– Этой истории очень много лет, – сказала сидевшая в кресле миниатюрная черноглазая девушка, взъерошенная, как искупавшийся в пыли воробей. – Мне рассказывать по порядку?

– Если получится, – кивнул Макар Илюшин.

– Пятнадцать лет назад наша семья собралась в доме у моего деда. Нас было двенадцать человек: пятеро детей, семеро взрослых. Мы прожили вместе месяц, и в конце этого месяца я убила своего троюродного брата.

Она выглядела спокойной, эта крошка, похожая на птичку. На очень сосредоточенную птичку, подумал Бабкин. И слишком спокойной. Как молоко под крышкой кастрюли за секунду до того, как убежать. Маленькие пузырьки уже поднимаются со дна, но вы еще не придаете им значения. А зря.

– Три дня назад я вернулась в этот дом…

– Зачем? – перебил Макар. – Простите, это важно.

– Он достался мне в наследство. – Кажется, она немного смутилась. – От бабушки. Бабушки Раисы.

– А дед?

– Он два года как мертв.

– Хорошо. Вы вернулись в дом…

– …и поняла, что я не убивала брата. Это сделал кто-то другой.

Макар слегка подался вперед и щелкнул пальцами. «Высокая степень заинтересованности», – диагностировал Бабкин. Не высшая, но высокая. У птички-черноголовки все шансы, что он займется этим делом, если только она сейчас все не испортит.

– Хм, – сказал Илюшин. – Любопытно.

Она заволновалась.

– Экспертиза показала, что мой брат был убит ударом малахитовой вазы. Она размозжила ему висок. Я помню, как схватила вазу, помню сам удар, но кроме этого больше ничего. Я почти сразу потеряла сознание. Завели уголовное дело, но на момент преступления мне было всего двенадцать лет, так что сами понимаете, – она выразительно развела руками.

– Вы сказали, что убийца – не вы. Вам что-нибудь рассказали? То, что скрывали от вас?

– Нет. Все было не так. После этого… несчастья дед поменял всю обстановку в гостиной. Но незадолго до смерти бабушки все вернули как было. Я думаю, это сделала Раиса.

Яна вкратце пересказала, что произошло, когда она схватила вазу.

– Моя бабушка лепила из гипса. Мне кажется, я правильно восстановила ход событий. Я ударила брата не настоящей малахитовой вазой, а бабушкиной копией. Долгие годы я думала, что находилась в состоянии аффекта, когда схватила ее. Но только вчера поняла, что мои ощущения меня не подводили. Просто это был не камень. Это был муляж. Он раскололся от удара. Я это даже видела, но не осознала.

Яна Тишко перевела дыхание. Бабкин подвинул к ней стакан воды, и девушка благодарно улыбнулась. Все-таки она очень нервничала, теперь это бросалось в глаза.

– Допустим, вы ударили его муляжом, – нахмурился Илюшин. – От этого не умирают.

– Не умирают, – кивнула девушка. – Но от удара гипсовой вазой тоже можно потерять сознание.

Некоторое время Макар молча смотрел на нее.

– Я вижу, вы провели хорошее расследование, – наконец сказал он.

– Гонорара не обещали, но у меня была большая личная заинтересованность.

Илюшин рассмеялся. Яна Тишко улыбнулась в ответ – впервые с того момента, как вошла в квартиру Макара, и лицо у нее стало совсем детским и очень славным.

– Хорошо, – согласился Илюшин. – Допустим, ваш брат упал в обморок.

– Я тоже потеряла сознание. Нашли нас лежащими рядом. У Паши была разбита голова, возле него валялась малахитовая ваза с моими отпечатками.

– Ага, – кивнул Макар. – Я понял. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Вы ударили его муляжом, но парню этого хватило, чтобы вырубиться. Пока вы лежали без сознания, в комнату вошел кто-то третий. Оценил обстановку, взял настоящую вазу и добил парня. Потом прижал ваши пальцы к орудию убийства и ушел. Предварительно собрав обломки гипса, конечно же.

Яна кивнула.

– Красивое решение, – одобрил Макар. – Требует ума, большой решительности и готовности рисковать. И жестокости. Сколько лет было пацану?

– Пятнадцать.

– Расшибить голову подростку, который и так валяется в обмороке? Мощно!

Бабкин промолчал. У него дома собственный подросток время от времени выступал с сольными номерами, и он отлично представлял, как можно расшибить ему голову.

– И вы хотите от нас, чтобы мы нашли убийцу.

– Сама я не справлюсь.

– Не совсем наш профиль… – Илюшин задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику.

– Я знаю. Вы занимаетесь пропавшими людьми. Но мне говорили, что иногда вы расследуете и убийства. Вот я и подумала: прошло так много лет, что никто не возьмется, а я… мне…

Она замолчала.

«Мне пришлось пятнадцать лет жить с мыслью, что убийца – я», – перевел Бабкин.

– Вы близки с вашей семьей? – спросил Макар.

– Нет. Я не виделась с ними все это время.

– Ни с бабушкой, ни с дедом?

