6

К полю от дома дороги не было, так что Меркс их повез через лес. Явно привыкший к такой езде, он погнал, не снижая скорости, по камням и колдобинам, по выползшим из земли старым корням, резко бросая джип в сторону, виляя между деревьями и криком предупреждая, чтобы береглись веток. Мотор ревел, и белки и птицы при их приближении врассыпную неслись спасаться в густом полумраке листвы. Минут через пятнадцать этой гонки деревья вдруг расступились, и они вырвались на зеленую опушку, заросшую кустами и тощим подлеском. Дальше лежало поле. Первым, что там увидел Нэш, был светло-зеленый фургон, установленный на фундаменте из бетонных плит, а потом заметил и громоздившиеся на другом краю поля останки фамильного замка лорда Малдуна. Камни лежали там не горой, как сказал Меркс, а скорее как горная цепь — с десяток хаотично сваленных, неровных груд, разной высоты, на разном расстоянии друг от друга, похожих на оставленные в беспорядке детские кубики. Поле было намного больше, чем ожидал Нэш. Окруженное со всех сторон лесом, скошенное, размером в три или даже четыре футбольные площадки, плоское и безмолвное, как дно озера, оно казалось огромным. Нэш оглянулся, поискав за деревьями глазами дом, но дома было не видно. Нэш думал, что Флауэр и Стоун будут за ними следить в бинокль или телескоп, заранее чувствуя на себе их взгляды, но, как оказалось, к счастью, их разделял лес. Сама мысль о том, что лес их укрыл, принесла облегчение, и, выпрыгивая из кузова джипа, Нэш радовался этому так, как будто вернул себе часть свободы. Да, здесь он будет отрезан от всего мира, однако и в этом, глухом и печальном клочке земли тоже есть своя прелесть, и здесь тоже можно найти покой. Не зная, о чем бы еще подумать, Нэш предпочел на том и остановиться.

Фургон оказался лучше, чем он ожидал. Внутри было пыльно и душно, однако места для двоих было вполне достаточно, чтобы жить в нем по-человечески: кухня, ванная, гостиная и две небольшие спальни. Свет вспыхнул, бачок заработал, и, когда Меркс проверил краны в кухне, они тоже оказались в порядке. Мебель была стандартная и потертая, но ничем не хуже, чем в любом дешевом мотеле. В ванной висели полотенца, в кухне стояли посуда и кастрюли, на кроватях лежало постельное белье. Нэш с облегчением вздохнул, но Поцци смотрел на все равнодушно, витая мыслями далеко. Наверное, до сих пор анализирует партию, подумал Нэш, интересно, долго ли он еще будет отсутствовать. Но трогать его не стал.

Они открыли окна, включили вентилятор, чтобы впустить немного свежего воздуха, и потом уселись за кухонный стол изучать чертежи.

— Тут нам не нужно ничего этакого, — сказал Меркс, — да, наверное, оно чем проще, тем лучше. Стена будет монстр, на кой еще и красота. — Осторожно Меркс вынул кальку из картонного футляра и разложил на столе, прижав углы кофейными чашками. — Ваша задача сложить просто стену, — продолжал он. — Длина две тысячи футов, высота — двадцать футов, десять рядов, по тысяче камней в каждом. Стена прямая, никаких полукругов, никаких арок или колонн, одним словом, никаких прибабахов. Обыкновенная, простая стена.

— Две тысячи футов, — сказал Нэш. — Больше трети мили.

— Я о том и толкую. Стенка будет что надо.

— В жизни мы ее не построим, — сказал Поцци. — Быть не может, чтобы два человека за пятьдесят дней построили такую хреновину.

— Насколько я в курсе, — сказал Меркс, — никто от вас этого и не ждет. Ваша задача отбыть свой срок, работать по мере сил, на том и конец.

— То-то и оно, дядя, — сказал Поцци. — То-то и оно, что конец.

— Поглядим, как у вас пойдет, — сказал Меркс. — Вера, говорят, горами движет. А может, хоть мышцы тут поднакачаете, тоже польза.

Стена на плане шла по диагонали, от северо-западной до юго-восточной оконечности поля. Иначе здесь было бы не впихнуть две тысячи футов, подумал Нэш, изучая чертеж (одна сторона поля, представлявшего собой почти правильный прямоугольник, была футов в сто двадцать, другая примерно восемьсот). Оттого, что диагональ диктовалась математической необходимостью, в ней, казалось, был хоть какой-то смысл. Немного поразмыслив, даже Нэш признал, что по диагонали строить лучше, чем по стороне. По крайней мере, разбив поле на два треугольника, стена будет смотреться эффектней, чем если бы на квадраты, и, не придумав другого решения, Нэш остался хоть этим доволен.

— Двадцать футов в высоту, — задумчиво сказал он. — Придется ставить леса.

— Нужно будет, поставим, — сказал Меркс.

— Кто поставит? Надеюсь, не мы?

— Чего заранее-то беспокоиться? — сказал Меркс. — До третьего ряда о них думать нечего. А это две тысячи камней. Если вы за свои пятьдесят дней до него дойдете, я их вам сам смастерю. За полдня.

— А цемент? — продолжал Нэш. — Пригоните бетономешалку или нам самим мешать?

— Мешки привезу из города. А в сарае у нас полно тачек, в них и будете перемешивать. Много цемента вам ни к чему — так только, раз-два кинуть. Камни огромные. Им своего веса хватит, и так не сдвинешь.

Меркс скатал чертеж в трубку и сунул в картонный футляр. Нэш с Поцци вышли за ним следом, и все трое, забравшись в джип, отправились на другой конец поля. Как сказал Меркс, траву в поле скосили всего несколько дней назад, и ее запах, сильный и слегка сладковатый, напомнил Нэшу давно забытое прошлое. Воспоминания были приятные, и, когда джип вскоре остановился, Нэш уже не пугался деталей предстоявшей работы. Все-таки день был слишком хорош, чтобы, стоя под теплым, светившим в лицо ласковым солнцем, забивать себе голову всякой ерундой. Что будет, то будет, сказал он себе. Радуйся, что пока жив.

Издалека камни были просто камни, и все, но теперь, оказавшись рядом, Нэш почувствовал, как ему против воли захотелось их потрогать, погладить, узнать, какие они на ощупь.

Кажется, Поцци испытывал нечто подобное, и они оба молча побродили сначала среди каменных глыб, робко похлопывая их по серым гранитным бокам. Безмолвные, они внушали благоговейный трепет, даже почти страх. Они были огромные, холодные, и казалось невероятным, что когда-то они составляли жилье. Будто были для этого слишком древние — будто их только что извлекли на поверхность из таких глубинных слоев, из таких далеких времен, когда людей на земле вовсе не было.

Один камень лежал в стороне, и Нэш наклонился его поднять, чтобы проверить, сколько он весит. Первый рывок отозвался в спине, а когда, застонав от усилия, Нэш все-таки его оторвал от земли, ноги едва не свело судорогой. Нэш пронес камень шага три или четыре и бросил на землю.

— Боже, — сказал он. — Ничего себе игрушка.

— В них фунтов по шестьдесят, по семьдесят, — сказал Меркс. — Как раз, чтобы все всё хорошенько прочувствовали.

— Уже прочувствовал, — сказал Нэш. — Можете не сомневаться.

— Ну и какой у нас план, дядя? — сказал Поцци, обращаясь к Мерксу. — Ты нам джип дашь их таскать или как? Что-то в моем поле зрения никакого больше грузовичка.

