Глава пятая. Кровные узы

Молитвы не помогли. За два месяца до окончания моей интернатуры нашей программе назначили испытательный срок. Я всерьез обеспокоился своей судьбой. Нехорошо, если программу закроют, но еще хуже, если мне не зачтут год. И уж совсем плохо для Дипака, которому чуть-чуть оставалось до завершения последнего года резидентуры. А пока наши мольбы не услышаны и окончательное решение не принято, оставалось только пахать.

В пятницу вечером меня вызвали в приемный покой, и я прибыл туда одновременно с каретой «скорой помощи». Бригада выкатила носилки, разблокировала колеса и понеслась с такой скоростью, словно двигала таран. Стеклянные двери раскрылись вовремя.

Оперативность не уставала меня поражать, особенно по сравнению с Африкой. Я пустился бегом. Уже почти год я находился в больнице Богоматери, но в таких случаях меня всякий раз захлестывал адреналин.

– Джон Доу*, ДТП, еле дышит, – выговорил на бегу один из сопровождающих. – Проехал на красный свет, столкнулся с фургоном. Боковой удар со стороны водителя. Ремнем не пристегнулся, вылетел через ветровое стекло и, не поверите, угодил под собственный автомобиль… Есть свидетели. Видимых повреждений шеи нет. Левая лодыжка раздроблена, гематомы на груди и животе.

* Джон Доу – общепринятое имя для тех, чья личность не установлена.

Я разглядывал чернокожего красавца на каталке, выбрит чисто, никак не старше двадцати.

Пострадавшему начали вливать в вену физраствор, бригада взяла пробу крови и передала пробирки с красными, синими и лиловыми пробками технику лаборатории, который немедленно начал проверку на совместимость, не успели мы жертву ДТП раздеть.

– Вот еще что, – сказал водитель «скорой», – он проехал на красный, потому что затеял перестрелку с бандитами. Одному попал в голову. Его тоже везут на «скорой». Не волнуйтесь… там спешить некуда. Мозги надо с тротуара отскребать. Постарался паренек.

Голова нашего пациента была цела, но в сознание он не приходил. В такие минуты почему-то вечно обращаешь внимание на всякие мелочи – так вот, пробор в его коротких волосах был словно по линеечке проведен. Зрачки реагировали на свет – значит, мозг в порядке. Пульс был нитевидный и частил. Монитор показал 160 ударов в минуту.

Медсестра меряла давление.

– Восемьдесят на ничего. Через несколько секунд:

– Пятьдесят на ноль.

Физраствор вливали, кровь была на подходе. В правом подреберье виднелась гематома. Живот был напряженный и, казалось, рос на глазах.

– Давления нет, – объявила медсестра, когда прибыл техник с портативным рентгеновским аппаратом.

– На рентген нет времени. Он истекает кровью, – сказал я. – Везите его в операционную. Это его единственный шанс.

Никто не шелохнулся.

– Живо! – Я пихнул носилки. – И сообщите моей бригаде.

В операционной я отскребал руки всего только тридцать секунд, пока анестезиолог доктор Рональдо вставлял трахеальную трубку. Рональдо взглянул на меня и покачал головой.

Я натянул перчатки, операционная сестра разложила свое хозяйство.

– Забудьте про губки. Воспользуемся тампонами. Вскройте их и разверните. Потом будет некогда. Крови будет масса. Нам понадобятся большие тазы для сгустков.

Живот у пациента делался все напряженнее. Рональдо только пожал плечами, когда я посмотрел на него в ожидании сигнала начинать.

– Будь готов, – предупредил я Рональдо, – как только я вскрою полость, давление упадет.

– Какое давление? – изумился Рональдо. – Нету никакого давления.

В настоящий момент заполнившая живот кровь действовала как компресс, тампонируя кровоточащий сосуд, где бы тот ни находился. Но стоит мне сделать разрез, как гейзер опять вскроется. Я разложил вокруг тампоны, смазал кожу бетадином, стер, произнес молитву и произвел чревосечение.

