короче говоря, с некоторых пор ведутся переговоры, как продолжить войну так, чтобы не разрушать при этом страны друг друга. У нас есть основания подозревать, что сражения перенесут куда-нибудь дальше к югу, туда, где вообще нет городов.
– Но ведь Архипелаг Грез – это нейтральная зона.
– А они пойдут дальше, в те земли, что за Архипелагом. На южный полюс.
– И что с того? Очень многие пишут о полюсе, – вернулся к рассказу Дик.
– Да, но не в контексте войны, а тем более нашей. Мой рассказ – о таком человеке, как вы, но написать об этом напрямую я не могу, слишком опасно.
Мойлита умолкла и только пристально вглядывалась в его лицо, как будто гадая, что он обо всем этом думает.
– Уверены, что теперь вы хотите его прочесть? – спросила она наконец.
– О-о, да! – Объяснения показались Дику чересчур туманными, но важно было то, что эту историю она написала исключительно для него.
– Ну что ж. Только, чур, пока спрячьте и пару дней не заглядывайте. Договорились?
Он с жаром кивнул, и, по недолгому раздумью, Мойлита положила на стол тонкую стопку бумаги и пригладила ее ладонью. Дик, к своему немалому удивлению, заметил, что слова отпечатаны на машинке или на принтере. После вчерашнего визита у него сложилось впечатление, что она пишет вручную. Верхний лист автор подписала, согнула листки пополам и вручила ему.
Дик с трепетом принял подарок. Бумага словно дышала и пульсировала жизнью, как свежая шкура, снятая с убитого существа. Казалось, буквы прощупываются насквозь и горят. Он бережно провел по изнанке листа, как провел бы слепец, желавший прочесть пальцами скрытый там смысл.
– Мойлита… А вы не расскажете про символизм этого рассказа?
– А почему вы хотите узнать? – спросила она после недолгой заминки.
Ему вспомнилось, как накануне писательница раскрыла ему смысл своего романа. И если раньше он просто любил эту книгу, то теперь начал ее понимать. Хотелось, чтобы Мойлита все объяснила про новый рассказ, ведь следующая встреча вполне может не состояться и другого шанса спросить просто не будет.
– Потому что я что-нибудь недопойму, если вы мне не объясните.
– Нет, поймете. Все просто. Я не стала мудрить, усложнять. Речь идет о солдате, который прочел одну книгу и превратился в поэта. Никакого символизма.
– Я в том смысле, что…
– В смысле вчерашнего разговора? Про стены и символизм?
– Да, в новом рассказе… там есть стена, и она на границе?
– Да, стена как стена, – подтвердила Мойлита. – Из кирпича и бетона. Ничего примечательного.
– А тот солдат, поэт, он ее перелезет?
– Дик, наберитесь терпения. Прочтете и сами узнаете. И не ищите смысла там, где его нет.
– Он все равно поднимется на стену, да?
– Как вы узнали?
– Просто…
За дверью раздались чьи-то шаги, и в помещение ввалился Клерк Трейдан, хлопнув дверью.
– Миссис Кейн, вы не могли бы?.. – Бюргер внезапно увидел Дика, который неловко прижался к стене, и сразу переключился на незадачливого знакомца: – А вы, констебль, как сюда попали?
– Я же сказал вам, сэр, у меня есть разрешение.
Дик сунул руку в карман, стал нашаривать пропуск.
– Не утруждайтесь, я видел. Я спрашиваю, что вы делаете в этой комнате?
– Он имеет полное право здесь находиться, сеньор Трейдан, – вмешалась Мойлита. – Пока я здесь проживаю, солдаты…
– Приграничный патруль находится под юрисдикцией Городского совета, миссис Кейн. И все пропуска, выданные нижестоящим чинам, должны быть заверены мной.
– Вот и заверьте, пока вы здесь. Дик, у вас с собой пропуск?
