Глава пятая. Знать, что тебе предстоит услышать
Казалось, ничего такого не произошло. Розина, как и прежде, ерошила мне волосы, как и прежде, гладила мне рубашки перед выходом в люди. Но за внешней, привычной стороной я стал видеть скрытую подоплеку. Она старалась не терять меня из виду и в случае чего грудью бы встала на защиту дочери.
Как Розина и боялась, в ту ночь тайное сделалось явным. Я, словно персонаж комиксов, оперся на скрытую панель, провалился и случайно оказался по другую сторону, совсем не там, куда стремился. Больше всего на свете я хотел быть рядом с Генет, и Розина это знала.
Я увидел в Розине новое измерение – назовем его хитростью. Такая же хитрость проявилась и во мне – мне теперь представлялось опасным делиться с ней мыслями. Но переживаний своих мне было не скрыть. Рядом с Генет вся кровь бросалась мне в лицо. Я забыл, как быть естественным.
Остаток каникул Генет вертелась вокруг Шивы. Его присутствие не вызывало неловкости, не то что мое. Я смотрел, как они ставят пластинку, расчищают в гостиной пространство, надевают браслеты и исполняют набор движений «Бхаратанатьяма». Я не ревновал. Шива действовал вроде бы от моего имени, как я был его доверенным лицом, когда играл с грудью Алмаз. Если уж я не мог быть с Генет, то пусть уж лучше с ней будет Шива.
Пожалуй, даже моя ищейкина способность обнаруживать Генет по запаху куда-то делась. Впрочем, может, и нет. Ведь мы больше не играли в жмурки. Сама мысль об этой игре внушала тревогу.
Я старался не попадаться на глаза Земую, когда он ставил под навес свой мотоцикл или когда полковник Мебрату приезжал на партию бриджа. Оказалось, полковник обожает садиться за руль своего «пежо», или джипа, или служебного «мерседеса»; недавно мне повстречалась их машина, и Земуй не крутил баранку, а гордо восседал на месте своего босса. Он улыбнулся мне и помахал рукой.
Когда мы с Земуем все-таки столкнулись, я так и выискивал, к чему бы придраться, очень уж много в нем имелось общего с Томасом Стоуном, хотя Земуй и встречался каждый день со своей дочерью. Но Земуй пожал мне руку, с радостным видом достал из кармана новое письмо от Дарвина, и мы с ним как ни в чем не бывало расположились на ступеньках кухни. Меня так и подмывало спросить: «А что ж ты дочку не попросишь прочитать?» Но тут до меня дошло, что у 1енет с отцом не все гладко. Я читал и писал письма для Земуя, потому что дочка отказалась.
Как-то в пятницу вечером полковника попутным ветерком занесло в Миссию, и он ворвался в старое бунгало Гхоша, так и брызжа энергией. Через полчаса игра шла за двумя столами. Игроки – Хема, Гхош, Адид, Бабу, Эвангелина, миссис Редди и приглашенный новичок – целиком погрузились в карты, молчание нарушали только возгласы вроде «пас» или «три без козыря». Если все наперебой заговорили, это значило, что роббер сыгран. Я обожал быть рядом со взрослыми во время игры.
У полковника, только что вернувшегося из Лондона, были припасены бутылочка виски «Гленфиддик» для Гхоша, шоколадки для нас и духи «Шанель № 5» для Хемы. Курили сигареты «Данхилл» и «555» – еще один дар полковника. Хотя на Мебрату был блейзер и рубашка с расстегнутым воротничком, благодаря вздернутому подбородку и прямой спине казалось, что он в военной форме. Вот уйдет он, подумалось мне, и все остальные куклами осядут на пол, как по команде «вольно».
Эванджелина, отпрыск англо-индийской семьи, повернулась к полковнику:
– Птичка мне напела, что скоро мы будем вас величать «бригадный генерал». Это правда?
Мебрату нахмурился:
– Какие гнусные слухи! Какое порочное общество! И боюсь, Эванджелина, за всем этим стоите лично вы. Но в данном случае вынужден вас поправить, моя дорогая. Меня не будут величать «бригадный генерал» скоро. Я и есть бригадный генерал со вчерашнего дня.