Меркс улыбнулся и медленно покачал головой.

— Не держите за дураков.

— В каком смысле? — спросил Нэш.

— Если вам дать грузовик, вы тут же на нем и смоетесь. Это же понятно. Кто же вам даст такую возможность?

— Вот не знал, что мы попали в тюрьму, — сказал Нэш. — Мне казалось, нас наняли на работу по обоюдному соглашению.

— Оно конечно, — сказал Меркс. — Но кто ж поручится, что вам не захочется плюнуть на соглашение.

— Хорошо, но как тогда их перетаскивать? — сказал Поцци. — Он же тебе не кусок рафинаду. Его в карман не сунешь.

— Не беспокойтесь, — сказал Меркс. — Возьмете в сарае тележку и перевезете на тележке.

— Так мы тут целую вечность провозимся, — сказал Нэш.

— Вам-то что? Отработаете свое и свободны, ребята, и домой. Какая вам разница, сколько тут чего останется?

— Черт подери, — хрустнув пальцами, глухо сказал Поцци. — Спасибо, Кельвин, что так вот прямо все объяснил. Блин, конечно, на что нам жаловаться? Вы нам, значит, даете тачку, и Бог нам в помощь, ну а коли вам без разницы, есть от нее толк или нет — да и от Бога тоже, брат Кельвин, — то нам-то какое дело, так? Я, значит, просто не понял задачу, а так — нет проблем. Мы тут с Джимом прекрасно проведем время — нам повезло.

Они снова забрались в джип, вернулись к фургону, где выгрузили из багажника чемоданы и сумки с книгами и магнитофонными пленками и перенесли в гостиную. Потом они снова втроем уселись в кухне за стол и составили список заказов. Записывал Меркс, который писал медленно и с трудом, и почти час у них ушел на список, куда они внесли все, что смогли вспомнить: еда, питье, сладости, рабочая одежда, включая ботинки и рукавицы, сменная одежда для Поцци, две пары солнцезащитных очков, мыло, мешки для мусора, аэрозоли от комаров и мух. Перечислив основное, Нэш попросил для себя еще портативную магнитолу, а Поцци карты, газету и какой-нибудь номер «Пентхауза». Меркс, подавив зевок, пообещал все привезти к обеду, поднялся и пошел. Он был уже возле двери, когда Нэш вспомнил, что у него есть еще один вопрос.

— Откуда можно позвонить? — сказал он.

— Здесь нет телефона, — сказал Меркс. — Сами же видите.

— Тогда не могли бы вы отвезти меня в дом?

— Кому вы хотите звонить?

— По-моему, это не ваше дело, Кельвин.

— Ясно, что не мое. Только я не могу привезти вас в дом, сам не зная зачем.

— Мне нужно позвонить сестре. Я должен приехать к ней через несколько дней и не хочу, чтобы она начала беспокоиться.

Меркс минуту подумал, потом покачал головой.

— Прошу прощения. Мне не велено вас привозить. У меня инструкция на этот счет.

— Как насчет телеграммы? Я напишу, а вы сами отправьте по телефону.

— Нет, не могу. Им это не понравится. Но, если хотите, напишите открытку. В почтовый ящик ее опустить — могу.

— Тогда уж лучше письмо. Купите для меня еще конвертов и бумагу. Если отправить завтра, то, наверное, придет вовремя.

— Ладно. Конверты и бумагу. Привезу.

Когда Меркс сел в джип и уехал, Поцци повернулся к Нэшу и спросил:

— Думаешь, действительно отправит?

— Понятия не имею. На спор сказал бы, скорее всего, да. Но не знаю.

— Хоть так, хоть этак, все равно не выяснишь. Скажет, что отправил, а на самом деле как?

— Напишу сестре, чтобы ответила. Если ответ придет, значит, наш дружок не соврал.

Поцци закурил, толкнул пачку по столу к Нэшу, и тот, секунду поколебавшись, взял сигарету. Глотнув дыма, он наконец почувствовал, до какой степени он устал, до чего вымотан. Сделав затяжки три или четыре, он загасил окурок и сказал:

— Кажется, мне пора вздремнуть. Делать сейчас нечего, так что пойду-ка я испытаю кровать. Тебе какая комната нравится, Джек? Мне все равно, я займу любую.

— Без разницы, — сказал Поцци. — Какую хочешь, такую и занимай.

Вставая со стула, Нэш сделал случайное движение, неловко примяв карман, где лежали фигурки. Они неудобно вдавились в ногу, и он вспомнил о них, в первый раз с того момента, как вышел из мастерской.

— Смотри, — сказал он, вытащив из кармана Флауэра и Стоуна и водрузив на стол. — Вот они, наши приятели.

Поцци нахмурился, потом стал рассматривать деревянных Флауэра и Стоуна, а потом медленно расползся в улыбке.

— Откуда они у тебя?

— А ты как думаешь?

Поцци недоверчиво уставился на Нэша.

— Не хочешь же ты сказать, что ты спер их?

— Почему же. Конечно спер. Как бы еще они могли оказаться у меня в кармане?

— Ну ты псих, приятель. Ты сам-то об этом знаешь? Такой псих — в жизни бы не подумал.

— Мне показалось — нужно что-нибудь взять на память, — сказал Нэш, просияв в улыбке так, будто услышал самый большой комплимент.

Поцци, потрясенный подобной дерзостью, улыбнулся в ответ.

— Огорчатся, когда заметят, — сказал он.

— Вот уж им не повезло, — сказал Нэш.

— Да, — кивнул Поцци и поднес деревянные фигурки поближе к глазам, — вот уж им не повезло.

В комнате Нэш спустил шторки, вытянулся на кровати и уснул под звуки, доносившиеся из-за окна. Пели вдалеке птицы, шуршал ветер среди деревьев, и недалеко от фургона пела в траве цикада. Последнее, о чем Нэш подумал, прежде чем провалиться в сон, был день рождения Джульетты. Двенадцатое октября через сорок шесть дней, подумал он. Ему нужно здесь провести пятьдесят, и, значит, на день рождения он опоздает. Двенадцатого октября он будет здесь, в Пенсильвании.

На следующее утро Нэш с Поцци узнали, что строить стену куда труднее, чем они себе представляли. Для начала, прежде чем приступить к укладке, оказалось, нужно было провести массу подготовительных работ. Нужно было наметить границы, вырыть траншею, утрамбовать дно.

— Нельзя же просто так взять сложить и надеяться, что не рухнет, — сказал Меркс. — Дело нужно делать как следует.

Пришлось взять шнуры и навести параллельные линии из конца в конец поля, обозначив границы траншеи. Когда линии были готовы, Нэш и Поцци навязали на шнур колышков, на расстоянии в пять футов друг от друга, и начали их вбивать в землю. Работа оказалась занудной, когда нужно было все мерить и перемеривать, однако и Нэш, и Поцци прекрасно понимали, что каждый час этой возни сокращает им час на укладку, и никуда не гнались. Поскольку колышков пришлось вбить восемьсот, то потраченные на это занятие три дня были вполне приемлемым сроком. Они с удовольствием бы провозились и дольше, но Меркс, все время присматривавший за ними своими светлыми голубыми глазами, валять дурака не позволил бы.

