Глава тринадцатая. Туфли Абу Касыма
Через два дня после казни генерала персонал больницы во главе с Адамом и В. В. Гонадом устроил прием в честь возвращения Гхоша. Купили корову, взяли напрокат шатер и наняли повара.
Адам перерезал животному глотку. Особо ретивый санитар, которому не терпелось отведать горд-горд – сырой говядины, – отхватил из пашинки тонкий трепещущий кусок, пока корова еще стояла на ногах. Потом корову отвязали от дерева, разделали и отнесли мясо повару.
Когда в проезде показался армейский джип, у меня сердце ушло в пятки. Все вокруг замерли и уставились на офицера в форме, который вошел в наше бунгало. Я проскользнул поближе к дому. Офицер сразу же вышел обратно в сопровождении Гхоша и Хемы. Шива находился рядом со мной.
– Мальчики, – произнес Гхош. – Мотоцикл. Кто-нибудь приходил за мотоциклом? – Гхош был совершенно спокоен, ибо не видел ни малейшего повода для тревоги.
Сперва я ощутил громадное облегчение: пришли не за Гхошем! Облегчение сменилось переполохом: так вот зачем этот человек здесь! Мы впятером заранее придумали историю: Объявился солдат с ключом и уехал на мотоцикле, мы с ним и слова не сказали. История была поведана Хеме в тот же день, когда солдат пропал. У нее все мысли были заняты арестом Гхоша, и она пропустила ее мимо ушей.
Я уже собирался заговорить и перевел взгляд на офицера.
Это был он, грабитель, тот самый, что пришел за мотоциклом!
То же лицо. Тот же лоб, те же зубы, только… Этот держится посолиднее и не такой тощий. На отглаженной форме ни пятнышка, берет заткнут за погон, вид подтянутый, как и положено профессиональному солдату.
Нет, это не он.
Румянец начал возвращаться на мои щеки. Примчались Розина и Генет. Вокруг нас собралась небольшая толпа.
– Объявился какой-то солдат с ключом и уехал на мотоцикле, – проговорил Шива.
Я кивнул:
– Да.
Офицер улыбнулся, наклонился ко мне и вежливо спросил по-английски:
– А больше ничего не помните? Может, вы о чем-то не упомянули?
– А вот и Розина, – прервал его Гхош по-амхарски обратился к ней: – Розина, этот офицер интересуется мотоциклом Земуя.
Розина низко поклонилась. Ну да, с грабителем она тоже была очень вежлива, зато нашла слова, которые его сразу вывели из себя. Хоть бы сейчас была поосторожнее.
– Да, сэр. Я была с мальчиками, когда он пришел. – Она прикрыла покрывалом рот, округлила глаза. – Простите, сэр. Тот человек… он был так похож на вас. Когда я увидела ваше лицо… простите меня. – Она опять поклонилась. – Он был… не такой вежливый, как вы. И одет был… по-другому.
– У нас одна мать, – криво улыбнулся офицер. – Это правда, мы с ним похожи. Как он был одет?
– Армейский китель. Без рубашки. Белая майка. Ботинки, брюки.
– Не заметили в нем ничего особенного?
– Револьвер у него был заткнут вот сюда, – Розина показала себе на верхнюю часть живота, – а не лежал в…
– Кобуре? – подсказал офицер.
– Да. И выглядел он… глаза красные. Он как будто был…
– Пьян? – опять подсказал брат, очень мягко. – Вы спросили, на каком основании он требует мотоцикл?
– Прошу вас, сэр. У него был револьвер. Он сердился. У него были ключи.
– Что он сказал вам?
– Много чего. Сказал – забираю мотоцикл. Я не возражала. – Розина отступила от отрепетированного сценария, но все шло гладко.
– А что такое? Что случилось? Что произошло с мотоциклом? – спросил по-английски Шива, и я поразился его отваге.
