Яна закрыла дверь, но я все равно услышала, о чем она спрашивает Лелика. «А теперь для разнообразия я хочу услышать правду. Зачем ты приехал?»

Я плотнее прижалась ухом к двери. Мне тоже интересно это узнать.

– За рукописями. – Голос Лелика доносился приглушенно, но слова можно было разобрать. – Я же говорил.

– Я тебе не верю!

– Извини, ничего не могу с этим поделать. Я говорю правду.

– Нет. Ты не говоришь мне правду. Все вы лжете и что-то скрываете!

– А ты не лжешь? – озадаченно спросил Лелик. – И ничего не скрываешь?

– О чем ты?

– О твоем друге Макаре Илюшине.

Наступило молчание.

– Я хотела тебе рассказать, – другим тоном сказала Янка.

– Что помешало?

– Не успела. Я не знаю, кого подозревать… Все перепуталось. Прости!

– В чем подозревать? Тишка, ты чего?

Многие называют меня дурочкой. Когда считают, что я не слышу. Мне тоже думается, что я не слишком-то умна. Иногда мне кажется, что я живу в ином времени, отличающемся от времени других людей. Мое течет медленно-медленно и несет меня, как будто в лодочке. Я успеваю как следует рассмотреть берега. Но для всех остальных я – девушка, которая очень долго ищет ответы на самые простые вопросы.

Моя сестра – вот кто действительно умен. Я бы посоветовалась с ней, что мне делать. Но чужой ум – такая странная вещь! Он годится только для своего обладателя. По крайней мере, у меня все происходит именно так. Много раз умные люди давали мне советы. Но когда я следовала им, получалось только хуже. Возможно, дело в том, что я нарушала какую-нибудь технологию следования правильным советам. А значит, я дура.

Но это я, кажется, уже говорила.

«Ты чего, Тишка?» – спросил Лелик. И даже моя глупость не помешала мне понять, что Яна изменила свое отношение к нему из-за того, что он обратился к ней как в детстве.

Имена творят чудеса. Если правильно произнести имя в нужный момент, оно может обернуться заклинанием.

Лелик наделил слово «Тишка» волшебной силой. Произнесенное вслух, оно вызвало в памяти Яны те времена, когда она считала Лелика своим другом.

– Я не убивала Пашку, – сказала она. – Это сделал кто-то другой. Илюшин – частный детектив. Я наняла его, чтобы он помог мне разобраться в этой истории.

Это следовало обдумать. Я села на пол, продолжая слушать Янин рассказ.

Мне совсем не нужен детектив в бабушкином доме. И Яна не нужна. Иногда я думаю: жаль, что нет такого ластика, с помощью которого можно стирать людей. И карандаша, чтобы рисовать их заново. Я бы стерла своего бывшего мужа. Он звонит мне каждый день и шепчет в трубку, что я шлюха. Я слышу это слово с самого детства. «Ты шлюха, – шепчет мне мой бывший муж, – ненавижу тебя! Вернись ко мне».

Раньше я сама не могла понять, зачем отвечаю на его звонки. Но потом очень старательно подумала и сообразила.

Я хочу дождаться дня, когда он не скажет мне про шлюху. Когда у него кончится ненависть.

Я ведь не узнаю об этом, если не буду говорить с ним, правда?

Но если бы у меня был ластик, я бы стерла своего бывшего мужа. И нарисовала заново, когда стала бы старухой. Старухи неуязвимы. Старухи сильны. Старухи свободны. Пускай тогда бормочет про шлюху. Я буду только смеяться, как ворона каркает – кар! кар! кар!

– Ты думаешь, его убил кто-то из нас? – донесся до меня голос Лелика. – Из нас троих?

– Я не знаю.

Кажется, Яна заплакала. Мне стало жаль ее, немного. Она права, мы все ее обманываем.

Лелик заволновался, начал ее утешать. Потом говорит: «Смотри, что у меня есть!» Две минуты неразборчивых Яниных восклицаний, пока я не разобралась, что Женька нашла ее старые сокровища и передала Лелику.

– Странно, – сказала она, немного успокоившись. – Эти вещи должны напоминать мне об ужасном времени. А я все равно им рада.

Когда я увидела ее час спустя, Яна гладила нарисованную птичку и утирала слезы. Кулон она снова повесила на шею. Помню, пятнадцать лет назад она не снимала свое бесценное стеклышко. Рассталась с ним единственный раз – в тот день, когда Пашка вылез на крышу мансарды.

Бабушка Рая утверждала, что он толкнул ее.

Нет. Он не толкал. Я была там и все видела.

В тот год со мной что-то случилось. Люди стали как-то странно смотреть на меня. Я имею в виду, мальчики, но не только они. И некоторые мужчины тоже. Например, наш учитель труда Олег Лукьянович, которого мы звали Лукьяшей. Мне казалось, они от меня чего-то хотели. Но я всегда плохо угадывала чужие мысли.

Женька заявила, что я веду себя распутно. Я не знала, как это. Мне было тринадцать, а я вдруг почувствовала, что у меня есть какая-то власть над людьми. Женька всегда звала меня дурочкой, в школе со мной не играли, потому что я тупая и торможу – так они говорили, мои одноклассницы, собиравшиеся кучкой и хихикавшие, когда я проходила мимо. Еще я плохо училась и не умела отвечать у доски. Надо мной смеялись. Но знаете что? Мне кажется, даже смеясь, они меня побаивались.

Однажды на перемене меня толкнул старшеклассник, прыщавый юнец из тех, кому нравится издеваться над малявками. Я ударилась коленкой, и учительница заставила его отвести меня в медпункт. Она думала, это будет воспитательная мера. Думала, он проникнется моей болью, глядя, как я хромаю по коридору, и раскается в своем поступке. Но все время, пока этот прыщавый тип шел рядом со мной, он не переставая бормотал себе под нос, и когда я вслушалась в его бормотание… Нет, мне не стало противно. Я просто очень удивилась. Не знала, что люди могут делать такие изобретательные вещи с телами друг друга. А он все бормотал и бормотал, как будто сам с собой, но я видела, что он косится на меня и балдеет от того, что я все слышу.

Женька всегда твердит, что я бесстыжая. Но тогда мне стало невыносимо стыдно. Ведь это я спровоцировала его на такие слова и мысли.

Мы шли, он все бормотал и бормотал, а затем положил руку мне на плечо. Как будто заботливо вел младшую сестренку. Даже сквозь платье чувствовалось, какая холодная и влажная у него ладонь. Как рыба. С этой рыбой на плече я дошла до медпункта.

– Я тебя подожду.

Когда он это сказал, я представила, что захожу в кабинет, а его рука прилипла к моему плечу и живет отдельно от него – мерзкая, дохлая, вонючая рыбина. И куда бы я ни пошла, она останется со мной. От моего платья будет разить этой вонью, с моих волос ее не смоет ни один шампунь. По вечерам эти пальцы станут трогать мое тело.

Меня едва не стошнило.

Но что я могла сделать? Пожаловаться? Я не в силах была повторить его слова. Ударить? Он легко справился бы со мной.

И вдруг я поняла. Не умом, а чутьем, обострившимся от стыда и отвращения. Повернувшись к парню, я заставила себя посмотреть ему в глаза и сказала – прилагая отчаянные усилия, чтобы голос мой не сорвался:

– Хочешь, мы с тобой сделаем это?