На следующее утро им было выдано по лопате и велено вырыть подобие неглубокой траншеи в границах шнура. Все будущее стены зависело от того, насколько дно ее будет ровным, и потому Нэш и Поцци отнеслись к задаче со всей серьезностью, продвигаясь вперед по миллиметру. Поскольку ровное поле ровным было не идеально, им предстояло сровнять все ямки и кочки, выкорчевать сорняки и ломом или граблями убрать сидевшие в почве камни. Иногда эти камни яростно сопротивлялись. Они упрямо не желали расставаться с насиженным местом, и Нэш с Поцци трудились целых неполных шесть дней, отвоевывая каждый миллиметр будущей строительной площадки. Если камень попадался крупный, то после него, разумеется, оставалась ямка, которую следовало засыпать и разровнять, а камни следовало собрать, сложить в тачку и вывезти в ближайший лесок. Эта работа была тоже не быстрая, однако обоим по силам. К концу они даже вошли во вкус. Вся их задача на полдня с обеда заключалась в том, чтобы разравнивать дно, а потом утрамбовывать его ногами. Задача не тяжелее обычной работы в саду.

Они быстро освоились с новой жизнью. Первые три или четыре дня привыкали, познакомились с хозяйством и к концу первой недели уже все делали машинально. В шесть вставали по будильнику Нэша. По очереди принимали душ и шли в кухню, где готовили завтрак (Поцци делал апельсиновый сок, тосты и кофе, а Нэш яичницу с колбасой). Ровно в семь появлялся Меркс, который стучался к ним, и они выходили в поле начинать новый трудовой день. Потом пять часов работали, справлялись с утренней нормой, возвращались в фургон на обед (этот час не оплачивался) и после обеда трудились еще пять часов до вечера. Работа заканчивалась ровно в шесть, и начинался вечер, когда они шли назад, принимали приятный душ и садились в гостиной выпить пивка. Потом Нэш отправлялся в кухню готовить ужин (готовил он что-нибудь простое, обыкновенный ужин обыкновенного американца — бифштексы, курицу или отбивные, картошку с овощами, а на десерт — пудинг или мороженое), а потом, после еды, Поцци убирал со стола и мыл посуду. Нэш устраивался в гостиной на диване, слушал музыку или читал, а Поцци раскладывал в кухне пасьянс. Иногда им хотелось поболтать, иногда помолчать. Иногда они выходили из дома поиграть в игру наподобие баскетбола, которую придумал Поцци, — с расстояния в десять футов нужно было попасть камешком в мусорное ведро. Несколько раз, когда вечера выдавались особенно живописные, они садились на ступеньки фургона и смотрели, как за лесом садится солнце.

Против собственных ожиданий Нэш почти не испытывал беспокойства. Усвоив один раз, что машины нет, он больше не терзался желанием сесть за руль, и легкость, с какой он освоился, приводила его в недоумение. Казалось невероятным, чтобы человек так легко отказался от прежней жизни. Но ему действительно нравилась работа на свежем воздухе, она успокаивала так, словно трава и деревья изменили обмен веществ. Конечно, это не означало, будто все там ему по душе. Каждый день приходилось сражаться с недоверием, подозрениями, каждый день приходилось доказывать, что они с Поцци никуда не собираются бежать. Они дали честное слово, подписались под договором, однако все было обставлено так, словно они с первой минуты задумывали побег. Мало того что им не дали грузовика, но и Меркс начал приходить пешком, как будто джип рядом с ними был слишком опасным соблазном и мог бы их спровоцировать. Однако и эти меры показались, по-видимому, недостаточными, и в лесу появился забор, который Нэш и Поцци обнаружили вечером, после первого полного дня работы. Поужинав, они решили пойти обследовать окружавший их лес. Они прогулялись по полю и в лес вошли в дальнем его конце, где увидели свежую дорогу. По обе стороны от дороги лежали сваленные деревья, на мягком суглинке отпечатались следы шин, и они сообразили, что дорога прорублена для грузовика, который вывез собранные с поля камни и прочий мусор. Нэш с Поцци двинулись по дороге, но перед выездом на шоссе, которое проходило по северной границе владений, уткнулись в забор из металлической сетки. Высотой он был футов восемь-девять, а по верху его были протянуты мотки колючей проволоки. Одна секция, перегораживавшая дорогу, отличалась от всех — старую, видимо, сняли для грузовика и потом поставили новую, но это был единственный след, указывавший на то, что кто-то здесь проезжал. Они пошли вдоль забора, чтобы посмотреть, нет ли в нем где-нибудь дырки, и часа через полтора, к тому времени, когда начало смеркаться, вернулись туда, откуда начали. Забор прерывался только в одном месте — там, где стояли на кирпичных столбах ворота, через которые они попали внутрь в первый день. Забор был сплошной и охранял владения Флауэра и Стоуна со всех сторон.

Они пробовали шутить, смеялись над тем, что богатые живут всегда за забором, однако потом не могли выбросить его из головы. Может быть, он когда-то и был поставлен, чтобы не впускать посторонних, но что, если теперь он стоит, чтобы их не выпускать? Это было чревато крупными неприятностями. Нэш старался гнать от себя страхи, но успокоился он только на восьмой день, когда пришел ответ от Донны. Поцци обрадовался главным образом тому, что кто-то теперь знает, где они, но, с точки зрения Нэша, важнее было, что Меркс выполнил обещание. Он увидел в письме демонстрацию доброй воли, подтверждение честных намерений.

Все то первое время в поле Поцци вел себя безукоризненно. Будто однажды приняв решение во всем слушаться Нэша, он безропотно делал все, что ни скажут. Честно работал в поле, не отлынивал в кухне и даже делал вид, будто с удовольствием слушает классическую музыку, которую после ужина Нэш включал каждый вечер. Покладистость явно давалась ему нелегко, и Нэш, не ожидавший подобного героизма, был благодарен Поцци. В ночь игры он сделал для Поцци, что мог, даже немного больше, и в итоге обрел друга. Тот, казалось, теперь был готов ради него на все, даже проторчать в этом забытом богом лесу, треская отбивные, как какой-нибудь арестант, приговоренный к исправительным работам на целых пятьдесят дней.

Тем не менее оказалось, что верность и вера — разные вещи. Нэш, с точки зрения его нового друга, был не в своем уме, и то, что он, Поцци, решил его не бросать, вовсе не означало, будто он не понимает всей нелепости их положения. Парень просто решил помочь бедолаге, и, как только Нэш это понял, он с тех пор старался поменьше болтать. Дни шли за днями, и, хотя почти все время они проводили вместе, о самом важном Нэш помалкивал, ни слова не говоря ни о том, как ему хочется снова вернуться к жизни, ни о стене, которая помогает ему оправдать себя в собственных глазах, ни о том, что тяжелая работа заглушает беспокойство и сожаления и поэтому он ей рад, — помалкивал, так как знал, что стоит только начать и потом будет не остановиться, а он не хотел пугать Поцци больше, чем тот и так был испуган. Пусть у парнишки будет хорошее настроение, и он проживет эти пятьдесят дней по возможности спокойно. Лучше уж говорить на самые общие темы — про их долг, про контракт, про то, сколько часов они уже отработали, сопровождая свои замечания едкими шутками и пожатием плеч. Иногда Нэш от этого чувствовал себя одиноко, однако другого выхода не видел. Джина лучше держать в бутылке, не напрашиваясь на неприятности.

