Плохие новости, как и любые другие секретные сообщения из Москвы, поступали в штаб-квартиру ЦРУ в зашифрованном виде. Новости, полученные утром 2 ноября 1962 г. – когда Карибский кризис начал постепенно затихать, – были особенно плохими. Полковник Олег Владимирович Пеньковский, кадровый офицер советской военной разведки и наиболее успешный шпион ЦРУ, был, по всей вероятности, потерян для США. Пеньковский занимал высокую должность в Главном разведывательном управлении (ГРУ) и тайно снабжал американскую и британскую разведки секретной информацией. Теперь же он, выражаясь языком шпионов, «сгорел».

В новом комплексе ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния, еще краска не высохла на стенах, а Центр коммуникаций на первом этаже, обеспечивающий безопасную связь с московской резидентурой, уже получил сверхсекретное сообщение. Телеграмма с пометкой «срочно» – длинная, узкая полоска ленты, вылезшая из громоздкой конструкции, напоминающей биржевой телеграфный аппарат, – была похожа на старинный биржевой билет. Закодированное сообщение представляло собой причудливо перфорированную бумажную ленту. Когда передача закончилась, связист оторвал ленту и пропустил ее через принтер, который на стандартном листе бумаги напечатал столбцы случайных на первый взгляд чисел. Для преобразования сообщения в обычный текст требовался второй уровень декодирования. Эта стадия дешифровки была защитной мерой против отказов системы безопасности коммуникаций, которые осуществлялись как по радиосвязи, так и по кабельным линиям. Подобно тому как маленький, но важный сейф для пущей сохранности помещают в большой сейф, этот последний этап декодирования выполнял только специально назначенный офицер советского отдела ЦРУ.

Хотя Директорат планирования ЦРУ производил впечатление чисто бюрократической структуры, за ним скрывалось самое секретное подразделение в Лэнгли. Именно оно несло ответственность за работу «рыцарей плаща и кинжала». В составе Директората планирования советский отдел был более всего окутан «плащом».

Когда сотрудника советского отдела спрашивали о его работе соседи или друзья, он повторял тщательно отрепетированную фразу о должности в каком-либо ведомстве США, но ни словом не упоминал о ЦРУ. Оперативные офицеры разведки нередко оставались под прикрытием после отставки и вплоть до кончины. Даже допуск «совершенно секретно», обязательный для сотрудников ЦРУ, не позволял кому-либо знать элементарные детали относительно советского отдела или его персонала. Если бы коллеги из ЦРУ спросили кадрового офицера советского отдела о его работе, они получили бы только ответы общего характера, хотя именно эти сотрудники знали больше всего и лучше всех разбирались в деталях. Внутри ЦРУ существовали правила секретности, предписанные официальной политикой управления, что воспринималось всеми как часть профессионального этикета.

За исключением персонала советского отдела, фактически никто не имел доступа в его помещения. Секретарь немедленно преградил бы дорогу любому посетителю, который попытался бы открыть всегда закрытые двери без табличек, за которыми находились кабинеты этого подразделения и куда не заглядывали даже друзья офицеров этого отдела, чтобы спланировать уикенд или рассказать очередную сплетню. Когда офицеры советского отдела покидали его помещения даже на короткое время, выполнялась процедура безопасности – столы надлежало очистить от бумаг и убрать их в черные стальные сейфы повышенной надежности весом более 200 кг.

В советском отделе информация также строго разделялась согласно спискам под кодовым названием BIGOT, ограничивающим доступ к сведениям, которые многие сочли бы обычной информацией, поступающей из Советского Союза. Внутри этого подразделения сведения хранились в виде разрозненных, напоминающих головоломку частей. Только немногие сотрудники видели полную картину операции. Те же, кто находился вне советского отдела, могли только предполагать ее проведение. В молчаливой среде ЦРУ, связанной с безопасностью, дополнительный покров секретности, которым был окутан советский отдел, создавал атмосферу таинственности, которая многим казалась чрезмерной.

