Вопрос о нашей победе и её причинах запутан и фальсифицирован. До 1953 г. победу в войне приписывали сталинскому гению и гению руководимой им партии. После смерти Сталина центр тяжести стал смещаться в сторону партии, к которой холуи очередного вождя пытались примазать своего патрона. В результате мы получали то «хрущёвскую», то «брежневскую» истории войны.

В перестроечное время заговорили о том, что победили не партия и система, а народ, причём победили не благодаря Сталину, а вопреки ему, поскольку защищали не Сталина и его систему, а Родину. Такой вывод по сути является всего лишь оборотной стороной, изнанкой официального советского подхода и до боли напоминает традиционные пропагандистские оценки большевиков: поражение потерпел не народ, а царизм (в Русско-японской войне 1904-1905 гг.). На самом деле поражение потерпела самодержавная система и народ как её элемент. А вот в Русско-японской войне 1945 г. (почти блицкриге) победил советский народ как элемент советской (на тот момент – сталинской, никуда не денешься) системы. Плохо даже не только то, что подход, разделяющий социальную систему и народ, фальшив. Народ вне системы – энтропия, «одинокая толпа» (Д. Рисмэн), неспособная ни на какие свершения. Такой подход не только не прибавляет ничего нового к нашему пониманию Победы, самих себя, но искажает реальность в соответствии с новой – «либеральной» – конъюнктурой. Как дифференцировать народ и (сталинскую) систему? Какими средствами? Народ, что, жил в другой системе? Народ был частью этой системы и, защищая её, защищал себя. Она была организационным средством – и очень мощным, как оказалось – его самозащиты.

Нисколько не умаляя героизма русского воина и самоотверженности тех, кто работал на Победу в тылу (как нашем, так и вражеском), приходится констатировать: созданная в СССР в 1930-е годы система (сталинская) оказалась в целом, по совокупности намного мощнее и гибче нацистской по своим мобилизационным возможностям, как в прямом, так и в переносном смысле. Под мобилизацией в переносном смысле я имею в виду следующее. Военная катастрофа социально была первым историческим структурным кризисом исторического коммунизма, кризисом его ранней – сталинской – структуры, кризисом «довоенного сталинизма». «Вдруг обнаружилось, – писал А. А. Зиновьев, – что вся система организации больших масс людей, казавшаяся строгой и послушной, является на самом деле фиктивной и не поддающейся управлению». Однако несмотря на это, на многомиллионные потери, режим собрался, создал по сути новую армию, материально обеспечил её, почти весь 1942 г. учился на поражениях, ну а в 1943 г. врезал супостату. С целью «врезать» режим довольно легко, и я бы даже сказал органично – поставил на службу себе патриотизм, русские и имперские традиции и даже православие. Это свидетельствует о гибкости режима, о способности работать на победу в широком диапазоне социальных и культурных возможностей.

Если говорить о мобилизации в прямом смысле слова, то это мобилизация усилий всего народа на фронте и в тылу. Да, режим был сверхжесток (а что ещё ждать от народного режима по отношению к народу?), и мы всегда будем помнить и бездарные поражения первых месяцев войны, и огромные потери (абсолютные и относительные), и то, что солдата не жалели. И тем не менее народ, организованный системой, воевал за неё как за свою – жестокую, но свою.

Таким образом, в схватке двух массовых обществ – советского и немецкого – при прочих равных условиях побеждало то, которое могло эффективнее мобилизовать ресурсы, массы и их энтузиазм – воинский и трудовой. Сталинский режим в этом плане оказался сильнее. Сталин очень чётко сформулировал это 9 февраля 1946 г.: «Победил наш советский общественный строй». Сумевший – добавляю я – так организовать русских, как это не умело делать самодержавие. Умение «затянуть потуже пояса» позволяло высвободить дополнительные, хотя и очень средние возможности аграрно-индустриального общества, которому, как точно заметил Ю. Журавлёв, противостояла армия индустриального пролетариата Германии. Высвободить и суммировать, в результате чего – сумма средних показателей давала огромные преимущества в борьбе с лучше обученным противником. В этом плане хороший символ механизма нашей победы – танк «Т-34», как заметил журналист О. Горелов, по отдельным параметрам уступал немецким (обзорность, эргономика, орудие, скорость). Однако сумма средних показателей делала машину универсальной, неприхотливой и простой. И, добавлю я, адекватной природе и нашему «человеческому материалу».