– Этого-то я и не знаю. – Английский у офицера был безукоризненный, манеры мягкие. – И мотоцикл был ему ни к чему. В армии ему бы все равно не разрешили на нем ездить. – Он помолчал, как бы раздумывая, сказать ли еще что-нибудь, и продолжил, обращаясь больше к Гхошу и Хеме: – Его никто после не видел. Я выяснил только, что две недели назад он сбежал в самоволку. Женщине, с которой живет, он сказал, что отправляется за мотоциклом. – Он повернулся ко мне с Шивой: – Вы видели, как он уезжал?
– Я слышал звук мотора, – сказал я. Он кивнул.
– Доктор, не будете возражать, если мы немножко осмотримся?
– Пожалуйста, пожалуйста, – сказал Гхош.
Офицер и его водитель обошли дом, зашагали по посыпанному гравием проезду. Меня словно притиснуло к земле. Только-только все начало складываться, Гхоша выпустили, и вот этот офицер собирается снова ввергнуть нас в ад? Генет не спускала с меня глаз, Розина присела на корточки, ковыряя в зубах веточкой эвкалипта. Двое военных дошли до гребня, обогнули приемный покой и скрылись из виду. Если они на обратном пути заглянут под навес, все пропало. Мотоцикл хорошо спрятан, но кто ищет, тот всегда найдет.
Прошла целая вечность, прежде чем они вернулись.
– Благодарю, доктор. – Офицер пожал руку Гхошу. – Я опасаюсь самого худшего. В тот день, когда император возвратился, кое-кто из наших солдат дорвался до больших денег. Брат оказался как-то в это замешан. Пожалуй, даже к лучшему, что он исчез.
Когда джип скрылся, Гхош испытующе посмотрел на нас. Он почувствовал что-то неладное, но спрашивать ни о чем не стал. Стоило Гхошу и Хеме удалиться обратно в дом, как я свернул за угол и меня вырвало. Генет и Шива бросились было за мной, но я замахал им рукой, чтобы шли прочь. У желудочно-кишечного тракта имелись свой разум и свое сознание.
В шатре складные стулья мягко встали на траву. Вскоре на столах появились стаканы с теджем и тарелки с едой. Моим любимым блюдом было китфо – грубо помолотое сырое мясо, перемешанное со сливочным маслом и пряностями. Дома у нас его никогда не готовили, но с самых ранних лет меня угощали им Розина либо Гебре. Сегодня у меня не было аппетита. После китфо последовало горд-горд – кубики сырого мяса, сдобренные жгучим соусом из красного перца. Блюда следовали одно за другим: тефтели, мясное карри, чечевичное карри, язык и почки – все части туши, еще утром пасшейся под деревом, пошли в ход. Лепешки инжеры стопками лежали на столе.
Гхош сидел в кресле на возвышении. Медсестры, их ученицы и прочие сотрудники Миссии подходили по одному, пожимали ему руку и возносили благодарность святым за то, что он благополучно перенес суровые испытания.
Розина не показывалась, но Генет была здесь, старалась держаться понезаметнее. Я расположился рядом. Вся в черном, она мрачно ковырялась в еде и казалась далекой родственницей той Генет, которую я знал, – после смерти Земуя она почти не выходила из дома. Подошедшего санитара, который поздравил ее с освобождением Гхоша и расцеловал в обе щеки, она едва удостоила слова.
– Ты когда вернешься в школу? – спросил я.
– Они убили моего отца. Ты что, забыл? Плевать я хотела на школу. – И она прошипела мне в ухо: – Только не ври. Ты сказал Гхошу?
– Нет!
– Но ты собирался, правда ведь?
Она меня сразила. Там, в тюремном дворе, когда Гхош впервые обнял меня после долгой разлуки, признание висело у меня на кончике языка и я на самом деле чуть было не проговорился.
– Собирался, да не сказал… Не смотри на меня так. Она взяла свою тарелку и отошла от меня подальше.
Даже если я сам в себе сомневался, от нее я хотел полного доверия. Меня кольнуло, что она больше не видит во мне героя, пристрелившего грабителя.