От страха голос у меня стал чужим, низким. Я подумала, что сейчас мой мучитель рассмеется надо мной.

Вместо этого он оцепенел. Смотрел в мои глаза, не отрываясь. Его лицо постепенно залила краска – как подкрашенная красными чернилами вода, поднимающаяся все выше и выше. Сначала заалела шея, потом подбородок, затем лоб, и только круги под глазами остались белыми. Это выглядело так смешно! И я фыркнула, не удержавшись.

Он вздрогнул. И попытался отступить на шаг.

Но я по-прежнему смотрела на него, и это ему мешало. Через наши зрачки как будто протянулась невидимая леска.

– Чего ржешь? – пробормотал он наконец.

От этого мне стало еще смешнее. Я снова фыркнула, потом засмеялась, не удержавшись. Он попятился и бросился бежать.

Меня еще потряхивало, когда я села на подоконник и прижала ладонь к ободранной коленке. Но самое страшное осталось позади. Я победила, хотя и не очень понимала, каким образом. Остаток урока я провела в туалете, осторожно куря украденную у Женьки сигарету.

К медсестре я, конечно, не пошла. Мне даже хотелось, чтобы остался шрам – как напоминание о сегодняшнем дне. Дохлая рыбина всплыла кверху брюхом и ее понесло течением – далеко-далеко, прочь от меня.

Этот придурок еще некоторое время ходил за мной. Но теперь все было по-другому. Он искал моего внимания и боялся его. Иногда на перемене я замечала бледное лицо в отдалении – он смотрел на меня как затравленный зверек, но никогда не подходил. Через пару недель я выкинула его из головы.

Но этот случай открыл мне глаза. Я осознала, что одно и то же мое свойство заставило этого прыщавого урода шептать гадости и бежать от моего взгляда. Мне не под силу было выразить это в словах. Но понимание родилось и осталось со мной.

Тем летом я стала исследователем. Вокруг был огромный мир, состоящий из мужчин, и я училась, как вести себя в этом мире. Я целовалась напропалую, многое позволяла и еще больше запрещала – только чтобы проверить, насколько меня слушаются. Прикосновения не приносили мне удовольствия. Чужие руки, обнимающие меня; чужие губы, тычущиеся в мою шею, – это было странно. И слюняво! Но до чего захватывающе оказалось наблюдать за происходящим! Как увлекательно разъяснять людей!

В тот день Андрей, сын нашего соседа, завел меня в малинник и попытался… Ну, не важно. Я заставила его прекратить. Я знала, им всем было стыдно за то, что они хотели сделать со мной. Всем, кроме одного человека.

И Андрею тоже было стыдно. Я шепнула «я же маленькая» – и его словно током дернуло. Он отскочил и, пошатываясь, зашагал напролом через кусты.

А я осталась в малиннике. Губы у меня распухли. Надо было выждать, прежде чем возвращаться в дом.

Я съела одну недозрелую ягоду, другую… Постепенно забралась в самую глубь зарослей. Колючки царапали кожу, но мне было плевать. Вот она, жизнь: кислый сок на губах, царапины на предплечьях…

Я была бы счастлива, если бы не наша тайна. Он так и сказал: наш с тобой секрет. «Никому не говори, Вероника, иначе знаешь, что я сделаю? Я тоже всем расскажу».

Этот секрет сидел у меня внутри как холодный гвоздь. Железный гвоздь, воткнутый мне в печенку.

И тут на крыше мансарды я заметила Тишку. Она лежала на животе и читала. От края ее отделяли каких-нибудь двадцать сантиметров. Но я знала, что она не свалится: тех, кто любит высоту, высота любит тоже.

– Тиша, ты единственная, с кем в этом доме можно поговорить о литературе.

Дед повторял это слишком часто. Они действительно что-то обсуждали, когда он был в хорошем настроении.

Взрослые хмыкнули. Женька прищурилась. Пашка сделал вид, что ничего не услышал.

Но когда все разошлись по своим делам, он выбрался на крышу через окно и беззвучно, как кот, двинулся к читающей Тишке. Он полз на корточках, медленно-медленно. Боялся ее вспугнуть. Я просто смотрела, не размышляя о том, что он задумал.

Я часто так смотрю. Без всяких мыслей, одними глазами.

Над моим ухом звенел комар. Издалека доносились голоса взрослых. Безмятежный день!

Пашка подкрался к девочке… С силой хлопнул ее по плечу и одновременно заорал.

Это было так неожиданно и страшно, что я вскрикнула. А Тишка – Тишка без единого звука шарахнулась от него. Долю секунды она балансировала на краю крыши, а затем полетела вниз.

Раиса после говорила, что она упала в малинник. Нет. До него было слишком далеко. Это я бросилась к ней из кустов, ломая ветки.

Тишка была маленькая и легкая. А еще она задержала падение, уцепившись за водосток. Если бы кто-нибудь из нас сверзился так с крыши, он сломал бы позвоночник. Но когда я подбежала, она сидела на земле с ошалелым видом и зачем-то ощупывала землю вокруг себя.

– Ты живая?!

Она начала чуть-чуть заикаться.

– Д-д-да. А что с-случилось?

Я отступила на шаг и задрала голову. На крыше никого не было.

В следующую секунду меня едва не сбили с ног.

– Тиша! Тишенька!

Бабушка Рая налетела как ураган – и откуда только она взялась! В эту часть сада никогда не забредали взрослые. Уже позже по некоторым ее словам я сообразила, что она держала меня под присмотром. Но тогда я просто очень удивилась.

– Господи, девочка моя!

Бабушку трясло. У нее побелели щеки. Как будто ей кто-то надавал оплеух меловой ладонью. Я снова испугалась, но уже не за Тишку, а за нее.

– Пошевелиться можешь? Ты можешь дышать?

Тишка вдохнула полной грудью, пошевелила руками и наконец поднялась. Бабушка перекрестилась. Вид у нее был такой, словно ребенок умер, а затем воскрес.

– Да ладно! – сказала я, желая ее успокоить. – Здесь невысоко!

Она так посмотрела, словно сама охотно столкнула бы меня с крыши вместо Тишки. И снова обернулась к мелкой, начала хватать ее и щупать:

– Здесь не болит? А здесь?

– Не-а.

– Янина, не ври мне!

– Я не вру, бабушка. Нигде не болит.

– Пошли купаться, – сказала я. Мне надоела их возня.

– Купаться?! Ты соображаешь, что говоришь?

Нет, честное слово, с бабушкой что-то было не так. Прежде она никогда не кричала на меня. Я и не думала, что она умеет.

– Бабушка, я правда в порядке, – вмешалась Тишка. Она пыталась проскакать на одной ноге в подтверждение своих слов, но Раиса сказала, чтобы она немедленно перестала.

– Надо Женьку позвать. Тишка, где купальники?

– Не знаю.

– Ладно, сама поищу…

Купальники нашлись на сушильной веревке, Женька где-то бродила. Я вернулась и тыкалась во все комнаты, прежде чем сообразила заглянуть в бабушкину спальню.

Раиса сидела на корточках перед Тишкой и надевала что-то ей на шею.