Во время этой краткой перебранки Дик успел нашарить в кармане нужный клочок бумаги и протянул его бюргеру. Он впервые слышал, чтобы кто-то разговаривал с ними в таком тоне, и был восхищен храбростью Мойлиты.
Проигнорировав Дика с его пропуском, Трейдан направился к письменному столу и завис над ним, опершись о столешницу одутловатыми руками.
– Я хочу посмотреть, что вы пишете, – сказал он.
– Вы же видели пьесу. Со вчерашнего дня ничего не прибавилось.
– Кое-кто слышал далеко за полночь стрекот принтера. Он доносился из ваших окон.
– Ну и что? Я писатель, мне надо перечитывать и вносить правки.
– Покажите немедленно.
– Сеньор, вы что, шпионите за мной?
– Миссис Кейн, пока вы живете здесь, на вас распространяются законы военного времени. Это – граница! А теперь показывайте, что написали.
Она сгребла в охапку листки, лежавшие на столе, и сунула ему в руки. Все это время Дик стоял, вжавшись в стену и сжимая в руке заветный рассказ. Он попытался засунуть под шинель предательские листки, шевельнулся…
– Я не об этом, миссис Кейн. Покажите мне, что напечатали… А ну-ка, что у вас там, констебль?
– Мой пропуск, сэр. – Дик протянул ему пропуск.
– Давайте сюда.
Дик беспомощно взглянул на Мойлиту, но та бесстрастно смотрела на бюргера. Капрал неохотно протянул пропуск, но Клерк Трейдан зашел ему за спину и выхватил отпечатанные листы. Встав у окна, развернул молниеносным движением и принялся что-то читать.
– «Отрицание». Таков, значит, ваш заголовок?
Мойлита твердо выдержала его взгляд.
– Странноватое имечко для простого рассказа, вы не находите?
– Вам, конечно, виднее. Насколько я поняла, особой симпатии к литературе вы не испытываете. Так что думайте, как вам угодно. Это противопоставление одному роману, изданному еще до войны. Он называется «Утверж…»
– Да знаю я, можете не утруждаться, – прервал ее Трейдан на полуслове. – Наслышан про вашу книжонку. Сейчас меня куда больше интересует вот это.
Бургомистр мельком просмотрел первые строки и с нескрываемым презрением принялся читать вслух:
– «Уже неважно, кто первым нарушил запрет на использование сенсорных газов. Поставлялись они контрабандой и были настолько в ходу, что в их целесообразности давно не сомневались. Все просто привыкли. Кто их изготавливал и продавал – для простого солдата не имело значения. Просто теперь нельзя было верить собственным глазам, ушам, да и всем прочим чувствам, они были безвозвратно…»
Трейдан умолк, пролистал остальные страницы, бегло просматривая строчки.
– Вы это уже прочитали, констебль?
– Нет, сэр.
– Паренек ни при чем. Я хотела дать ему почитать. Рассказ был написан несколько лет назад.
– Скорее, несколько часов. – Сеньор Трейдан, близоруко щурясь, опять принялся просматривать первую страницу. Протянув распечатку Мойлите, он спросил: – Это ваша подпись?
– Моя.
– Хорошо. – Бюргер сунул распечатку во внутренний карман. – Констебль, немедленно возвращайтесь в казарму.
– Сэр, я…
– Я сказал, в казарму!
– Да, сэр.
Дик нерешительно двинулся в сторону двери, то и дело оборачиваясь и поглядывая на Мойлиту. Он подумал, что если существует хоть малейшая надежда исправить ситуацию, она подскажет, как. Что удивительно, надменный и чванливый бюргер писательницу словно побаивался. Она молча взглянула на Дика, не намекнув, что нуждается в помощи. Ее взгляд был спокоен и ровен. Может, она и дала какой-то знак, но капрал его просто не понял.
Он вышел на улицу, в лицо дохнуло холодом. Пошел было по «теплой» дорожке, однако, пройдя несколько шагов, остановился. Прислушался. Со старой лесопилки не доносилось ни звука. Капрал помедлил в раздумье и, спрыгнув с натоптанной дорожки, устремился по снежной целине прямиком в ближайшие заросли; спрятался за сугробом позади крупной ели и стал ждать.