Поцци был шелковым с Нэшем, но только отнюдь не с Мерксом, и не проходило дня, чтобы он упустил случай так или иначе его высмеять и оскорбить. Поначалу Нэш в этом усматривал добрый знак, решив, будто парень пришел в себя и, значит, все в полном порядке. Издевки были веселые, с ужимочками и смешками, так что Меркс порой даже и не подозревал, что над ним издеваются. Нэш, который и сам не слишком полюбил приставленного к ним охранника, не мог винить Поцци за то, что тот так выпускает пар. Но через некоторое время он забеспокоился — шутки становились рискованней, однако в них чувствовались не бунт, а смятение, паника и запрятанный страх. Теперь парень напоминал Нэшу загнанного в угол зверька, готового вцепиться зубами в первое, что подсунут. Совершенно случайно подсунут оказался Меркс, но, как ни злился Поцци, как ни старался уесть старика, тот ни разу не поддался на провокацию. Меркс, никогда не улыбавшийся, был с ними до такой степени уклончив и непроницаем, что Нэш не знал, что и думать, — то ли тот не понимает насмешек, то ли сам втихаря над ними смеется. Меркс к ним приходил на работу, топтался поодаль, никогда ни о чем не спрашивал, ничего от себя не говорил и ни разу не проявил ни любопытства, ни злости, ни радости. Каждое утро он появлялся ровно в семь, выкладывал в кухне на стол пакеты с покупками по вчерашнему списку, и больше от него в следующие одиннадцать часов ничего не требовалось. Что он сам думал об этой стене, понять было невозможно, но проверял он каждую мелочь всерьез и объяснял Нэшу с Поцци следующую задачу толково, как человек, который знает, что делает. С ними он держал дистанцию и ни разу сам ни к чему не приложил руку. Он приходил следить за ними и выполнял свою роль безукоризненно. В нем было то самодовольство, которое есть почти во всех, кто добился какого-то чина, как в большинстве сержантов или бригадиров, и, как и они, он никогда не высказал неодобрения по отношению к тем, кто ему платит. С Нэшем и Поцци он не обедал, не задерживался поболтать вечером. Рабочий день заканчивался в шесть, и в шесть он с ними прощался. «До завтра, парни», — говорил он, разворачивался и уходил своей тяжелой, шаркающей походкой, исчезая в лесу через минуту.

Все подготовительные работы заняли у них девять дней. Потом приступили к укладке, и мир для них снова переменился. И Нэш, и Поцци быстро смекнули, что одно дело поднять на руках один камушек весом в шестьдесят фунтов, совсем другое — поднять второй, и совсем третье — третий. Сколько бы они ни чувствовали в себе сил поначалу, силы почти все уходили на первый камень, оставшиеся — почти все на второй, потом почти все — на третий. И так далее. Каждый день, приходя к стене, Нэш и Поцци ломали голову над одной и той же неразрешимой загадкой: камни все были одинаковые, но тем не менее каждый следующий был тяжелей предыдущего.

До обеда они перевозили камни по одному на маленькой красной коляске, выкладывая в ряд вдоль границы траншеи. После обеда водружали их на место и орудовали мастерком. Неизвестно, какое из двух занятий было хуже: без конца загружать и сгружать или устанавливать эти глыбы в траншею. Наверное, первое было труднее, но тем не менее все-таки лучше, поскольку возили они свой груз в дальний конец поля. Меркс велел начать с той стороны, и возвращались они налегке, успевая за этот короткий перерыв немного отдышаться. Работа после обеда была не такой тяжелой, зато без перерывов. Там тоже были минуты отдыха, когда Нэш и Поцци накидывали мастерками цемент, но минуты эти были короткие, намного короче прогулки, и к тому же когда дело доходило до укладки, то порой подвинуть камень на несколько сантиметров оказывалось сложнее, чем поднять и погрузить на коляску. С учетом всех прочих обстоятельств — того, что с утра было больше сил, после обеда больше жарило солнце, к вечеру вообще все осточертевало, — так на так все и выходило. Пятьдесят на пятьдесят.

Возили они камни на «Быстролете», на коляске, похожей на детскую игрушку, которую Нэш подарил Джульетте, когда той исполнилось три года. Увидев ее в первый раз, когда Меркс выкатил ее им из сарая, они оба расхохотались, посчитав забавной шуткой. «Вы же ведь это не всерьез, правда?» — сказал тогда Нэш. Однако Меркс оказался очень даже серьезен, и вскоре металлическая коляска показала, что вполне годится для настоящей работы: она хорошо подходила по размеру, была устойчивая, на резиновом ходу и спокойно одолевала все встречавшиеся на пути кочки и выбоины. Но вид у нее был нелепый, и Нэш никак не мог избавиться от диковатого, странного ощущения, что с ней в руках он выглядит как мальчишка. Коляска явно была предназначена не для взрослого человека. Ей было место в детской, среди добрых, привычных предметов, составляющих детский мирок, и всякий раз, когда Нэш катил ее по полю, ему становилось стыдно и охватывало чувство беспомощности.

Работа двигалась медленно, почти совсем незаметно. В самый хороший день с утра удавалось перевезти камней двадцать пять — тридцать, и это был их предел. Будь Поцци немного покрепче, они, может быть, удвоили бы свой рекорд, но парень явно был не предназначен для таскания тяжестей. Он был слишком маленький, слишком хрупкий, слишком не привычный к тяжелой работе. Он еще мог поднять камень, но перенести его с места на место — об этом не было речи. Едва он с этой ношей делал шаг, то сразу же начинал шататься, а шага через два-три камень выскальзывал из рук. Нэш, который был на восемь дюймов выше и на семьдесят фунтов его тяжелее, справлялся вполне. Но взвалить всю работу на одного было бы нечестно, и потому они чередовали обязанности. Даже так они могли бы увеличить норму примерно на треть, если бы грузили за раз по два камня, но сдвинуть с места больше ста фунтов Поцци был не в состоянии. Без особых усилий он толкал их коляску, только когда та весила фунтов шестьдесят — семьдесят, а поскольку они уговорились меняться — что означало, что сначала один грузит, другой везет, а потом наоборот, — и решили работать на равных, то и грузили только по одному камню. Может быть, это, в конце концов, было к лучшему. Работа и так была утомительной, а надрываться не было смысла.

Постепенно Нэш привыкал и к этому. В первые дни было совсем тяжело, и временами он буквально едва не валился с ног от полного изнеможения. Мышцы болели, голова была как в тумане, и все время хотелось спать. За год с лишним, которые он провел за рулем, Нэш отвык от нагрузок, а полторы недели возни с траншеей оказались явно недостаточной подготовкой для мышц, бездействовавших так долго. Однако Нэш был еще достаточно молод, достаточно силен, и прошло немного времени, как он вернулся в форму и стал замечать, что сил стало больше и что если раньше он уже перед обедом едва не валился с ног, то теперь ему их хватает продержаться почти до вечера. Потом прошло еще сколько-то времени, и он уже не заваливался в постель сразу же после ужина. По вечерам он опять начал браться за книги и на второй неделе понял, что худшее позади.

Однако дела у Поцци обстояли намного хуже. Если в первые дни, когда рыли траншею, он еще был доволен жизнью, то теперь, когда приступили к укладке, он мрачнел на глазах. Конечно, работа давалась ему тяжелее, чем Нэшу, однако причиной его теперешней замкнутости и раздражения были отнюдь не физические нагрузки, а то нравственное насилие, которое приходилось совершать над собой ежедневно. Работа вызывала в нем отвращение, и чем дольше это все продолжалось, тем очевиднее для него было, что они стали жертвой чудовищного произвола, что все их права попраны самым безжалостным и бесчеловечным образом. День за днем он заново повторял в уме от начала и до конца всю партию, сыгранную в доме Флауэра и Стоуна, снова и снова по памяти перечислял Нэшу все раздачи, не в состоянии признать факт того, что они проиграли. К тому времени, как они проработали на укладке дней десять, он уже твердо считал, что те их обжулили, что у них были крапленые карты или что-нибудь вроде. Нэш как мог старался его разубедить, однако на самом деле он и сам был не до конца уверен, что Поцци уж так и не прав. Ему тоже это приходило в голову, но доказательств не было, а просто так подливать масла в огонь не имело смысла. Черт возьми, даже если Поцци не ошибается, тут теперь все равно ничего не сделать.