– Они мне не родные, вернее, не прямая линия. Моя родная бабушка – сестра деда Прохора.

– Она жива?

– Она умерла совсем молодой, когда моя мать была подростком.

– А ваши двоюродные сестры?

– Впервые за все эти годы я поговорила с Женей, когда она позвонила мне и сообщила о смерти бабушки и о завещании. Раиса оставила письменные указания.

– Любопытно.

– В наследство я вступлю только через полгода после ее смерти. Завещание есть у нотариуса, а копия лежала на столике возле ее кровати.

– Вы точно не общались с бабушкой после убийства?

– Ни разу. Я думаю, в доме Прохора запрещалось даже упоминать мое имя. Хотя не знаю, может, я и ошибаюсь. У меня не было времени выяснить это.

Макар подался вперед.

– Вы осознаете, что если мы возьмемся за расследование, то могут всплыть любые факты?

Девушка кивнула.

– Нет, не осознаете, – сказал Илюшин. – В какое время был убит ваш брат?

– Около пяти вечера. Нас нашли в пять двадцать.

– Что делала ваша мать в промежутке с пяти до пяти двадцати?

Она широко раскрыла глаза и стала похожа на изумленного галчонка.

– Моя мать не убивала Павла!

Илюшин удовлетворенно кивнул и откинулся в кресле.

– Это я и имел в виду. Нет, Яна, мы не возьмемся за ваше дело. Именно потому, что в нем замешаны близкие вам люди.

Некоторое время она смотрела на него, не меняясь в лице, и вдруг широко улыбнулась.

– Вы не поняли! Моя мать не убивала Пашку, потому что ее не было в доме. Она ушла на станцию покупать билеты и задержалась там, заболталась с соседкой. Вернулась, когда нас с Пашкой уже нашли.

– Есть показания соседки?

– Нет, но думаю, будут, если вы с ней поговорите. Не знаю, правда, вспомнит ли она тот день.

Илюшин хмыкнул.

– Ну допустим. А остальные? Они живы, кстати?

– Все, кроме бабушки с дедом. Хотя подождите-ка… Не уверена насчет родителей Павла. Но если бы с ними что-то случилось, мать рассказала бы мне.

– То есть мы можем найти всех людей, которые были тогда в доме. Кроме самых старших.

– Именно так.

– А дом теперь принадлежит вам.

Яна кивнула.

Бабкин никогда не умел читать мысли Илюшина. И это его совершенно не расстраивало. У Макара специфическое устройство мозгов, а специфическое устройство мозгов – оно как вирус. Пообщаешься с носителем, и, глядишь, уже сам несешь какую-нибудь пургу.

Однако не требовалось выдающихся способностей, чтобы понять, о чем думает Макар в настоящий момент.

«Занятно!»

Его любимое слово. Сейчас вцепится в бедную девчонку, словно это новогодний подарок ему под елочку, и распотрошит ее до косточек. «Ты посмотри на нее! – хотел сказать Бабкин. – Джинсы, свитер, стрижется сама перед зеркалом. Откуда у нее деньги на оплату твоих развлечений?»

– Кто вы по профессии? – спросил Илюшин. Бабкин иногда подозревал, что если мысли Макара от него скрыты, то его собственную голову напарник может просвечивать, как рентгеновскими лучами.

Яна снова улыбнулась, как будто вопрос был ей приятен. Сергею это понравилось. Ему были симпатичны люди, которые улыбаются, говоря о своей работе.

– Я ветеринар.

– Собаки?

– Собаки тоже, но в основном кошки.

Макар не любил ходить кругами.

– Расследование, которого вы ждете, может занять много времени. Это значит, что…

– …что стоимость ваших услуг будет высокой, – подхватила Яна. – Знаю. Если вас беспокоит моя платежеспособность, то я решу этот вопрос. Все-таки я без пяти минут владелица недвижимости.

– Не берись за это дело, – предупредил Бабкин, когда девушка ушла. – Увязнем! Как ты представляешь себе расследование убийства десятилетней давности?

– Пятнадцати.

– Тем более. Половина свидетелей разъехалась, половина в могиле. Никаких гарантий мы ей дать не можем. Да и по правде говоря, сомнительный рассказ: ударила вазой, но не каменной, а гипсовой… Слишком сложно, нет?

– Именно степень идиотизма и заставляет меня поверить в достоверность этой истории.

– Поясни!

Макар поднялся и потянулся до хруста в костях.

– Ты когда последний раз в тренажерке был? – заподозрил неладное Бабкин.

Илюшин вопрос проигнорировал.

– Рассказ этой Тишко выглядит нагромождением нелепых событий. Сначала кто-то делает копию вазы, потом девочка хватает ее вместо настоящей, бьет, и почти взрослый парень теряет сознание… Ну сколько он пролежал? Двадцать секунд? Тридцать? За это время в комнату вбегает кто-то третий, прикладывает его настоящей вазой, убегает…

– Громоздко и неубедительно.

