Глава 2
Меня поселили в комнате под крышей. Я не знала, хорошо это или плохо, ведь я впервые оказалась в усадьбе. То есть я предполагала, что на этом же этаже находятся комнаты слуг, но на самом деле мне было все равно. Комната! Собственная комната! Ну и что, что тут есть только кровать, столик с раковиной для умывания и узкий стенной шкаф. Ну и что, что тут негде танцевать. Зато это моя собственная комната! Даже если бы оказалось, что под кроватью живут мыши, в углу — пауки, а в шкафу — привидения, эта комната была роскошнее всего, чем я когда-либо владела. Сколько себя помню, я всегда жила в общей спальне в приюте и теперь не знала, смогу ли вообще заснуть, не слыша дыхания других девочек и скрипа двадцати железных кроватей.
В этот момент я позволила волнам восторга подхватить меня — подбежала к окну, выглянула наружу. Изнутри стекло запотело, а снаружи запылилось, поэтому я распахнула окно. Невзирая на скудную пищу в приюте, в моих руках еще оставались силы, и я с удовольствием потянула покосившиеся, едва поддававшиеся рамы. Передо мной открылось изумительное зрелище. Снаружи простирался сад. Я видела деревья, клумбы и какие-то заросли, похожие на живую изгородь, — я всей душой надеялась, что это лабиринт. Безусловно, это могла оказаться просто высокая изгородь, но все ведь знают, что к каждой усадьбе должен примыкать лабиринт, в центре которого скрыта какая-то мрачная тайна. Например, могила тайного возлюбленного хозяйки дома. Этого возлюбленного убил местный лорд, узнав, что его жена ждет ребенка от другого. Ночью он закопал тело в центре лабиринта, и до сих пор там бродит неприкаянная душа этого несчастного…
Я не так часто ходила в библиотеку, как мне хотелось бы, поэтому приходилось довольствоваться рассказами, которые печатали по частям в старых газетах. Конечно, иногда случалось, что я пропускала отрывки этих рассказов, не успев спасти газету от растопки в камине, но у меня хватало воображения, чтобы додумать недостающие кусочки. За эти годы я стала, можно сказать, экспертом по всем мыслимым семейным тайнам — может быть, потому, что не могла разгадать свою собственную. Я предпочитала рыться в чужом грязном белье, чем пытаться узнать ужасную правду о своем прошлом, — причину, по которой мать просто оставила меня на пороге приюта.
Но теперь все могло измениться. Холлихок стал моим новым домом, и я сразу полюбила это место: каким бы заросшим и неухоженным ни был сад, именно изъяны делали его прекрасным. Всю жизнь меня пытались заключить в какие-то рамки — и тут я почуяла веяние свободы, о которой так мечтала. Что до моей мечты о карьере цирковой эквилибристки, то, если все продумать и выставить за окно лестницу, можно выбраться на крышу пристройки с острым торцом, на котором можно тренироваться. А в плохую погоду можно поупражняться на балюстраде лестницы внутри дома, особенно на галерее над холлом. Балконы в приюте не шли с ней ни в какое сравнение.
Я перегнулась через подоконник и жадно вдохнула непривычный, необычайно свежий воздух. Горничная за моей спиной тихонько кашлянула — впервые за все это время она подала мне хоть какой-то знак. Немного, но хоть что-то. Салли отвела меня в эту комнату, не проронив ни слова, и очень старалась не встречаться со мной взглядом. Я ее понимала. В таком имении вопрос статуса играл, наверное, еще бо`льшую роль, чем в сиротском приюте, а раз даже я не знала, чем мне предстоит заниматься в Холлихоке, то откуда это могла знать Салли? Если в итоге выяснится, что меня взяли в имение посудомойкой, а Салли уже обратилась бы ко мне «мисс», она навлекла бы на себя насмешки всех слуг. И напротив, если сейчас она поведет себя со мной высокомерно или просто по-дружески, а потом окажется, что меня привезли сюда для удочерения, то ей придется паковать вещички и с позором возвращаться к матушке.
Поэтому я не обиделась, что она не смотрит на меня. На случай, если девушка отважится хотя бы покоситься в мою сторону, я приветливо улыбнулась. Я не была знакома с Салли, но научилась уживаться с шестьюдесятью сиротами, и в приюте надо мной никогда не подшучивали. А если мне понадобится помощь — никогда не следует отметать такой вариант, — то лучше начать с того, что наладить отношения со слугами в этом доме.