Термин «список BIGOT» возник еще во время Второй мировой войны, когда печать на предписаниях сотрудников разведки, отправляющихся из Англии в Африку, имела надпись TOGIB и означала «к Гибралтару». Чтобы попасть в Африку во время войны, большинство сотрудников УСС совершало опасную морскую поездку, чреватую встречей с немецкими подводными лодками. Однако избранным были доступны дорогие места на авиарейсы до Гибралтара. Эти сотрудники имели другие печати на своих предписаниях. По прихоти неизвестного чиновника печать была перевернута и читалась точно наоборот – BIGOT. В результате этот термин приобрел особый смысл в кругах разведки. Он был свидетельством не только исключительности, но также безопасности передвижения и важности миссии сотрудника.

Были и другие правила безопасности. Сверхсекретный допуск TS (top secret) не обеспечивал автоматического доступа к специальным операциям или программам. Допуск TS, требовавшийся для всех служащих ЦРУ, давал право доступа к отдельным программам. Допуск BIGOT предоставлялся на основании функциональных обязанностей и индивидуальных оперативных потребностей сотрудника, чтобы он мог знать о каких-либо операциях, и для этого подписывались соответствующие распоряжения.

Политика безопасности советского отдела распространялась и на бумажный документооборот в пределах штаб-квартиры ЦРУ. Советский отдел не полагался на обычную для ЦРУ внутреннюю почту, доставляемую курьерами. При этом офицерам советского отдела не разрешали использовать и пневматическую почту, практикуемую с 1960-х гг. для доставки конфиденциальных документов к любому закоулку огромного здания ЦРУ. Все, что относилось к действиям советского отдела, доставлялось вручную из одного кабинета в другой специальными офицерами отдела или кадровыми сотрудницами, известными как «секретари разведки».

Для офицера-связиста это была стандартная процедура, во время которой он вкладывал зашифрованное сообщение в плотный конверт из манильской бумаги, надежно запечатывал его и сообщал в советский отдел, что получена телеграмма из Москвы. Утром 2 ноября молодой офицер советского отдела, который прибыл к хранилищу документов связи, получил запечатанный конверт и, не открывая его, повторил свой трехминутный маршрут в обратном направлении, в маленький кабинет младших офицеров. Он, возможно, не знал, какую роль сыграет в одном из самых скандальных событий в истории шпионажа.

Сев за стол, офицер открыл конверт, вытащил единственный лист бумаги и с особой осторожностью, вручную, начал расшифровывать сообщение. Он использовал одноразовый шифрблокнот, колонки чисел и букв которого точно соответствовали тем, что применял сотрудник, подготовивший это короткое сообщение в Москве. После того как сообщение было расшифровано, страницу одноразового блокнота уничтожили. В период Второй мировой войны Советский Союз заплатил дорогую цену, многократно используя страницы одноразового шифрблокнота для поддержания связи с агентами в различных частях света. Безобидная на первый взгляд ошибка дала возможность американским специалистам декодировать многие советские зашифрованные сообщения, перехваченные в Вашингтоне и Нью-Йорке. Эта операция получила известность как «Венона» и до их пор остается одним из самых известных достижений Агентства национальной безопасности США (АНБ).

В полученной из Москвы телеграмме не упоминалось имя Пеньковского. В ней сообщалось о задержании в Москве офицера ЦРУ Ричарда Джейкоба во время изъятия им содержимого тайника. В сообщении говорилось, что после нервного, но относительно короткого допроса, Джейкоб был освобожден советскими властями под поручительство американского посла и возвратился в американское посольство. Как дипломату Джейкобу нельзя было предъявить обвинение в преступлении. Он был объявлен советскими властями персоной нон-грата и покинул СССР.

В течение первых последующих за этим событием часов арест Пеньковского сотрудниками КГБ не был подтвержден, но было ясно, что особых надежд питать не стоит. Как всегда в подобных случаях, было больше неопределенности, чем фактов, но тем немногим офицерам, кто знал об этой операции, не требовалось развитого воображения, чтобы понять, что Пеньковский либо уже мертв, либо скоро умрет.

Офицер доставил расшифрованное сообщение руководителю отдела. Тот доложил плохие новости заместителю директора ЦРУ по планированию, который в свою очередь информировал Джона Маккоуна, директора ЦРУ. В течение 24 часов Маккоун должен был лично доложить о ситуации президенту Кеннеди. До сих пор недооценено огромное воздействие ареста Пеньковского на национальную безопасность Америки. Отчасти это связано с чрезвычайной секретностью операций в Москве, длившихся почти 18 месяцев, а также особой осторожностью при обработке уникальных разведывательных материалов, которыми Пеньковский снабжал Запад.