Поцци все время ждал случая поговорить и все с ними выяснить, однако ни Флауэр, ни Стоун не показывались. Понять это было невозможно, и с каждым днем Нэш все больше и больше ничего не понимал. Он был уверен, что Флауэр и Стоун будут заглядывать к ним постоянно. В конце концов, стену придумали они, и было бы вполне естественным, если бы захотели посмотреть, как идут дела. Но неделя проходила за неделей, а они не показывались. Когда Нэш спрашивал о них у Меркса, тот лишь пожимал плечами и, опуская глаза, говорил что-нибудь про занятость. Все это было странно. Нэш попытался заговорить о том же и с Поцци, но у Поцци было одно на уме, и потому и ответ был один и тот же:

— Значит, чуют свою вину, — отвечал он. — Знают гады, что я их раскусил, вот и не суются.

Однажды после ужина Поцци выпил пять или шесть бутылок пива и довольно прилично надрался. Настроение у него было отвратительное, и он заходил по фургону, бормоча заплетавшимся языком всякий вздор по поводу грязной игры, в которую его втянули. «Я прижучу это дерьмо, — заявил он наконец. — Я их выведу на чистую воду». Не успел Нэш понять, что тот собрался сделать, как Поцци достал из кухонного шкафа фонарь, пошел к двери и быстро исчез в темноте. Пришлось Нэшу вставать с дивана и отправляться следом, крича, чтобы Поцци вернулся.

— Пошел отсюда, пожарник, — отвечал Поцци, и пятно фонаря перед ним плясало в траве во все стороны. — Если эти засранцы сюда не приходят, я сам к ним пойду.

Нэш, которому очень хотелось двинуть ему по физиономии, понял тут, что понятия не имеет, как того остановить. Поцци надрался так, что еле ворочал языком, и убеждать его было бесполезно. Но бить его было жалко. Не драться же с пьяным, отчаявшимся мальчишкой, и потому Нэш решил ничего не предпринимать, а пойти следом, посмотреть, что будет.

Они пошли вдвоем по лесу, освещая путь фонарем. Времени было почти одиннадцать, ночь в тот раз была хмурая, в тучах, безлунная и беззвездная. Нэш все ждал, когда в темноте засветятся окна, но впереди было только темно, и через некоторое время он начал подумывать, что они заблудились. Ему казалось, что идут они слишком долго, и вся их экспедиция с Поцци, который то и дело спотыкался о камни и падал в кусты терновника, выходила довольно бессмысленная. Однако в конце концов они увидели перед собой стриженую лужайку и направились по ней к дому. Было, кажется, не так поздно, чтобы в доме все легли спать, но окна там все были темные. Поцци, шатаясь, подошел к входной двери, позвонил, и звонок опять разразился первыми тактами из бетховенской «Пятой симфонии». Поцци что-то пробормотал себе под нос на этот счет, отнюдь не развеселившись, как это было в первый раз, и стоял ждал, пока им откроют. Но дверь оставалась закрытой, и секунд через пятнадцать — двадцать Поцци позвонил снова.

— Похоже, они уехали, — сказал Нэш.

— Да нет, они там, — сказал Поцци. — Сдрейфили просто.

Но в окнах и после второго звонка оставалось темно, и дверь никто не открыл.

— Хватит, по-моему, — сказал Нэш. — Если хочешь, придем завтра.

— А горничная? — сказал Поцци. — Она-то должна быть на месте. Может, передадим записку?

— Может, она рано ложится. Может, у нее выходной. Я так думаю, что там нет никого.

Поцци в отчаянии пнул в дверь ногой и вдруг принялся ругаться. Звонить в третий раз он не стал, а отошел на дорожку и, повернувшись к пустому дому, глядя в одно из окон верхнего этажа, с яростью заорал.

— Эй, Флауэр! — крикнул он. — Да, да, толстый, я к тебе обращаюсь! Ты подонок, мистер, — тебе об этом известно или нет? Ты и твой хлюпик, оба вы подонки, и вы еще мне заплатите!

Он надрывался так три-четыре минуты, сотрясая воздух бессмысленными ругательствами и угрозами, которые становились все крепче, а голос все чаще прерывался и дрожал. Нэшу стало жалко его до боли, но он ничего не мог сделать, только ждать, когда утихнет приступ гнева. Он стоял в темноте, глядя на мотыльков, слетевшихся на свет фонаря. Где-то вдалеке заухала сова — раз, другой — и замолкла.

— Идем, Джек, — сказал Нэш. — Пошли, пора спать.

Но Поцци еще не выплеснул того, что накопилось. Собираясь уйти, он наклонился, подобрал с дорожки горсть гравия и швырнул о стену. Гравий в нее стукнулся, как дробь, и за стуком потом, будто эхо, раздался тихий звон разбитого стекла.

— На сегодня хватит, — сказал Нэш. — Достаточно.

Поцци пошел за ним к лесу.

— Козлы, — бубнил он себе под нос. — Этим миром правят одни козлы.

После той ночи Нэш решил уделять Поцци больше внимания. Парнишка был на пределе, а они еще не прожили там и половины срока. Не говоря ни слова, Нэш взял большую часть работы на себя — давал Поцци отдых и тем временем, пока тот сидел, сам загружал и возил коляску, рассудив, что лучше он немного попотеет, зато ситуация останется под контролем. Ему не нужны были новые пьяные взрывы, и не хотелось смотреть и ждать, когда парень сломается. Нэш был вполне в состоянии справляться с дополнительной нагрузкой, и в конечном итоге это для него было проще, чем втолковывать Поцци, что терпение есть добродетель. Через тридцать дней все закончится, говорил он себе, а если его не хватит протерпеть всего тридцать дней, то что же он за мужчина?

Вечером после ужина он больше не брался за книги, предпочитая провести час-другой вместе с Поцци. Вечер был опасным временем, и Нэш боялся оставлять Поцци одного в кухне, наедине с собой и с его безумными мыслями. Теперь по вечерам Нэш был весь в распоряжении Поцци, стараясь, чтобы это выглядело естественно. Если Поцци хотелось сыграть, они играли в карты, если хотелось выпить, Нэш открывал бутылку и пил вместе с ним наравне. Не важно, чем именно они решали заняться, важно было, что теперь они разговаривали. Нэш без конца рассказывал о том, что повидал за последний год, о том, как тушил в Бостоне пожары, расписывая их во всех страшных подробностях, чтобы Поцци, слушая о чужих несчастьях, не думал бы о своем. Какое-то время — по крайней мере, первое — тактика Нэша срабатывала. Поцци стал намного спокойнее, вдруг будто бы даже забыв про Флауэра и Стоуна и очную ставку, но вместо одной навязчивой мысли стали появляться другие. Как правило, Нэш легко уводил разговор из опасного русла — например, если речь заходила о девушках, — но иногда Поцци ставил его в тупик. Он был, в сущности, безобидный, но, когда посреди разговора Поцци вдруг входил в раж и начинал нести полный бред, Нэшу становилось не по себе.