– Громоздко и именно поэтому убедительно, – возразил Макар. – Возьми любое событие, в котором замешано больше трех человек. Увидишь натяжки, шероховатости, чрезмерные совпадения… Потому что это жизнь, мой недоверчивый друг. Она, при ближайшем рассмотрении, всегда выглядит если не абсурдно, то странно. А временами и вовсе начинает отдавать бульварной литературщиной.

– По-моему, девочка цепляется за иллюзию.

– Не такая уж и девочка. Ей двадцать семь.

Бабкин почесал в затылке. Яна Тишко показалась ему гораздо младше. Он даже удивился вопросу Макара о работе: ясно же, что нигде пока не работает, поскольку студентка. А тут вон оно как.

– Плохо считаешь, – упрекнул Илюшин. – Если было двенадцать на момент убийства, и прошло пятнадцать лет, то арифметика совсем простая. Даже ты бы справился.

Он протянул руку за кубиком Рубика, валявшимся на столе.

Это было новое увлечение Илюшина, и оно несказанно выводило Бабкина из себя. Сам он кубик Рубика мог собрать только по схеме, пыхтя и чертыхаясь. А Илюшин купил головоломку пару недель назад и уже тренировался собирать ее на скорость. Три минуты, видите ли, его не устраивают! Глядя, как он небрежно передвигает разноцветные квадраты, Бабкин всякий раз испытывал острое желание разогнуть подкову, перекреститься трехпудовой гирей либо, на худой конец, выжать лежа килограмм сто шестьдесят – то есть каким-либо нехитрым образом доказать свое превосходство в той единственной сфере, где он действительно обставлял Макара по всем пунктам.

– Если это сделала не Тишко, то пацана убил кто-то из своих. – Илюшин быстро крутил кубик. – Скорее всего, бабка.

– Почему бабка?

– А зачем ей оставлять наследство убийце?

– Думаешь, пыталась искупить вину?

– Ага. Еще и подсказку подбросила в виде преображенной комнаты.

– Странная подсказка! Догадайся, мол, сама.

– Ну уж какая есть.

– А почему прямо не написала? – усомнился Бабкин. – Очистила бы душу покаянием перед смертью. Зачем эти игры с комнатами и вазами? Это ж надо было заново слепить орудие убийства! Прикинь, сидит старушонка и раскрашивает гипс под изумруд.

– Малахит.

– Один черт!

– Два разных. Но в одном ты прав: все это действительно выглядит странновато. Почему бабушка не сказала прямо… Очень хороший вопрос. – Илюшин отложил кубик. – Допустим, раскаялась. Пусть даже свихнулась на почве потревоженной совести и проводила остаток дней среди интерьера, напоминавшего о ее злодеянии. Допустим! Но отчего не призналась?

«Увлекся, – обреченно понял Бабкин. – Сидеть мне в богом забытом поселке ближайший месяц». А ведь хотел в отпуск! Как раз сейчас, пока нет работы, подумывал вывезти Машку на отдых. Присматривался к подмосковным пансионатам, но, узнав стоимость, решил, что лучше съездить куда-нибудь в Индонезию. Море, солнце. Густой том ям опять же…

– О чем бы ты ни размышлял, все сводится к жратве, – печально сказал Илюшин.

Сергей остолбенел. Будь он инквизитором, Макар в эту минуту был бы как никогда близок к сожжению на костре.

– Судя по твоей отвисшей челюсти, я угадал, – вздохнул Илюшин. – Не смотри на меня как на бога. Хотя нет, смотри. Пожарь мне бифштекс и отвари к нему риса, жалкая бессмысленная тля!

На бессмысленной тле Бабкин пришел в себя.

– Я что, губы облизываю?

– И еще мерзко причмокиваешь при этом, – кивнул Макар.

– Врешь!

– Преувеличиваю.

– Ты не бог, – Бабкин поднялся. – Ты сатир. Я про них недавно читал. Жизнерадостны и наглы. Славились пристрастием к алкоголю и избыточной сексуальной активностью.

– Поклеп! Кстати, ты куда?

– Мясо из морозилки выну, – мрачно сказал Сергей.

Как сильно, оказывается, мы вцепляемся в самих себя: в свои страхи, в свои кошмары, в свою боль. Сперва просим кого-то всемогущего: помоги! облегчи мне ношу! Но едва доходит до дела, становимся самыми жадными людьми во вселенной. Мое! Не отдам!

Не могу выразить, что я ощутила, когда поняла, что я не убийца.

Представьте, что вы с самого детства живете с горбом. Вы привыкаете таскать на спине тяжесть. Умеете держать голову, изгибая шею под неестественным углом. Да, горб угнетает вас, да, он уродлив, и вы не ощущаете себя нормальным человеком.

Но, черт возьми! вы притерлись к нему, как любой калека притирается к своему уродству. Вы с ним сроднились и научились извлекать из него выгоду. Чего вам не хватает? Смирения? Напора? Если у вас достаточно ума, вы извлечете из своего горба и то, и другое, как из сундука с драгоценностями.

И вдруг выясняется, что ваш горб – мыльный пузырь!