Основанная на сообщениях Пеньковского, эта информация была специально структурирована таким образом, чтобы создавалось впечатление, будто она получена из различных источников. Чтобы усилить это заблуждение, информация от Пеньковского направлялись под двумя кодовыми именами: IRONBARK – для научных материалов или оценки и CHICKADEE – для его личных наблюдений. Человека, не входившего в группу избранных, знавших правду, обилие разведывательных сведений, прибывающих из Советского Союза, заставляло подозревать наличие огромной шпионской сети, выкачивающей секретные сведения из СССР с помощью передовых технологий шпионажа. Меньше всего это напоминало результаты работы единственного шпиона.

Действиями Пеньковского управляла небольшая команда опытных офицеров ЦРУ и британской разведки, которых называли кураторами. Американские кураторы присвоили Пеньковскому псевдоним «Герой», а британцы – «Йога». Офицер ЦРУ Джейкоб был выбран для обслуживания тайника Пеньковского. Он недавно прибыл в московскую резидентуру и имел надежное прикрытие в виде традиционно неопасной административной должности низкого уровня. И потому было маловероятно, что он сразу будет заподозрен в работе на ЦРУ и что КГБ установит за ним слежку.

Согласно более поздним отчетам, Джейкоб зашел в темный подъезд жилого дома № 5/6 по улице Пушкинской и забрал обычную спичечную коробку, обернутую короткой проволокой, согнутой в виде крючка, на котором держалась коробка-контейнер, подвешенная позади радиатора отопления. Как только Джейкоб начал прятать спичечную коробку в свой карман, сотрудники КГБ подскочили к нему. Началась драка. Американец сумел через разрез в кармане плаща сбросить на пол спичечную коробку, чтобы избавиться от улики, а заодно от юридических и дипломатических проблем, которые могли возникнуть из-за его причастности к секретной информации Советского государства. Однако эта техническая деталь уже не имела значения для КГБ, так как было совершенно очевидно, для чего американец заходил в здание. Джейкоба затолкали в ожидавший неподалеку автомобиль и повезли к ближайшему отделению милиции.

Заключительный акт драмы Пеньковского начался тем же утром с двух телефонных звонков – с молчанием в трубке – на номер, по которому отвечает американское должностное лицо. Это был сигнал к осуществлению плана связи, придуманного для Пеньковского его кураторами во время встреч вне Советского Союза. Возможно, план безопасной связи для таких агентов, как Пеньковский, с точными инструкциями по контактам и графикам, причем как для обычных, так и для чрезвычайных обстоятельств, был самой уязвимой частью любой операции.

Поскольку ЦРУ предполагало, что КГБ контролировал все телефонные звонки американским должностным лицам, как входящие, так и исходящие, идея с безмолвным звонком казалась хорошей, так как позволяла сделать сообщение даже в условиях прослушки. Пеньковский должен был зайти в обычный телефон-автомат, расположенный в относительно безлюдном месте, и набрать определенный номер телефона. Когда по телефону отвечали, он молчал десять секунд, прежде чем повесить трубку. Звонок на определенный номер, а также время молчания до момента завершения звонка и были сигналом, после которого офицер ЦРУ должен был отправиться к телефонной будке, чтобы проверить, поставлена ли на нем агентом метка в виде написанной мелом буквы Х. Такая простая метка показывала, что Пеньковский заложил тайник в доме по улице Пушкинской.

Эти стандартные мероприятия оперативной связи – звонок с молчанием, сигнал в виде метки «X» и тайник – были частью плана под кодовым названием DISTANT, разработанного специально для Пеньковского и призванного обеспечить раннее предупреждение возможного советского нападения на Запад. Маленькая спичечная коробка, прикрепленная проволокой позади радиатора, которую нашел Джейкоб, могла содержать информацию о начале Третьей мировой войны.