– Это будет для тебя оберег. Не снимай его, милая. Я твой кулончик пока в шкатулку отложу, чтобы они не перепутались.

– Не надо в шкатулку. – Тишка зажала в кулаке свое лесное стекло. – А что за оберег?

Мне тоже стало любопытно. Я сунулась поближе, но бабушка загородила от меня Тишку, как будто охраняя.

– Святитель Николай, покровитель детей.

А-а, иконка! Я разочарованно зевнула и помахала купальником:

– Пойдем, а то жарко будет!

– Эта иконка досталась мне от отца. – Бабушка говорила торопливо, не обращая на меня внимания. – Тишенька, не снимай ее, договорились? Ни на ночь, ни на купание. Обещаешь?

На окраине поселка за нами увязались три местных собаки, лохматые, как домовые. Я побаивалась их, но Тишка сделала успокоительный знак рукой – все в порядке, не тронут – и страх прошел. Она как-то умела договариваться с животными.

Взять хоть того котенка! Женька пыталась прикармливать его, но он ни разу не дал взять себя на руки. А потом приехала Тишка и понесла рыбу его матери. Наверное, это самое правильное в обращении с маленькими детьми, пусть даже они и котята. Через неделю котенок признал ее за хозяйку. Лежал тряпочкой на загривке у Тишки, пока она с гордым видом вышагивала по Литвиновке. Смешно! Женька морщила нос и говорила, что от Тишки несет кошачьей мочой. Когда моя сестра завидует, она всегда вспоминает о плохих запахах.

Собаки проводили нас до реки и скрылись в лесу.

– Ты помнишь, почему упала?

Мы уже стояли по колено в воде и готовились переплывать речку.

Тишка вопросительно посмотрела на меня.

– Тебя Пашка испугал, – сказала я.

– Да, я знаю. Вспомнила, когда свалилась. А сначала мне показалось, что на меня труба обрушилась.

Тишка хихикнула.

– Не сиди больше на этой крыше, – сказала я. – Он еще что-нибудь придумает.

Она беззаботно отмахнулась:

– Пускай придумывает. У меня теперь есть бабушкин подарок!

Я с сомнением взглянула на иконку. Если она такая действенная, что ж бабушка сама ее не носит? Та защитила бы ее от Прохора.

– Не волнуйся, – попросила Тишка. – Все будет хорошо, честное слово.

Я не волновалась. Просто не люблю видеть искалеченные тела на лужайке под окном. Это некрасиво.

Так я ей и сказала. Тишка почему-то засмеялась.

– Ты прикольная! – говорит. – Ну давай, поплыли наперегонки!

Мы поплыли наперегонки, потом еще раз, еще и еще, и ни одна из нас не заметила, в какой момент Тишка потеряла оберег бабушки Раисы.

Когда Илюшин примчался в больницу, уже стемнело. В палате Яны не оказалось. Медсестры, заваривавшие чай, не проявили никакого любопытства после того, как он сообщил им об исчезновении пациентки. Илюшин позвонил Тишко, но трубка известила, что абонент недоступен, и некоторое время Макар предавался мрачным фантазиям, воображая, что убийца все-таки добрался до девушки и теперь ее труп остывает где-нибудь в больничном подвале.

«Идиот! Увлекся ссорой двух братьев! Бросил девчонку с тремя родственниками, любой из которых мог убить Павла. Ищи теперь ее с проломленной головой!»

Прийти в себя Макару помогла уборщица. Деловито отпихнув сыщика, она расплескала воду под его ногами и лихо провезла шваброй по илюшинским ботинкам.

Тут Илюшин вернулся к реальности.

– Простите, вы девушку из этой палаты не видели? – спросил он. – Маленькая такая, с челкой.

– Пять минут назад ушла, – безразлично ответила уборщица. – Подвинься! Не видишь, грязно.

– Куда ушла?

– А я знаю?

Но вцепившемуся в нее Илюшину удалось выяснить, что девушка была в пальто, накинутом на больничную одежду.

– И в тапочках! – сказала уборщица, бросив негодующий взгляд на его ботинки.

Из невидимых тапочек и пролился на Макара свет истины.

– Где здесь курят? – быстро спросил он.

– Нигде! Нельзя тут курить!

Илюшин насмешливо поднял брови.

– На площадке под лестницей, – сдалась женщина. – Только окурки не разбрасывай!

Последние слова она крикнула уже ему в спину.

Макар сбежал по лестнице, распахнул дверь, и с невыразимым облегчением увидел сидящую на перилах взъерошенную Яну Тишко с перебинтованной головой. Она курила и стряхивала пепел в консервную баночку.

– Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве, – сказал запыхавшийся Илюшин. – У тебя почему телефон отключен, а?

– Ой! – испугалась Яна и полезла в карман. – Правда, отключился. Заряд, наверное, кончился.

Она виновато посмотрела на Макара:

– Извини!

– Извиняю. Но только потому, что ты жива и вроде бы здорова. Привет.

– Привет! – запоздало согласилась Яна. – Ты что, из Москвы успел так быстро доехать? Как там мама?

– Про маму мы потом поговорим, – Илюшин сел на перила рядом с ней. – Рассказывай, что с тобой произошло. Голова болит?

– У меня на затылке небольшая царапина, которую зачем-то перевязали, и сотрясение мозга. Да здравствует бабушкина шапка!

– Шапка?

Яна слегка покраснела.

– Я примеряла старую одежду Раисы, – призналась она. – Нашла в шкафу целую коллекцию головных уборов. Шляпы бабушка не носила, но у нее хранилось множество платков и шапок-кубанок. Знаешь, норковые такие…

– Знаю, – кивнул Илюшин. – И ты померила кубанку?

– Ага. А потом снаружи, от калитки, кто-то позвонил, и я отправилась посмотреть. Не сняв ее.

– Во сколько это было?

Яна затушила сигарету и подумала.

– Около шести. Уже стемнело. И фонарь над дверью не работал. Я вышла на крыльцо, удивилась, что так сумрачно, и пошла к калитке.

– Ты не разглядела, что там никого нет?

– Разглядела. Но позвонивший мог уйти, не дождавшись, и тогда я бы догнала его на улице.

– А ты кого-нибудь ждала? Может, кто-нибудь из домашних предупреждал тебя, что должен прийти сантехник или страховой инспектор?

Яна покачала головой:

– Нет, ничего такого.

– Хорошо. Ты вышла, спустилась с крыльца…

– …и меня ударили сзади по голове. Сшибли с ног. Я упала и потеряла сознание. Вот и вся история.

– Ты видела, кто это сделал?

– Нет. Я сразу же выключилась от удара.

– А какие-то догадки у тебя есть? Подозрения?

– Ни малейших. Меня нашел Лелик, и он же вызвал врачей. Я очнулась оттого, что он меня тормошил. Отвез меня в больницу, и выяснилось, что у меня сотрясение.

Она подумала немного и добавила:

– Еще с меня кофту пытались снять.

– Что значит пытались? – насторожился Илюшин. – Тебя что, хотели…

– Изнасиловать? – подсказала Яна. – Тогда логичнее было бы начать с джинсов. Но их никто не трогал. Зато я точно помню, как перед выходом из дома застегнула молнию на своей толстовке до самого горла, а когда пришла в себя, она была расстегнута.

