Я лежал, уткнувшись головой Бабетте в грудь: похоже, так в последнее время я устраивался все чаще. Она погладила меня по плечу.

– Марри говорит, проблема втом, что мы не подавляем свой страх.

– Не подавляем?

– Одним людям это дано, другим нет.

– Дано? Я думала, подавление устарело. Нам уже много лет не советуют подавлять свои страхи и желания. Подавление – причина нервного напряжения, беспокойства, угнетенного состояния, сотен болезней и недомоганий. Я думала, мы ни в коем случае не должны ничего подавлять. Нам советуют говорить о наших страхах, устанавливать контакт со своими чувствами.

– О контакте со смертью речи не идет. Смерть так беспощадна, что страх приходится подавлять – тем из нас, кто умеет.

– Но подавление – это же просто самообман, нечто механическое. Это всем известно. Мы не должны сдерживать свое естество.

– По словам Марри, сдерживать свое естество естественно. В этом – наше главное отличие от животных.

– Но это же безумие.

– Это единственный способ выжить, – сказал я, не отрывая головы от ее груди.

Задумавшись, она погладила меня по плечу. Серые вспышки статики: человек неподвижно стоит возле двуспальной кровати. Вся расплывчатая искаженная фигура идет рябью. Его соседку по номеру мне представлять не нужно. Внешне наши тела – ее и мое – единое целое, но все удовольствие от касания уже отнял у меня мистер Грей. Это его наслаждение я испытывал, его подлая властная натура овладела Бабеттой вместо меня. В другом конце коридора раздался взволнованный голос: «Если вы постоянно забываете, куда дели моток бечевки, положите его в корзинку «Барни», присоедините к своей кухонной пробковой доске несколько пружинных зажимов, прикрепите корзинку к зажимам. Проще простого!»

На другой день я впервые взял с собой в колледж автоматический пистолет «Цумвальт». Когда я читал лекции, он лежал в боковом кармане пиджака, когда принимал посетителей в кабинете – в верхнем ящике стола. Пистолет породил другую реальность, которую я уже начинал обживать. Хрустально-чистый воздух вызывал головокружение. В груди теснились невыразимые щемящие чувства. Эту реальность я мог контролировать, тайно подчинять своей воле.

Какие глупцы – те, кто входит ко мне в кабинет без оружия!

Как-то раз, под вечер, я достал пистолет из стола и внимательно его осмотрел. В обойме осталось только три патрона. Интересно, каким образом Вернон Дики израсходовал недостающие боеприпасы (или как там называют их люди, разбирающиеся в огнестрельном оружии?). Четыре таблетки дилара, три пули «Цумвальта». Почему я удивился, обнаружив, что пули отлиты именно в форме пуль? Наверно, думал, что за десятилетия, минувшие с тех пор, как до меня дошли первые сведения о предметах и их назначении, почти все вещи приобрели новые названия и очертания. Оружие имело форму пистолета, маленькие остроконечные снарядики – форму пуль, несомненно. Как вещи, запомнившиеся с детства: порой наткнувшись на них через сорок лет, вы впервые сознаете, что они сделаны гениально.

В тот вечер я услышал, как Генрих у себя в комнате уныло напевает «Улицы Ларедо». Я заглянул к нему спросить, вошел ли, наконец, Орест в клетку.

– Все сказали, что это негуманно. Никто так и не дал официального разрешения. Ему пришлось уйти в подполье.

– Где же это подполье?

– В Уотертауне. Орест и его тренер. Они нашли там нотариуса, который пообещал заверить документ, подтверждающий, что Орест Меркатор столько-то дней провел взаперти с этими ядовитыми пресмыкающимися и все такое прочее.

– Где же они нашли в Уотертауне большую застекленную клетку?

– Они ее и не нашли.

– Что же они нашли?

– Комнату в единственной гостинице. Да и змей было всего три. И через четыре минуты его укусили.

– Ты хочешь сказать, что хозяин гостиницы разрешил ему держать в номере ядовитых змей?

– Хозяин ничего не знал. Человек, который раздобыл змей, принес их в дорожной сумке. Этот грандиозный трюк удался отлично – вот только человек явился с тремя змеями вместо обещанных двадцати семи.