Прошло несколько минут, из здания вышла Мойлита в сопровождении бюргера. Они явно направлялись в сторону городка. Мойлита шла впереди, опустив глаза, но в ее позе не было и намека на сломленный дух. Под мышкой она несла самодельный подарок капрала…
Остаток дня Дик отсиживался в казарме, ожидая неизбежного вызова в кабинет Клерка Трейдана. Впрочем, как выяснилось, ничего предрешенного в жизни нет: в ратушу его так и не позвали. К наступлению ночи он истомился от неопределенности, и эти муки затмили собой страх самого наказания. Наказание, по крайней мере, положило бы конец этим переживаниям!
Рассказ, написанный специально для него, который ему довелось всего-навсего подержать в руках, по причинам ему непонятным, обладал чудовищной разрушительной силой – почище противопехотных мин. Мойлита предупреждала его об этом, а реакция бюргера стала тому подтверждением. Теперь ее могут обвинить в шпионаже и предательстве, отправить в тюрьму или выслать из страны, а то и попросту расстрелять.
Мысль о том, что подобное может случиться и с ним, беспокоила Дика в гораздо меньшей степени.
От постоянной тревоги он не в силах был думать о пище и за ужином к ней практически не притронулся, за столом сидел в мрачном безмолвии, не разделяя царящего вокруг оживления. Едва покончив с едой, вышел на улицу побродить.
Ночь выдалась ясная, но сильный ветер сдувал с крыш хлопья снега, и те ранящими иглами впивались в лицо. Дик прошел главную улицу с начала и до конца в надежде хоть краешком глаза еще раз увидеть Мойлиту или найти подсказку, где она теперь. Улица была безлюдной и темной, лишь лоскутки света теплились в окошках под резными скатами крыш. Капрал развернулся и неспешно побрел назад. Ноги привели его к крыльцу Городского собрания. Меж тонких деревянных планок завешенных ставнями окон сочился свет. Не задумываясь о последствиях, Дик поднялся ко входу и открыл дверь. Три необъятных люстры заливали коридор ослепительным сиянием. Стояла неимоверная жара от массивных батарей вдоль стен. В дальнем конце зала, напротив входа, располагались две большие деревянные двери со вставками из стекла, украшенные причудливой резьбой в форме листьев и завитков. Перед ними стоял незнакомый капрал в форме пограничного патруля.
– Вы по какому вопросу, констебль?
– Я ищу Мойлиту Кейн, капрал, – простодушно ответил Дик.
– Кто такая? Вы где служите?
– Команда Кей, кэп.
– Никогда раньше вас не встречал. Здесь нет людей, с которыми вы уполномочены видеться. Только бюргеры. Возвращайтесь в казарму, или я доложу о нарушении устава.
– Тогда я хочу встретиться с бюргерами, – ответил Дик. – Меня вызвал Клерк Трейдан.
– Все бюргеры на заседании и никого не ждут. Назовите мне свое имя и личный номер, констебль.
Дик остановился, отрезвленный превосходством, с каким говорил дежурный. В полевых условиях между ними не было бы особой разницы, но капрал носил на рукаве дипломатическую нашивку, наделявшую его особыми полномочиями. Дик, хотя его и одолевало нестерпимое беспокойство о судьбе Мойлиты, предпочел с ним не связываться – не было смысла терять время на человека, который, вероятнее всего, даже не в курсе дела.
Он ретировался на морозную негостеприимную улицу, мысленно отгородившись от криков капрала, доносившихся вслед. Дыхание перехватывало в порывах ветра. Дежурный не последовал за ним, и, когда захлопнулись двери, его крик так же смолк. То и дело поскальзываясь на мерзлой земле, Дик решил свернуть за угол.