– Может, Лелик?

– Точно не он. Я спрашивала.

Макар спрыгнул с перил, походил туда-сюда, раздумывая, и легонько постучал по водосточной трубе. Труба отозвалась гулким стоном.

– А кроме кофты? – обернулся он к Яне. – Что еще на тебе было надето?

– М-м-м… Фланелевая рубашка, старая, теплая.

– И верхние пуговицы были расстегнуты?

– Кажется, нет… Не придала этому значения. Я могла расстегнуть их сама, еще дома.

– Что еще ты помнишь?

Яна добросовестно пыталась выудить из памяти еще хоть какие-нибудь подробности нападения, но только виновато развела руками.

– Пойдем, отведу тебя в палату, – сказал Макар.

– Я домой поеду. Зачем мне здесь оставаться?

Илюшин тоже был озадачен тем, что врачи решили положить в стационар девушку с сотрясением мозга, но решил, что профессионалам виднее.

– Наверное, у тебя не пустяковое сотрясение, а что-нибудь серьезное…

Яна махнула рукой:

– Какое еще серьезное! Просто Лелик оплатил палату до завтрашнего дня. Это мне доктор сказал, когда он уже уехал.

– Лелик оплатил, – задумчиво повторил Макар.

Что-то многовато Лелика на сегодняшний вечер. И появился он очень своевременно, и в больницу девушку отвез, и сделал все от него зависящее, чтобы она не оказалась сегодня дома.

– Ты не боишься возвращаться? – спросил Илюшин, открывая перед девушкой дверь. – Вполне возможно, что тебя огрел кто-то из своих.

– Именно поэтому я хочу вернуться!

– Посмотреть им в глаза? Пронзить бесстыжие морды пристальным взглядом? – Он вздохнул. – Извини, я чувствую себя идиотом и поэтому несу ахинею. Серега предупреждал, что в Литвиновке тебе оставаться небезопасно. Я к нему не прислушался.

Яна встала посреди лестницы и обернулась к Илюшину:

– Это не ты, а я не прислушалась. Мое решение, моя и ответственность. А теперь этот человек побоится снова напасть!

С повязкой на голове она напоминала карикатурно маленького, но очень воинственного командира партизанского отряда.

– Мы не знаем, чего он побоится, – задумчиво сказал Макар. – В любом случае едем в Литвиновку вдвоем. Хотя на твоем месте я провел бы эту ночь в клинике.

Разумеется, ему не удалось отговорить ее. Она была настроена решительно. Если неизвестный рассчитывал испугать ее и заставить сбежать в город, он добился противоположного результата. Она, конечно, была напугана, но страх лишь мобилизовал ее силы.

– Думаешь, этот человек еще раз нападет?

– Не знаю, – честно сказал Илюшин. – Предлагаю не экспериментировать и выгнать всех твоих родственников прямо сейчас.

– Это затруднит расследование, – возразила она.

– Это облегчит твою жизнь.

– Ни за что. Пусть лучше меня еще раз стукнут, зато вы его поймаете.

– А гонорар нам кто будет платить после твоей безвременной кончины? – скептически осведомился Макар. – Твои наследники? Слишком долго ждать. Я не согласен.

Яна только хмыкнула в ответ.

За окном мелькали темные силуэты деревьев. Когда водитель набирал скорость, свет фонарей протягивался желтыми цепями по обеим сторонам дороги. «Либо это кто-то из домашних, либо приехал один из тех, с кем мы общались в последнее время, – думал Макар. – Или их двое. Один со стороны, плюс сообщник в доме. Это может быть кто угодно. И Вероника, и Женька, и Лелик. Напали после того, как Яна известила всех о своем расследовании. Хотели убить? Испугать?»

Расстегнутая кофта не давала ему покоя.

– Ты не хочешь рассказать мне, есть ли новости? – спросила Яна.

Илюшин так глубоко задумался, что ей пришлось дважды повторить свой вопрос.

– Новости? – он провел ладонью по лбу. – Да, кое-что выяснилось. Твоего дядю видели возле дома Козицкого незадолго до смерти старухи. Козицкий – это…

– Я помню. Подожди… Вы подозреваете, что дядя Юра был его сообщником?

– Не Юра. Вениамин.

Девушка изумленно посмотрела на сыщика.

– Венька? Но… Макар, это невозможно!

– Почему?

– Он все время торчал на виду!

Илюшин обернулся к ней:

– Ты не можешь этого знать. С утра ты пропадала в лесу, после обеда занималась котенком. Откуда уверенность, что Вениамин не уезжал в Тулу в это время?

– Потому что… – она растерялась. – Не мог и все! Слушай, они с Тамарой почти не выходили за пределы сада. Все время валялись в гамаках, сидели на поляне, загорали… В лучшем случае прогуливались до реки. Это наблюдали все, не только я. К тому же у Веньки нет машины. Если бы он исчез на несколько часов, это было бы заметно, поверь мне!

– Попробую поговорить с остальными, – согласился Макар, не вполне убежденный.

Едва они с Яной вошли в дом, навстречу им выскочили все трое его временных обитателей. Илюшин впился взглядом в их лица.

Алексей Савельев явно удивлен, и только. Но он лучше всех владеет собой, и по его умной физиономии не разберешь, что там варится внутри этой ушастой головы.

Женька взвинчена, глаза горят, на коже лихорадочный румянец.

Вероника выглядит спокойной и несколько безучастной – как всегда.

– Почему ты вернулась?

– В полиции выяснили, кто это был?

– Объясни, что произошло!

– Хочешь есть? Остался борщ.

Яна ухватилась за предложение Вероники.

– Хочу! Ужасно проголодалась.

Гомоня и выпытывая подробности нападения, вся братия отправилась за ней на кухню, а Илюшин вышел в сад, оставив Яну объясняться с родственниками.

Фонарь он предусмотрительно захватил из дома, как и стремянку. Для начала выкрутил лампу над крыльцом, снял с нее смазанные отпечатки и вернул на место. Затем пошел вокруг дома, низко наклонившись к земле и светя себе фонарем.

На то, что удастся отыскать следы обуви, Макар не слишком рассчитывал. Влажная земля неплохо сохраняла оттиски подошв, но по саду гуляли все, и следы перекрещивались и наслаивались друг на друга. «Был бы здесь Серега, может, ему повезло бы больше». Но Бабкин только еще ехал из Москвы в Литвиновку.

Илюшин кружил возле дома, постепенно расширяя радиус поиска, и на третьем круге нашел что искал. Возле сарая валялось одинокое полено, явно брошенное впопыхах, потому что до высокой поленницы под навесом оставалось еще метров тридцать.

– Так я и думал, – сказал себе Макар.

На всякий случай обернул полено в пакет и понес в дом. Он не помнил, можно ли снять с древесины отпечатки пальцев, но в голове его постепенно созревал план, для которого отпечатки были вовсе не обязательны.

– Что ты делаешь?

Алексей Савельев, которому так не шло теперь смешное имя Лелик, стоял в коридоре, преграждая Илюшину путь.

– Хочу выяснить, кто пытался убить мою клиентку, – сказал Макар. – Если ты сейчас признаешься, то облегчишь мне дело.

Савельев усмехнулся.