С помощью телефонного звонка с молчанием Пеньковский, о котором с начала сентября ничего не было слышно, очевидно, просто дал о себе знать. Возможно, ничего серьезного не произошло. Если это была ловушка – провокация со стороны КГБ, то, возможно, оставался бы какой-то шанс. «Мы волновались о нем, когда он на какое-то время затих, – рассказывал оперативный офицер, который расшифровывал сообщение. Его воспоминания о событиях более чем сорокалетней давности все еще были точными. – Но потом он вышел на связь. И мне казалось, что у нас нет ни предупреждений, ни информации, которые указывали бы на то, что они его поймали».

Теперь же, после ареста Джейкоба, уже независимо от того, что произошло, надежд на восстановление связи с Пеньковским практически не оставалось. Возможно, у какого-то случайного свидетеля манипуляции Пеньковского с радиатором в подъезде вызвали подозрение, и он сообщил об этом властям. Была вероятность, что прикрытие Джейкоба не смогло обмануть КГБ, и на его маршруте к тайнику было организовано конспиративное наблюдение. У кураторов были разные версии произошедшего с Пеньковским, но в любом случае офицеры ЦРУ очень волновались за его жизнь.

Кураторов Пеньковского беспокоили также недавние события вокруг агента. Пеньковский исчез из поля зрения московской резидентуры за несколько недель до сигнального телефонного звонка, а его начальство в ГРУ неожиданно отменило намеченную поездку Пеньковского в Сиэтл осенью 1962 г. Кроме того, тот объем разведывательной информации, который он обеспечивал ЦРУ с помощью фотоаппарата «Минокс», предполагал невероятный риск разоблачения. В первой половине 1962 г. результативность Пеньковского возросла настолько, что его кураторы решили временно не давать ему новые задания по сбору информации.

В отношении Пеньковского ЦРУ планировало уделять больше внимания поддержке его работы в ГРУ, помогая в подготовке технических статей для издания под его именем. Для этого предполагалось снабжать агента безобидными разведывательными сведениями, которые он мог забирать в Москву во время поездок на Запад. Это было необходимо для завоевания большего доверия руководителей Пеньковского и для создания его репутации выше всяких подозрений, что помогло бы ему внедряться в круги, имеющие доступ к советским секретам.

В течение трех месяцев, между октябрем 1961 г. и январем 1962 г., Пеньковский 11 раз выходил на оперативный контакт в Москве с Джанет Чизхолм, молодой женой офицера британской разведки MИ-6 Родерика Чизхолма. Во время этих коротких встреч она получила 35 фотокассет, содержащих сотни сверхсекретных советских документов. В январе Пеньковский сообщил о возможном наружном наблюдении за госпожой Чизхолм, но не высказал тревоги. Вернее, он предложил вместо контактов на улице использовать тайники. Казалось, прежние успехи придавали Пеньковскому уверенности, но по мнению его кураторов, уровень активности агента вызывал у них не только удовлетворение, но и беспокойство.

Стал ли Пеньковский небрежным в соблюдении мер безопасности, когда постоянная угроза разоблачения превратилась для него в рутину? Возможно. Вырос ли он в собственных глазах, стал чувствовать себя неуязвимым и выше всяких подозрений? Наверное, присутствовали и такие моменты. Только значительно позднее стало известно, что Джордж Блэйк, офицер разведки МИ-6, работавший на СССР, проинформировал КГБ о Джанет Чизхолм, которая активно помогала своему мужу в работе на британскую разведку. Следовательно, когда эта пара прибыла для работы в Москву, служба наружного наблюдения КГБ уже ждала их.

Худшие опасения подтвердились спустя несколько часов после первого сообщения. Пришло известие об аресте Гревилла Винна, британского бизнесмена, приехавшего в Венгрию. Винн, который периодически осуществлял контакты между Пеньковским и его кураторами, 2 ноября был арестован группой КГБ в Будапеште и доставлен в Москву.

Заключительный аккорд этой драмы прозвучал через месяц. 12 декабря появилась статья в газете «Правда», сообщавшая об аресте Пеньковского в конце октября, то есть более чем за неделю до того, как у Джейкоба возникли подозрения. Через шесть месяцев, 7 мая 1963 г., Пеньковский уже стоял в большом зале перед тем же судьей, который председательствовал на процессе по делу Фрэнсиса Гарри Пауэрса, американского пилота самолета-шпиона U-2, сбитого в мае 1960 г. над Свердловском.