– Иными словами, он сказал им, что может раздобыть двадцать семь змей.

– Ядовитых. Только эти ядовитыми не были. Так что Ореста укусили неизвестно зачем. Придурок.

– Теперь он вдруг придурок.

– Все их противоядия зря пропали. Четыре минуты – и ага.

– Как он себя чувствует?

– А ты бы как себя чувствовал, будь ты придурком?

– Радовался бы, что остался жив.

– Нет, Орест не такой. Он исчез из поля зрения. Полностью самоизолировался. С тех пор, как это случилось, его никто не видел. Никому не открывает дверь, не подходит к телефону, не появляется в школе. Все по-честному.

Я решил немного прогуляться, а заодно зайти к себе в кабинет, взглянуть на последние экзаменационные работы. Большинство студентов уже уехали – им не терпелось предаться банальному гедонизму очередного голозадого лета. В колледже было темно и безлюдно. Сгущался зыбкий туман. Когда я шел мимо шеренги деревьев, мне показалось, что сзади, ярдах в тридцати, ко мне кто-то подкрадывается. Я оглянулся – на тропинке никого. Неужели из-за пистолета нервы пошаливают? Может, оружие вообще провоцирует насилие, а его силовое поле притягивает другие пистолеты? Я быстро пошел к Сентенари-холлу. Послышались шаги по гравию, отчетливый хруст. Совсем рядом, на краю автостоянки, среди окутанных туманом деревьев, явно кто-то был. Если я вооружен, то почему испугался? Если испугался, почему не убегаю? Я отсчитал еще пять шагов и бросил взгляд налево. Параллельно тропинке, то и дело скрываясь в глубокой тени, двигалась какая-то фигура. Сунув руку в карман и сжав пистолет, я припустился неуклюжей трусцой. Посмотрел еще раз – опять никого. Озираясь, я сбавил шаг, пересек широкий газон и услышал мерный топот – человек понесся вприпрыжку. На сей раз он возник справа – изо всех сил мчался ко мне. Я пустился бежать, петляя, надеясь стать неудобной мишенью для того, кто будет стрелять мне в спину. Никогда еще я не петлял на бегу. Не поднимая головы, я делал резкие, непредсказуемые рывки в стороны. Бежать так было даже интересно. Меня поражал диапазон возможностей, количество комбинаций, которые удается составлять в рамках отклонений вправо и влево. Я вильнул влево, рванул еще левее, резко метнулся вправо, сделал финт влево, ушел влево, ушел далеко вправо. Ярдов за двадцать до края открытого участка я перестал плести танцевальные узоры и со всех ног бросился прямиком к стоящему впереди дубу. Вытянул вперед левую руку, стремглав обогнул дерево, резко остановился, попятился, одновременно выхватив правой рукой «Цумвальт» из кармана пиджака, и наконец, повернувшись лицом к преследователю, спрятался за деревом с пистолетом на изготовку.

Так ловко я еще никогда не действовал. Я вглядывался в густой туман, из которого доносились глухие шаги. Когда человек приблизился, я обратил внимание на знакомую подпрыгивающую походку и сунул пистолет в карман. Конечно же: это была Винни Ричардс.

– Здравствуйте, Джек. Сперва я вас не узнала и потому на всякий случай пошла в обход. А когда поняла, что это вы, сказала себе: вот человек, который мне нужен.

– Зачем же?

– Помните, в прошлый раз вы спрашивали меня о засекреченной группе исследователей? Которые изучают страх смерти? Пытаются усовершенствовать какой-то препарат?

– Конечно… дилар.

– Вчера в кабинете лежал один журнал. «Американский психобиолог». А там любопытная статейка. Такая группа и вправду существовала. При поддержке гигантской многонациональной корпорации. Работала в обстановке строжайшей секретности, в неприметном здании на окраине Айрон-Сити.

– Зачем понадобилась строжайшая секретность?

– Это очевидно. Чтобы предотвратить шпионаж конкурентов. Дело в том, что исследователи вплотную подошли к достижению своей цели.

– Что же им помешало?

