Ролей! Ролей! – этот возглас Раневская с полным правом могла бы издавать ежедневно. Великая актриса играла очень мало, для нее не писали роли специально, да и в написанных пьесах тоже не находилось.

Как она завидовала белой завистью тем, кто был загружен работой, занят в спектаклях!..

Режиссеры, даже если понимали это, предпочитали не связываться, помня о непростом характере требовательной актрисы.

– Дурной характер Завадского куда тяжелей моего!

– Ты уверена, Фаина? – сомневается Марецкая.

– Конечно! Я свой переношу легко, а его трудно.

– Куда едет отдыхать Завадский, когда пойдет в отпуск?

– Кажется, в Крым, – отмахивается Марецкая. – А тебе зачем?

– Хоть бы раз поехал в местный санаторий.

– Зачем? – снова вопрошает Марецкая.

– Крым для меня дорог, а в санатории я бы ему отпуск испортила с удовольствием.

– Есть разные народные артисты.

– Чем?

– Одни отдыхают в Крыму, другие у тещи на даче, третьи, как я, норовят в санаторий угодить.

– Езжай и ты в Крым, в чем дело? – пожимает плечами Марецкая.

– Не могу. Меня обчистят еще по дороге, в море я непременно утону, а когда буду возвращаться, в поезде простыну и домой вернусь с насморком.

Раневская рассказывала:

– Инициативный дурак страшен везде, в театре тоже. Неделю назад в спектакле «Странная миссис Сэвидж» вместо кресла на сцену огромный диван вытащили. Половину спектакля только и думала, как бы по неосторожности синяков не наставить, обходя это чудовище. После спектакля спрашиваю, мол, зачем поставили? Рабочий отвечает:

– Дык вам же лучше хотели. Чтоб сидеть вольготней было.

– А ходить как?! Вы же места не оставили совсем!

Советуют:

– Не ходили бы. Сядьте и сидите, а речь вашу и так услышат, кто захочет.

И смех, и грех. Хотели как лучше, а получилась глупость. Вчера перед началом спектакля заглянула на сцену – монстр снова стоит. Требую, чтоб убрали, отвечают, что теперь этот реквизит к этому спектаклю приписан, чтобы Раневской угодить. Пока добилась, чтобы утащили, минут пятнадцать прошло, даже занавес задержали. Снова слух прошел, что Раневская капризничает, мебель заставляет на сцене менять. И ведь никто из актеров не заступился, словно у них синяков не было…

Актриса, извиняясь за неудачно исполненный куплет песни на сцене, кокетливо пожимает плечиком:

– Прошу простить, мне медведь на ухо наступил.

Раневская фыркает:

– И по всему остальному тоже потоптался?

Раневская вспоминала, как они в годы разрухи где-то в маленьком клубе пытались играть «Гамлета». Публика сидела в ватниках и валенках, на сцене изо рта шел пар, но это не мешало актерам вдохновенно играть, а зрителям реагировать на каждое слово.

Во время монолога Гамлета после слов «Быть или не быть – вот в чем вопрос…» зритель в первом ряду сочувственно воскликнул:

– Забыл, что ли? Валяй по-своему без ентих стихов. Мы привычные, мы поймем.

Настрой был сбит, но спектакль удалось довести до конца, хотя часть монолога пришлось пропустить, потому что при следующей попытке после тех же слов раздалось уже с другой стороны:

– Да сказано ж тебе: не тушуйся, валяй дальше. Чего там было-то?

Раневская много играла в провинции в те годы, когда в Москве для нее работы не находилось. Сама она говорила, что ролей в ее жизни было больше трех сотен. Как и самих городов, в которых она выходила на сцену.

– Где я только не играла… Я только в Вездесранске не играла. Впрочем, наверное, и там тоже, только забыла об этом.

Незадолго до смерти Марецкая мрачно пошутила:

– Фаина, теперь все роли будут твоими…

– Только не это! Играть тебя на трибуне я никогда не смогу.

Раневская «уступила» роль миссис Сэвидж в спектакле «Странная миссис Сэвидж» Марецкой по просьбе Завадского, поскольку та была смертельно больна, и предстоящие гастроли могли стать в ее жизни последними.