– Пытался убить, а потом приводил ее в чувство? Сам веришь в то, что говоришь?

– Я верю, что она не убивала Павла Варнавина. – Илюшин перехватил поудобнее полено. – И в то, что это сделал кто-то из домашних. Почему бы и не ты, кстати.

– У меня алиби.

– Неужели?

– Я следил за Вероникой. Она все время плакала… – Алексей спохватился, что говорит лишнее, и замолчал.

– И где она была? – поинтересовался Макар.

– Вечером? В гараже. Она украла мою мышь и играла с ней, посадив ее в клетку.

– Что ты несешь? – не выдержал Илюшин.

Алексей пожал плечами:

– Хочешь верь, хочешь нет. Что ж я поделаю, если так оно и было.

– В общем, алиби у тебя нет. А между тем ты отличный претендент на роль убийцы. Только не вздумай врать, что Пашка тебе нравился! Про историю с малиновкой мне уже рассказали.

– Я его ненавидел, – ровным голосом сказал Савельев. Лицо его белело в полумраке коридора как гипсовая маска. – Он был лживый, прагматичный и очень сообразительный парень. Я бы не назвал его умным. Но у него была звериная хитрость и чутье на людей. Он мастерски нас использовал – и меня, и Тишку. Все сочли нас маленькими ревнивыми сволочами, которые пытаются выместить злость на том, кто больше всех нравится Прохору.

– Но ведь дело было не в Прохоре, правда? – мягко сказал Илюшин.

– Дело было в моем отце. Не будь Пашка сыном его брата, отец взял бы его к нам в дом.

Макар пожал плечами:

– Но у Пашки были свои родители. Вот если бы он убил их, чтобы попасть в семью к богатому дяде Юре, тебе бы стоило беспокоиться. Но это уже сюжет для фильма ужасов.

Савельев неприятно усмехнулся.

– Сюжет для фильма ужасов – это если бы Пашка убил не только их, но и меня. Но знаешь что? – Он подвинулся, освобождая коридор. – Я бы ничуть не удивился, если именно это он и планировал.

Илюшин прошел мимо него, но через несколько шагов остановился и задумчиво глянул на Алексея.

– Ты хорошо помнишь тот июнь?

– Неплохо. А что?

– Вениамин куда-нибудь уезжал?

– В каком смысле? – удивился Алексей. – Ну да, на реку. Только не уезжал, а пешком…

– Нет, я имею в виду, не пропадал ли он надолго из дома? Может, у него были дела в райцентре? Или в Туле?

Алексей помолчал, припоминая. Илюшин чувствовал себя довольно глупо с поленом в руках, но терпеливо ждал. Не просить же Савельева постоять тут, пока он отнесет улику в комнату.

– Вообще-то у меня сохранился дневник, – неохотно начал Савельев.

Илюшин едва не уронил полено.

– Дневник того лета?

– Да.

Макар на секунду потерял самообладание.

– И ты молчал?!

– Зато сейчас говорю! – огрызнулся Алексей. – Это детские записи, в них нет ничего интересующего тебя. Если хочешь знать, я их еще вчера внимательнейшим образом изучил. Надеялся, там будет какая-то подсказка.

– Дай дневник! – потребовал Макар.

– Обойдешься.

– Ты мог чего-то не заметить!

– Придется тебе поверить мне на слово! Дневник не отдам. Но могу еще раз перечитать то, что касается Варнавина.

Илюшин произнес выразительную речь, суть которой сводилась к тому, что никто не сможет использовать записи Лелика с большей пользой, чем он, Макар. Он взывал к родственным чувствам, справедливости и доброте. Бесполезно. Алексей был тверд: он готов отыскать сведения о Вениамине, но не позволит другому человеку лезть в его детские впечатления.

«Что-то там есть еще, – понял Макар. – Какие-то тайны».

И отступил, поняв, что большего не добьется.

Через час Алексей постучался к нему.

– Как ни странно, ты прав, – сказал он, хотя Илюшин ничего не утверждал, а только спрашивал. – У меня почти каждый день мимоходом отмечено, что Вениамин с Тамарой занимаются всякой ерундой. То девчонок взялись учить танцам, то читали друг другу вслух по ролям. Они же артистичные оба. И ленивые. За продуктами не ездили, Раисе не помогали. Кажется, дядюшка считал, что ему все простят за то, что он вырастил для Прохора такого отличного внука.

– Спасибо, – кивнул Макар.

Версия о том, что Савельев взял в сообщники собственного сына, рассыпалась на глазах, как высохший песочный замок.

– Я бы на твоем месте еще Янкиной матери позвонил, – сказал напоследок Алексей. – Она больше всех общалась с Варнавиными.

Сергей приехал ночью. В доме уже все спали или притворялись, что спят.

– Алиби у кого-нибудь есть? – первым делом спросил Бабкин.

– Нет.

– А что есть?

– Орудие неудавшегося убийства и отпечатки пальцев неизвестного происхождения.

Бабкин одним глотком допил остывший сладкий чай из илюшинской чашки и с тоской подумал о содержимом холодильника.

– Ты подозрительно бодрый, – заметил он, глядя как Илюшин ходит кругами по комнате. – Нас едва не лишили клиентки.

– Вряд ли ее планировали убивать. Скорее, хотели оглушить, и это удалось.

– Думаешь, собирались увезти? Или испугать?

– У меня есть одна идея, – туманно сообщил Макар. – Но она пока слишком расплывчатая. Надо, чтобы сформировалась.

Бабкин потер глаза и зевнул. Последние дни сложились в бесконечную череду поездок и разговоров со свидетелями, и больше всего он мечтал свалиться в постель и проспать до самого утра, а лучше до полудня. Но позволить себе такой роскоши во время расследования Сергей не мог. После нападения на Яну Тишко – вдвойне.

– Что с издателем? – спросил Макар.

– Вообще перестал выходить на связь, сволочь. Трубку не берет, на смс не отвечает.

– Ладно, давай разберемся с тем, что у нас есть.

Бабкин посмотрел на отпечатки, снятые Макаром с плафона, перевел взгляд на полено. В мелких складках древесины ему внезапно привиделся Буратино.

– Макар, я сейчас усну, – признался он. – У меня уже глюки. Давай я по дому похожу, чтобы развеяться. А ты пока сверь отпечатки с теми, что у нас в деле. Или ты уже сверил?

– Нет, не успел пока. Иди, патрулируй окрестности.

Сергей вышел, ступая совершенно бесшумно. При своих габаритах он умел передвигаться беззвучно, словно крадущийся кот. Илюшин, который был в два раза легче, много раз пытался ему подражать, но всегда безуспешно.

За окном стояла промозглая октябрьская ночь, и когда Бабкин вышел на крыльцо, она коснулась влажной прохладной ладонью его щеки. Он покурил на крыльце, моментально озяб, зато проснулся. Закрыв за собой дверь, Сергей постоял, прислушиваясь к звукам чужого дома. В детстве, когда он приезжал к бабушке в деревню, они иногда дежурили по ночам – ходили с самодельными колотушками, как сторожа в старину, следя, чтобы не было пожара. Огня в деревне боялись сильнее всего. Вспыхнет, перекинется на другие дома, и не успеешь обернуться, как полдеревни погорельцев.