– Многое. Местным гениальным организатором, одной из самых влиятельных фигур, стоявших за всем этим проектом, был некий тип по имени Вилли Минк. Как выяснилось, тип с довольно сомнительной репутацией. Он совершает поступки весьма сомнительного свойства.

– Бьюсь об заклад, я знаю, какой поступок он совершает прежде всего. Помещает в бульварной газете объявление о наборе добровольцев для проведения опасного эксперимента. Под заголовком «СТРАХ СМЕРТИ».

– Совершенно верно, Джек. Маленькое объявление в какой-нибудь занюханной газетенке. С теми, кто откликнулся, он беседует в номере мотеля – предлагает тесты на эмоциональную устойчивость и многое другое, пытается графически изобразить будущую смерть каждого человека. Беседы в мотеле. Когда об этом становится известно ученым и адвокатам, они малость свирепеют, объявляют Минку выговор и направляют все свои усилия на компьютерные исследования. Свирепая официальная реакция.

– Но этим дело не кончается.

– Вы совершенно правы. Несмотря на то обстоятельство, что за Минком установлено пристальное наблюдение, один из добровольцев ухитряется незаметно проскользнуть сквозь завесу бдительности и приступает к выполнению программы почти неконтролируемых опытов над человеком с применением абсолютно неизвестного, непроверенного, никем не одобренного лекарства, обладающего побочными эффектами, от которых и кит выбросился бы на берег. Хорошо сложенный неконтролируемый человек.

– Женского пола, – сказал я.

– Совершенно верно. Она периодически является к Минку в тот самый мотель, где на первых порах он проводил свои беседы, – то приезжает на такси, то идет пешком от ветхого, унылого автовокзала. В чем она приходит, Джек?

– Не знаю.

– В лыжной маске. Это женщина в лыжной маске. Когда об очередной выходке Минка становится известно всем остальным, наступает время долгих сомнений, споров, вражды, судебного разбирательства и позора. У гигантских фармацевтических корпораций, как и у нас с вами, есть свои нормы нравственности. Руководитель проекта уволен, проект продолжается без него.

– А в статье не сказано, что с ним случилось?

– Репортер его выследил. Минк живет в том же мотеле, где проводились все эти сомнительные эксперименты.

– И где этот мотель?

– В Немецком квартале.

– Где это? – спросил я.

– В Айрон-Сити. Старый немецкий район. За литейным заводом.

– Я и не знал, что в Айрон-Сити есть район под названием Немецкий квартал.

– Немцы там, конечно, больше не живут.

Я пошел прямо домой. Дениза ставила галочки в дешевой книжке под названием «Справочник бесплатных телефонных номеров». Бабетту я нашел возле кровати Уайлдера. Она сидела и читала ему сказку.

– Против спортивной одежды как таковой я ничего не имею, – сказал я. – Время от времени ходить в тренировочном костюме очень удобно. Но мне бы не хотелось, чтобы в нем ты читала Уайлдеру сказки на ночь или заплетала Стеффи косички. Спортивный костюм ставит под угрозу все, что делает эти минуты такими трогательными.

– Может, я не просто так надела спортивный костюм.

– Вот как? И зачем же?

– Собираюсь побегать.

– По-твоему, это хорошая мысль? На ночь глядя?

– Что такое ночь? Она бывает семь раз в неделю. В чем тут уникальность?

– Сейчас темно, сыро.

– Мы что, живем под ослепительным солнцем пустыни? Подумаешь, сырость. К сырости мы притерпелись.

– Так Бабетта не говорит.

– Неужели жизнь должна остановиться только потому, что в нашем полушарии темно? Разве ночью что-нибудь физически противодействует бегуну? Мне необходимо дышать с трудом, задыхаться. Что такое тьма? Всего лишь другое название света.

– Никто не убедит меня в том, что особа по имени Бабетта и вправду хочет в десять часов вечера бегать по ступенькам стадиона.

– Дело не в том, чего я хочу, а в том, что мне необходимо. Моей жизни нет больше места в сфере желаний. Я делаю то, что должна делать. Дышу с трудом, задыхаюсь. Каждый бегун понимает, что это необходимо.