Итак, я поспешно повернулась к Салли:
— Прости, я не хотела тебя задерживать.
Слова уже вертелись у меня на кончике языка — как я уехала из сиротского приюта и что у меня никогда не было своей комнаты, — однако я сдержалась. Одно дело улыбаться, но если я хочу, чтобы меня воспринимали всерьез, нельзя вести себя как дурочка, которая и дом-то никогда толком не видела.
Салли кивнула — это позволило ей опять опустить голову и смотреть в пол, а не мне в глаза. Мне показалось, что она старше меня на два-три года. Именно такой судьбы я и хотела избежать, но это была ее жизнь, и, может быть, Салли все устраивает. Я понятия не имела, хорошо ли Молинье обращаются со слугами. По крайней мере я не заметила у Салли на руках никаких отметин от розог.
— Платья в шкафу. Господин и госпожа хотят, чтобы… вы надели одно из них и спустились в гостиную.
Я увидела, как она прикусила губу. Как обращаться ко мне? Вот о чем она думала, и это было непростое решение. А я едва ли могла сказать ей, что мне все равно, обращается она ко мне на «ты» или на «вы».
— Вам понадобится моя помощь?
Я удивленно прищурилась:
— Помощь?
Неужели она хотела помочь мне одеться? Я быстро покачала головой:
— Нет, спасибо, я сама справлюсь.
Я не стеснялась переодеваться при других девочках, но мысль о том, что мне понадобится помощь с платьем, казалась какой-то унизительной. Слишком поздно мне пришло в голову, что вначале стоило бы проверить, о каких платьях вообще идет речь. Кроме того, так я могла бы лучше познакомиться с Салли. Но она уже метнулась к двери — горничная явно была рада сбежать от меня как можно скорее. Итак, я осталась одна. В моей комнате. С моими новыми платьями.
Я уже начала раздеваться, когда заметила, что не могу запереть дверь. Тут не было ни засова, ни ключа в замке — ни с той, ни с другой стороны замочной скважины. Я не трусиха и не собиралась запираться в комнате при первой же возможности, но что, если мистер Молинье войдет, когда я стою тут в нижней юбке? Или, что еще хуже, пытаюсь справиться с корсетом? Не очень приятная ситуация. К тому же, поскольку у меня не было ключа от двери, которую в принципе можно запереть, это означало, что кто-то сможет закрыть меня здесь. Безусловно, я к такому привыкла: в приюте общие спальни запирали на ночь, когда все девочки укладывались по кроватям. Но там я хотя бы не оказывалась в заточении одна, и мы всегда знали, что на следующее утро нас оттуда выпустят.
Тут же при мысли о запертой двери мне становилось не по себе. Даже ржавый маленький ключик сейчас мог бы вернуть мне уверенность… Я выглянула в коридор, но единственная дверь, в которой торчал ключ, вела в кладовку с бельем. Все остальные двери выглядели в точности как моя. Меня это немного успокоило. Нужно было читать поменьше романов ужасов, это из-за них я стала такой пугливой.
Пожалуй, стоит поскорее переодеться и пойти к другим жильцам усадьбы, это меня отвлечет. А если кто-то будет подниматься по лестнице или пройдет по коридору, я его услышу. Моя комната находилась в самом конце коридора, и у меня будет время что-то предпринять.
Сердце гулко стучало у меня в груди, когда я открыла шкаф — и увидела мое белое платье. Слева и справа висело еще два точно таких же.