— Все шло так, как я и задумал, — начал как-то однажды Поцци. — Ты ведь помнишь, Джим, помнишь? Все шло как по маслу, лучше не бывает. Я уже почти все из них вынул и готов был к решающей схватке. Эти гады были у меня на крючке. Еще немного, и они бы у меня подняли лапки — я это шкурой чувствовал. Я всегда этого жду. Как будто во мне что-то включается, и внутри будто все вибрирует. Когда оно появляется — значит, все путем, все в порядке, я выиграю. Ты меня слушаешь, Джим? До той ночи оно меня еще ни разу не подвело, ни разу.

— Все когда-то бывает впервые, — сказал Нэш, не понимая, к чему Поцци клонит.

— Да, конечно. Только я все равно поверить не могу. Когда счастье идет тебе в руки, черта с два его остановишь. Хоть весь мир тогда встань на уши. Тогда словно выходишь из тела и все время потом до конца сидишь там будто в сторонке и смотришь, как сам же и творишь чудеса. Это уже будто даже и не ты. Все происходит само собой, даже думать почти не нужно, и потому уже не ошибиться.

— Джек, все это до поры до времени хорошо — согласен. Но потом когда-нибудь оно оборачивается против тебя. Вот бывает такое, ничего не поделаешь. Это как в бейсболе — восемь иннингов вроде выигрываешь, а под конец девятого бьешь, а твой мяч ловят. Команда слетает с круга, и, может быть, кто-то и скажет, что тот, кто бил, тот и виноват. Но это не означает, что он плохой игрок.

— Нет, ты меня не слушаешь. Я тебе как раз и толкую, что это не про меня. Мне тогда поймать этот ваш гребаный мячик все равно что арбуз — все само летит в руки. Мне тогда нужно всего лишь только встать и ждать, и победа в кармане.

— Ну хорошо, мяч ты поймал, хорошо. Но потом твоя очередь, и пусть бросил ты даже лучше всех, но представь себе — их центральный делает невероятный прыжок и его ловит. Да, это невероятно, да, так не бывает. Но он же его поймал, и нет смысла винить подающего за то, что он будто бы мог бросить еще лучше, а не бросил. Вот я о чем, Джек. Ты тоже отлично сыграл, но мы все равно проиграли. Ничего, в истории человечества случались вещи и похуже. И хватит об этом думать, не стоит оно того.

— Ага, конечно, только это ты не понял, о чем я. Не могу я этого объяснить.

— По-моему, все очень просто. Нам обоим почти до конца казалось, будто мы выигрываем, и так оно, наверное, и было. Но потом что-то нарушилось, и мы не выиграли.

— Вот именно. Что-то нарушилось. Как по-твоему, что?

— Понятия не имею, парень. Скажи, если знаешь.

— Ты все и нарушил. Ты нарушил ритм, и все полетело к чертям.

— Насколько я припоминаю, у нас играл только ты. Я всего лишь сидел и смотрел.

— Ты был частью игры. Много часов подряд ты сидел у меня за спиной и дышал мне в затылок. Сначала это меня немного отвлекало, а потом я привык, а потом понял, что ты там тоже не зря. Ты дышал мне прямо в затылок, и каждый раз, когда я слышал твое дыхание, в меня будто вливалась жизнь, я чувствовал, как она льется в меня, и тогда мне везло. Это была гармония. Все было уравновешено, колесики вертелись, и это было прекрасно, приятель, по-настоящему прекрасно. А потом тебе вздумалось встать и выйти.

— Зов природы, чего ты хочешь? Я что, по-твоему, должен был мочиться в штаны?

— Конечно нет. Ну хорошо, сходил бы в ванную, нет проблем. Но только сколько на это нужно времени? Три минуты? Пять? Конечно. Понадобилось отлить — вперед. Бог ты мой, Джим, тебя не было целый час!

— Я устал. Мне нужно было пойти прилечь.

— Ага, только ты ведь не пошел не прилег — так ведь? Ты ведь поперся наверх пялиться на этот, блин, Город. Какого хрена ты выкинул такой фортель? Я, значит, сижу, тебя жду, играю хуже и хуже, не могу сосредоточиться. «Куда он подевался? — спрашиваю я у себя. — Какого хрена с ним приключилось?» Играю уже из рук вон, пропускаю взятки. А потом, когда дела пошли и так уже плохо, тебе вдруг взбрело в голову свистнуть эти фигурки. Это даже уже не ошибка — даже не верится. Это, Джим, — ни класса, ни стиля, сплошная любительщина. Это, Джим, то же, что грех совершить или нарушить закон. Мы добились гармонии. Мы подходили к той точке, где все превращается в музыку, а ты взял и пошел наверх и раздолбал весь оркестр одним махом. Ты подергал за тайные нити, а тот, кто решается на такое, тот должен потом платить, друг мой. Жалко только, что мне приходится платить с тобой вместе.

— Ты болтаешь, как Флауэр. Выиграл по лотерейному билету и решил, что он избранник Божий.

— Я говорю не о Боге. Бог тут ни при чем.

— Это всего лишь другое название. Ты веришь в тайные нити. Ты пытаешься убедить себя, будто в жизни все неспроста и не зря. Мне без разницы, как ты это называешь — Бог, удача, гармония, — все одно и то же дерьмо. Просто-напросто способ отвернуться от фактов, нежелание видеть вещи такими, какие они есть.

— Ты, Нэш, считаешь себя умным, но ты ни черта не понимаешь.

— Ладно. Не понимаю. Но и ты тоже, Джек. Мы с тобой парочка дураков — я и ты, — парочка идиотов, и влипли мы по уши. Сейчас нам нужно выровнять счет. Если не будем валять дурака, то через двадцать семь дней мы уйдем отсюда. Не хочу сказать, что здесь весело, но, может быть, мы извлечем из этого какой-то урок.

— Ты не должен был этого делать, Джим. Вот и все, что я хочу тебе сказать. С той минуты, когда ты спер этих человечков, все полетело к черту.

Нэш устало вздохнул, поднялся со стула и достал из кармана фигурки. Потом он подошел к Поцци и поднес фигурки поближе к его лицу.

— Посмотри хорошенько, — сказал он, — и скажи мне, что ты видишь.

— Черт возьми, — сказал Поцци. — Кому нужны эти игры?

— Просто посмотри, — твердо сказал Нэш. — Давай, Джек, говори — что у меня в руке?

Поцци смотрел на Нэша глазами измученного больного. Потом неохотно повиновался.

— Это Флауэр и Стоун, — сказал он.

— Флауэр и Стоун? Мне казалось, Флауэр и Стоун немного побольше. Я серьезно, Джек, смотри сюда — эти двое росточком по полтора дюйма.

— Ладно, пусть они не настоящие Флауэр и Стоун. Пусть это их копия.

— Это кусок дерева. Дурацкая деревяшка. Так или нет, Джек?

— Как скажешь.

— Но ты все равно веришь, что в этих деревяшках силы больше, чем в нас с тобой, — ведь так? Ты даже думаешь, будто в них столько силы, что из-за них ты проиграл.

— Я этого не говорил. Я сказал только, что не нужно было красть. В любое другое время — может быть, но только не во время игры.

— Но я уже это сделал. И теперь всякий раз, как только ты их видишь, тебе становится страшно, ведь так? Они тебя будто заколдовали.

— Вроде того.

— Что, по-твоему, я должен теперь с ними сделать? Вернуть хозяевам? Тебе станет от этого легче?

— Поздно. Что сломалось, то сломалось.

— На свете все можно поправить, приятель. Хороший мальчик-католик должен бы это знать. Съешь правильную пилюлю, и все будет хорошо.