Тут уже веселье грянуло на полную катушку Земуй и Гебре дважды отправлялись за угощением в отель «Рас».
Поздним вечером генерал и Гхош болтали за коньяком и сигарами:
– В Корее в пятьдесят втором мы были одной из пятнадцати стран, составивших войска ООН. Я только закончил обучение, как угодил туда. Прочие страны нас недооценили. Они не знали, насколько храбры эфиопы, не слышали о битве под Адовой. Но мы показали себя в Корее. В Конго все уже знали, чего от нас ждать. Командиром у нас сначала был ирландец, потом швед, а на третий год командовать войсками ООН стал наш генерал Гуэбре. Знаете, Гхош, это была вершина моей карьеры в качестве военного. Больший успех, чем даже вчерашнее повышение.
Уж не знаю как, но Гхош понял, что со мной творится. Может быть, он заметил, что меня, в отличие от Шивы, не допускают до Генет, может быть, ему бросилось в глаза мое замешательство перед Земуем. Наверное, у меня на лице было написано, что я вплотную столкнулся со сложностью (чтобы не сказать лживостью) человеческой натуры. Я пытался разложить по полочкам открывшуюся мне правду, найти свое место, и мне очень помогало, что Гхош остался преданным отцом – не переменчивым, не надоедливым, а четко знающим, когда он мне нужен. Если бы до ушей Хемы дошло, что случилось в кладовой, я бы знал об этом через две секунды. А Гхош сохранял спокойствие, был готов меня выслушать и, похоже, не торопился рассказывать все Хеме.
Как-то дождливым днем, когда Генет и Шива занимались с Хемой танцами, позвонил Гхош и предложил встретиться в приемном покое.
– Хочу показать тебе весьма необычный пульс.
Гхош теперь главным образом исполнял обязанности хирурга, проводил три плановые операции в неделю плюс экстренные случаи. Но, как он говаривал за ужином, в душе остался терапевтом и не мог отказать себе в удовольствии осмотреть пациента, поставить которому верный диагноз не смогли ни Адам, ни Бакелли.
Я был благодарен Гхошу за звонок. Меня совершенно не интересовали танцы и раздражала Генет, которой нравилась всякая ерунда, где мне не находилось места. Я влез в калоши, дождевик, взял зонтик и пошлепал в приемный покой.
Демисс, молодой человек за двадцать, сидел перед Гхошем на табурете в одних поношенных бриджах. Я сразу заметил, как у него трясется голова. Это был мой первый официальный осмотр пациента, и я пребывал в смущении. Что этот босой крестьянин подумает о мальчишке, вмешивающемся в действия врача? Но больной был в восторге. Позже я понял, что пациентам очень по душе, когда их осматривает несколько человек. Не только Адам его посмотрел, не только тилик – доктор, который лечит родственников самого императора, но и – в качестве своеобразного бонуса – я.
Гхош накладывает мои пальцы на запястье Демисса. Вот он, пульс, сильное биение легко прощупывается. Теперь я вижу, что голова его дергается в такт ударам.
– А теперь пощупай мой, – Гхош протягивает мне свою руку. Это задача посложнее, его пульс бьется не так сильно.
Мои пальцы снова на руке Демисса.
– Опиши, – предлагает Гхош.
– Сильный… Напряженный. Словно живое существо бьется под кожей, – говорю я.
– Точно! Классический подскакивающий пульс. По-научному пульс Корригана. Водяной молот.
Он протягивает мне тонкую стеклянную трубку длиной в фут.
– Держи вертикально. А теперь переверни.
Трубка запаяна с обоих концов, в ней вода, но ее немного. Когда я переворачиваю стеклянный сосуд, вода с чмокающим звуком неожиданно резко ударяется о дно.
– Там внутри вакуум, – поясняет Гхош. – Это игрушка ирландских детей. Водяной молот.
Гхош сделал водяной молот для меня: запаял горелкой Бунзена с одного конца стеклянную трубку и налил внутрь несколько капель воды через оставшийся открытым конец. Затем нагрел участок трубки над налитой водой, чтобы вышел воздух, и быстро запаял отверстие.