Но и после гастролей роль не вернулась к Раневской, ведь еще одной примой, игравшей миссис Сэвидж, была Любовь Орлова, тоже больная раком и скрывавшая свою болезнь ото всех.

Марецкая боролась со страшной болезнью долго, проходила сеансы лучевой терапии, соблюдала режим и все врачебные предписания, и пережила не только Орлову, но и Завадского.

Из-за этой весьма выигрышной роли между двумя примами началась холодная война. Раневская сокрушалась:

– Воюют так, словно на краю могилы больше заняться нечем.

Раневская почти восемь лет пыталась играть в знаменитом Московском драматическом театре имени А. С. Пушкина, очень надеясь на серьезные драматические роли. Но не прижилась там, в театре достаточно своих прим, кроме того, репутация язвительной нарушительницы спокойствия вовсе не способствовала получению тех ролей, которые Раневской были нужны.

– Примы во всех театрах всех городов похожи между собой, как очковые змеи. Они готовы играть Джульетту до восьмидесяти лет, только бы та не досталась сопернице.

Раневская никогда не вступала в бой за роли, считая это крайне унизительным. Хотя то, что она играла всю жизнь, редко кто оспаривал. Сама признавалась, что с 22 лет играет старух, а на такие роли актрисы обычно не претендуют.

– Бывают дни, когда Завадскому не позавидуешь. Во время распределения ролей в новом спектакле театр становится похож на террариум, в который кинули всего одного кролика, и то тощего. Актрисы шипят и плюются ядом, улыбаясь при этом.

На улице к Раневской вдруг подходит взволнованный молодой мужчина и протягивает букет цветов:

– Это вам, товарищ Маревская. Благодарю вас.

– Вряд ли мы с вами товарищи, молодой человек. Но объясните, за что благодарность.

– Как же, вы так хорошо сыграли учительницу в том фильме! Я сам из сибирского села, так в фильме все правда…

Поняв, что молодой человек перепутал ее с Верой Марецкой, примой театра имени Моссовета, действительно игравшей заглавную роль в фильме «Сельская учительница», Раневская поспешила откланяться.

Видно, почувствовав неладное, тот «исправился»:

– И Мулю вы тоже хорошо сыграли.

Раневская ворчала:

– Черт бы побрал этакую популярность! Не знаешь, плакать или смеяться.

– Чем вы недовольны, Фаина Георгиевна? – спрашивают Раневскую после спектакля. – Вон какие были аплодисменты, и цветов горы.

Она по-стариковски ворчит:

– Привыкли успех наградами и горами цветов мерить. А он вот тут, – показывает на сердце. – Сердцем чую, что во втором акте в двух фразах сфальшивила, но зрители добрые, сделали вид, что не заметили…

Таков был ее спрос с себя, потому что не только зрители, но актеры, игравшие вместе с Раневской на сцене, никакой фальши в ее игре не заметили. Да и была ли эта фальшь?

– У нас не театр, а зоопарк. Актеры и актрисы в нем то львицы, то павлины, то змеи, то голубки белокрылые… всякой твари по паре, а в действительности сплошные бараны и овцы!

Юрский поставил спектакль «Правда – хорошо, а счастье лучше» по пьесе Островского ради Раневской. Роль она выбрала сама – старой няньки Фелицаты, объяснив коротко:

– Я столько за свою жизнь сыграла сволочей! Хочется чего-то хорошего и доброго.

Спектакль для Раневской начинался за несколько часов до третьего звонка. Она пораньше приходила в театр, хотя гримировалась мало, и начинала «капризничать», придираясь ко всему подряд.

И только Юрский понимал, что это вовсе не старческий маразм, а именно вхождение в роль, она уже была Фелицатой – доброй и придирчивой одновременно. Те, кто не понимал, злились и считали Раневскую просто вредной старухой.

Доходило до смешного, когда она отказывалась брать шаль под предлогом того, что это не та шаль, в которой играла в прошлый раз.

Прекрасно зная, что реквизит Раневской никто не менял, Юрский позволял актрисе немного поворчать, потом приносил ту же шаль со словами:

– А это не она?

– Наконец-то, где вы ее нашли?!

– В кресле на сцене вас ждала.