Я жила с осознанием, что я убийца. И в некоторые мгновения моей жизни черпала из этого факта мрачную радость. Когда в подъезде тот тип с выцветшими глазами и голосом, источающим сизую вонь, притиснул меня к батарее и забормотал, шаря по моему телу, что-то мерзкое, я испугалась его только в первую секунду.

А потом вспомнила, что я могу убить человека.

Удивительно, как много сил придает эта мысль. Гнус с вонючим голосом слетел по лестнице, кувыркаясь и визжа. Я даже испугалась, что сейчас он сломает себе шею и тогда на моем счету будет уже два трупа.

Верите или нет, эта мысль заставила меня рассмеяться.

Как советует моя старенькая соседка, из смеха и рыданий всегда выбирай первое.

За исключением тех случаев, добавляет милейшая Марья Геннадьевна, когда разговариваешь с мужчиной.

Когда я окончательно поняла, что у меня нет горба, то внезапно почувствовала себя обделенной.

А потом на меня нахлынула злость.

Была драма моей жизни. Мучения, страдания. Терновый венец изгоя на голове! Я отличалась от прочих: девочка, убившая брата! Гарри Поттер, вывернутый наизнанку, то есть почти Волан-де-Морт. Я страшна и отвратительна, ха-ха-ха!

Как вдруг демонический убийца сменился нелепым дурачком. Трагедия обернулась цирком.

Пятнадцать лет назад было расследование. Я помню медицинскую комиссию, врачей, задававших бесконечные вопросы. Потом суд признал, что я не нуждаюсь в изоляции от общества в компании себе подобных – малолетних зверьков, убийц и насильников. Меня поставили на учет и отпустили.

Мама хотела, чтобы меня лечили. Разве может здоровый ребенок убить другого ребенка?

Врачи сказали, что я совершенно здорова. Состояние аффекта, повторяли они. Кратковременное помрачение рассудка на фоне пережитого стресса.

Тогда, в детстве, страха не было. Он пришел, когда я повзрослела. Я стала бояться убить человека. Иногда мне снилось, что я убиваю собственную мать.

Один врач, другой, третий… Наконец, психиатр прописал мне таблетки и дал понять, что лечение будет долгим.

Кажется, мне нужно выкинуть их, как только я вернусь!

Я остановилась перед домом – моим домом. Сколько ни повторяй, поверить в это трудно. Не оставляет чувство, что Раиса передала мне его на время. Или кто-то зло подшутил. Я войду, а там чужие люди. Ходят, ведут себя по-хозяйски, смотрят на меня насмешливо и недоуменно. Кто ты, девочка?

Я с силой толкнула калитку, да так, что она хлобыстнула об забор. Это мой дом! Я разберусь, что в нем произошло пятнадцать лет назад.

В прихожей горел свет. Из столовой доносилось позвякивание приборов. Странно… Женька собиралась съездить к матери за вещами, а Лелик обещал привезти продукты. Кто из них вернулся раньше срока?

Я заглянула в комнату и остолбенела.

За столом сидела задумчивая женщина с длинными светлыми волосами. Увидев меня, она поднялась. Ни стеснения, ни страха не выразилось на ее странно красивом, каком-то нездешнем лице.

– Здравствуй, Яна, – певуче сказала она. – Рада тебя видеть. Прости, я тут похозяйничала. Женька заверила, что ты не будешь против.

– Женька, – машинально повторила я. – Заверила?

И тут до меня дошло.

– Господи, Вероника!

Привычка улыбаться краешком рта за эти годы у нее не исчезла.

– Конечно, это я. А ты ожидала кого-то другого?

– У вас есть предположения, кто и зачем мог убить вашего брата?

Они сидели в кафе, в райцентре по соседству с поселком. Бабкин с Макаром прибыли заранее. «Хочу посмотреть на дальнобойщиков», – ныл Макар, пока Бабкин объезжал улицы, выбирая, где они будут обедать. «Никаких дальнобойщиков», – отрезал Сергей. «У меня антропологические изыскания!» – «А у меня аллергия на твои выкрутасы».

В конце концов Бабкин остановился возле маленького, отдельно стоящего кирпичного домика с чистыми занавесками и обещанием украинской кухни.

Пампушки в представлении повара выглядели как сухарики, но борщ и в самом деле оказался неплох. Яна Тишко заказала только чай. Бабкин поймал себя на желании накормить ее. Илюшин, черт проницательный, тут же глянул насмешливо. Потом опять будет высмеивать Сергея за стремление опекать маленьких и хрупких.

– Я знаю, кажется, почему его убили, – сказала Яна. – Только не знаю кто.

Бабкин даже про суп забыл.

– Знаете, почему убили? – недоверчиво переспросил он.

– Да. Только недавно поняла. Пока я считала, что виновата в его смерти, мне в голову не приходило задумываться. Зато уж как начала…

Она замолчала, собралась с мыслями.

– В общем, так. В то время, когда мы жили у Прохора, в поселке убили и ограбили одну старуху…

И Яна рассказала, что случилось с Изольдой Дарницкой.