Кровь устремилась наружу, выплескиваясь из раны штормовой волной. Не помогли ни тампоны, ни отсос, кровь залила салфетки, стол, пол, всего меня до носков.

– Еще тампоны! – заорал я, но все равно мы оказались не готовы к такому потоку.

Я ухватился за тонкую кишку. Кровь плеснула вновь. Обеими руками я извлек петлю и уложил на салфетку рядом с разрезом. За какие-то несколько секунд я эвисцерировал пациента.

Рядом со мной появился Дипак, полностью готовый и экипированный. Я сделал было шаг назад, чтобы перейти на другую сторону стола, но Дипак покачал головой.

– Оставайся на месте, – велел он и расширил ретрактором рану, чтобы мне было видно пространство под диафрагмой.

Я обложил тампонами сначала печень, потом селезенку, ладонями вычерпал большие сгустки, оставшиеся в брюшной полости, туго затампонировал живот и таз. Ни единого кровоточащего сосуда в поле зрения.

Можно прерваться и передохнуть.

– Остановили мы кровотечение? – спросил я Рональдо.

– Как же, остановишь его, – буркнул тот, пожал плечами и склонился над своим аппаратом, как бы желая сказать: во всяком случае, хуже не стало. Этих слов я от него и ждал.

Я принялся осторожно вынимать тампоны, начав с точек, где существовала самая маленькая вероятность кровотечения. Таз был чист – ничто здесь не фонтанировало. Я извлек тампоны вокруг селезенки. Если сравнить брюшную полость с комнатой, предметы обстановки, находившиеся посередине, оказались насколько возможно сдвинуты в сторону, и стало видно, что делалось за ними. Если бы лило из порванной аорты или ее ветвей, на задней стенке брюшины – в ретроперитонеальном пространстве – появилось бы вздутие, гематома. Но и здесь было чисто.

У меня появилось зловещее предчувствие, что кровит откуда-то из-за печени. Там полно темных мест, попробуй загляни или перекрой. Именно там проходит полая вена, самая крупная вена во всем организме, по которой поступает к сердцу кровь из нижних конечностей и туловища. С ней связаны короткие печеночные вены.

Я убрал тампоны от печени. Ничего.

Я мягко потянул за печень, чтобы заглянуть под нее.

В пустую брюшную полость моментально хлынула кровь. Я поспешно отпустил печень, и кровототечение прекратилось. Пока не притронешься к печени, все замечательно. Как это выразился Соломон, проводя операцию в горах? При таких травмах хирург видит Бога.

– Оставим все, как есть, – сказал Дипак.

– И что теперь?

– Кровит из разреза на коже и из всех мелких вен. У него кровь не сворачивается, – произнес Дипак негромко. Чтобы хорошенько его расслышать, я принужден был наклониться поближе. – При таких обширных травмах это неизбежно. Мы их вскрываем, льем жидкости, температура падает… Мы до того разбавили кровь, что свертываемость оказалась на нуле. Затампонируй пространство вокруг печени и на этом остановись. Положи его на интенсивную терапию, где мы сможем его согреть, перелить плазму и кровь. Через пару часов, если он останется жив и ситуация стабилизируется, мы займемся им снова.

Я обложил печень тампонами и уложил на место тонкую кишку. Зашивать рану мы не стали, стянули края бельевыми зажимами.

– Сейчас примчатся пересадочники, позаимствуют у убитого им человека роговицу, сердце, легкие, печень и почки, – сказал Дипак. – Эта операционная больше, пусть хозяйничают здесь.

Двумя часами позже раны у пациента перестали кровоточить. Из-за нагромождений аппаратуры подобраться к Шейну Джонсону-младшему – так его звали – оказалось нелегкой задачей. Его родственники находились в приемной, пытаясь объять необъятное. Вливание плазмы, подогретой крови заметно подняло Джонсону-младшему кровяное давление и температуру тела. Он был живой, хоть и одной ногой в могиле.