– Почему ты должна бегать вверх по ступенькам? Ты же не профессиональная спортсменка, которая пытается набрать форму после травмы колена. Бегай по ровной местности. Не превращай это в свое главное увлечение. Чем только люди не увлекаются в наше время.

– Это моя жизнь. Я склонна увлекаться.

– Твоя жизнь – не это. Это всего лишь физические упражнения.

– Необходимые бегуну, – сказала она.

– Мне тоже кое-что необходимо. Сегодня мне необходима машина. Не дожидайтесь меня и ложитесь спать. Может, я вернусь не скоро.

Я ждал, когда она спросит, ради какой таинственной миссии я должен садиться в машину и ехать куда-то дождливой ночью, не имея представления, когда вернусь.

Она сказала:

– Не могу же я дойти пешком до стадиона, пять или шесть раз подняться бегом по ступенькам, а потом тащиться до самого дома. Ты вполне можешь отвезти меня, подождать и отвезти обратно. Потом машина в твоем распоряжении.

– Не хочется. Что ты на это скажешь? Тебе нужна машина, ты ее и бери. На дорогах скользко. Ты знаешь, что это значит, не правда ли?

– Что это значит?

– Надо пристегиваться за рулем. Кроме того, на улице прохладно. Ты же знаешь, что значит прохладная погода.

– Что же?

– Надо носить лыжную маску, – сказал я ей.

Я надел пиджак и вышел из дома. После воздушнотоксического явления наши соседи Стоверы оставляли свою машину не в гараже, а на дорожке у дома – разворачивали к улице и не вытаскивали ключ зажигания. Я поднялся по дорожке и сел в машину. На приборном щитке и спинках сидений висели мешочки для мусора – полиэтиленовые пакеты, полные оберток от жвачки, использованных билетов, вымазанных губной помадой косметических салфеток, сплющенных жестянок из-под газировки, скомканных рекламных листков и квитанций, всякого сора из пепельниц, жареной картошки и палочек от фруктового мороженого, смятых купонов, бумажных носовых платков, расчесок со сломанными зубцами. Осмотревшись и освоившись, я завел мотор, включил фары и поехал.

Улицу Мидлбрук я пересек на красный свет. В конце выезда на магистраль, я даже не притормозил. До самого Айрон-Сити я ехал как во сне, свободный, оторванный от реальности. У пункта сбора пошлины я сбавил скорость, но не потрудился бросить в корзинку четвертак. Сигнализация сработала, однако в погоню никто не пустился. Что такое один четвертак для штата, задолжавшего миллиарды? Что такое двадцать пять центов, когда речь идет об угнанной машине стоимостью в девять тысяч долларов? Наверное, именно так люди избавляются от земного тяготения, от безотчетного гравитационного трепета, ежечасно приближающего нас к смерти. Перестают ходить по струнке и все. Не покупают, а воруют; стреляют, а не болтают языком. На мокрых от дождя подъездных дорогах к Айрон-Сити я еще два раза проехал на красный свет. На окраине стояли невысокие длинные строения – рыбные и овощные магазины, мясные лотки с обветшалыми деревянными навесами. Въехав в город, я включил радио – компания мне требовалась не на пустынном шоссе, а здесь, на булыжных мостовых, среди натриевых фонарей, где пустота неотступна. В каждом городе есть свои особые районы. Я миновал район брошенных автомобилей, район невывезенного мусора, район снайперской стрельбы, район тлеющих диванов и битого стекла. Осколки хрустели под колесами. Я ехал к литейному заводу.

Запоминающее устройство с произвольной выборкой, синдром приобретенного иммунодефицита, гарантированное взаимное уничтожение.

Я по-прежнему чувствовал себя необычайно легким – легче воздуха, бесцветным, лишенным запаха, невидимым. Но при всем ощущении легкости и нереальности во мне нарастало нечто иное, чувство совсем другого порядка. Некая волна, неодолимое желание, кипение страстей. Я сунул руку в карман и потерся костяшками пальцев о шероховатый стальной ствол «Цумвальта». Человек по радио сказал: «Где запрещено, там недействительно».