– …а потом мы убежали из дома и никому не рассказывали о том, что видели.

– Вы серьезно думали, что вам встретился тролль? – не удержался Бабкин.

– У меня было очень развитое воображение, – сдержанно ответила девушка. – Я жила наполовину в своем собственном выдуманном мире, и, поверьте, он был для меня более чем реален. К тому же во многих отношениях я была гораздо младше своих двенадцати лет. Да, я серьезно думала, что видела тролля. Точнее, что-то страшное. Нечеловеческое. Мне казалось, Изольда дала жизнь этому существу, а мы каким-то образом разбудили его. Или разгневали. В общем, я ощущала свою вину.

– С Женей вы это не обсуждали? – спросил Макар.

– Никогда. Мы вообще не упоминали об этом случае.

– Хорошо. А какое отношение эта история имеет к вашему брату?

Девушка обеими ладонями обхватила чашку с чаем.

– Когда мы выбежали из дома, мне показалось, что я вижу в кустах Пашкину физиономию. Сейчас я уверена, что не ошиблась. Он дожидался нас.

– Зачем?

– Пашка за всеми следил. Вынюхивал. Ему нужно было знать обо всех как можно больше, потому что это давало возможность с нами справиться.

– В каком смысле?

– Женька конкурировала с ним за расположение деда. Эти двое, Женька и Пашка, были лидерами нашей гонки. Думаю, он собирал на каждого что-то вроде компромата. Факты, которые в правильно выбранный момент можно было предъявить Прохору. Дед колебался, как флюгер, ему нравилось то одно, то другое, он был очень непостоянен в своих симпатиях. Сейчас-то я думаю, что он притворялся. Его не привлекали в качестве наследников ни я, ни Лелик. Дед считал нужным при всех высказать одобрение лишь для того, чтобы заставить остальных поволноваться. Но мы тогда этого не знали, и Пашка не знал.

– Вы ведете к тому, что его убила Женька?

Девушка покачала головой:

– Как раз Женька и не могла его убить.

– Но вы же сами сказали…

– Нет-нет, вы меня не поняли. Смотрите: Изольду ограбили. Это произошло в тот же день, когда мы с Женькой забрались в ее дом. Совпадение, чистая случайность! Пашка следил за нами. Должно быть, он подслушал тот разговор, когда Женька убедила меня присоединиться к ней. Или просто ходил за ней по пятам… В общем, он оказался возле дома Дарницкой и видел, как мы убегаем. Понимаете, что это значит?

Бабкин отрицательно покачал головой. Макар кивнул:

– Вы предполагаете, что он увидел убийцу Дарницкой.

– Ну конечно! Это самое простое и очевидное объяснение. Я не смогла разглядеть лица человека, который следовал за Изольдой. Наверное, он был в маске – потому-то я и приняла его за чудовище. Но когда он выбежал на улицу, то наверняка снял ее. И если Пашка не успел к этому времени удрать, то он должен был его увидеть.

– Вы ведь сами сейчас осознаете, к чему ведете, правда? – мягко спросил Макар.

Яна вздохнула:

– Да. Если я права, получается, что Изольду убил один из тех, кто жил тогда в доме Прохора. Кто-то из моих родственников. Убил и ограбил.

Макар помолчал, помешивая остывающий кофе.

– У вас есть хоть какие-нибудь подозрения, кто это мог быть? Кто-нибудь внезапно разбогател?

– Я ведь ничего не знаю о них, – виновато сказала Яна. – Меня, так сказать, вышвырнули на обочину, и эта карета катилась дальше без меня. Если у кого-то и изменилось материальное положение, мне об этом не рассказывали.

– А вашей матери?

– Вряд ли. Если на мне стояло клеймо «убийца», то на ней – «мать убийцы». Это не способствует взаимопониманию с родственниками.

Илюшин взглянул на Сергея, и тот обреченно достал записную книжку. Макар пользовался планшетом, но Бабкин электронным носителям информации не доверял и по старинке записывал все на бумаге.

– Изольда Дарницкая, – продиктовал Илюшин. – Все, что сможешь найти.

«Не будет у меня никакого месяца в тихом поселке, – подумал Сергей. – Придется бегать как лосю по болотам».

– Я не уверена, что она Изольда, – вмешалась девушка. – Вдруг это сценический псевдоним?

– Это нетрудно выяснить.

– Я могу спросить у Лелика. То есть у Алексея. Он-то наверняка помнит.

– Это тот, который вчера приехал в дом вашего деда?

– Да. Он хороший… Или казался таким, когда мне было двенадцать лет.

Лелик, Лелик, бледная спирохета! Лелик много замечает, но мало говорит. Лелик рисует в тетради супергероев и придумывает о них истории. Однажды показал Тишке свою тетрадь. Его автопортрет тоже был там, но не среди героев, а на внутренней стороне обложки.

– Почему ты не с ними?

Тишка ожидала, что Лелик придумает себе какую-нибудь выдающуюся суперспособность. Скажем, умение взглядом прожигать дыры. Или летать!

