Коптельцев осторожно стукнул. Приоткрыл дверь. Так и есть – никого. Лабораторию перевели в подвал. От стены к стене тянулись шнуры. На них, прикрепленные обычными бельевыми прищепками, сохли фотографии – какие-то морды, очередной мордобой на рабочей окраине: на черно-белых снимках кровь казалась пролитыми чернилами.

Коптельцев быстро метнулся к картотеке. У Крачкина во всем был медицинский порядок. Негативы расставлены по датам. Коптельцев быстро нашел пальцами май. А дата? Дату он не помнил. В Ленинграде убивали. Вот и все.

Ладони вспотели. Что ж он так потеет, не лето ведь. А Зинка ноет: к врачу. К черту.

Наконец нашел нужное. На негативе занавеска казалась светло-серой. А женщина – чернокожей. Проклятый негр-коммунист, как будто без него всем тут головной боли мало.

Коптельцев нашел общий план комнаты. Быстро сунул негатив в карман. Проверил, глядя каждый негатив на свет, где еще попала в кадр злополучная этажерка. Вот, еще один: хорошо видна статуэтка – пастушка с цветами в подоле, кокетливо приподнятом фарфоровыми пальчиками. И явно пустое место рядом с ней.

Коптельцев сунул в карман и этот негатив. Быстро втолкнул ящик обратно.

И вышел спокойно. Шел вальяжно. Бегают только те, кому есть чего скрывать. Чего бояться.