Суд продолжался четыре дня. Пеньковский в попытке спасти жизнь признался, что передавал секреты американцам и британцам. Среди причин его измены обвинение называло «моральную деградацию», а один из свидетелей подтвердил это, сказав, что видел, как Пеньковский потягивал вино из женской туфли во время ночной попойки.

17 мая появилось официальное сообщение, что Пеньковский казнен, и поползли слухи о подробностях его смерти. Советская пресса объявила, что приговор приведен в исполнение путем расстрела, но, по слухам, Пеньковский был заживо сожжен в крематории, а устрашающий эпизод засняли на пленку, как предупреждение офицерам ГРУ, которые могли когда-нибудь в будущем строить планы сотрудничества с Западом.

Гревилл Винн на суде также признал себя виновным и был приговорен к восьми годам тюрьмы. В 1964 г. его обменяли на Гордона Лонсдэйла, советского разведчика, осужденного в Великобритании.

Подобно бесшумному взрыву, захват, суд и казнь Пеньковского вызвали в кругах американской, британской и советской разведок волну шока, неуверенности, взаимных обвинений и мести. В то время как в СССР реформировали ГРУ, британцы и американцы, одолеваемые сомнениями, пытались найти ответ на вопрос: когда и как Пеньковский попал под разработку КГБ. Если Пеньковский был под контролем КГБ в декабре 1961 г. или январе 1962 г., означало ли это, что КГБ уже контролировал информацию, которую поставлял Пеньковский? Если это так, то когда он начал давать информацию, переработанную КГБ, чтобы ввести в заблуждение американских и британских аналитиков? И если на то пошло, можно ли было вообще доверять тому, что он тогда сообщал?

Материал, длительное время изучаемый политическими аналитиками, был восстановлен и тщательно исследован повторно. В окончательном заключении говорилось, что СССР не использовал Пеньковского в игре против американцев и британцев. Однако остался без ответа вопрос, почему КГБ продолжал сохранять его доступ к секретам, если Пеньковский попал под подозрение уже в декабре 1961 г.

В последующие несколько лет дело Пеньковского превратилось внутри ЦРУ в целое расследование, где каждый оперативный аспект был проанализирован в попытке определить, что же пошло не так, как надо.

Деятельность Пеньковского принесла огромное количество информации. В течение полутора лет он передал более ста фотокассет «Минокс» по 50 снимков в каждой. Более чем 140 часов записи его бесед в Лондоне и в Париже легли в основу приблизительно 1200 страниц расшифровок стенограмм и стопок рукописных страниц.

Пеньковский помог установить по фотографиям сотни офицеров – сотрудников ГРУ и КГБ, а также обеспечил руководителям западных разведок представление о руководстве СССР постсталинской эпохи самого высокого уровня. Фактически он снабдил ЦРУ и МИ-6 таким количеством информации, что пришлось создать специальные подразделения для обработки этих сведений, чьи отчеты насчитывали порядка 10 000 страниц.

ЦРУ и MИ-6 находились под большим впечатлением от осведомленности Пеньковского и огромного количества материалов на фотокассетах. Он появился в опасный период, когда напряженность в отношениях и угроза ядерной войны между Советским Союзом и Западом были наивысшими. К этому добавлялось отсутствие уверенности каждой из сторон в намерениях и возможностях другой.

Была все еще свежа в памяти неудавшаяся попытка СССР изолировать в течение 1948–1949 гг. британский, французский и американские секторы Берлина путем блокирования транспортных путей. В это время Соединенные Штаты были застигнуты врасплох советскими техническими, военными и политическими достижениями, пик которых пришелся на конец 1950-х. В 1957 г. СССР запустил спутник, 1 мая 1960 г. сбил американский разведывательный самолет, а в 1961 г. была построена Берлинская стена. Доступ американской разведки к планам и намерениям Кремля был столь ограниченным, что текст известной речи Никиты Хрущева, осудившего Сталина на ХХ съезде КПСС в 1956 г., попал в ЦРУ через третьи руки – от израильского источника, работавшего за «железным занавесом».

К концу 1950-х «зацикленность» Хрущева на Соединенных Штатах достигла опасной точки. Впервые его настороженность по поводу планов США подогрел доклад КГБ в 1960 г., ложно приписывающий Пентагону намерение «как можно скорее начать войну против Советского Союза». Причем сообщение это появилось на фоне неудавшейся попытки свергнуть Кастро в 1961 г. Потом, в 1962 г., два не соответствующих действительности сообщения ГРУ предупреждали советское руководство о неизбежности первого ядерного удара по СССР со стороны США.