– Сердце Демисса выбрасывает кровь в аорту. Это магистраль, идущая от сердца. – Гхош делает на бумаге набросок. – Вот этот клапан на выходе должен закрыться после того, как сердце сократилось, чтобы кровь не пошла обратно. А он закрывается не полностью. Так что половина прокачанной его сердцем крови возвращается обратно, потому-то пульс и подскакивает.
– Как это замечательно: коснулся человеческого тела кончиками пальцев – и уже столько о нем знаешь! – восхищаюсь я.
У Гхоша на лице такое выражение, будто я изрек мудрость.
На этих каникулах он часто посылал за мной. Бывало, появлялся и Шива, но только если это не мешало танцам или рисованию. Я научился распознавать медленный, низкий, платообразный пульс, характерный для стенозированного аортального клапана, – полную противоположность подскакивающему пульсу. Через суженное отверстие сердцу трудно качать кровь. В результате пульс делается слабый и вместе с тем продолжительный. Pulsus parvus et tardus*, как определил его Гхош.
Эти латинские слова нравились мне своей отчужденностью, солидностью и даже тем, как их выговаривал язык. Выучить язык медицины значило овладеть новым оружием. Это была чистая, благородная сторона жизни, без тайн и обмана. Как замечательно, что одним словом можно выразить запутанную историю болезни! Я попытался объяснить это Гхошу, и он разделил мой восторг.
* Пульс малый и медленный (лат.).
– Да! Целая сокровищница слов! Взять хоть кулинарные метафоры! Мускатная печень, саговая селезенка, малиновый язык, желеобразный стул, ПГГ – арбузная корка, да мало ли! Не будем уже говорить о невегетарианской кухне!
Как-то я показал Гхошу блокнот, куда записывал все, что он мне говорил насчет медицины. Я тщательно перечислил различные виды пульса: pulsus paradoxicus, pulsus alternans, pulsus bisferiens* и набросал картинки. На форзаце Гхош написал: Nam et ipsa scientia potestas est!
* Pulsus paradoxicus – парадоксальный пульс; pulsus alternans – альтернирующий пульс; pulsus bisferiens – двойной пульс (лат.).
– Это значит «Знание – сила!». Как я верю в это, Мэрион!
Разными видами пульса мы не ограничились. Когда у меня выдавалась свободная минутка, я шел к Гхошу. Ногти, языки, лица – скоро мой блокнот заполнили рисунки и новые слова. Занятия каллиграфией были мне в помощь: подписи под рисунками получались четко и разборчиво.
Под самый конец каникул, в пятницу вечером, я поехал вместе с Гхошем к Фаринаки, слесарю-инструментальщику. Гхош передал Фаринаки два старых стетоскопа и набросок того, как, по его мнению, должен выглядеть стетоскоп – учебное пособие. Фаринаки, суровый сутулый сицилиец, в кожаном фартуке поверх жилетки, окутался сигарным дымом и внимательно изучил чертежик, водя по бумаге длинным указательным пальцем. Он уже изготавливал для Гхоша разные хитрые приспособления, вот и сейчас только плечами пожал, как бы говоря: хотите – сделаем.
На обратном пути Гхош вручил мне сверток:
– Подарок.
В свертке оказался новенький стетоскоп.
– Зачем тебе ждать, пока Фаринаки раскачается. С видами пульса ты уже знаком, пора начинать слушать тоны сердца.
Я был тронут. Первый подарок, который вручили лично мне, а не нам вдвоем с Шивой.
Оглядываясь назад, могу сказать: когда Гхош позвал меня пощупать пульс Демисса, он меня спас. Мама моя умерла, отец вроде бы и не существовал, я все более отдалялся от Шивы с Хемой и винил в этом себя самого. Вручая мне стетоскоп, Гхош как бы говорил: Мэрион, будь самим собой. Все отлично. Он открыл передо мной мир, пусть не тайный, но сокровенный. Без проводника тут было не обойтись. Надо знать, что ты ищешь, но вместе с тем и как искать. Надо совершить над собой некоторое усилие. Но если в тебе теплится интерес к другим людям, к их благополучию, если ты вошел в эту дверь, происходит странная штука: свои собственные злоключения ты оставляешь у порога. И это быстро переходит в привычку.
