Больше всего меня беспокоила неотступная мысль: я так и не смогла попрощаться.

Я уехала из дома на выходные. Дверь осталась приоткрытой, и две мои собаки, помесь белой швейцарской овчарки, Люси и Ханна, выбрались наружу. Муж позвонил мне в субботу вечером и сказал, что Люси сбила машина. Она была жива, но ее задние лапы жестоко пострадали. Ветеринары наблюдали ее и должны были решить, что делать дальше, в понедельник. Муж отсоветовал мне возвращаться с полдороги домой, потому что я все равно ничего не смогу сделать.

Я двинулась в обратный путь в понедельник утром, звоня с дороги каждые несколько часов, чтобы быть в курсе событий. При первом же звонке узнала, что врачи решили ампутировать Люси одну заднюю лапу. Потом, через несколько часов (и моих встревоженных звонков), сотрудники ветеринарной клиники сообщили мне, что операция прошла успешно и Люси спокойно отдыхает. Я знала, что не успею добраться домой до вечера, чтобы увидеться с ней в тот же день, но мне сказали, что можно приехать прямо к открытию во вторник.

Во вторник утром я собиралась в клинику, когда зазвонил телефон. Это был ветеринар.

– Мне очень жаль, но ночью мы ее потеряли, – сказал он мне. – Вчера я приехал в клинику по срочному вызову около двух часов ночи и заглянул проверить, как там ваша собака. Дыхание у нее было затруднено, так что я дал ей лекарство. Потом присел рядом с ней… И держал ее на руках, когда она умерла.

У меня перехватило дыхание, внутри ощущалась пустота. Я повесила трубку, и муж обнял меня. Пока он пытался меня утешить, подумала: Ох, Люси, как хорошо, что ты умерла не в одиночестве! Думала ли ты, что я тебя бросила? Теперь тебя нет, и я никогда не увижу тебя снова. А еще решила про себя: Больше такое не повторится.

Всего за две недели до смерти Люси одна из моих лучших подруг, Сэнди, погибла в автокатастрофе. Был такой же потрясший меня телефонный звонок, а потом пришла скорбь. Сэнди нет, и я больше никогда ее не увижу. Я никак не могла это осмыслить, ее смерть казалась нереальной. И сейчас то же самое происходило с внезапным, но отныне вечным отсутствием Люси в моей жизни.

Другая моя собака, Ханна, видела, как Люси сбила машина. Она до сих пор была растеряна и расстроена, лихорадочно искала Люси всякий раз, когда выходила из дома. Я решила, что нам обеим нужна большая доза реальности. И снова позвонила ветеринару, попросив его пока ничего не делать с телом Люси: я еду в клинику и хочу ее видеть.

Хотя я чувствовала, что это правильное решение, внутри меня все равно билась тревога. Никогда в жизни не видела мертвого тела – тем более тела существа, которое знала и любила. Смогу ли я с этим справиться?

Мы с Ханной поехали в клинику. Я взяла Ханну на поводок, когда мы вошли в помещение, где лежала Люси. Сама не знаю, чего я ожидала увидеть, но неподвижное белое тело, лежавшее на столе, показалось мне душераздирающе прекрасным. Ханна, отвлекшись на интересные запахи ветеринарной клиники, уткнулась носом в пол и не осознавала присутствия Люси, пока я мягко не подвела ее к маленькому, высотой по пояс, столику, на котором она лежала. Хвост Люси, три оставшиеся лапы и нос выступали за края столешницы. Как только Ханна учуяла Люси, ее глаза расширились. Она медленно обошла вокруг стола, обнюхивая каждый сантиметр тела подруги, до которого могла дотянуться. Закончив обход, она легла у моих ног, положила голову на передние лапы и громко вздохнула.

Я погладила Люси, ощутив под пальцами текстуру ее стоячих ушей, мягкую шерсть и плотное мускулистое тело. Она выглядела так же, как всегда, но ощущение от ее тела было иным – холодным и несколько более плотным. Это определенно было ее тело, но Люси из него ушла. Я поразила саму себя, наклонившись и поцеловав Люси в лоб. Когда мы с Ханной уходили оттуда, по моему лицу текли слезы.

Ханна была тише воды, ниже травы весь остаток дня, вся ее живость куда-то пропала. Следующие несколько недель мы нянчились с ней, как с ребенком: чаще выводили гулять, давали больше лакомств и позволяли спать на диване, который прежде был запретной зоной. Казалось, она начала приспосабливаться к своему новому статусу «единственной собаки» и, может быть, даже получать от него удовольствие.

Потеря сначала Сэнди, а потом и Люси далась мне тяжело. Однако именно вид тела Люси наконец заставил меня осознать реальность смерти. После этого мое восприятие потерь – Люси, Сэнди, даже моего собственного отца, который умер на двадцать лет раньше, – изменилось, и с течением времени я чувствовала, что постепенно исцеляюсь и оставляю боль в прошлом. Хорошо, что у меня для утешения (причем взаимного) была Ханна и я была тронута неизменной поддержкой и любовью мужа и друзей.

Прошло три года после смерти Сэнди и Люси. Меня саму удивляет, насколько часто я о них думаю. Но теперь мысли о них всегда приходят с грустной нежностью и улыбкой, а боль давно миновала. Я рада, что у меня хватило мужества поехать и в последний раз повидаться с Люси, ибо она научила меня говорить «прощай!».