«У нас ракеты делают, как сосиски, ракета за ракетой сходят с конвейера», – хвастался Хрущев.

Назначение Пеньковского в Госкомитет по координации научно-исследовательских работ дало ему доступ к высшим военным кругам. Он, в свою очередь, обеспечил Запад наглядным представлением как о мощи Советского Союза, так и о воинственной позиции Хрущева. «Хрущев размахивает дубинкой, чтобы увидеть реакцию. Если реакция негативная, он это прекращает», – говорил Пеньковский своим кураторам в парижском гостиничном номере в 1961 г.

Сообщения Пеньковского демонстрировали администрации Кеннеди лживость и хвастовство советского лидера. Разведывательные данные Пеньковского вместе с другими сведениями разведки повлияли на пересмотр потенциала советского ракетного производства, представленного в США в отчете «Оценки национальной разведки».

Пеньковский показал также реальные опасности дипломатии, которая ведется без независимой и своевременной разведки. Поскольку назревал кубинский ракетный кризис, советский посол Анатолий Добрынин использовал как обратную связь генерального прокурора Роберта Кеннеди, а также Эдлая Стивенсона и других представителей Белого дома. Добрынин стремился убедить президента Кеннеди только в оборонительных целях размещения советских ракет на Кубе, которые имели ограниченный радиус действия и не являлись наступательными. Подобные фальшивые заверения шли также через Роберта Кеннеди по обратным каналам от полковника советской разведки Георгия Большакова, работавшего под прикрытием ТАСС.

Однако подготовленные Пеньковским технические описания советской ракеты среднего радиуса действия СС-4 дали аналитикам ЦРУ возможность идентифицировать и сопоставить эти описания с фотографиями, сделанными самолетом U-2 над Сан-Кристобаль на Кубе. Оказалось, что и эти ракеты не были оборонительным оружием ограниченного радиуса действия. Советские ракеты были оснащены ядерными боеголовками и легко могли долететь до Вашингтона и Нью-Йорка.

Наконец, с помощью информации Пеньковского США убедились в неподготовленности СССР к войне, что позволило президенту Кеннеди противостоять Хрущеву в ходе кризиса. Оценки, полученные агентом при личном общении с кремлевскими лидерами, подкрепили представления о технических возможностях СССР и показали, что советская военная угроза переоценивалась, если вообще существовала. Американский президент теперь действовал более уверенно и резко возражал против советской ракетно-ядерной базы в Западном полушарии. В этот короткий и опасный отрезок истории был вовремя задействован материал, который предоставил Олег Пеньковский.

Вслед за делом Пеньковского ЦРУ предприняло беспрецедентные шаги, опубликовав в 1965 г. книгу «Записки из тайника». Вместе с журналистом Франком Джибни и издательством Doubledy&Company ЦРУ показало в книге многие аспекты деятельности ГРУ, раскрытые Пеньковским. Сразу ставшая бестселлером, книга впервые дала представление большинству американцев о действиях советской разведки на Западе.

В «Записках из тайника» можно найти интересные детали советских разведывательных методов. В частности, там описаны привычки американцев, то, как они ухаживают за собой и ведут себя в обществе («Многие американцы любят держать руки в карманах и жевать резинку»), способы ухода от слежки, методы обработки тайников и др. Например, в книге предупреждается об опасности, которую представляют белки, ворующие маленькие пакеты-тайники в Центральном парке Нью-Йорка.

Книга подтвердила справедливость подозрений американских читателей об активности и успешности советских разведчиков в Соединенных Штатах. Логично было предположить, что и американская разведка работала в СССР так же агрессивно и результативно. Однако это было не так. Те немногие, кто понимал, как зависима американская разведка от материалов, получаемых от Пеньковского, знали, что пришло время менять технологии шпионажа. Дело Пеньковского обнажило серьезные пробелы в работе с «долгосрочными» агентами в Советском Союзе. Ключевыми моментами в новой оперативной стратегии разведки должны были стать американская спецтехника и оперативно-техническая служба ЦРУ.