Последнее тоже очень важно. И это, кстати, неплохо понимали некоторые немцы. Шпеер вспоминает, как в самом начале войны в СССР его хороший знакомый доктор Тодт, вернувшись из ознакомительной поездки на Восточный фронт, где наблюдал «застрявшие санитарные поезда, в которых до смерти замерзали раненые…. страдания гарнизонов в отрезанных холодом и снегом деревнях и городках, равно как отчаяние и недовольство немецких солдат. В самом мрачном настроении он заверил, что мы не только физически не готовы к подобным тяготам, но и духовно можем погибнуть в России. Это борьба, – продолжил он, – в которой одержат верх примитивные люди, способные выдержать всё, даже неблагоприятные погодные условия. А мы слишком чувствительны и неизбежно потерпим поражение и в конечном счёте победителями окажутся русские и японцы».

С японцами доктор Тодт ошибся, и это свидетельствует о том, что дело не в примитивизме, не в возможностях физической мобилизации и способности терпеть непогоду, а прежде всего в возможностях социальной мобилизации, способной выжать из людей физический и духовный максимум. А это уже обусловлено социальной системой, её природой.

Для жителей гитлеровской Германии было невозможно низвести потребности, потребление и бытовой комфорт до того уровня, на который оказались способны советские люди (и не надо говорить о рабстве, страхе и т. п. – рабы и на страхе войны не выигрывают). Речь идёт о самоотверженности, которая носит не только человеческий, но и социосистемный характер. Применительно к победителям-русским в Великую Отечественную надо говорить не о рабах, а о свободных скифах, измотавших и разбивших Дария. Я уже не говорю про питание, электричество и тёплую воду; лишь в немногих отраслях промышленности Германии во время войны существовала ночная смена; практически не было мобилизаций женщин для работы на заводах. Ещё только один пример, который приводит Дж. Гэлбрейт: в сентябре 1944 г. в Германии насчитывалось 1,3 млн. домашней прислуги, в мае 1939 г. – 1,6 млн., т. е. число прислуги за время войны сократилось всего лишь на 0,3 млн. (менее 20 %).

Дифференцированность западного (буржуазного) общества на различные сферы (в СССР – всё власть, поскольку ВКП(б) выступала ядром всех общественных организаций, поэтому здесь и «экономика», и «социальные отношения» – всё недифференцированная власть, кратократия); обособленность власти и собственности и развитость бытовых форм не позволяли очень важную вещь – сосредоточение всех сил на обществе как целостности на решении одной задачи и действие как целостности, как монолита, в решении такой задачи. Мирное время редко ставит подобные задачи, но война сама является как такая задача, требующая наведённой в одну точку сверхконцентрации.

Всё это лишний раз иллюстрирует две вещи. Первое, сталинский и гитлеровский режимы были принципиально различными типами, а не двумя вариантами якобы одного «тоталитарного типа» – это видно из сравнения даже структур повседневности. Второе, у каждой системы есть свой предел, порог уподобления другой системе. Вызванная логикой и императивами войны на русском пространстве попытка нацистского режима уподобиться советскому привела этот режим к краху (как и попытка советской системы во второй половине 1980-х годов уподобиться – под видом «реформ» «демократизации социализма» – Западу). Оставшись комфортно-буржуазным по социальному строю, рейх, при прочих равных, не мог тягаться с антибуржуазным СССР 1940-х годов, в котором вещественная субстанция и комфорт не были массовой сверхценностью.

