Мама книжки в шкафах разобрала,
уезжая на фронт, чтобы петь,
и своим драгоценным сопрано
мне сказала: «Вот в этот – не сметь!»
Жажда книг на войне не погасла
в пацанах с д’Артаньяном в башках.
Я волнистым ножом для масла
вскрыл со «взрослыми книгами» шкаф.
Слов «депрессия», «стресс» или «вирус»
мы не знали, тем паче «мигрень»,
и читать что не надо – на вырост,
даже Драйзера, – было не лень.
Мы, готовые биться насмерть,
чтобы немцам был полный швах,
из болезней всех знали лишь насморк,
носом шмыгая в очередях.
И, до пояса в кухне помывшись,
в магазин, мой тогдашний лицей,
отправлялся я с книгой под мышкой,
в мою главную книгу – в людей.
Чего только рука не писала
и про Сталина, и про Марс,
ну а после нырял в Мопассана,
даже если насквозь я промерз.
И в блокнотике почерком твердым
среди всех черновичнейших фраз
так помечено в сорок четвертом:
«Боги жаждут. Прочитано. Франс».
Это были великие ночи.
В каждой – новый за хлебом поход,
где мне нравились больше, чем очень,
Уленшпигель и Дон Кихот.
В детском сердце – с четвертого класса
как начало во мне всех начал
по ночам хладный пепел Клааса,
затвердев, словно гнев, застучал.
Не носивший ни разу шинели
за свободу всю жизнь воевал.
Я искал и нашел свою Неле,
в несвободе любви ликовал.
Я сегодня поменьше ликую.
Семьи все в ежедневном аду.
Но я знаю – другую такую
я нигде никогда не найду.
Я, конечно, люблю бесконечно
всех своих сыновей пятерых,
имена книг любимых сердечно
завещательно им повторив.
Мое детство не зря я отшмыгал.
Но вы знаете, чем я убит?
Непрочитанный «Тиль Уленшпигель»
ни одним из детей не открыт.18 марта 2015