На первый взгляд они выглядели совершенно одинаково, и я помедлила, не зная, какое надеть. Чтобы рассмотреть их внимательнее, я вытащила платья из шкафа и положила на кровать, но никаких различий так и не заметила. И размер тоже был одинаковым. Я надеялась, что они мне подойдут. Откуда госпожа или тот, кто покупал эти платья, мог узнать мой размер? Разве что мистер Молинье искал в приюте девочку определенного роста и веса. Я вернула два платья на место, сняла свой старый наряд и остановилась в нерешительности. Я подозревала, что мне больше никогда не разрешат его надеть, так куда же его положить? В конце концов я решила повесить его в изножье кровати. Может быть, его отправят по почте обратно в приют. А вот белье я менять не стала. Белую нательную рубашку под платьем никто не заметит, а панталоны доходили мне до колен, поэтому, может, кто-то и разглядит кружева внизу, но… кому есть дело до моих панталон? Черные чулки я тоже снимать не стала. Раз уж платье у меня белое, пускай хотя бы чулки будут черными. Должно произойти что-то невероятное, чтобы я решилась выйти на люди в полностью белом наряде. Затем я надела новое платье. Что ж, могло быть и хуже. После платья леди — с рюшами, как у принцессы, — я ожидала увидеть тут корсет. Понятия не имею, как бы я справилась с ним сама. Но новое платье, хотя оно и было старомодным и довольно вычурным, шили на девочку, а не на взрослую женщину, поэтому мне хотя бы не пришлось сражаться с завязками. Застежки были на спине, но поскольку я собиралась когда-нибудь выступать в цирке, особых проблем они у меня не вызвали. Нужно немножко изогнуться — и дело сделано.
Я расплела косы и почувствовала, как расслабилась кожа на голове. Кончиками пальцев я взбила пряди — в комнате не нашлось ни расчески, ни щетки для волос, и потому я оставила все как есть, представляя себе, как мои пышные локоны ниспадают на спину. Мне очень хотелось, чтобы волосы у меня были каштановыми или хотя бы рыжими. Белокурые тоже меня бы устроили. Но они были русыми, того мышиного пыльного цвета, знаете? Да и завитки очень быстро распрямятся. Но, во всяком случае, теперь я уже не выглядела как девочка из приюта.
И вот я стояла там в белом платье и пыталась разглядеть свое отражение в тусклом зеркале над рукомойником. Ужасно, просто ужасно. Я сама себя не узнавала. Как же белое платье может изменить человека! И даже черные чулки не спасали. А руки, руки куда деть? Передника-то у меня не было. Только что я была так счастлива, так уверена в себе. Теперь же казалась себе жалкой. Я выглядела как яблоневый цвет — все было белым, кроме волос, сейчас выглядевших почти черными. Наверное, из-за освещения и непривычной прически. А кожа такая бледная, потому что я мало бываю на свежем воздухе. Размытый образ в старом зеркале мог с тем же успехом принадлежать Белой Даме. Отшатнувшись, я поторопилась убраться оттуда. Ноги у меня дрожали.
Идти по дому вслед за Салли было легко, а вот разобраться самой, что здесь к чему, оказалось куда сложнее. Если вначале Холлихок помнился мне отличным местом, то теперь мне виделось что-то жутковатое в этой усадьбе. Тут витали какие-то незнакомые запахи, половицы зловеще поскрипывали у меня под ногами, повсюду царил полумрак. Все двери были закрыты, поэтому оттуда в коридор не проникал свет, а я не решалась посмотреть, есть ли тут электрическое освещение или в доме используют газовые лампы, а то и свечи. Я прокралась в сумерках третьего этажа до узкой лестницы, а затем, еще тише, спустилась на второй этаж. В какой-то момент я обрадовалась, добравшись до лестничного пролета над холлом, но потом поняла, что галерея просматривается со всех сторон и меня легко будет застать врасплох.
В холле никого не было. Я надеялась, что Молинье подождут меня или хотя бы оставят дворецкого, Салли или еще кого-то из слуг, чтобы меня кто-нибудь встретил. Однако там было пусто. Поскольку я шла на цыпочках, никто не услышал моего приближения. Но, по крайней мере, тут не было темно: через окна слева и справа от двери лился розоватый свет. В его лучах я увидела, что ковер на лестнице поистрепался, из него торчали нитки. Каменные плиты, которыми был вымощен пол, были отмыты дочиста, но на них виднелись трещины — это оставило свой след время. Я не знала историю Холлихока, но не сомневалась, что она окажется долгой и захватывающей.
Ну да ладно. Раз тут никого нет, можно и поосмотреться. Из холла вели пять дверей и шестая наружу: по две небольшие двери в левой и правой стене и огромная двустворчатая дверь напротив входной — наверное, в салон или бальный зал. Все двери были закрыты, но можно было хотя бы попытаться подслушать. В конце концов, мне нужно выяснить, где же миледи, раз она желает меня видеть. В холле царила тишина. Даже звук моего дыхания, казалось, исчезал, так и не достигнув слуха. Я чувствовала, как стучит в груди сердце, но самого стука тоже не слышала, хотя должна была бы. Я бесшумно скользнула к первой двери слева от входа, намереваясь прижаться ухом к темной деревянной раме. Но тут сзади послышались шаги — не на лестнице, а в самом холле. При этом я могла бы поклясться, что ни одна дверь не шелохнулась.