Он оказался на небольшой площади. Днем сюда обычно стекалась толпа, и местные фермеры, спустившись с холмов, обращались с прошениями к бюргерам. До начала войны здесь был местный рынок, продавали животных и овощи. На площади располагались подобия стойл, где держали на привязи скот, пока выслушивались ходатайства. Дик перелез через пару железных перегородок и притаился – погони не было.
Беглец поднял взгляд на ближайшие окна, – там, он знал, находился зал для собраний. Взобравшись на железную перегородку загона и мелко переступая ногами, Дик двигался вперед, пока не коснулся руками края заиндевелой кирпичной кладки. Ухватившись руками за выступы, подтянулся и заглянул внутрь. Снаружи окно прикрывали деревянные ставни со щелями меж плоских досок, за ними располагались другие, поменьше, устроенные по принципу жалюзи, сквозь которые просматривался лишь узенький пятачок потолка, украшенного богатой лепниной и расписанного религиозными сценами в мягких пастельных тонах.
Изнутри доносились приглушенные голоса, и после нескольких неудачных попыток подсмотреть, что творится внутри, Дику удалось приоткрыть один ставень. Прильнув ухом к заиндевелому стеклу, он прислушался.
И тут же узнал ее голос, голос Мойлиты. Она говорила с поспешной горячностью, чуть не крича от злости, а может быть, страха. Какой-то мужчина ей что-то сказал, и писательница воскликнула: «Вам же известно, что сенсорный газ вовсю используется на границе! Почему вы не признаетесь?» С нею заспорило несколько голосов, и она вновь повысила тон. Мужчина добавил: «…Мы выяснили, кто ваши сообщники!» Мойлита ответила: «Солдаты имеют право знать! Их сводят с ума! Вы прекрасно знаете, что это незаконно! Они же простые мальчишки, едва закончили школу!» Поднялась суматоха, послышалась пара глухих ударов, что-то с грохотом рухнуло на деревянный пол. Мойлита взвизгнула.
И тут Дика настиг капрал с дипломатической нашивкой на рукаве.
Чувствуя, что его стаскивают со спасительного подоконника, Дик сопротивлялся, но быстро рухнул в сугроб под окном. Капрал поволок пленника в мерзлую сторожку при входе в ратушу, где опять избил. На этот раз, скрытый от посторонних глаз, бил он нещадно и ловко. Позднее явились два взводных и тоже на нем хорошенько поупражнялись.
Небо заволокло тучами, поднялся ветер, предвестник метели. Когда Дика выволокли на улицу и потащили в казарму, бушевал настоящий буран. Он бросал в лицо хлопья снега, предвещая неистовую бурю на целую ночь, которая завалит дома и столбы, наметет сугробы до самых окон.
Безутешный, побитый, больной, Дик пролежал в своей комнате взаперти, всю ночь и весь следующий день. Тело ломило: живот, голова, ноги, грудь. Его не кормили, хотя попить пару раз принесли. Отопление выключили, а когда он попытался найти утешение в многочисленных книгах, которыми была завалена его комната, внезапно погасили свет.
Думать о Мойлите и о постигшей ее судьбе было страшно. При любом раскладе ее участь казалась настолько чудовищной, что хотелось рыдать. Временами он вспоминал про непрочитанный рассказ, который ему все-таки удалось подержать в руках хоть несколько злополучных мгновений. Писательница так и не приоткрыла завесу тайны, ограничившись тем, что главный герой в нем – солдат, который потом стал поэтом. Судя по реакции бюргера, лишь вскользь пролиставшего рассказ, дела обстояли куда серьезней. В зачитанных вслух предложениях упоминались сенсорные газы, искажение восприятия и то, что нельзя доверять своим чувствам. В памяти всплывали фрагменты подслушанного разговора: «нужно сказать им», «газы вне закона», «парни сходят с ума».