Ближе к вечеру шатер разобрали и явились новые гости, до которых дошла весть об освобождении Гхоша. Для Эвангелины и миссис Редди к радости примешивалась горечь: Гхош-то вернулся, а вот бедный генерал Мебрату покинул нас навсегда. Эвангелина все повторяла, вытирая слезы:
– Такой молодой. Подумать только, такой молодой и его больше нет.
А миссис Редди утешала ее, прижимая к своей могучей груди. Дамы принесли с собой целый котел бирияни и жгучие пикули из манго, любимое лакомство Гхоша.
– Это твой второй медовый месяц, радость моя, – сказала Эвангелина Гхошу и подмигнула Хеме.
Адид, старый приятель, явился с тремя живыми курами, связанными за лапы, передал их Алмаз и тщательно почистил от перьев свою белую нейлоновую рубашку, надетую поверх просторного клетчатого маависа, ниспадающего до пят. За ним пришел Бабу, партнер генерала Мебрату по бриджу, и принес бутылку «Димпл Пинч», любимого виски генерала. Когда спустились сумерки, заговорили о том, что неплохо бы разложить карты и тряхнуть стариной. Мне уже стало казаться, что того и гляди прибудет Земуй вместе с генералом Мебрату.
В доме стало душно, и я распахнул окна. В какой-то момент Гхош отправился в ванную снять свитер, Хема за ним. Я встал у дверей. Гхош принялся чистить зубы. Казалось, он никак не налюбуется на льющуюся из крана воду. Хема не сводила глаз с его отражения в зеркале.
– Я тут подумал… – услышал я слова Гхоша. – Мы потрудились на славу. Не пора ли нам… и честь знать.
– Что? Уехать? Куда? Обратно в Индию? – воинственно спросила Хема.
– Нет… ведь тогда мальчикам придется учить хинди или тамильский в качестве обязательного второго языка. Поздновато им. Не забывай, почему мы уехали, какая была главная причина.
Они не знали, что мне все слышно.
– Многие учителя-индусы уехали отсюда в Замбию, – сказала Хема.
– Или в Америку? В округ Кук? – засмеялся Гхош.
– Персия? Говорят, им позарез нужны специалисты, не меньше, чем здесь. Зато у них денег куры не клюют.
Замбия? Персия? Они это серьезно? Ведь Эфиопия – моя родина, это моя страна. Да, здесь не все гладко, беспорядки и жестокости могут повториться. Но это наш дом. Как, должно быть, ужасно пройти через муки, да еще на чужбине!
Мы потрудились на славу.
Слова Гхоша будто ударили меня в солнечное сплетение: ну да, это моя страна, но ведь для Хемы и Гхоша она чужая. Что она им? Неужели только место работы?
Я незаметно выскользнул из дома.
Воздух был свежий, духовитый, животворный. Дым эвкалиптовых дров, запах мокрой травы, навоза, табака, тины и поверх этого аромат сотен роз – вот чем благоухала Миссия. Да, пожалуй, и не только Миссия. Весь континент.
Назовите меня нежеланным ребенком, погубителем собственной матери, исчадием, порожденным падшей монахиней и сбежавшим отцом, хладнокровным убийцей, лгущим в глаза брату своей жертвы, но эта суглинистая земля, породившая матушкины розы, была у меня во плоти. Я говорил: Эфиопия – как абориген. Пусть чужестранцы тянут: Эээ-фии-опиии-я, будто это составное имя вроде Шарм-аль-Шейх, или Дар-эс-Салям, или Рио-де-Жанейро. Исчезающие в темноте горы Энтото вздымались на горизонте; если я уеду, они провалятся под землю, уйдут в небытие, я нужен этим горам, чтобы было кому любоваться их поросшими лесом склонами, и они нужны мне – как еще я узнаю, что жив? Эти звезды, они тоже принадлежат мне по праву рождения. Небесный садовник посеял семена мескеля, и, когда сезон дождей заканчивается, цветы расцветают. Даже топи на задах Миссии, «зыбучие пески», поглотившие лошадь, собаку, человека и неизвестно что еще… они тоже мои.