«Колотушки мне сейчас не хватает».

Бабкин прошел по коридору, заглянул в библиотеку, осмотрел гостиную. Проверил дверь Яны на втором этаже: заперта, как они и договаривались. На эту ночь Илюшин попросил девушку перебраться в свою старую комнату. В спальню Раисы, где она ночевала прежде, можно было забраться через окно, а изображать из себя всю ночь Холмса с Ватсоном, подстерегая преступника, Макар не захотел.

В кухне Бабкин не удержался и взял из шкафа конфету. Развернул ее, стараясь не шуршать фантиком, и тут ему почудился над головой какой-то звук.

Сергей застыл. Кто-то ходил наверху, и ему даже показалось, что щелкнули выключателем. Он подождал, не донесутся ли с лестницы шаги. Но ни одна ступенька не скрипнула. Бабкин сунул надкушенную конфету в карман и двинулся к источнику звука.

На втором этаже было тихо. Свет падал из приоткрытой двери в мансарде, из той комнаты, где Раиса устроила кладовку, а если называть вещи своими именами – склад ненужных вещей. Бабкин осторожно подкрался к двери, заглянул внутрь.

Посреди комнаты спиной к нему стояла Вероника. В правой руке она сжимала короткий нож. Ее окружали коробки – завалы, нагромождения коробок и ящиков. Что-то тихо шепнув себе под нос, она сняла верхнюю с ближайшей башни и одним движением распорола полосу скотча.

Бабкин молча наблюдал. Вероника перевернула коробку, в которой оказались тетради, расшвыряла их и схватилась за следующую. Одна опустевшая коробка за другой отлетала в сторону, а содержимое сдвигалось, постепенно накапливаясь в большую мусорную кучу. Здесь были дневники, книги, сервизы, обернутые в пожелтевшую газетную бумагу, какие-то детали – похоже, от телевизора… Вероника действовала как робот. Вскрыть, вывалить, расшвырять, сдвинуть. Вскрыть, вывалить, расшвырять… Когда вокруг нее не осталось свободного места, она принялась сгружать охапками вещи обратно по коробкам, ничуть не заботясь об их сохранности. Сергей слышал, как хрустят чашки и бьются тарелки, ударяясь о дно ящика. Женщина с маниакальным упорством пыталась что-то найти.

К десятой коробке Вероника устала. Поднялась, стоя спиной к Сергею, и чем-то щелкнула. Он не сразу понял, что это зажигалка, а поняв, остолбенел. Она что, собирается все это поджечь?

Наверное, он не слишком бы удивился. Легко было представить ее стоящей посреди объятой огнем комнаты. Не факт, что пламя навредило бы этой ледяной непроницаемой красавице – быть может, она неуязвима для тепла и жара.

– Что вы делаете?

Она вздрогнула и обернулась. В одной руке нож, в другой зажигалка, глаза расширены… Впервые Сергей увидел на ее лице подобие эмоции, и ему стало не по себе. Бесчувственной эта беловолосая фея определенно не была.

Вероника молча сделала шаг к нему, и он приготовился уклоняться от удара. Черт ее знает, чего от нее ожидать!

– Я могу вам помочь? – спросил он. – Ночь уже, поздно, а вы тут одна пытаетесь справиться. Хотите, будем искать вместе?

Он забалтывал ее, но судя по всему, реплики были выбраны неправильно. Голубые глаза по-прежнему расширены, как у взбесившейся ангорской кошки, и нож на изготовку.

– Вы же понимаете, что пырнуть меня этим вашим кинжалом – плохая идея? – поинтересовался Бабкин.

Кажется, подействовало. Она опустила руку.

– Вы ударили поленом Яну? – спросил Сергей.

Вероника молча покачала головой. Ее молчание начинало его беспокоить. Она и прежде не казалась ему разговорчивой, но в ситуации, когда ее застали роющейся посреди ночи в чужих коробках, можно было бы и сказать что-нибудь в свое оправдание.

– Ничего не хотите объяснить, Вероника?

Кажется, вот это легкое движение губ означает у нее усмешку. Сергей пожал плечами:

– Дело хозяйское. Но я сейчас разбужу Яну, покажу, что вы сделали с вещами, доставшимися ей в наследство, и вас через час выставят из дома.

Вот теперь она всерьез испугалась. Страх считывался вполне недвусмысленно, и Бабкин почувствовал облегчение. Наконец-то ему удалось расшифровать хоть какую-то ее эмоцию!

– Не надо.

Слабый тихий голос. Она даже наклонилась и положила нож на пол, словно показывая, что больше не вооружена.

– Тогда объясните, что вы здесь делаете.

– Я ищу одну свою вещь.

– Какую?

– Я не могу сказать.

– Какую?

Глаза ее сверкнули.

– Я не могу сказать!

Бабкин понял, что настаивать бесполезно.

– Ну вот что, – начал он, изрядно устав от происходящего. – Я уверен, что вы знаете, кто ударил вашу сестру и едва не прикончил ее. Это сделал один из вас троих. Или вы называете мне его имя, или готовьтесь паковать вещи. В принципе, вашу семейку давно следовало выгнать отсюда к чертовой матери. Не знаю, отчего Яна проявила такую доброту. Но мне удастся ее переубедить, даю вам слово.

Он блефовал, конечно же. Но ему хотелось есть, и чувство голода вкупе с желанием наконец выспаться придавало его тону необходимую убедительность злости. Бабкин был чертовски раздражен и хотел покончить с происходящим вокруг абсурдом как можно быстрее.

Она беспомощно огляделась, словно пытаясь призвать на помощь кого-то невидимого.

– Говорите, – попросил Сергей. – Вам все равно придется это сделать.

Илюшин сверил смазанные отпечатки на плафоне с теми, что хранились в их деле, и ожидаемо не нашел совпадений. Видимо, тот, кто выкрутил лампу над крыльцом, был в перчатках. «Предусмотрительный, гад».

Осмотр полена тоже ничего не дал. Конечно, существовал призрачный шанс, что преступник, нанося удар, содрал кожу с ладони, оставив на древесине следы крови. Но Илюшин отдавал себе отчет, что вероятность эта ничтожно мала.

– Улики есть, но толку-то от них, – пробормотал он, берясь за свою головоломку.

На этот раз ему удалось сложить кубик за две минуты, и в тот момент, когда последняя полоса встала на свое место, его словно кольнуло.

– Отпечатки, отпечатки, – забормотал Илюшин и вскочил. – Товарищи, а ведь я уже их видел прежде…

Незримые товарищи, имевшие смутный облик клонов Бабкина, поинтересовались у Макара, что он имеет в виду. Плафон?

– Нет, не плафон, – отмахнулся Илюшин. – Но мне определенно встречалось…

И тут он вспомнил. Зрительная память была у Илюшина близка к фотографической. Эти параллельные завитковые узоры он видел дважды: сначала в материалах, собранных следователем Гусаком, а затем в своих собственных.

Макар открыл архивное дело, включил планшет и вывел на экран фотографию отпечатков, снятых собственноручно им самим. И едва преодолел искушение немедленно отыскать Бабкина и вывалить на него новую информацию.

– Круто, – пробормотал он, глядя на совершенно одинаковые узоры. – Как я раньше не заметил!