Я не рассматриваю вопрос, хорошо это или плохо. Речь о другом – о способности систем мобилизовать массовую поддержку «всё для фронта, всё для победы» и о социосистемных характеристиках населения как факторе победы.

Одним из показателей эффективности и жизнеспособности советской системы, сформировавшейся в 1930-е годы, является следующий факт. В 1941 г., в первые месяцы войны, была выбита огромная часть офицерского (по крайней мере, если говорить о младшем и среднем звене) корпуса. После того, как подобное произошло с русской армией в 1915-16 гг., армия рухнула, а вслед за ней и вместе с ней – (царская)

Россия, самодержавный строй. Иными словами, наступил социосистемный крах. Ничего подобного ни в 1941, ни в 1942 г. не произошло: места выбитых офицеров заняли новые, они-то и выиграли войну. Новый офицерский корпус стал возможен потому, что в 1930-е годы система подготовила значительный слой – массу – лиц с высшим и средним образованием. В социологии это называется «модальный тип личности»; дореволюционная Россия проблему создания «модального типа личности» не решила, проиграла войну и вылетела из Истории – vae victis.

Победа советского народа в социосистемном смысле была победой сталинской системы, способной к гибкой модификации – по принципу дзюдо: согнуться, чтобы не сломаться, а затем распрямиться и провести захват, бросок и болевой – до смерти – приём. Другое дело, что по иронии Истории, именно победители в войне, спасители (в краткосрочной перспективе) сталинского режима стали если не его могильщиками, то той силой, которая этот режим (в среднесрочной перспективе) ослабила, если не подорвала, и стала массовой базой перехода к иной, чем сталинская, исторической форме коммунистического порядка. У поколения победителей в Отечественной войне – единственного советского поколения победителей – на всю жизнь сохранилось чувство победительности и социальной правоты, в том числе и по отношению к режиму, а, следовательно, – ощущение собственной силы. Это чувство существенно отличало их от «шестидесятников» и околошестидесятников, но это уже другая тема. В любом случае вой на, помимо прочего, выковала специфический тип советского человека – антисталинского, но не антисоветского и не антикоммунистического.

Победа в войне, безусловно, упрочила режим (или систему), по крайней мере, в трёх отношениях. Во-первых, она превратила СССР в подлинно мировую державу, а затем и глобальную, – одну из двух, и это не могло не укрепить систему. Во-вторых, победа придала коммунистической системе легитимность национального, русского, российско-имперского типа; помимо интернациональной идейно-политической составляющей активно заработала национальная; теперь режим мог «бить с обеих ног». В третьих, системообразующий элемент советского общества – его господствующие группы, номенклатура – в результате и ходе войны получили не только новую, дополнительную легитимность, но и, так сказать, «пространство для вдоха»: во время войны (плюс два предвоенных года, т. е. целых 6 лет) «партийный» и «государственный» аппараты не были объектом широкомасштабных репрессий, террор перестал быть средством административной вертикальной мобильности. Это позволило номенклатуре, различным аппаратным комплексам отстояться, откристаллизоваться, переплестись и упрочиться, стать структурой не только в себе, но и для себя; стать самодостаточным социальным агентом, не нуждающимся более в «харизматическом лидере».

Все эти три «укрепления» системы в то же время ослабляли её сталинскую структуру, конкретный режим, объективно требуя его замены новым и выпуска социального пара.

После 1945 г. Сталин столкнулся почти с монолитом и по сути не смог провести сколько-нибудь серьёзной широкомасштабной чистки партаппарата. Исключение – «ленинградское дело», в котором не Сталин использовал кого-то, а его использовали. Борьба в верхушке в начале 1950-х годов окончилась смертью Сталина. Мощная сплочённая аппаратная номенклатура, ощущающая свою силу, единство интересов и корпоративную солидарность – это тоже результат Победы.