Я оглянулась, радуясь, что меня не застукали за подслушиванием. Я ожидала увидеть дворецкого, но передо мной стоял мистер Молинье. И пристально смотрел на меня. Только сейчас я поняла, что не могу определить цвет его радужки, поскольку мне почему-то не удавалось посмотреть ему прямо в глаза. Но в этот момент меня беспокоил другой вопрос: откуда он тут взялся? После истории с куклой я подозревала, что мистер Молинье был искусным фокусником. Теперь моя теория получила еще одно подтверждение.
— Как я вижу, ты переоделась. Много же это заняло времени. Моя сестра тебя ждет.
Я кивнула.
— Я не знала, где могу ее найти, — извиняющимся тоном произнесла я и удивилась, как странно прозвучал мой голос. Он был чужим, как чужим казалось и мое отражение в зеркале.
— Я тебя к ней отведу, — почти приветливо сказал он.
Его волосы блестели на свету, но от этого казались еще темнее. Теперь, когда я могла разглядеть его лучше, чем в слабом освещении сиротского приюта или полумраке экипажа, я поняла, что еще никогда не видела таких бледных людей. Даже я на его фоне казалась розовощекой, и если бы он действительно оказался директором похоронного бюро, то ему приходилось бы постоянно двигаться, чтобы подчиненные его случайно не похоронили. Но я пока не знала, боюсь его или восхищаюсь им. Может быть, и то и другое. Мрачным незнакомцам, с моей точки зрения, самое место в рассказах ужасов или любовных романах, но натуру настолько угрюмую и чуждую простым людям не измыслил бы ни один автор.
Мистер Молинье пересек холл и направился к двери справа от входа. Я последовала за ним. За дверью обнаружился коридор, из которого вели еще две двери. В итоге я очутилась в очаровательной комнате со светло-фиолетовыми шелковыми обоями и потолком с золоченой лепниной. Из четырех высоких окон в комнату струился свет, и леди нежилась в его лучах на диванчике. Перед ней стоял накрытый столик, окруженный тремя небольшими креслами. Видимо, она ждала меня, поскольку ни к одному из блюд на столе не притронулась, даже к медовым булочкам.
— Я привел девочку, — сказал мистер Молинье.
Мне вовремя пришло в голову, что стоит сделать книксен.
— Присаживайся. — Леди указала на кресло слева. — Пожалуйста, садись.
Ее голос сочился сладостью, как золотистый мед на булочке, и теперь, при ярком свете, я увидела, как эта женщина прекрасна. Пепельно-светлые волосы были уложены пышными косами вокруг головы — наша директриса носила похожую прическу, но если мисс Монтфорд она придавала строгость, то у миледи смотрелась просто обворожительно. Нельзя было сказать, что леди похожа на брата, но оба были чрезвычайно бледными, без кровинки в лице, и даже губы у них казались скорее лиловато-серыми, чем розовыми. Ей я тоже не смогла заглянуть в глаза — и смущенно потупилась.
Увидев, что мистер Молинье не собирается занимать предложенное кресло, я села за столик и жадно взглянула на крошечные круглые булочки, чувствуя, как потекли слюнки. Я ничего не ела со вчерашнего полудня и могла бы поклясться, что на каждой булочке написано «Съешь меня».
Собственно, чтобы разлить чай по чашкам, нужна была горничная, но, к моему изумлению, леди лично взяла чайник и налила нам чаю. Может быть, она боялась, что служанка разобьет драгоценный фарфор? Запустение, оставившее свой след на всем в этом доме, не коснулось этой комнаты, и я подозревала, что это любимое место леди в Холлихоке и она лично позаботилась о том, чтобы тут в первую очередь все обставили как полагается.
— Пей. И ешь. Прошло много времени с тех пор, как у тебя была возможность утолить голод и жажду. Ты не должна думать, что здесь тебе придется страдать.
