Букер Ти Вашингтон — самый знаменитый американский негр своего времени. Со дня основания института в Тэскиджи, штат Алабама, он стал ведущим пропагандистом профессиональной подготовки для цветного народа. Он был против вовлечения негров в вопросы политического и социального равенства. Он написал бестселлер — книгу о своей жизни, о весьма героическом пути от рабства к самопознанию, о своих больших идеях, призывающих негров идти вперед с помощью белого соседушки. Он возвещал дружбу всех рас и светлое будущее. Его взгляды были поддержаны четырьмя президентами и большинством губернаторов южных штатов. Эндрю Карнеги раскошелился для него на основание школы, а Гарвардский университет наградил его почетной степенью. Черный костюм и шляпа с большими круглыми полями. Крепкий красивый мужчина, гордый своими достижениями, стоял посреди 36-й улицы и призывал Колхауса впустить его. Будучи оратором-профессионалом, он отверг мегафон. Вся его фигура выражала полное убеждение, что головорезы не устоят перед его требованием. «Итак, я иду!» — оповестил он мир и двинулся вокруг кратера. Он прошел через стальные ворота, поднялся по ступеням меж каменных львиц, остановился под козырьком портика возле двойных ионических колонн и стал ждать, когда дверь откроется. Стояла тишина, такая полная, что были слышны сигналы машины за много кварталов отсюда. Через несколько мгновений дверь открылась, и Букер Ти Вашингтон исчез внутри. Окружной прокурор Уитмен вытер брови и упал в кресло.

Вся святыня разума, представшая перед Букером Вашингтоном, все картины, ярусы редчайших книг, скульптура и бесценная флорентийская мебель — вся эта святыня была окутана проволокой с целью уничтожения. Связка динамита была прикручена к мраморным пилястрам у входа. Проволоки тянулись через весь пол из Западной и Восточной комнат в маленький альков. Там, оседлав мраморную скамью, сидел человек. Перед ним на скамье стоял ящик с т-образным рубильником. Человек держал рубильник этот обеими руками. Он прислонился спиной к бронзовой двери, однако в такой позиции, что, если пуля не минует его, он тогда повалится своей тяжестью именно на рубильник. Парень этот посмотрел через плечо, и у Букера Вашингтона прервалось дыхание: это был не негр, но белый с намазанным лицом, ряженый, лицедей, фигляр. Вашингтон пришел в суровое и гневное расположение духа, однако решил остаться дипломатом. Он заглянул в Западную комнату, а потом пошел через холл в Восточную. Он ждал увидеть здесь большой отряд цветных мятежников, но заметил только трех или четырех юношей с винтовками, стоявших у окон. Кол-хаус встретил его, стоя посреди комнаты в хорошо отглаженном костюме, галстуке и воротничке, но с пистолетом на поясе. Вашингтон оглядел его. Красивое чело его нахмурилось, глаза засверкали. Призывая на помощь все свое ораторское искусство, он заговорил:

«Всю свою жизнь я работал в смирении и надежде ради христианского братства. Я должен был убедить белого человека, что ему нет нужды бояться нас, нет нужды убивать нас, потому что мы хотим лишь стать лучше и мирно объединиться с ним, вкушая плоды американской демократии. Каждый негр в тюрьме, каждый шулер и прелюбодей нашей расы был моим личным врагом, и каждый инцидент, связанный с испорченным негром, стоил мне куска жизни. Чего будет стоить мне ваша необузданная преступная безрассудность? Чего будет это стоить моим студентам? Тысячи честных черных людей не смогут загладить вред, причиненный вами. Но самое дурное то, что вы, образованный музыкант, вы взялись за это грязное дело, оставив храм музыки, где почитают гармонию и где небесные трубы и звуки арф являются моделью для песен. Чудовище! Если бы вы были невежественны, если бы вы не знали о трагической борьбе нашего народа, я бы еще мог пожалеть вас. Но вы музыкант! Я чувствую здесь пот ярости, бессмысленное восстание дикой, недумающей молодежи. Вот чему вы их научили! Какой несправедливостью, совершенной над вами, какими потерями можно оправдать то, на что вы толкнули безрассудных юношей? И кроме всего прочего вы включили в свою компанию какого-то белого, который вымазал себе лицо и добавил в ваш арсенал некое дьявольское издевательство».

Каждое слово этой речи долетело до ушей всей компании. Они слышали имя Букера Вашингтона с детства и не могли не благоговеть перед ним. Теперь, быть может, все зависело от ответа Колхауса. Колхаус заговорил мягко: «Это большая честь для меня, сэр, встретить вас. Я всегда восхищался вами. — Он смотрел в мраморный пол. — Это верно, я музыкант и человек в летах. Но именно эти обстоятельства, я надеюсь, могут подсказать вам, как серьезно я все обдумал. И вот поэтому мне кажется, что мы оба, слуги нашей расы, должны настаивать на признании своих человеческих прав». Вашингтон был настолько ошеломлен таким поворотом, что едва не потерял сознания. Колхаус усадил его в кресло красного плюша. Восстановив самообладание, Вашингтон вытер лоб платком. Он взирал на мраморную облицовку огромного, в человеческий рост, камина, глянул вверх на резной потолок, когда-то украшавший дворец кардинала Джильи в Лукке, на красный шелк стен, на портрет Мартина Лютера работы Кранаха Старшего, на несколько «Поклонений волхвов». «О, Господь, — проговорил просветитель, — приведи мой народ в Землю Обетованную. Спаси его от плетей Фараона. Сними оковы с наших умов и ослабь узы греха, что связывают нас с нечистым». Портрет самого Пирпонта Моргана в его зените красовался над камином, и Вашингтон оценил свирепость этого лица. Колхаус Уокер присел рядом с ним, и вместе два этих хорошо одетых черных человека являли собой картину пристойности и самоуглубления. «Пойдем со мной, — сказал мягко Букер Вашингтон, — пойдем, и я буду просить как милосердия, чтоб твой суд был быстрым, а казнь безболезненной. Разбери это оружие дьявола. — Он показал на связки динамита. — Дай мне руку и пойдем со мной. Сделай это ради твоего маленького сына и всех детей нашей расы, которым предстоит долгий путь».

Колхаус сидел в задумчивости. «Мистер Вашингтон — сказал он наконец, нет ничего, с чем бы мне хотелось скорее покончить, чем с этим делом. — Он поднял глаза, и просветитель увидел в них слезы. — Пусть брандмейстер починит мою машину и доставит ее сюда, к этому зданию. Вы увидите, я выйду с поднятыми руками и больше уже никогда и никому Колхаус Уокер не причинит никакого вреда».

В этом заявлении впервые со дня нападения на «Эмеральдовский движок» прозвучало изменение колхаусовской позиции, но Вашингтон не понял этого. Он услышал только, что мольба его отвергнута. Не сказав больше ни слова, он поднялся и ушел. Он шел назад по улице, думая о том, что его вмешательство ни к чему не привело. Колхаус между тем молча шагал по комнатам, а его юноши молча провожали его глазами. За исключением одного, который держал вахту на крыше. Этот лежал под дождем и чувствовал, хотя и не видел, присутствие вокруг тысяч тихо наблюдавших ньюйоркеров. Ночью ему показалось, что город вздохнул — вздох скорби, легкий как дуновение, не громче, чем шелест дождя.