– Хорошо, голубчик, верните ее туда же, только сами, а то эти ваши свиристелки опять перепутают.

«Капризы» и придирки Раневской перед спектаклем вовсе не были действительно капризами, она панически боялась сыграть плохо, боялась забыть слова, сфальшивить. А ведь Раневской в день премьеры спектакля «Правда – хорошо, а счастье лучше» было уже восемьдесят шесть лет!

Однажды услышав сказанное себе вслед «Великая старуха», Раневская резво (насколько возможно) обернулась и поправила говорившую:

– С первым согласна. Со вторым нет!

Чуть подумала и вздохнула:

– Впрочем, и с первым тоже… До величия мне еще играть и играть.

Это не было кокетством, она прекрасно знала цену сделанному, но еще лучше тому, что не сделано.

Завадский посредственному актеру:

– Вашей игрой недовольна добрая половина зрителей!

Раневская поддерживает:

– А что уж говорить о злой…

Завадский внушает молодым актерам:

– Нельзя быть культурным человеком, не постигнув современную классику, например, Михаила Шолохова или Симонова…

Раневская замечает:

– Ну почему же? Могу привести тысячи примеров культурных людей, которые Шолохова не читали. Лев Николаевич Толстой, Антон Павлович Чехов, Пушкин, наконец…

– Искусство Эзопа вечно, особенно у нас в стране. Шварц написал свою «Золушку» так, что никому в голову не пришло, что сказка не российская и не современная.

Это было правдой, в кинофильме, поставленном по пьесе Шварца, столько фраз, понятных только советским людям, что все диву давались, как фильм не запретили. Но Раневская скромничала, многие крамольные с точки зрения советского чиновничества фразы придумала она сама. Чего стоит замечание, что мачеха так страшна своими связями, что ее боится сам король!

– Фаина Георгиевна, вы же прекрасная актриса, а значит, оратор. Почему бы вам не выступить в подшефном совхозе?

– О чем говорить? Ура, ура, в жопе дыра? Или учить их доить коров? Так я сама не умею.

– Ну, зачем же так? – несколько смущается чиновник. – Могли бы рассказать о творческих успехах в театре…

– Хорошо! – неожиданно соглашается Раневская. – Расскажу, как столько лет не получаю новые роли, бездельничаю, сидя на шее у народа и государства.

Конечно, она не бездельничала, но быть ненужной в театре, имея такой опыт и такой талант, конечно, невыносимо.

А в подшефный совхоз поехала Вера Марецкая, она умела произносить речи в русле решений партии и правительства, даже если вопрос касался дойки коров.

Завадский никак не может добиться от начинающей актрисы нужного жеста. Страшно волнуясь, та раз за разом делает противоположное.

– Левой рукой! Понимаете, ле-вой! – не выдержав, орет Завадский.

Раневская приходит на помощь режиссеру, объясняя актрисе:

– Милочка, левая рука та, у которой большой палец справа.

Завадский в своей речи пламенно призывает идти только вперед.

Раневская в ответ:

– Шаги назад иногда спасительны.

Чувствуя подвох, режиссер осторожно интересуется:

– Предлагаете тактику отступления?

Раневская пожимает плечами:

– Дверь в театральный туалет открывается наружу. Не отступлю – так и буду ждать, пока кто-то не выйдет изнутри, а это бывает опасно.

По поводу одного из язвительных актеров:

– Ему нужно играть только Мефистофеля.

– Почему?

– Ему даже на сцене удается только злорадный смех.

После первой репетиции с участием новых актеров театра:

– Завадский нашел месторождение бездарей и присвоил его.

– Раньше кулисы пахли пылью, пудрой и склоками. Теперь только потом и склоками.

– Театр не резиновый. Раньше освистанный актер уходил из театра, сейчас независимо от свиста остается в массовке. Скоро массовки больше, чем зрителей, станет.

Раневской постоянно пытались навязать наставничество. Она возмущалась:

– Таланту научить нельзя! Тем более, они не слушают ни советов, ни замечаний.

И все же делилась опытом и по-своему опекала Ию Савину и Марину Неелову. Правда, нередко эта опека доводила до слез, особенно Савину, с которой Раневская вместе играла в «Странной миссис Сэвидж».