– Отлично, – сказал Дипак, осмотрев пациента и взглянув на часы. – Приступим к части второй.

На этот раз мы оказались в операционной поменьше. Рональдо был по-прежнему мрачен. Лицо и конечности Джонсона-младшего отекли, капилляры не выдерживали закачиваемых в него объемов. Но мы были вынуждены лить и лить, чтобы поддерживать давление, – все равно что удерживать воду в дырявом ведре.

Дипак настоял, чтобы я снова встал справа. За несколько секунд простыни были сдернуты, кожа продизенфицирована и зажимы с раны сняты.

Дипак направил мои пальцы на связку сосудов, ведущих к печени.

– Отлично, – сказал он, – пережми здесь.

Это был маневр Прингла. Я перекрыл подачу крови к печени, тем временем Дипак удалил последний тампон и приподнял печень. Сразу полилась кровь, превратив сухое чистое операционное поле в хлюпающую кровавую массу.

– Отпускай, – произнес Дипак. – Этого-то я и боялся. Полая вена порвана. Поэтому маневр Прингла не помогает, кровь все равно идет.

У некоторых людей нижняя полая вена слегка заглублена в печень. У нашего пациента печень укутывала сосуд. Когда Джонсон-младший пролетел по воздуху и ударился об асфальт, печень сдвинулась с места и короткие вены оторвались от полой, оставляя рваное отверстие.

Дипак попросил нить на длинном иглодержателе. По его сигналу я приподнял печень, и он попробовал вонзить иглу у конца разрыва. Но не успел он разглядеть дырку на сосуде, как поле залила кровь.

– Господи, – вырвалось у меня (я нарушил основополагающее правило: ассистент должен помалкивать), – как же мы ее зашьем?

– Нет ничего проще, – сказал Дипак, – только печень мешает.

Неужели он стал отпускать шуточки во время операции?

Дипак надолго затих, замер, будто в трансе. Я старался не дышать. Наконец, словно священник, завершивший молитву, Дипак резко пошевелился.

– Ну что же. Дело не скоро делается. Начнем с другого бока.

Я оказался не готов к тому, что последовало. Мне оставалось только удивляться и помогать по мере возможности. Дипак протер Джонсону-младшему грудь, затем произвел разрез вдоль грудины сверху донизу и принялся орудовать электрической пилой. В воздухе повис запах горелой плоти и кости. И внезапно грудная клетка раскрылась, наподобие переполненного чемодана.

Я не спрашивал, что он делает. А он не объяснял. Мой опыт в области торакальной хирургии ограничивался отсасыванием жидкости из легкого да присутствием на операции по резекции пораженной раком доли легкого. Ну, правда, за время моей интернатуры мы трижды вскрывали грудную клетку и штопали раны на сердце. Один из трех пациентов выжил. Это был один из недостатков нашей программы, одна из причин, по которой нас закрывали, – пробелы по части грудной хирургии, урологии и пластической хирургии.

Сердце Джонсона-младшего, кусок мяса с желтыми прожилками, прикрытый перикардом, билось перед нами, как билось все предыдущие девятнадцать лет. Только вот такой опасности оно еще не подвергалось.

Дипак разрезал перикард.

В операционной за моей спиной возникло какое-то движение. Я быстро обернулся и через стекло заметил целую толпу белых людей у другого операционного стола.

Дипак наложил кисетный шов на правое предсердие, верхний отдел сердца, куда поступала кровь из полой вены, взял плевральную дренажную трубку, прорезал на ней ножницами отверстия и сделал дырку в предсердии посередке кисетного шва. В эту дырку он просунул переделанную дренажную трубку, продвинул ее в полую вену и протолкнул до того места, над которым мы трудились.

– Скажешь мне, когда она дойдет до уровня почечных вен, – произнес он.

