3 октября ничем не выделялся, кроме второй годовщины трагических событий у Останкино и здания Верховного Совета. Барсуков, опасаясь за возможные выступления в эти дни трудящихся Москвы, отдаст распоряжение о переводе ФСБ на усиленный вариант службы. Но когда ехал на работу, то с утра поразило какое-то гнетущее предчувствие беды. Примерно, как на Камчатке, когда непосредственно перед землетрясением вначале ноет сердце от падающего давления, а затем состояние тревоги усиливают начинающие лаять собаки и мяукать кошки. Ещё вчера генерал Волох на совещании отдал незаконное распоряжение о введении дежурства руководящего состава отделов УБТ в выходные дни. Тогда попросив слова, рекомендовал ему это распоряжение облечь в форму приказа по УБТ, так как мои заместители, начальники направлений и сотрудники итак во время операций работают в круглосуточном режиме. Напоролся на злой взгляд Волоха, но не придал этому значения, а зря. Позвонил один из помощников начальника УБТ и передал его распоряжение прибыть на доклад. Зашёл в кабинет и, поздоровавшись, сел слева от генерала, обложившегося схемами структур управлений создаваемого АТЦ. Не глядя мне в глаза, Волох спросил меня о готовящихся реализациях дел, похвалив личный состав за предыдущие операции. Спокойно ему ответил, попытавшись доложить мнение о задачах нового управления ОРУ. Как вдруг, ни с того, ни с чего, генерал тихим голосом и вжавши голову в плечи, сказал: «Александр Михайлович. Вообще-то я Вас не вижу в составе создаваемого АТЦ». Вначале даже не поняв смысла его слов, я переспросил: «Чего и кого Вы не видите?». Тот чуть громче продолжил: «Ищите себе место в других управлениях контрразведки. Уходите по-хорошему. Иначе я найду тысячи способов, чтобы уволить Вас вообще без пенсии». Тут-то до меня дошёл смысл сказанного этим усатым и надменным начальником. Если бы он наорал на меня, то возможно и ответил спокойно и рассудительно. Но иезуитский и издевательски тихий голос генерала выбил меня из психического равновесия. Мгновенно прокрутилась в голове вся моя каторжная работа по созданию коллектива, способного сдерживать терроризм, втаскиваемый в Россию из-за рубежа при пособничестве пятой колонны в Кремле. Уходить – значит сбежать на более спокойное место. Что скажут подчинённые? И тут, как говорят в народе «сорвавшись с катушек», перейдя на «ты» и каюсь, иногда матерясь, я буквально прорычал ему: «А кто ты такой? Второй раз меня видишь, и даже не поинтересовавшись, толком работой подчинённых, награждённых за особо опасные операции боевыми орденами и медалями, предлагаешь их бросить посреди дороги? Нет уж дорогой! Всегда работал на свою Родину, а не для начальства!». При этих словах я встал, зашёл сзади Волоха, сидящего на кресле, который замер и, наклонившись, сказал: «Вот смотрю и вроде хвоста у тебя, нет. Да и рогов тоже. Но дела у тебя бесовские. Однако, если ты даже чёрт, то и с чёртом всё равно буду работать и никуда не уйду! Меня запугать и без хрена съесть не удастся, так как за правое дело воюю с террористами и бандитами». После этого, не попрощавшись, я выскочил из кабинета, со всей силы захлопнув входную дверь генерала. К сожалению, в приёмной сидели, ожидая очереди на доклад, начальник отдела кадров Овчиников, помощник Волоха и ещё пару начальников отделов, часть из которых подтвердят «громкий ор Платонова» на начальника. Вернувшись к себе, собрал хурал старейшин отдела, которым передал предложение Волоха искать себе должность на стороне. Уже спокойным голосом, но заявил, что за такую наглую бесцеремонность готов был разорвать новоназначенного начальника на части. Костяк из лучших сотрудников отдела приуныл, но, выразив мне поддержку, рекомендовали не спешить уходить из отдела. Все затем вышли и буквально минут через десять вновь зашли в кабинет. Взял слово мой заместитель полковник Родин, который сказал: «Мы посовещались и решили идти к Директору, чтобы замолвить слово за Вас. Думаю, он прислушается к мнению коллектива. Как считаете, не повредит ли это делу?». С грустью, посмотрев на подчинённых, я ответил: «Во-первых, если так решили, то и не надо было ко мне заходить советоваться. А так скажут, что, пользуясь своим положением, я принудил вас к такому поступку. Во-вторых, предполагаю, что вопрос обо мне решал не Волох, а сам Барсуков вкупе с Коржаковым, узнавших от Степашина о моём участии в событиях октября 93-го года. Наверное, это не изменит их принятого решения».