Мальчик покачал головой:

– Потому что я не герой. Я наблюдатель.

– Это же неинтересно!

– Зато важно. Кто-то ведь должен вести летопись событий. Супергероев в конце концов убьют.

– Летописца тоже могут!

– Ну и пусть. Зато летопись останется. Память – это самое важное.

Лелик делает дурацкие вещи. Прячет плюшевых мышей по выдвижным ящикам. Ставит железную коробочку под водосточной трубой и говорит, что в нее льются песни дождя. Раскладывает кленовые листья по подоконникам, и когда тетя Люда открывает форточку, сквозняк разносит их по комнате.

Тетя Люда сердится, а Тишка думает: листья на полу – это ведь так красиво.

– …В детстве он мне нравился. Наверное, я могла бы даже назвать его своим другом. Случаются ведь такие краткосрочные друзья в жизни человека, правда?

– А сейчас?

Яна задумалась.

– Я не знаю, кто он такой, – сказала она наконец. – По-моему, с прежним Леликом его роднят только уши.

– Говорите, он приехал вчера?

– Да. Вчера утром.

– Судя по оживлению в вашем семействе, можно ожидать скорого появления его отца, – пробормотал Макар.

Яна Тишко слабо улыбнулась и покачала головой:

– Вряд ли. Дядя Юра всегда был наособицу. Приглашение Прохора он принял, потому что…

Он запнулась и растерянно посмотрела на Бабкина и Макара.

– Ой. Я вдруг поняла, что не знаю, зачем он приехал тогда в Литвиновку. Прохор над ним насмехался. А дядя Юра с отцом разговаривал так, как будто за каждое слово ему приходится платить.

– Это тоже выясним. – Илюшин помахал официантке и попросил еще кофе. – Кстати, где он живет?

– В Питере. Кажется.

Второй выразительный взгляд Илюшина в сторону напарника. «Еще и Питер», – вздохнул Бабкин, добавляя пометку в блокноте. Кроме шоколада для Машки, он традиционно привозил оттуда простуду.

– Чем сейчас занимаются ваши сестры?

– Не знаю. – Яна почувствовала себя ученицей, которая плохо подготовилась к экзамену. – Я не успела их расспросить. По правде говоря, они не рвались со мной общаться.

Бабкин хмыкнул.

– Они живут в вашем доме и при этом не хотят с вами общаться?

– Не то чтобы не хотят…

Черт, это трудно было объяснить.

– Просто некоторые очень деликатны, – пришел на помощь Макар. – В отличие от тебя, мой стенобитный друг.

– Нет, дело не в деликатности. Но поймите, они ведь по-прежнему видят во мне убийцу Пашки. В семье у меня своя роль, и это роль преступницы. Паршивой овцы. А я больше не готова ее играть. Теперь, когда я знаю, что убийца не я, мне все время хочется наорать на них, встряхнуть, заставить смотреть на меня другими глазами. Крикнуть им: «Вы столько лет ошибались!» Я понимаю, что этого не стоит делать…

– Преждевременно, – согласился Макар. – Любой из них мог быть тем, кто взял в руки настоящую малахитовую вазу.

– И тогда вы живете под одной крышей с убийцей, – подытожил Сергей.

Яна потерла нос и смешно поморщилась:

– Знаете, я пятнадцать лет жила под одной крышей с убийцей. Потерплю уж еще немного.

Илюшин рассмеялся. До Сергея не сразу дошло, о чем она говорит, но поняв, он осуждающе покачал головой. Если девочка права и история со смертью ее брата и в самом деле не так однозначна, как выглядела, то слет родственников на место давнего преступления ему не нравился.

– Скорее всего, они приехали делить наследство, – отвечая на его невысказанные мысли, пробормотал Илюшин. – Но в любом случае рядом с ними может быть небезопасно. Яна, как вы смотрите на то, чтобы представить меня своим другом?

– Хотите поселиться вместе с нами? – догадалась она.

– Хотя бы на несколько дней. Неплохо бы собственными глазами взглянуть на место преступления и познакомиться с вашей родней.

Она не задумалась ни на секунду:

– Никаких проблем! Дом огромный, там куча места. Сможете расположиться где пожелаете.

– Вот и прекрасно.

«Быстро же они договорились, – подумал Сергей. – Вот так всегда. Кому-то предстоит раскапывать ограбление столетней давности, а кто-то будет наслаждаться компанией трех хорошеньких девиц».

Я видел, как они вышли из кафе. Худощавый взъерошенный парень придержал дверь перед Яной, здоровяк шел замыкающим. Мой «Ауди» был припаркован близко, я успел хорошо их разглядеть.

Парню лет тридцать, вряд ли больше. Умное лицо, располагающее. Губы насмешливые, хорошего рисунка, без инфантильной припухлости, которую так часто можно встретить у наших ровесников. И прищуривается. Когда он обернулся ко второму, я поймал характерный наклон головы. Бьюсь об заклад, он часто наклоняет голову, когда прислушивается или всматривается. Словно меняет угол обзора.