У меня на глазах полая вена наполнялась, напоминая садовый шланг под давлением.

– Уже, – ответил я.

– Трубка теперь обеспечивает полой вене просвет, – сказал Дипак, наклонившись, чтобы взглянуть на поле снизу. – К тому же по ней, как по стенту кровь будет возвращаться в сердце, пока мы оперируем. Теперь… посмотрим, удастся ли нам ее заштопать.

Он поправил верхний свет. Когда я приподнял печень, крови вытекло уже не так много, более того, на фоне трубки стали видны края разрыва. Дипак подцепил длинными щипцами край, кривой иглой продел нитку и завязал узел. Я отпустил печень. Процесс был непростой: приподнять, ухватить, подвести иглу, вытереть, проколоть насквозь, вытереть, завязать, опустить печень на место.

Когда дело уже близилось к завершению, я почувствовал, что у меня за плечом кто-то стоит. Дипак глянул мельком в мою сторону, но ничего не сказал.

– Это шунт Шрока, сынок? – спросил чей-то голос у меня из-за спины. Мужчина говорил вежливо, однако тон у него был такой: да, я понимаю, что это не самый подходящий момент для вопросов, но уж мне-то вы ответить обязаны.

Дипак еще раз повернул голову:

– Да, сэр.

– Большой был разрыв?

Дипак приподнял печень и направил свет лампы в нужную точку, чтобы спрашивающему было видно.

– Три четверти вены по длине.

Из вставленной им со стороны сердца трубки получилась прекрасная внутренняя шина, операция теперь шла по накатанной. Да и смотрелось красиво: из хаоса рождался порядок.

– Впечатляет, – произнес голос. Никакого сарказма, одно неподдельное восхищение. Любопытный склонился ниже, чтобы было лучше видно. – Очень, очень мило. Я бы еще добавил пенящийся гель, чтобы не травмировать лишний раз печень. Дренаж планируете?

– Да, сэр.

– Полагаю, вы штатный врач?

– Нет, я главный врач-резидент. Меня зовут Дипак.

– А где ваш ординатор?

Дипак посмотрел гостю в глаза и промолчал.

– Понятно. У него нет желания возиться. Лучше поспать подольше. А вы с ним вообще видитесь?

Рональдо фыркнул и повернул ручку своего аппарата, изображая отсутствие интереса. Гость посмотрел на Рональдо, как бы желая откусить тому голову, но в последнюю секунду, вероятно, вспомнил, что он не у себя в операционной, и взял себя в руки.

– И сколько всего шунтов Шрока вы на данный момент сделали, Дипак?

– Это будет шестой.

– В самом деле? И за какой период времени?

– За два года, что я здесь… К сожалению, к нам поступает масса больных с травмами.

– Да, к сожалению… И к счастью для нас. Мы благодарны… И все-таки… шесть Шроков, говорите? Примечательно. Каковы были результаты?

– Один больной умер, правда, после операции прошла неделя. Он ходил, ел. Видимо, эмболия легочной артерии.

– А вскрытие делали?

– Частично. Родственники разрешили только чревосечение. С полой веной все было нормально. Мы сделали фотографии.

– А прочие больные?

– Второй, третий и пятый живы-здоровы, прошло шесть месяцев после операции. Четвертый умер на столе, я не успел толком ничего сделать. Только сердце раскрыл.

– Но вы его включили в список?

– А как же иначе. Ведь планировалась именно эта операция.

– Молодец. Большинство хирургов не включило бы этот случай в статистику. А шестой?

– Он перед вами.

– Чудесно. Куда лучше, чем у меня. Я сделал четыре шунта Шрока. Это за шесть лет. Все умерли. Двое на столе, двое сразу после операции. Травмы были не у всех. У двоих хирург удалял разросшийся рак и повредил полую вену. Вам надо изложить ваш опыт, написать статью.

Дипак откашлялся.

– Со всем уважением, сэр. Надо. Только никто не опубликует отчет из Госпиталя Богоматери…

– Ерунда. Как ваше полное имя?