Мойлита написала рассказ исключительно для него. Она не раскрывала подробностей о главном герое, отметив лишь то, что он поэт. Как странно! Он ни разу не упомянул при ней о своих литературных амбициях, о кипах безвестных стихов, что валялись в столе его комнаты, и о бесчисленном множестве черновиков, которые так и остались неоконченными набросками. Каким образом она сумела об этом узнать? Как догадалась?
Мойлита раскрыла ему суть романа, вероятно, поняв, что его жизнь тесно связана с книгой. Предполагала ли она, что то же самое случится с рассказом?
Дик терялся в догадках. Воинская муштра давным-давно выбила из него то, что когда-то с натяжкой можно было бы назвать «поэтом». Изнурительные недели лагерной жизни возымели свой эффект, к тому же нелегко было выкинуть из головы неудачу со стихами, которые он попытался сочинить, приехав на границу. Между задумчивым нелюдимым мальчиком и нынешним Диком начала расти стена в тот момент, когда он, вопреки здравому смыслу, записался на фронт добровольцем.
Драгоценная книга обнаружилась в комнате в целости и сохранности. Он уже не надеялся ее найти; как видно, начальству было невдомек, сколь безвозвратна была бы эта потеря. Когда настал новый день и никто не пришел его проведать, Дик уселся по-турецки на пол, привалившись спиной к двери, и принялся читать. Читал много и жадно, избрав тот фрагмент, что казался ему наиболее интересным, пять глав развязки.
Там говорилось о том, как Орфе удалось, наконец, разорвать порочный круг, в который его уговорами затащил Эмерден с другими второстепенными персонажами, и с чистым сердцем устремиться на поиски Хильды. Он перемещался по экзотическому Архипелагу с острова на остров, но это стало путешествием и в поисках самого себя. И, как водится, чем глубже герой разбирался в себе и в событиях, предшествующих побегу, тем сильнее отдалялась от него Хильда.
Теперь, когда Мойлита объяснила свой замысел, Дик внезапно увидел ту самую фигуральную стену, идея которой проходила сквозь роман, и снова упрекнул себя в отсутствии проницательности. Орфе путешествовал меж островов, преодолевая преграды и следуя за неведомой чередой подсказок, что оставила после себя сбежавшая Хильда. Эпитеты, диалоги и образы, к которым прибегла писательница, свидетельствовали о том, что героиня спряталась за стену, которую возвел сам Орфе. И даже место финальной встречи – там, где закончились поиски, остров Прахо, на наречии аборигенов означал «огороженный остров». Все вписывалось в задумку.
По иронии судьбы книжная стена, что принесла так много страданий героям романа, в этот раз создала резонанс, который заставил Дика прослезиться. Словно бы его прежнее «я», тот, кем был он годом раньше, протянуло из небытия руку и тронуло его за плечо, напоминая, как жил он, как мыслил, что чувствовал.
А за спиной, в унылом казарменном коридоре кто-то шагал взад-вперед, грохоча тяжелыми казенными сапогами.
Чтение книги немного успокоило Дика, и вскоре вновь пришли мысли о потерянном навсегда рассказе. Мойлита стремилась донести до него совершенно конкретную мысль. Достаточно ли у него информации, чтобы строить догадки?
Утверждение – отрицание, две противоположности. Что за стена между ними пролегает?
Орфе не смог преодолеть преграду, когда представился случай, а потом стало слишком поздно. Солдат из рассказа преодолел свою стену и стал поэтом. В начале романа герой видится нам романтичным скитальцем, неумехой и сибаритом, но в результате жизненных испытаний становится странствующим аскетом, одержимым собственной целью и моральными принципами. А что же в рассказе?
Дик много думал над этим и наконец стал пусть не полностью понимать, но чувствовать, что же хотела ему сказать Мойлита Кейн.