— Не морочь мне голову. Я уже даже не понимаю, что за хрень ты несешь.

— Ты просто сиди и смотри. Пять минут, и не о чем будет говорить.

Не сказав больше ни слова, Нэш отправился в кухню, достал противень, газету и коробок спичек. Потом вернулся в гостиную и поставил противень на пол, возле Поцци, в нескольких дюймах от его ног. Потом опустился на корточки, поставил Флауэра и Стоуна в центр. Оторвал от газеты лист, разорвал его на полоски, скатал из каждой полоски шарик. Потом, очень аккуратно, уложил шарики вокруг деревянных фигурок. Потом на секунду прервался, посмотрел в глаза Поцци, но тот ничего не сказал, и Нэш зажег спичку. Он поднес ее по очереди к каждому шарику, и бумажные шарики разгорелись, а потом огонь перекинулся на фигурки, и краска затрещала и вспыхнула. Дерево под краской оказалось рыхлым и мягким и легко поддалось огню. Флауэр и Стоун почернели, съежились в пожиравшем их тело огне, и не прошло и минуты, как от двух фигурок не осталось и следа.

Нэш показал на пепел, оставшийся в центре противня, и сказал:

— Видишь? Ничего не случилось. Если знать магическую формулу, ничто тебе не помеха.

Поцци наконец оторвал взгляд от пола и посмотрел на Нэша.

— Ты сумасшедший, — сказал он. — Надеюсь, ты это знаешь.

— Если я сумасшедший, то и ты, дружочек, не лучше. По крайней мере, из-за них ты можешь больше не переживать. Уже хорошо, правда? Мы вместе пройдем этот путь до конца, Джек. До самого распоследнего конца.

К середине четвертой недели погода начала меняться. Ненастные, жаркие дни закончились, потянуло первым осенним холодом, и теперь почти каждое утро, выходя на работу, им приходилось надевать свитера. Исчезли жуки, исчезли тучи москитов и комаров, донимавших их все это время, а от того, что лес заиграл новыми красками — всеми оттенками красного, оранжевого и желтого, — веселее становилось смотреть и на все остальное. Дождь продолжал иногда портить им жизнь — что правда, то правда, но и дождь был лучше, чем жара, и в дождь они не бросали работу. У них были прорезиненные пончо и бейсбольные кепки, а такая одежда неплохо их защищала даже от ливня. Самое важное было продолжать работать, отрабатывать свои десять часов, важно было не нарушать графика. До сих пор они не взяли себе ни одного выходного и не боялись никаких мелких дождей. Как ни странно, Поцци рвался теперь вперед больше, чем Нэш. Рвался потому, что ему больше, чем Нэшу, хотелось, чтобы все скорее закончилось, и даже в самые дождливые, самые непогожие дни на работу он выходил без возражений. Он в какой-то степени даже радовался плохой погоде, и тем больше, чем она была хуже, потому что погода была плохая не только для них, но и для Меркса, и не было для Поцци лучше зрелища, чем вид старого охранника, который бродил поодаль, кривоногий, в желтом дождевике, под большим черным зонтом, все глубже и глубже увязая в грязи. С наслаждением он смотрел на эти его страдания. Это было что-то вроде небольшой компенсации, утешительного приза за все то, что он вынужден был здесь терпеть.

Но проблемы из-за дождей все же возникли. В последнюю неделю сентября случилась гроза, после которой почти треть траншеи оказалась размытой. К тому времени они уже уложили примерно семьсот камней и собирались дней через десять-двенадцать завершить первый ряд. Но гроза пробушевала над полем всю ночь, и всю ночь хлестал такой ливень, что на следующее утро, когда они вышли, вода в траншее стояла на несколько дюймов. Укладывать камни было нельзя, сначала нужно было дождаться, пока не высохнет грязь, а все их прежние старания, вся их скрупулезная, тщательная подготовка траншеи пошла насмарку. Дно траншеи от края до края превратилось в сплошное месиво. Три дня потом они, чтобы не потерять часов, только развозили камни, а когда наконец дно подсохло, еще два дня восстанавливали площадку. Именно в ту неделю отношения между Поцци и Мерксом дошли до взрыва. В результате стихийных бедствий Мерксу вдруг снова пришлось стать у них бригадиром, но вместо того, чтобы стоять и наблюдать за ними с безопасного расстояния (как ему и было положено), он для пущего тщания болтался рядом, во все совал нос и без конца донимал замечаниями и инструкциями. Поцци он надоел уже в первой же половине первого же дня, а потом начал раздражаться и Нэш, ожидавший, что после обеда тот все же угомонится. Протерпев часа три-четыре, Поцци наконец не выдержал.

— Ну ты, советчик, — сказал он, бросая лопату и с отвращением глядя на Меркса. — Если ты такой мастер на хрен, то что ж сам-то не работаешь?

Меркс, застигнутый врасплох, ответил не сразу.

— Это не входит в мои обязанности, — помолчав, сказал он негромко. — Это, парни, ваша работа. Я приставлен здесь только следить, чтобы вы не напортачили.

— Да ну? — не сдавался Поцци. — А с какой такой стати ты тут корчишь из себя невесть что, картофельная твоя башка? Какого хрена торчишь тут руки в карманы, пока мы надрываемся? А ну, тыква ходячая, отвечай давай. Назови хоть одну причину.

— Запросто, — сказал Меркс, не сумев скрыть улыбки. — Вы в карты играете, а я нет.

Как показалось Нэшу, случилось все из-за улыбки. От нее лицо Меркса вдруг искривилось в гримасе настоящего, истинного презрения, и в следующую секунду Поцци уже пошел на него с кулаками. По меньшей мере один раз он Меркса достал, потому что, когда Нэш его все-таки оттащил, в углу рта у старика была кровь. Поцци орал, вырывался, размахивал кулаками еще, вероятно, с минуту, однако Нэш держал крепко, и в конце концов парень утихомирился. Меркс тем временем отошел в сторону и стоял, зажимая ранку платком.

— Ладно, — сказал он потом. — Будем считать, у мальца сдали нервы. Кто-то спокойно принимает, что заслужил, кто-то нет. Только я вам вот что скажу: чтобы такого больше не было. В другой раз вам с рук не сойдет. — Он посмотрел на часы и добавил: — Думаю, на сегодня хватит. Уже почти пять, продолжать нет смысла, пусть лучше некоторые сначала немного поостынут. — И, махнув, как всегда, на прощанье, Меркс повернулся, зашагал через поле и вскоре исчез в лесу.

Нэш по достоинству оценил выдержку Меркса. На его месте мало кто удержался бы, чтобы не дать сдачи, а Кельвин не стал даже защищаться. Возможно, это тоже было своего рода оскорбление — он словно дал понять Поцци, мол, сколько тот ни старайся, драться с ним он не станет, — но факт оставался фактом: весь инцидент был исчерпан быстро на удивление. Учитывая, что тут могло у них выйти, это можно было считать просто чудом. Это понимал даже Поцци, и по тому, как он упорно в тот вечер старался избегать этой темы, Нэш понял, что на самом деле ему стыдно и он радуется, что так обошлось.