Тем не менее я дождалась, пока она ободряюще кивнет, и только тогда принялась за еду. Но стоило мне откусить булочку… Я еще никогда в жизни не пробовала ничего подобного! Булочка была сладкой, как я и ожидала, но в этот момент по всему моему телу разлилось золотое тепло, и я растаяла, как снег на солнце. Чай тоже был необычным, я такого еще не видела: почти бесцветный, без сахара и молока, но его вкус… точно цветочный нектар. Даже если они прямо сейчас выгонят меня из дома и мне придется возвращаться в приют Св. Маргариты пешком, этот кусочек медовой булочки и глоток чая стоили того, чтобы приезжать сюда.
— Спасибо, — пробормотала я, прожевав. Скрепя сердце я сдержалась и не стала сразу набрасываться на следующую булочку. Надо сказать, это далось мне нелегко. — И спасибо за платье.
Я предпочла бы не носить белый наряд, но господам об этом лучше не знать.
— Это…
Но мистер Молинье меня перебил:
— Ешь. И слушай. Тебе нечего сказать, чего бы мы не знали, а чтобы выразить свою благодарность, вовсе не нужно лебезить, мы такое не оценим. У тебя были вопросы. И сейчас ты получишь ответы.
Я почувствовала, что краснею. Моего румянца сейчас хватило бы на нас троих. Я поспешно спрятала лицо за чашкой, осторожно сжимая кончиками пальцев тонкую ручку, точно ожидая, что она в любой момент может сломаться. Как мне и приказали, я молчала.
Леди кивнула, и ее брат продолжил:
— Начну с того, что нужно представиться. Едва ли ты раньше что-то слышала о нас или об имении Холлихок. Меня зовут Руфус Молинье, это моя сестра Вайолет. Три месяца назад мы унаследовали имение Холлихок. Оно было в ужасном состоянии, поскольку предыдущая владелица, наша тетка, была уже стара и не могла следить за выполнением всех необходимых работ. Она избегала общества людей и умерла в одиночестве. В имении кроме нее жила всего одна старая служанка. — Он обвел холодным взглядом комнату, но пока он так неодобрительно смотрел на обои, а не на меня, мне не было страшно. — За последние недели мы приложили немало усилий, чтобы привести унаследованное имение в порядок, но для кое-каких работ нам нужна такая девочка, как ты.
Я быстро училась, поэтому держала рот на замке и не стала спрашивать, зачем им именно сирота. После всего, что я тут увидела, им скорее требовался садовник, но в этом деле я совершенно не разбираюсь, да и едва ли кто-то доверил бы мне столь ответственную работу. Но что еще? Я надеялась получить какие-то объяснения, но не хотела, чтобы меня отчитали за то, что я опять влезла в разговор.
Увидев, что я сдержалась и не задала интересующий меня вопрос, мистер Молинье улыбнулся.
— Ты еще узнаешь, какая работа тебе предстоит. Перед этим нам нужно уладить другой, куда более важный вопрос.
— Тебе нужно будет молчать, — сказала леди. — И это означает не только то, что ты не должна задавать вопросы. Все, что тебе нужно будет узнать, ты узнаешь, а что не нужно… тут тебе и вопросы не помогут. Но мы ждем от тебя обещания: ты сохранишь в тайне то, что мы расскажем. Слуги попытаются выведать у тебя тайны Молинье и Холлихока, но ты должна будешь молчать. Молчи о том, что увидишь и услышишь. Никакой болтовни с горничными, никакого тайного дневника — эти любопытные создания ни перед чем не остановятся. От их взоров нигде не укрыться. А что до писем домой…
— У нее нет дома, — холодно возразил ее брат. — Она сирота.
Я прикусила губу. Это было уже слишком. Я, конечно, не собиралась писать кому-то в приют, да никто от меня этого и не ожидал. Те, кто покидал приют, не возвращались, такова была традиция. Но мистера Молинье это не касалось. И если быть точным, то я вовсе не сирота. Ну, или, скорее всего, не сирота. Я подкидыш. Может быть, где-то у меня есть семья. И эта семья — определенно не брат и сестра Молинье.
— Итак, тебе придется поклясться, — все тем же сладким голосом произнесла леди. — Ты знаешь, что такое клятва? Как в суде, понимаешь?
Я кивнула. Я еще никогда не была в суде, но, несомненно, знала, что такое клятва. Представления не имею, зачем им понадобилась клятва, обещания было бы вполне достаточно, едва ли кто-то мог бы обвинить меня в том, что я когда-то нарушала данное слово. Но я понимала, что для Молинье это важно.