– Дипак Джесудасс, сэр. А это мой интерн…

– Вот что. Опишите этот случай, добавьте в серию и покажите мне. Если все будет толково, вас опубликуют. Я направлю материал редактору «Американского хирургического журнала». Вместе с вами отслежу самочувствие пациента. Я к вашим услугам. Вам стоит только обратиться. Удачи. Кстати, меня зовут…

– Я знаю, кто вы, сэр. Благодарю.

Гость, наверное, уже уходил, когда Дипак вновь подал голос:

– Сэр? Если уж вы… Да ладно, неважно.

– Что такое? Я вместе с органом для пересадки уже должен находиться в воздухе. Остановился на минутку, чтобы выразить восхищение вашей работой.

– Если бы вы показали нам, как пересаживать печень… мы бы начали операцию без вас, чтобы сэкономить время.

Обернуться я не мог, поскольку держал ретрактор.

– Я никому не доверяю эту операцию, – произнес голос, – поэтому делаю ее сам от начала до конца. Моим врачам-резидентам недостает умения. Толковые ребята, но у них нет того объема работы, который имеется здесь.

– У нас есть опыт. Но нас закрывают.

– Что? Впрочем, слухи ходят. Я слышал, Попей… Это правда?

Дипак молча кивнул.

– У вас пятый год резидентуры?

– Седьмой. Восьмой. Десятый. Смотря откуда считать, сэр. – Про стажировку в Англии Дипак не упомянул.

Только гость и так все понял.

– У вас легкий шотландский акцент. Вы были в Шотландии? Свой F. R. C. S. там получали?

– Да.

– Глазго?

– Эдинбург. Я работал в Файфе. В общем, в тех местах. Воцарилась полная тишина. Человек у меня за спиной не

шевелился. Похоже, обдумывал что-то.

– Чем намерены заняться, если вас закроют?

– Продолжу работу. Скорее всего, здесь. Я люблю хирургию…

Молчание длилось вечность. Наконец голос произнес:

– Дипак Джесудасс, правильно? Повидайтесь со мной в Бостоне, доктор Джесудасс. Расходы на поездку мы оплатим. Посетите мою лабораторию с собаками. Мы найдем вам работенку. Пожалуй, вы сможете оперировать для меня. Приедете, поговорим подробно. Мне надо бежать. Успехов в работе, Дипак.

Дверь за ним закрылась.

Мы работали в молчании. Только Дипак пробормотал:

– Он слышал мое имя всего раз… и сумел повторить. Он тщательно и рационально заканчивал операцию в том

же стиле, что и начал ее. Попросил пенный гель у сестры.

– Сколько лет здесь работаю, ни одна живая душа не могла запомнить с первого раза, как меня зовут. Никого это не волновало. В нас обычно видят типажи, а не личности.

Плечи у него распрямились, глаза блестели. Никогда его таким не видел. Я был рад за Дипака и гордился им.

– Кто это был? – не выдержал я.

– Можешь назвать меня старомодным, – произнес Дипак, – но я всегда верил, что тяжкий труд вознаграждается. Поступай по совести, будь справедлив, правдив перед самим собой… однажды все это сработает. Разумеется, это не значит, что те, кто причинил тебе зло, понесут справедливое наказание. Скорее всего, нет. Но тебе в один прекрасный день воздастся.

– Вы с ним знакомы? – повторил я свой вопрос. Дипак повернулся к операционной сестре:

– Эта бригада прибыла за печенью или за сердцем?

– За печенью. За сердцем приехали другие, они уже смылись.

Дипак ухмыльнулся.

– Мэрион, я не уверен на сто процентов из-за маски, вот если бы посмотрел на пальцы, сказал бы наверняка. Но у меня есть все основания утверждать, что ты видел одного из ведущих хирургов мира, пионера пересадки печени.

– Как его зовут?

– Томас Стоун.