Ждать последствий не было оснований. Однако на следующее утро, когда в семь утра Меркс постучался к ним в дверь, он был при оружии. На ремне с поясным патронташем, в кожаной кобуре у него висел полицейский револьвер тридцать восьмого калибра. В патронташе отсутствовали шесть патронов, в чем Нэш усмотрел явный намек на то, что револьвер заряжен. Это уже само по себе было плохо, но всего хуже, подумал Нэш, то, что Кельвин вел себя так, будто ничего не произошло. Он никак не прокомментировал появление револьвера, и молчание его в конечном итоге встревожило Нэша больше, чем револьвер. Оно означало, что Меркс считает себя вправе с ним ходить, и право это было с самого начала.

Контракт, соглашение, добрая воля — все это было чушь собачья. Нэш и Поцци работали здесь отнюдь не по доброй воле, а Меркс до сих пор не применял насилия только лишь потому, что они подчинялись. Проявлять недовольство в словесной форме им позволялось, однако едва они перешли грань, как Меркс тут же напомнил, что у него против них есть весьма серьезные аргументы. И, судя по всему, Меркс действовал с ведома Флауэра и Стоуна.

Однако, кажется, Меркс не собирался применять оружие. Револьвер его выполнял лишь символическую функцию, и самого того факта, что он есть, было достаточно, чтобы все стало ясно. До тех пор, пока они будут вести себя смирно, старый Кельвин его будет носить в кобуре, изображая деревенского шерифа. В таком случае, подумал тогда Нэш, единственная опасность у них исходит от Поцци. Парнишка стал непредсказуем, и никто бы не угадал, что и когда он еще выкинет. Однако, как потом оказалось, Поцци больше ничего не выкинул, а Нэш вскоре вынужден был признать, что недооценивал его. В то утро Поцци с самого начала не ждал ничего хорошего, и револьвер его не удивил, а лишь подтвердил прежние, самые плохие подозрения. Удивлен был один только Нэш — он пытался себя обманывать, искать всему разумное объяснение, а Поцци с самого начала понял, куда они вляпались. Понял в тот самый момент, когда они впервые увидели поле, и потому все это время жил в напряжении.

Когда все встало на свои места, он даже успокоился. Для него револьвер у Меркса ничего не менял. Он был всего лишь подтверждением того, что Поцци был прав.

— Ну, старик, — сказал он, обращаясь к Мерксу, когда они все втроем шагали по траве от фургона, — ты, похоже, решил открыть карты.

— Карты? — Меркс неприятно удивился. — Я же сказал вам вчера: я не играю в карты.

— Это просто фигура речи, — сказал Поцци, любезно ему улыбнувшись. — Я про твою игрушку. Про фиговину на поясе.

— Ах вон ты о чем, — сказал Меркс, похлопав по кобуре. — Ага, решил сравнять шансы. Ты же, парень, псих. Кто знает, чего тебе в голову придет.

— А это вроде как сужает круг моих возможностей, так? — сказал Поцци. — Я серьезно — эта штучка запросто может лишить человека его права на самовыражение. Сокращает Первую поправку, если ты, конечно, о ней слышал.

— Нечего умничать, мистер, — сказал Меркс. — Я знаю Первую поправку.

— Понятное дело, знаешь. Потому-то, Кельвин, ты мне и нравишься. Смышленый дядя, умник да и только. Тебя вокруг пальца не обведешь.

— Я уже вчера вам сказал, я всегда готов дать человеку передышку. Но только один раз. Потом, хочешь не хочешь, должен принять соответствующие меры.

— То есть выложить карты на стол, а?

— Называй как хочешь.

— Да, я люблю, когда в открытую, вот и все. На самом деле я даже рад, что сегодня ты при параде. Теперь хоть мой друг Джим наконец поймет, что к чему.

— Этого я и добивался, — сказал Меркс, снова похлопав себя по кобуре. — Ну как, выправляет фокусировку?

В первой половине дня они закончили восстанавливать траншею, и потом работа вернулась в прежнее русло. Если не считать револьвера (Меркс с тех пор надевал его каждый день), внешне их жизнь почти не изменилась. Более того, Нэшу показалось даже, что она стала полегче. Во-первых, прекратились дожди, отбросившие их больше чем на неделю назад, и наступила самая лучшая осенняя погода — земля под ногами высохла, небо над головой было ясное и чистое, в воздухе мимо них летели на ветру опадавшие листья. Поцци стал намного спокойнее, и теперь вдвоем с ним Нэшу было намного легче. К Поцци даже вернулись его веселость и бойкость — и за все это нужно было, как ни крути, благодарить револьвер. Иссякли безумные разговоры, прекратились гневные выходки, мир для Поцци опять становился прекрасным. Это был явный шаг вперед, причем шаг не единственный — вперед летел и календарь, что в конечном итоге для них было самое главное. Они дожили до октября, и теперь уже был виден конец. Одного этого оказалось достаточно, чтобы в душе опять зародились надежда и оптимизм, которых не было прежде. До конца срока им оставалось шестнадцать дней, а потом никаким револьвером их никто не удержит. Они продолжают работать, и работа сделает их свободными.

Восьмого октября они уложили в стену тысячный камень, завершив первый ряд на неделю раньше графика.

Несмотря ни на что, Нэш почувствовал себя гордым. Они сделали свое дело, сделали нечто такое, что останется даже тогда, когда не будет их, и куда бы потом их ни занесло, эти камни будут с ними всегда. Даже Поцци казался довольным, и, когда наконец лег на свою цементную подушку последний камень, он отступил назад, посмотрел, полюбовался и сказал Нэшу:

— Ну, парень, ну мы с тобой и отмахали.

И совершил абсолютно не характерный для него поступок — вспрыгнул на первый ряд и, раскинув руки, прошелся, как канатоходец по канату.

Нэш смотрел ему вслед, на удалявшуюся маленькую фигурку (Поцци дурачился, делал вид, будто идет с шестом на огромной высоте, и шатался, будто вот-вот упадет), радовался такому настроению парнишки и вдруг почувствовал, как горло сдавил комок и на глаза навернулись слезы. Почти в ту же минуту к нему подошел Меркс.

— Похоже, наш обормот загордился собой, а?

— По праву загордился, — сказал Нэш. — Он хорошо поработал.

— Да, работка была не из легких, что правда, то правда. Но вроде как мы сработались. Вроде как наконец эта штука начала получаться.

— Потихоньку, полегоньку, камушек за камушком.

— Ну, так оно только и бывает. Камушек за камушком.

— Кажется, вам пора подыскивать новых рабочих. Если не ошибаюсь, мы с Джеком вас покинем шестнадцатого октября.

— Я помню. Хотя оно и нехорошо, конечно. Я в смысле, что нехорошо дело бросать.

— Так мы договорились, Кельвин.

— Ага, помню. Но если ничего получше не подвернется, возвращайтесь. Понимаю, что сейчас вы оба и слушать не захотите, но потом подумайте.

— О чем подумать? — сказал Нэш, не понимая, плакать или смеяться.

— Работа не такая и плохая, — продолжал Меркс. — По крайней мере, тут с ней все ясно как на ладони. Положил камень, работа сдвинулась. Положил второй — опять сдвинулась. Хитрость-то небольшая. Смотришь, как поднимается стена, и на душе потом хорошо. Это тебе не траву косить или деревья рубить. То тоже неплохая работа, но глазом так вот не охватишь. А на такой стене всегда есть что потом показать.

— Наверное, у нее есть свои преимущества, — сказал Нэш, несколько озадаченный философской тирадой Меркса, — но лично я в состоянии придумать себе дело получше.

— Как хочешь. Ты только просто учти, что тут еще осталось положить девять рядов. Мог бы заработать хорошие деньги, если бы остался.

— Хорошо, я учту. И все же на вашем месте, Кельвин, я поискал бы кого-нибудь другого.