— Клянусь… — начала я, подняв руку.
— Молчи! — рявкнул мистер Молинье. — Ты принесешь клятву тогда, когда мы тебе скажем. И так, как мы скажем. — Это было первое проявление эмоций, которое я заметила в нем. — Мы и так уже выказали тебе доверие, взяв тебя в наш дом. И для тебя же самой было бы лучше, чтобы ты это доверие оправдала.
— Но клятву лучше принести раньше, чем позже, — упрямо возразила я. — Я ведь не знаю, о чем мне нельзя говорить, и если вы вдруг меня выгоните…
Многое должно было случиться, чтобы я начала вот так дерзить джентльмену, но во мне вдруг взыграла гордыня. Я не хотела, чтобы меня шантажировали чувством благодарности — в эту игру мне приходилось играть, сколько я себя помню, пора уже покончить с этим.
В тот момент мне было все равно, что они могут выставить меня за дверь в этом белом платьице. Уж как-нибудь выкручусь. Но брат и сестра вдруг рассмеялись — негромко, но все же. Они смеются надо мной? Или хотят показать мне, что и они живые люди?
— Ну, часть клятвы ты уже принесла, — отсмеявшись, сказала леди. — Твое слово связывает тебя уже сейчас. И поверь, мы приложили много усилий, чтобы найти именно тебя. Ты больше не покинешь этот дом, не бойся. — Это прозвучало почти как угроза.
Я уставилась на свою чашку чая. Внезапно меня охватило чувство покорности, хотя я и не понимала, откуда оно взялось.
— Да, леди Вайолет.
Она опять рассмеялась.
— «Леди Вайолет», — повторила она. — Я рада, что ты выказываешь такое почтение, но это не мой титул. Молинье — не аристократы.
— Прошу прощения.
Я так и знала! Фамилия у них была французская, а все знают, что во Франции аристократов не осталось, всем отрубили головы. И хотя свои имена они произносили на английский манер, меня так просто не обманешь!
— Как же мне к вам обращаться?
— Никак. — Миледи улыбнулась. — Когда нам понадобится, мы сами заговорим с тобой. Этого будет достаточно.
Я чувствовала себя глупо. Может быть, они проверяли меня, прежде чем открыть свою страшную тайну, и похоже, что я все время проваливала эту проверку. Но что же мне оставалось делать, если они не говорили, чего от меня ждут? Кроме того, что я должна молчать, конечно. Раз уж они не хотят сказать, как к ним обращаться, буду называть их по имени. Во всяком случае, про себя. Руфус и Вайолет. Сами напросились!
А потом они назвали меня Флоранс. Я не стала возражать. Пусть называют меня как хотят, все лучше, чем просто «девочка». К тому же было в этом имени что-то благородное. У господ всегда было право называть слуг так, как им вздумается: никто же не мог ожидать, что они станут запоминать имя каждой новой горничной. Я задумалась, была ли я первой Флоранс в их доме, и если нет, то что случилось с предыдущими? Имя мне нравилось — хотя теперь меня уж точно звали как героиню романа ужасов.
— А теперь вставай, — сказал Руфус.
Для меня он уже был просто Руфус, а никакой не мистер Молинье, и уж точно не джентльмен. Сам виноват.
— Встань, чтобы мы могли тебя осмотреть. Со всех сторон. Повернись. Медленно.
Я подозревала, что они хотят проверить, подходит ли мне платье, и выполнила его указание. Флоранс: вид спереди, сбоку и сзади. Они ничего не сказали о моих черных чулках, хотя подол платья был слишком коротким и едва прикрывал колени, как у маленькой девочки. Я потянула его вниз, чтобы он казался длиннее, но потом спохватилась и перестала это делать. Чего смущаться, если я хочу стать эквилибристкой и любой сможет заглянуть мне под юбку, запрокинув голову. Итак, я просто поправила подол, чтобы он торчал, точно на мне четыре нижние юбки.
— Хорошо, — кивнул Руфус. — Руки у тебя чистые?
Я покачала головой. Надо было спрашивать, прежде чем я перемазалась медом. А что делать — нельзя же есть булочки, орудуя ножом и вилкой!