Свет и тьма. Генерал и император. Добро и зло.
Все это жило во мне, куда я от этого денусь? Если уеду, что останется от меня?
В одиннадцать часов Гхош извинился перед компанией в гостиной и вместе с нами и Хемой проследовал в нашу комнату.
– С тех пор как тебя забрали, мы здесь не спим, – сказал Шива.
Гхош тронут. Он ложится посередине, мы – по обе стороны от него. Хема садится в ногах.
– В тюрьме отбой был в восемь. Гасили свет, и мы принимались рассказывать истории. Я пересказывал книги, которые мы читали вам. Один из моих соседей по камере, купец по имени Тофик, поведал историю Абу Касыма.
Эту сказку знают дети по всей Африке. Абу Касым, мелкий багдадский торговец, никак не мог избавиться от своих поношенных, чиненых-перечиненых туфель, над которыми все смеялись. Наконец они осточертели даже ему самому. Но любая попытка выкинуть их влекла за собой несчастье: бросит он их в окно – они свалятся прямо на голову беременной женщине, у нее случится выкидыш, и Абу Касыма посадят в тюрьму; кинет в канаву – они закупорят сток, вызовут наводнение, и опять Абу Касыма упекут в кутузку…
Тофик закончил свой рассказ, и другой заключенный, полный собственного достоинства старик, сказал: «Абу Касым мог бы построить особое помещение для своих туфель. Зачем зря стараться, если от них все равно никуда не деться?» И старик радостно засмеялся. В ту же ночь он умер во сне.
На следующую ночь нам не терпелось поговорить про Абу Касыма. Точка зрения у всех была одна и та же. Старик был прав. Смысл сказки про старые туфли таков: все, что ты видишь, чего касаешься, каждое семя, которое ты посеял или не посеял, становится частью твоей судьбы… Я повстречал Хему в инфекционном отделении в Правительственной больнице общего профиля в Мадрасе, и эта встреча привела меня в Африку. Благодаря ей я получил самый большой дар в своей жизни – стал отцом вас двоих. В связи с этим я прооперировал генерала Мебрату, который стал моим другом. Из-за своего друга я угодил в тюрьму. Потому что я доктор, я спас ему жизнь, и меня выпустили. Потому что я спас ему жизнь, его повесили… улавливаете, о чем я?
Я не улавливал, но он говорил с такой страстью, что не хотелось его прерывать.
– Я рос без отца и считал, что прекрасно без него обхожусь. Моя сестра очень остро воспринимала его отсутствие и была вечно недовольна, любых благ ей было мало. – Он вздохнул. – Свою скрытую тоску по отцу я старался восполнить успехами в учебе, в работе, добивался похвалы. В тюрьме я окончательно понял: для меня и для сестры жизнь без отца была вроде туфель Абу Касыма. Чтобы избавиться от них, надо признать, что они – твои, и тогда они сами исчезнут.
Столько лет мы вместе, а я и не знал, что отец Гхоша умер, когда он был ребенком, что он, как и мы, безотцовщина. Но у нас, по крайней мере, есть Гхош. Вот уж кому пришлось хуже, чем нам.
Гхош опять вздохнул.
– Надеюсь, однажды вы увидите все так же ясно, как я в Керчеле. Ключ к счастью – признать, что туфли твои, осознать, кто ты есть, как ты выглядишь, кто твои близкие, какие у тебя есть таланты и каких нет. Если ты только и будешь твердить, что туфли не твои, ты до смерти не обретешь себя и умрешь в горьком сознании, что подавал какие-то надежды, но не оправдал их. Не только наши поступки, но и то, чего мы не сделали, становится нашей судьбой.
Гхош ушел. Получается, покойный солдат был для меня парой туфель? И они вернулись ко мне в виде солдатова брата? А какое обличье они примут в следующий раз?