Но это ни на шаг не приближало его к разгадке, кто напал на Яну Тишко.

– Кофта, кофта, – пробормотал Макар. Расстегнутая молния не давала ему покоя. Зачем раздевать свою жертву, тратя драгоценное время? Если Яну хотели напугать, чтобы она прекратила расследование, или даже убить…

– Стоп! – вслух сказал Илюшин.

«Я исхожу из неправильной предпосылки вместо того, чтобы исходить из фактов. А факты таковы, что девушку оглушили и пытались раздеть».

И тут все сложилось. Истории из ее детства, рассказанные Яной, ограбление старухи, сегодняшнее нападение…

– Я тормоз, – сказал себе Макар и быстро пошел к двери.

Он распахнул ее и столкнулся нос к носу с Бабкиным.

– Это Женя, – торопливо сказал Сергей.

– Знаю. Давай за мной.

– Откуда ты знаешь? – шепотом взвыл Бабкин. – Ты не можешь знать!

– А ты понимаешь, почему она это сделала? – Илюшин уже взбегал на второй этаж.

– Понятия не имею. Ее сестра видела, как она выворачивала лампочку, но только позже поняла зачем.

– Как ты ее разговорил?

– Она сама решила, что лучше признаться.

Макар остановился перед дверью, ведущей в комнату Яны Тишко, и постучал.

– Кто там? – вполголоса спросили изнутри.

– Яна, это мы.

Она открыла дверь, кутаясь в шаль, наброшенную на пижаму.

– Извини за вторжение, – деловито сказал Макар, без приглашения входя в комнату.

– Ничего, я не спала, читала… – она растерянно переводила взгляд с него на Бабкина. – А что случилось?

– Что на тебе надето?

– Прости?

– Что на тебе надето? – раздельно повторил Макар. – Перечисли.

Несколько секунд Яна смотрела на него как на законченного идиота, и Сергей ее понимал.

– Э-э-э… ну, носки, – наконец сказала она. – Пижама. Трусы. Достаточно?

– Нет. Продолжай. Что еще?

– Бюстгальтера нет, – начиная сердиться от общего идиотизма ситуации, сказала девушка. – На пижаме, как ты видишь, шаль. Бабушкина. Потому что холодно.

– Что еще? Под пижамой!

Она прищурилась и, кажется, была близка к тому, чтобы выгнать его.

– Ничего у меня нет под пижамой!

– Макар, тебе бы, может, поспать, передохнуть… – начал Бабкин.

Илюшин сел в кресло с видом бесконечного снисходительного терпения.

– Поразительные вы люди! – сказал он, обращаясь сразу к Бабкину и Яне. Это, разумеется, прозвучало как оскорбление. – Не замечать очевидного даже после моих наводящих вопросов!

Сергей окончательно разозлился.

– Может, тогда ты перестанешь задавать свои наводящие вопросы и сообщишь уже нам, убогим, в чем дело!

– Дело в том, что на Яне надето кое-что еще, кроме пижамы и носков, – пояснил Макар. – И я хочу, чтобы она сама сказала, что это такое. Не раздевать же мне ее!

Бабкин открыл рот, чтобы сообщить, что он сейчас разденет самого Илюшина и выставит на мороз – чтобы остыл. Но не успел.

– Кулон, – внезапно сказала Яна.

– Что?

– Кулон. Мой. Детский.

– Можно на него посмотреть? – вкрадчиво спросил Илюшин.

Она пожала плечами, но выудила из-под пижамы цепочку.

– Это просто стекляшка. Я же тебе рассказывала, как получила ее в конкурсе, который устраивал дядя Юра.

– Рассказывала, – пробормотал Макар, протягивая руку за кулоном. Бабкин молчал, не понимая, что происходит. – Будь добра, включи настольную лампу.

Все трое сгрудились возле стола. Илюшин разжал ладонь и бережно положил Янин талисман на самое светлое место. Прозрачное ограненное стекло сверкнуло в мягком свете. Прошла секунда, другая…

– Ой, цвет меняет! – изумилась Яна. – Никогда прежде не замечала.

Бабкин завороженно смотрел, как в зеленой водянистой глубине рождается пурпурное свечение, расплывается, растекается по кристаллу, и вот уже на столе под лампой лежит бледно-малиновый кулон, поблескивая фиолетовыми искрами.

– Забавно, – протянул он. – Макар, это что за фокус такой?

– Это явление называется плеохроизм, – спокойно сказал Илюшин. – Изменение цвета кристаллов. Проявляется тем сильнее, чем гуще природная окраска камня.

Яна и Бабкин уставились на него.

– Какого еще камня? – не выдержала девушка. – Макар, это стекло!

– Александрита. Четыре карата, цейлонское месторождение, по всей видимости. У нас, кажется, таких крупных давно не находили. Стоимость затрудняюсь определить, но не меньше пяти миллионов.

Яна некоторое время молча смотрела на него, а затем без единого слова опустилась на край постели. Бабкин ощутил сильное желание присоединиться к ней. Он вспомнил, где видел этот камень – на фотографиях, которые передали ему Дарницкие.

– Откуда? – хрипло спросила девушка. – Этого не может быть! Его Тамара купила в райцентре, в каком-то ларьке!

– Его Женя украла из дома Изольды, – сказал Макар. – И поленом тебя ударила, потому что хотела вернуть его себе.

Было шесть утра, когда Женька спустилась на кухню, собираясь заварить себе кофе. Спала она урывками, и сон состоял из каких-то мелких повторяющихся сюжетов, точно сеть, которой ее ловили, будто рыбу. Женька просыпалась, глотала воздух и снова проваливалась на дно сна, утянутая сетью.

Хмуро потирая виски, она вошла на кухню и вздрогнула.

Они сидели здесь, все трое. И мужлан, зыркающий исподлобья, и мерзкий студентик, и сама Яна. Накануне выяснилось, что студентик и мужлан – частные сыщики, и в этом было что-то ужасно глупое и неправдоподобное. Женька сомневалась в реалистичности частных сыщиков. Они имели право на существование только в голливудских фильмах и плохих отечественных сериалах.

Она бросила взгляд на двоюродную сестру. Яна выглядела так, словно всю ночь провела в гробу под землей, и эта мысль пролилась бальзамом на Женькину душу.

– Вы чего здесь собрались? – неприветливо спросила она. И чуть не добавила «Проваливайте, дайте кофе выпить в тишине!»

Но внезапно сообразила, что дом принадлежит не ей. Женьке постоянно приходилось усилием воли возвращать съехавшую кальку воображаемой действительности к грубому рисунку реальной жизни.

– Рано же! – исправилась она. – А вы тут сидите, как заговорщики.

Мужлан отхлебнул борща. Кто ест борщ в пять утра!

– Уезжать собираетесь? – спросила Женька.

– Нет. Не собираемся, – ответила за всех Яна.

До чего же она противная! И в детстве все умилялись этой малютке, и сейчас умиляются. Женьку это бесило. Карлица с мультяшной мордочкой и писклявым голоском!

Женя принужденно зевнула и полезла в шкаф за чашкой. «Кофе заварю – и уйду», – решила она. Молчаливая троица действовала ей на нервы.