— Тогда иди и вымой руки. Горячую воду возьмешь в кухне, сейчас придет горничная и покажет тебе дорогу. Руки у тебя должны всегда оставаться чистыми, следи за этим. На тебе белое платье именно для того, чтобы ты вынуждена была избегать пыли и грязи. Если ты нарушишь запрет, мы это сразу увидим. А теперь иди и вымой руки. Когда ты вернешься — получишь вот это.
На этот раз я была готова к его фокусам — ключ, который вдруг появился в его руке, вполне мог оставаться до этого времени в рукаве. Ключ был маленьким и черным, но при виде его сердце гулко забилось у меня в груди. Я не знала, от какого он замка. Но точно знала, что должна его заполучить.
В дверном проеме появилась горничная — а ведь я не видела, чтобы Руфус или Вайолет звонили. Впрочем, леди — или не леди, раз уж она так настаивает — все это время держала руку на подлокотнике дивана, и, вероятно, где-то там была кнопка вызова прислуги. Очень удобно. Конечно, это значит, что в усадьбе все-таки есть электричество. Пока что я не заметила никаких доказательств этому — тут повсюду были только подсвечники, я не видела даже газовых ламп… Ладно, со временем все узнаю.
— Вызывали? — тихо спросила девушка.
Это была не Салли, а одна из двух других горничных, встретивших нас в холле.
— Клара, отведи Флоранс к миссис Арден, — сказал Руфус, не поворачиваясь. — Пусть вымоет руки. Флоранс, а не миссис Арден.
— Как скажете, сэр.
Похоже, обращение «сэр» их устраивало — на тот случай, если мне придется что-то сказать.
— Вам еще что-то угодно, миледи? Чаю? Печенья? Или мне убирать со стола?
— Нам угодно, чтобы ты забрала Флоранс и ушла отсюда, — отрезал Руфус.
Я поспешно направилась к двери, чтобы не навлечь на Клару неприятности. Она была такой же молчаливой, как и Салли, и точно так же не смотрела мне в глаза. Меня это больше не удивляло. Я бы тоже не знала, как вести себя с девочкой в кружевном белом платьице, которой сказали вымыть руки в кухне. Понятно, что меня не пустили бы в ванную миледи, но неужели это означает, что мне постоянно придется ходить в кухню, когда потребуется горячая вода? Даже в приюте нам позволяли раз в полгода принять горячую ванну — по крайней мере она была горячей для тех, кто принимал ее первым. Ладно, у меня в комнате были миска и кувшин для умывания, а под кроватью стоял ночной горшок — этого хватит, прежде чем я узнаю, есть ли в Холлихоке уборные. Не стоило сейчас мучить эту бедняжку вопросами.
Клара показалась мне моложе Салли и еще застенчивее, но после того, что Руфус и Вайолет рассказали о своей тете, я поняла, что все слуги в доме были новыми. Интересно, что случилось со старушкой служанкой? Похоже, она уже не здесь. Или умерла.
— Миссис Арден — кухарка? — спросила я, следуя за Кларой по лестнице в подвал.
Девушка покачала головой:
— Миссис Дойл — кухарка, а миссис Арден — экономка.
Я поблагодарила ее за ответ. Чем быстрее я запомню все эти имена, тем лучше. Хоть я и поклялась никому не выдавать тайны (которые сама, между прочим, так и не узнала), все равно не стоит обращаться к кому-то из слуг «Эй, ты!». Даже Руфус, похоже, знал имена горничных, а судя по тому, что я читала, это вовсе не было чем-то само собой разумеющимся. Люди в кухне вздрогнули, увидев мое белое платье в дверном проеме. В этом мире господам нечего было делать в кухне, их интересы тут представляли дворецкий и экономка. Здесь мне не было места — как и в гостиной Вайолет. Я не видела миссис Арден, хотя и полагала, что именно ее встретила после приезда в холле. Толстуха, у которой на лице было написано «кухарка», неприязненно уставилась на меня.
— Тебе что тут нужно?
— Меня зовут Флоранс. — Было странно произносить это имя в первый раз, но я говорила спокойно. — Мне сказали пойти сюда и вымыть руки.
Я уже видела, где именно это можно сделать. Какая-то бедняжка склонилась над чаном и отдраивала кастрюли. Пока что я видела только ее худенькую спину. Я подошла поближе — и утонула в голубых глазах, окруженных россыпями веснушек. Ее взгляд был самым приветливым из всех, что я видела в Холлихоке, и я невольно улыбнулась в ответ.