На гряде, где пролегает граница, нет худшего наказания, чем патрулировать мерзлое высокогорье. Вот и Дик вскорости был восстановлен в правах и отправлен в дозор, чему нисколько не удивился. Рыжеволосого капрала он больше не видел, а о минувших событиях никто ему так ни разу и не напомнил. К полудню следующего дня он уже мерил шагами отведенный участок близ стены, откуда простирался вид на страну, которую он будто бы защищал. Стояла немилосердная стужа, и временами приходилось снимать и чистить от инея выпуклые очки. Щурясь на ярком свету, Дик соскребал ногтем корочку льда с темных солнцезащитных стекол. Время от времени приходилось передергивать затвор, чтобы тот не примерз.
С утра, поднимаясь на высокогорье, он оглянулся и увидел с высоты городок и заброшенную лесопилку с потушенными фонарями. Вокруг раскинулась снежная целина – здесь никто не ходил, и тропы с подогревом уже не было – ее или выключили, или куда-то перенесли.
За время вынужденного пребывания Дика в казарме вдоль границы проложили дополнительные укрепления. У сторожевых вышек поставили прожекторы, а на склонах до самой стены протянули электрокабель, намотанный на гигантские бобины. Сюда же приволокли огромные выпуклые цистерны, и те наполовину утопали в снегу. Хитроумные переплетения шлангов и сопел тянулись до самых парапетов. Несмотря на расставленные повсюду плакаты, извещающие о том, что доступ к оборудованию разрешен лишь квалифицированному персоналу, Дик умудрился уже пару раз споткнуться, зацепившись носком сапога о громоздкие трубы, и лишь со временем научился смотреть себе под ноги.
В сумерках ему разрешили ненадолго покинуть пост и хлебнуть горячего. Он поел в сторожке перченого супа и с наступлением темноты вернулся в свой сектор, где в оцепенелом отчаянии принялся расхаживать взад и вперед, считая минуты до окончания дозора.
Ночные патрули считались особо паскудным делом, поскольку приходилось, как правило, сражаться один на один с враждебным содружеством мрака, мороза и целой когортой необъяснимых и жутких шумов. Неподалеку от стены, в теплых казармах дежурили солдаты подкрепления, но в непредвиденных обстоятельствах именно патрулю выпадало принять на себя первый удар.
Отчего-то в ту ночь не горели прожекторы на вражеской стороне. Стояла кромешная тьма, и смутной громадой высился впереди темный силуэт ограждения. Различалась лишь полоса пешей проталины на фоне белого снега да зловещие, наполовину утопленные в сугробах цистерны.
Каждый раз, проходя мимо сторожевого поста, Дик убеждался, что текущий уровень опасности остается низким и никаких следов вражеской активности не наблюдается.
Как же часто в последние дни он задумывался, где теперь враг, что он делает, каковы его помыслы! Может быть, там, на другой стороне парапета, так же, как он, дрожит от холода паренек, топая взад и вперед, отмеряя шагами пространство и думая лишь об окончании вахты.
Здесь, у стены, где сходились границы двух стран, где сталкивались политические и экономические разногласия, Дик сильнее всего ощущал незримую близость врага. И если внезапно начнется вторжение, завяжется перестрелка, то лично ему придется принять бой и, может быть, пасть. А с другой стороны, граница незримо привязывала его к врагу: солдат по ту сторону подчиняется таким же приказам и сносит схожие тяготы службы. И так же, как он, свято верит, что защищает родную страну с ее строем, чуждым ему настолько же, насколько чужды были Дику бюргеры с их поборами и запретами.
Дик передернул затвор, ветер стих, и в наступившем покое кто-то другой, по ту сторону, повторил его действие. В патруле часто слышишь подобное. Этот звук будоражит и вместе с тем приносит странное умиротворение.
В кармане лежала любимая книга, которую, в нарушение всех инструкций, он взял с собой в дозор. Сам факт, что Дика вновь поставили на дежурство, не означал, что с него сняты все обвинения, а потому он боялся обыска в казарме. В любом случае, после последних событий держать при себе ее роман было тем немногим, что он мог еще сделать во имя Мойлиты. Он ничего не знал о том, что произошло с ней, но был почти уверен, что ничего хорошего. Она говорила посредством символов, Дик был готов превратить символы в действия.