В своих способностях перехитрить любого сыщика Женька не сомневалась. И эти двое не вызывали у нее серьезных опасений. Один дурак, второй юнец! Она мысленно пожала плечами.

– Я тут рассказывал одну историю, – раздался голос студентика за ее спиной. – Вчера кое-кто, не будем тыкать пальцем, так хотел спать, что не мог воспринимать информацию.

– Вранье! – Бурчание мужлана напоминало хрипловатый собачий рык. – Я мог, просто не всю.

– Зато теперь, Женя, когда вы так кстати сюда пришли, вы можете мне помочь.

Женька обернулась и вопросительно заломила бровь.

– Вы о чем?

– В моей истории есть кое-какие лакуны. Их можете заполнить только вы.

Она неторопливо нацедила кофе, положила на блюдечко печенье и демонстративно обошла сидящих за столом по широкому кругу.

– Всю жизнь мечтала в шесть утра лакуны вам заполнять! – усмехнулась Женька, стоя у двери. – Давайте-ка уж как-нибудь сами, господа хорошие.

– Да не вопрос, – вслед ей сказал студентик, непонятно от чего вдруг развеселившийся. – В июне двухтысячного года вы забрались в дом Изольды Дарницкой и украли из ее спальни кулон с александритом.

Женька удержала чашку в руках, но печенье съехало с блюдца и разлетелось у нее под ногами.

– Схватили вы его, наверное, потому, что он был маленький, – продолжал студент. – Или просто сверху лежал? А, Евгения?

Женька молча смотрела на него.

– Вы сунули его в карман и сказали вашей подружке, что пора уходить. И в этот момент вас спугнули настоящие грабители. Вы убежали, сообщницу оставили сидеть за сараем… Или за баней?

– За баней, – кивнула Яна.

– …а сами вернулись домой. И тут вам стало страшно. В кармане у вас хранилось доказательство кражи. Вы ведь были взрослой девочкой и отлично понимали, что это самое настоящее воровство, правда? Кулон жег вам руки, и в попытке избавиться от него вы сунули его в первую подвернувшуюся коробку с украшениями Раисы. Я пока нигде не ошибся?

Женька присела на корточки и принялась машинально собирать раскрошившееся печенье.

– Где умный человек прячет лист? – спросил Илюшин. – В лесу. Вы поступили умно. Прохор дарил жене бусы, серьги и браслеты, потому что это отвечало его представлениям о правильном подарке, но она их почти не носила. Шансов, что ваша бабушка наткнется на кулон, практически не было. Вы хотели спокойно придумать, куда можно перепрятать ворованное без опасения, что его найдет ваш троюродный брат, а для этого нужно было выиграть время.

– Женя, это правда? – не выдержала Яна.

Женька выпрямилась и без выражения посмотрела на нее.

– Конечно, правда, – заверил Макар. – Но вам, Женя, не повезло. Вы спрятали кулон не в настоящую шкатулку, а в коробку из-под чая, куда жена Вениамина собирала разнообразную пустяковую бижутерию для подарка детям. Дальше все сложилось самым неудачным для вас образом: кулон получила Яна и наотрез отказалась отдавать его вам. А тут еще и Изольду нашли мертвой! Вы боялись, что кто-нибудь из взрослых узнает камень, который носила Дарницкая, и все вскроется. А потом, это же был ваш трофей! Вы его лихо стянули у старухи и считали, что он должен принадлежать вам.

Здоровяк сделал движение, собираясь встать, и Женька проворно отступила на шаг.

– Я за борщом, – насмешливо успокоил он.

– Вы бы, конечно, рано или поздно просто украли кулон у Яны, – продолжал Илюшин. – Но тут вам не повезло второй раз. Вероника и Яна вернулись с купания и рассказали, что на речке он свалился и утонул.

– А я ведь была уверена, что ты хочешь мне помочь, – тихо сказала Яна.

Странная улыбка искривила Женькины губы.

– В общем, когда вам не удалось достать кулон со дна реки, вы смирились с тем, что он для вас навсегда потерян. И это продолжалось до… Вот тут у меня как раз лакуна. Серега, не стучи половником!

– Да я уже все, – проворчал здоровяк, возвращаясь на место со второй тарелкой супа. – Какая лакуна? Я все пропустил.

– Откуда, Женя, вы узнали, что ваша двоюродная сестра утопила вовсе не камень Изольды? Вероника рассказала?

Женька стояла с той же диковатой усмешкой, не говоря ни слова.

– Или Раиса? – предположил Макар. – Я бы ставил на Раису. Тем летом она увидела, как из-за Пашки Яна свалилась с крыши, и испугалась за внучку. Она надела ей свою иконку в качестве оберега, и эта-то иконка и пропала при купании. Вам стало известно об этом относительно недавно. Вы вполне обоснованно решили, что Яна спрятала свое сокровище где-то в доме. Начали обыскивать комнаты, и тут вам наконец-то повезло – вы наткнулись на Янин тайник. Где он был?

– Под подоконником в библиотеке, – вместо Женьки ответила Яна.

– Была бы у вас лишняя минута, Женя, и никто бы не пострадал. Но в библиотеку вошел Алексей, забрал у вас клад и возвратил хозяйке. Представляю, как вы злились! Никто не понимал ценности этого зеленого стеклышка. Яна снова стала носить его как талисман, и подобраться к кулону стало еще сложнее, чем пятнадцать лет назад. А вы отчаянно нуждаетесь в деньгах, Женя. Работы у вас нет, насчет квартиры, которую вы якобы обязались сдавать ближайшие три месяца, вы соврали. Квартиры ведь тоже не существует. Так, Серега?

– Нету, – подтвердил Бабкин, прихлебывая борщ. – Никакой недвижимости, как я и говорил.

– В конце концов вы прибегли к самому простому способу. Ваше нападение было чистой воды попыткой ограбления. Я понял это, когда вспомнил о расстегнутой кофте. Вы всего лишь собирались снять кулон. Вмешался опять Алексей, и я удивлен, честно говоря, что вы не огрели поленом и его. Дважды сорвать ваши планы! На вашем месте я бы его удавил, честное слово.

Женька наконец разомкнула пересохшие губы.

– Вы ничего не докажете.

– Я и не стану, – удивленно отозвался Макар.

– Может, мне в качестве компенсации тоже огреть ее поленом? – пробасил Сергей. – А то ведь уйдет сейчас безнаказанной!

Несколько секунд Женька не сводила с него блестящих глаз. А затем внезапным стремительным движением швырнула чашку в Илюшина.

Яна не успела даже вскрикнуть. Кофе выплеснулся на пол, а увесистая чашка прилетела бы прямо в лоб Макару, если бы Бабкин с какой-то ленивой грацией не выставил перед ним ладонь. Чашка ударилась о нее, отскочила, протанцевала по столу, свалилась с края и раскололась пополам.

– Это ты зря, – миролюбиво сказал Бабкин, адресуясь Жене, и одним неуловимым движением оказался посреди кухни.

Женька взвизгнула и кинулась прочь. Под аккомпанемент дробного топота громыхнула входная дверь, стаккато шагов в саду прозвучало – и оборвалось с оглушительным хлопком калитки.

– Странная она какая-то, – покачал головой Бабкин.

И присев на корочки, стал вытирать кофейную лужу бумажным полотенцем.