Ещё один результат войны заключался в том, что после неё уже невозможна была война гражданская, которая в вялотекущей («мягкой», «холодной») форме продолжалась после того, как в 1921 г. окончилась «горячая» Гражданская война. В «холодной гражданке» выходила накапливавшаяся в течение многих десятилетий несколькими поколениями социальная ненависть, которую высвободил из «Кладезя Бездны» слом старой системы. Великая Отечественная подвела черту под «холодной гражданской», растворила её в себе, смыла собой, объединила её участников в некую целостность, дала им возможность остро почувствовать общность, направляя ненависть против внешнего врага.

В Великой Отечественной сталинская структура советской системы начала бить преимущественно внешнего врага, её репрессивный потенциал обрушился на рейх, и это, безусловно, способствовало её укреплению – в краткосрочной перспективе – и победе. В этом (но не только в этом) смысле победа в войне – последний подвиг сталинской структуры, исчерпавший её возможности и ставший началом её конца. В среднесрочной перспективе такое укрепление работало против сталинского режима как ранней фазы исторического коммунизма, обусловливало необходимость его изменения. На пути последнего было несколько вариантов, которые можно было свести в два альтернативных направления:

1) резкое ослабление роли партаппарата, партноменклатуры, как полупаразитического дублёра исполнительной власти, превращение ЦК КПСС в одно из ведомств («идеология», пропаганда); есть много косвенных свидетельств тому, что реализацию именно такого варианта готовил Сталин в самые последние годы и месяцы своей жизни (это решало как социосистемные, так и его личные задачи сохранения у власти);

2) резкое усиление роли партаппарата, трансформация его в «коллективного Сталина» без Сталина (с соответствующим «развенчанием» вождя, списанием на него, на его «культ» всех грехов и пороков системы), селективной реабилитацией, которая, помимо прочего, прятала концы в войну и представляла вчерашних палачей борцами с «культом»; выталкивания на третий (по возможности) план органов безопасности, армии, исполнительной власти, превращение партноменклатуры в господствующий квазикласс с соответствующим закреплением экономических и социальных гарантий. Именно этот вариант победил после смерти Сталина и благодаря ей.

При обоих вариантах в советском обществе должен был появиться господствующий квазикласс, однако, таковой в качестве партноменклатуры означал, во-первых, торжество «людей слова», «руководителей всем» над «людьми дела», конкретными специалистами и закладывал тем самым механизм неизбежной деловой деградации системы. Во-вторых, он означал наличие двойной массы верхушки (дублирование отделами ЦК соответствующих министерств и ведомств) – тем самым «сверху» на систему, на и так небогатую ресурсами страну, ложилась двойная нагрузка.

Наконец, ещё один результат войны и победы: они раскрепостили советского человека; война потребовала инициативности и самостоятельности, и система должна была терпеть, использовать и поощрять их, присваивая их, делая своими. Победившие в войне почувствовали себя победителями и «по жизни». Объективно это означало социальное и психологическое наступление на сталинский режим, первой реакцией которого стала репрессивная защита. Режим защищался от тех, кто своим практическим антисталинизмом и самостоянием сделали возможными десталинизацию, так называемую «оттепель» и «шестидесятничество». Сделали возможным – и были забыты. Нередко сознательно, но чаще – по ходу вещей, так как не успели, да и не могли по суровости окружающей жизни и по серьёзности своей жизненной сути заниматься саморекламой в духе «шестидесятничества». Но именно победители в войне заложили между 1945 и 1955 гг. фундамент десталинизации, став гарантией её необратимости. По сути это было первое советское сопротивление сталинскому режиму, его историческими опорами была Война и Победа – главное дело жизни целого поколения, о мироощущении которого Б. Слуцкий писал:

Раскрепощение населения совпало с оформлением партноменклатуры в слой для себя. В результате в 1950-е годы сталинская форма комстроя уходит в прошлое. Таким образом, Великая Отечественная ускорила уход в прошлое сталинизма как ранней, полувоенной стадии комстроя. В СССР, как в США и в мире в целом, наступала новая эпоха – эпоха, порождённая мировой войной, стержнем которой стала Великая Отечественная и Победа – наша Победа.