Второй мне не понравился. Бритая башка, угрюмый взгляд, тяжелый подбородок. Про таких говорят – зыркает. Ну да, так и есть. Он и на меня зыркнул, но я опустил глаза в смартфон и почти сразу почувствовал, как чужой взгляд перестал давить на меня.

Они посадили Яну в такси, а сами двинулись к черному БМВ на другой стороне улицы. Я не сомневался, что за руль паркетника сядет бритый, и оказался прав.

Кто они такие? Братки, чтобы вышибать долги?

Чушь. Во-первых, из кого?

Во-вторых, на братка похож только здоровяк. Присутствие второго парня – я окрестил его Умником – меняло все дело.

Что им здесь надо?

Интуиция подсказывала, что эти двое как-то связаны с наследством Раисы и Прохора.

Когда я вернулся домой, мне навстречу по лестнице спускалась Вероника. Кажется, я застыл на месте. Она и в детстве оказывала на меня такое воздействие. Не из-за ее особенной красоты. Я вообще не уверен, можно ли назвать ее красивой. Просто когда видишь ее, хочется стоять и смотреть, вот и все.

Помню, я тогда много раз пытался ее нарисовать. Женька требовала от меня портрета, а Вероника ни разу не просила об этом. И все-таки я пробовал, снова и снова. У меня была своя секретная тетрадка, и в ней с каждой страницы смотрело ее лицо.

Широко расставленные прозрачные глаза. Губы, сложенные в полуулыбку. Девочка-тайна, девочка-загадка. Двигается с ленцой, не идет, а плывет. Воздух вокруг нее загустевает, превращается в воду, и течения несут пылинки шлейфом из комнаты в комнату. Девочка-русалка. Принц от такой не ушел бы никуда, пропал в этих светло-голубых глазах, утонул, и ведьма пропала бы и до конца своей жизни приплывала к берегу, чтобы взглянуть на белокурую девочку с улыбкой феи.

Иногда мне казалось, что она полная дура. Пару раз я заставал ее валяющейся на диване с плеером. В ушах наушники. Я, помню, обрадовался – думал, найдется общая тема для беседы! Попросил дать мне послушать, что там у нее – а это оказалась какая-то невыносимая попса. В двенадцать лет я был достаточно продвинутым, чтобы слушать Гребенщикова и Цоя. А тут – ла-ла-ла, мой любимый, ла-ла-ла, мы два мира… Вот уж точно! Два мира.

Самое поразительное – это выражение ее лица. Она слушала адскую пошлятину, а улыбка на ее губах была до того одухотворенной, словно ей в одно ухо играл Бах, а в другое – Моцарт. Помню, меня это ошеломило. Я полагал, должна быть какая-то связь: например, тот, кто слушает «Руки вверх», непременно имеет придурковатую рожу. Вероника буквально перевернула мои представления о людях.

– Привет!

– Здравствуй, Леша.

Она показалась мне огорченной, и я задал прямой вопрос.

– Огорчена? – обычным своим рассеянным тоном переспросила она. – Просто устала.

Второй день она просиживает наверху, в дедовом кабинете. Перебирает фотоальбомы. Рассматривает дедов архив. Делает вид, что в ней проснулся интерес к семейной истории.

Из всех нас она была меньше прочих заинтересована в том, чтобы понравиться Прохору. Кроме меня, конечно же.

Но меня оберегало отцовское состояние. Папе было глубоко наплевать, кому достанется наследство старика. Ему оно не требовалось. Я тогда впервые в жизни понял, что на самом деле дают деньги. Независимость! Скажете – банальщина? Ну да. Но для двенадцатилетнего мальчишки это было открытие. Прежде-то мне нравилось воображать, будто я презираю все эти низменные материи. Ага, как же. Достаточно оказалось папе принести мне коробку дешевых карандашей вместо моих, привычных, и все мое презрение ухнуло в пропасть.

Веронику же защищало нечто иное – внутреннее безразличие ко всем играм Прохора. Я старался напустить на себя независимый вид. Однако в глубине души мне нравилось, когда дед хвалил меня. «Я вам покажу Лелика-анаболика! – думал я, имея в виду в основном Женьку. – Узнаете еще бледную спирохету!»

А Веронике и впрямь было все равно. Иногда по ее лицу пробегала едва уловимая гримаса, если дед обращался к ней со словами одобрения.

Совсем легкое движение губ. Взгляд, быстро отведенный в сторону.

Я бы мог поклясться, что в этом взгляде таилась ненависть. Ярость жертвы, вынужденной улыбаться своему мучителю. Я столько минут провел, наблюдая за этой чарующей девочкой, что самоуверенно считал себя способным истолковать ее мимику.

– Почему ты так смотришь?

Я спохватился, что, ударившись в воспоминания, по-прежнему таращусь на Веронику.

– Прости! Просто задумался…

– У тебя все в порядке?

Я хотел ответить, что да, но не успел: дверь распахнулась, и на пороге появилась Яна.

– Всем привет! – с напускной жизнерадостностью сказала она. – А у меня сюрприз. Ко мне в гости приехал мой… э-э-э… друг.