— Ну, тогда поторапливайся, — проворчала кухарка. — Сама видишь, где бадья.
Она неотступно следила за мной, будто я была вражеским разведчиком, которому ни в коем случае нельзя доверять. Мне показалось, что от нее пахло дешевым джином, но может, это впечатление у меня возникло из-за ее раскрасневшихся щек. Волос у нее на подбородке и под носом было куда больше, чем приличествовало женщине, если она не выступает в цирке, конечно. Но я больше не обращала на толстуху внимания. Осторожно, чтобы не испачкать платье, я склонилась над бадьей. Девушка опустила туда очередную сковородку. Руки у нее были красными. Вот, значит, от какой судьбы меня спасли Молинье. Хотя бы поэтому я сразу почувствовала какую-то связь с этой несчастной посудомойкой — она понравилась мне куда больше Клары, которая поспешила скрыться из кухни, хотя я не знала, от меня она бежит или от кухарки.
— Я могу тебе помочь? — прошептала я.
Раз уж я все равно погрузила руки в мыльную горячую воду, то почему бы не помочь?
Девушка покачала головой.
— Спасибо, не надо. — Она принялась оттирать сковородку еще быстрее. — Ты из Лондона, да?
Я кивнула. Об Уиттоне тут и слыхом не слыхивали, так почему бы не притвориться, что я из самой столицы, а не из пригорода?
— Там, наверное, здорово, да?
В ответ я лишь пожала плечами. Нельзя сказать, что я часто бывала в Лондоне. Мой мир ограничивался сиротским приютом, школой и церковью, да еще иногда мы выходили на прогулку в парк, и я украдкой бегала в библиотеку. Я никогда не видела короля, не видела Вестминстерское аббатство или Тауэр. Тем не менее в каком-то смысле я раньше жила в Лондоне. Ну, почти.
— Ты и лимбийские игры видела?
Я мысленно улыбнулась, но на самом деле мне не хотелось смеяться над этой девочкой.
— Они еще не начались.
А даже если бы начались, то я все равно узнала бы об Олимпийских играх только из газет. К тому же в приюте мне не всегда удавалось раздобыть свежую газету, обычно мне попадались старые, предназначавшиеся на растопку. Поэтому меня сложно было назвать экспертом по последним новостям.
— Жаль, — прошептала девушка. — Флоранс… Какое у тебя красивое имя… — Она совсем понизила голос, и я едва могла разобрать слова. — Это она тебя так назвала?
— Да.
— Меня тоже. Ну, то есть не Флоранс, конечно. Меня теперь зовут Люси. — От возмущения она заговорила чуть громче: — Я ведь всего лишь посудомойка! Какая ей разница, как меня зовут?!
— А как тебя на самом деле зовут? То есть звали?
— А ну-ка прекратите, вы обе! — прошипела кухарка, едва Люси открыла рот. — Не отвлекай мою девчонку от работы! Руки-то небось уже помыла?
Я поспешно выпрямилась и выставила влажные руки перед собой, будто защищаясь. Они были не такими красными, как у Люси, но что-то подобное случилось бы и со мной, постой я так подольше.
— В следующий раз скажешь, — шепнула я девушке. — Я наверняка сюда еще спущусь. — И я, широко улыбаясь, повернулась к кухарке. — Можно полотенце?
Не могла же я сказать ей, что нигде в Холлихоке не чувствовала себя так уютно, как тут. Низкий потолок почернел от копоти, над кастрюлями на плите и над бадьей с водой поднимался пар, тут не пахло пылью или цветами, но было в дыму от сковородок и в шипении масла что-то родное, и даже ворчание кухарки казалось привычным. Кроме кухарки и посудомойки, на кухне сидела еще одна служанка. Она сосредоточенно нарезала сельдерей, всем своим видом показывая кухарке, какая она трудолюбивая, — в отличие от этой лентяйки посудомойки.
— Мне больше нельзя произносить это имя, — шепнула мне Люси на прощание. — Они не хотят слышать его в своем доме.
И с этой загадкой, за которой могла скрываться настоящая тайна, я ушла из кухни и вернулась в салон. Руки у меня были чистыми, и я готова была на все, только бы заполучить маленький черный ключ.