Наконец-то Дик понял, чего от него добивалась Мойлита, и знал, что на практике это неосуществимо.
Он поднял взгляд на огромную стену над собой. Она была сумрачной, совсем не символичной и почти наверняка неприступной. На его стороне границы было много ловушек; скорее всего, их было полно и по ту. Здесь были противопехотные мины, и там они тоже были. Минные поля, растяжки и колючая проволока под напряжением… Стоит только руке показаться над стеной, и тебя накроет шквалом огня из пулеметов с радарным наведением. За те неполные пару лет, что идет война, он слышал бесчисленное множество рассказов о гранатометных дуэлях, случившихся из-за такой малости, как шорох упавшего со стены снежного пласта.
Дик шагал и шагал, вспоминая о Мойлите, порой с оттенком раздражения. Ситуация повторялась. Одно дело – придумывать образы в литературе, другое – ходить вдоль стены на пронизывающем ветру, снося тяготы суровой службы. В «Отрицании» Мойлиты человек мог переменить свою судьбу, подняться на непреодолимую стену и стать поэтом. Дик тоже хотел бы иной судьбы для себя, однако это желание не включало в себя суицидальный прыжок в неизвестность. Так что он тоже способен на свое отрицание.
Потом вспомнился ее голос в зале ратуши. Она написала рассказ, не побоявшись последствий, и сурово за это поплатилась. И опять в нем заговорили совесть и чувство долга, и Дик вновь задумался о том, возможно ли подняться на стену.
Здесь она было довольно высокой, но чуть поодаль располагались возвышенности для стрелков. Иногда ими пользовались.
Вдруг откуда-то донесся шипящий звук, и Дик сразу замер, пригнулся, взял на изготовку ружье и принялся всматриваться во мрак. Откуда-то издалека, из долины, донесся пронзительный тонкий звук, искаженный ветром и расстоянием, отразившийся от усыпанных снегом склонов. Это был гудок, возвестивший прибытие поезда.
Дик с облегчением поднялся – ну хоть что-то родное.
Пошел дальше, передернул затвор. По ту сторону стены кто-то повторил его действие.
А шипение все продолжалось.
Прошел еще час, близилось завершение вахты, как вдруг он заметил фигуру констебля, направлявшуюся к нему по полосе с электроподогревом. Замерзший к тому времени Дик остановился и с нетерпением стал ждать сменщика. Когда фигура приблизилась, стало ясно, что силуэт поднял руки и держит винтовку над головой.
Незнакомец остановился неподалеку и закричал с иностранным акцентом:
– Не надо стреляешь! Я сдаваться! Сдаваться!
Он был молод – пожалуй, ровесник, рукава и штанины униформы были порваны в клочья – он перелез через колючую проволоку. В немом удивлении Дик уставился на него.
Они стояли возле пузатой цистерны, из которой с шипением вытекал газ; этот звук заглушал собой злобный вой ветра.
В высоте над стеной врубился прожектор: под коленом чужака отливало багрянцем – одежда была пропитана кровью. Дик взглянул на солдата, в изумлении застывшего перед ним, и повторил, на этот раз громче:
– Не стреляй. Я сдаюсь.
Рядом стояла цистерна, и сквозь завывания ветра доносилось шипение газа.
Вражеский солдат сказал:
– Вот, винтовка.
Дик сказал:
– Вот – моя.
Они обменялись оружием, и пленный воздел к небу руки.
– Холодно, – пожаловался солдатик. У него заиндевели очки, и в ярком свете прожекторов не разглядеть было его лица.
– Нам туда, – позвал Дик, указывая на сторожку, притулившуюся на некотором удалении. Махнул в ее сторону дулом трофейной винтовки.
– Нам туда, – повторил молодой солдат, кивнув в сторону сторожки.
Они брели кое-как, утопая в снегу, против ветра, и Дик смотрел с завистью и восхищением на обтянутый шапкой затылок врага.