Мысли мои стали путаться, как всегда перед сном, когда кто-то вдруг поднял накомарник. Миг – и она уже сидит у меня на груди, распластав меня по кровати, рукой не пошевелить.
Я мог бы спихнуть ее с себя. Но не спихнул. Ведь было так здорово – ее тело прижималось к моему, ноздри мне щекотал запах угля и ладана. Может, она так извиняется за грубость? Наверное, залезла в открытое окно.
В зыбком свете, падающем из прихожей, я увидел застывшую улыбку у нее на лице.
– Ну так что, Мэрион? Сказал Гхошу про грабителя?
– Если ты подслушивала, сама знаешь.
Шива проснулся, посмотрел на нас, повернулся на другой бок и закрыл глаза.
– Ты чуть было не рассказал все этому офицеру, его брату.
– Но не рассказал же. Я просто очень удивился…
– Мы считаем, ты проболтался Гхошу и Хеме.
– Ничего подобного. Никогда в жизни.
– Почему это?
– Сама знаешь почему. Если это всплывет, меня повесят.
– Нет, повесят меня и маму. Из-за тебя.
– Мне снится его лицо.
– И мне. И я каждую ночь его убиваю. Лучше бы я его убила, не ты.
– Это был несчастный случай.
– Если бы я его убила, я бы не стала упирать на несчастный случай. И ни у кого не было бы поводов для беспокойства.
– Тебе легко говорить. Убил-то я.
– Мама думает, ты проговоришься. Мы за тебя волнуемся.
– Что? Передай Розине, чтобы не тревожилась.
– Однажды это всплывет и всех нас убьют.
– Прекрати. Если так уверена, что я проболтаюсь, зачем затеяла этот разговор? Слезь с меня.
Она легла на меня плашмя. Ее лицо было совсем рядом, и на секунду мне показалось, что она меня сейчас поцелует. С чего бы, ведь мы ссорились. Я смотрел ей в глаза, на пятнышко в правой радужке, чувствовал на лице ее свежее, легкое дыхание, видел, какой роковой красавицей она станет. Меня одолевало воспоминание о нашей близости в кладовой.
Зрачки у нее расширились, она прищурилась.
Там, где ее бедра прижимались к моим, я ощутил растекающееся тепло.
Пижама у меня сделалась мокрая. Воздух под накомарником наполнился запахом свежей мочи. Глаза у нее закатились, стали видны одни белки. Она закинула назад голову. Содрогнулась, выгнула спину дугой. Подарила мне последний взгляд.
– Ты обещал. Не вздумай забыть.
Она спрыгнула с меня и была такова. Догнать ее, разорвать на кусочки!
Шива схватил меня за плечи. Ее ли он хотел защитить или просто выступил в роли миротворца, не могу сказать. Глаза он отводил в сторону. Меня всего трясло от ярости, а он сдирал постельное белье. Мои пижамные штаны были насквозь мокрые, Шива обходился без них. Я набрал в ванну воды и помылся, Шива сидел на стульчаке. Вернувшись в спальню, я надел свежую пижаму. Тут вошел Гхош.
– У вас свет. Что стряслось?
– Несчастный случай, – буркнул я.
Шива промолчал. Запах было ни с чем не спутать. Я сгорал со стыда. Можно было свалить все на Генет, но я не стал. Открыл на пять минут окно, и все.
Гхош вытер тюфяк, помог мне его перевернуть, принес свежие простыни, перестелил постель. Мне показалось, он расстроен.
– Возвращайся к гостям, – велел я. – С нами все отлично. Ей-богу.
– Мальчики мои, мальчики… – Пробормотал Гхош. Он решил, что это я намочил постель. – Представить себе не могу, что вы пережили.
Это была правда. Он и представить не мог. Как и мы не могли себе представить, что пережил он.
– Никогда больше с вами не расстанусь.
При этих словах у меня кольнуло в груди. Зачем он это сказал? Как будто все зависит только от него. Как будто забыл про судьбу и туфли Абу Касыма.