Она посторонилась, и за ее спиной я увидел Умника.

– Здравствуйте. – Улыбка у него была на редкость обаятельная. – Меня зовут Макар. Рад познакомиться.

Яна отвела своего лжедружка на кухню, а я отправился предупредить Женю. На самом деле мне хотелось поговорить с кем-то, кто мог разделить мою злость. Женька подходила идеально: она терпеть не могла Яну. Даже не знаю почему.

Впрочем, догадываюсь. В маленькой Тишке уязвимость странным образом сочеталась с неприступностью. Она была трогательная, доверчивая и очень, очень наивная. Ее ничего не стоило обмануть. Но как только Женька решала, что она хозяйка положения, Тишка выкидывала что-нибудь эдакое…

Даже не знаю, как объяснить.

Скажем, она не брала Женьку с собой в лес. Ни разу. Сколько та ни просилась, Тишка просто молча улыбалась и качала головой, и это выглядело так, словно у нее есть своя тайна, к которой никому нельзя прикоснуться. Женька пыталась ее выслеживать – я точно знаю, потому что и сам пробовал. Но Тишка, оказавшись в лесу, превращалась из девочки в юркого зверька. Она просто исчезала в траве – как мышь или белка. А мы оставались людьми: шумными, неуклюжими, медлительными. Представляю, как это бесило Женьку. Проигрыш! Она все отношения, каждый разговор расценивала с точки зрения поражения или победы. Утомительно иметь дело с человеком, который все время думает, что вы на ринге, и стремится врезать тебе по челюсти.

Но сейчас мне требовался союзник. Яна врала насчет своего бойфренда. Я мог бы прозакладывать свое издательство: никакой он ей не друг. Я видел, как они обмениваются взглядами. Как стоят рядом. Как прикасаются – вернее, не прикасаются! Последние мои сомнения рассеялись, когда Яна позвала всех пить чай. Она положила ему чайную ложечку справа, а парень был левшой. Я заметил это на второй минуте общения.

Нет, они были знакомы совсем недавно. А значит, Яна солгала нам. Привела в дом чужака. И чем больше я смотрел на него, тем сильнее убеждался, что этот чужак для нас опасен.

Женьку я нашел в библиотеке. Она рассматривала что-то на подоконнике, какую-то груду мелких предметов, и вздрогнула, когда я подошел.

– Ой! Я тебя не заметила…

Я уставился на рисунок – птичку с густой челкой.

– Где ты их нашла?

Пальцы сами потянулись к этой мелочовке. Кулон с зеленой стекляшкой, дырявый камешек, синее перо, какой-то сморщенный корешок… Все это принадлежало Тишке. Старинные сокровища, ее ценности того давнишнего лета.

– Мыла батарею под подоконником, а там тайник, – удивленно сказала Женька. – Надо ей отдать…

– Я отнесу!

Женька, кажется, хотела возразить, но я уже распихивал детское счастье по карманам.

При виде картинки, которую я рисовал для Тишки, со мной что-то произошло. Злость испарилась. Я вспомнил девочку, которая была моим единственным другом в том лихорадочном июне, и как я рисовал для нее смешную пичужку, стараясь, чтобы она вышла похожей на нее, и как мы воевали двумя армиями мышей…

Женька стояла ко мне боком, плечи ее были сильно напряжены. Мне показалось, она кусает губы.

– Эй, ты чего? Расстроена чем-то?

Она обернулась, и я чуть не отшатнулся. Глаза у нее были злые.

Я помню ее в детстве: вызывающие платья, белоснежные длинные ноги, лебединая шея. Да что там шея! Женька вся была – лебедь. И пантера. Может существовать гибрид лебедя с пантерой? Однажды мы купались, и Прохор рассказал нам, как учат плавать детей, бросая в воду с лодки. Я тогда подумал, что случись это с Женькой, она принципиально пошла бы ко дну, чтобы не оправдывать ничьих ожиданий.

В нынешней Женьке лебедя оставалось все меньше, а пантеры становилось все больше. И эта была довольно потрепанная в драках, уставшая пантера.

– Почему ты вечно лезешь, куда не просят? Я сама хотела ей отдать!

Женька говорила взвинченным тоном. От нее исходила волна напряжения. Стоять рядом с ней было неприятно, и вместо экспрессивного рассказа о новом госте я отделался сухим отчетом.

– Макар? – она не проявила особого интереса. – Дурацкое имя. Слушай, Лелик…

Она вдруг взяла меня за руку. Я вздрогнул: ладонь была жаркой.

– Ты не простужена?

– Что? Господи, да нет же! Ты должен мне…

Ей не дали договорить: в библиотеку вошла Яна.

– Леша! Я тебя везде ищу. Женя, прости, я у тебя его забираю.

Женя запротестовала, но Янка уже вела меня за собой, решительная, будто крейсер. Мы поднялись в ее бывшую детскую комнату. Она закрыла дверь и обернулась ко мне:

– А теперь для разнообразия я хочу услышать правду. Зачем ты приехал?