Глава 3
Честный бродяга
Гвоздь сидел перед камином в уютном кресле, поглаживая кота, и вспоминал, как это было уже более десяти лет назад, в девяносто шестом.
Да, была зима 1996-го. За окнами падал первый снег. Он устилал черную землю и ложился на крыши бараков, корпусов жилой зоны и на вышки с автоматчиками. Мелькали молнии газосварки – варили решетки на первом этаже нового административного корпуса. Суетились зэки на строительстве часовни – оно уже подходило к концу, и через месяц ее должен был освящать митрополит. По территории шел строй одетых в темные робы заключенных. В комнате для отдыха барака третьего отряда свободные от смены зэки смотрели утренний прогон «Санта-Барбары». Фильм вызывал самые бурные отклики.
– Не, ну не волки? – послышались крики, когда постельная сцена оборвалась на самом интересном месте.
– Пущай вымя бабское покажут!
Дальнейшее действие сопровождалось комментариями.
– Ну такого козла, как этот Кейт, давно мочить надо было.
– Не, в Штатах за прокурора сразу вилы…
Внешне день в колонии строгого режима, где отбывают наказание опасные преступники, второй и более раз оказавшиеся за проволокой, выглядел обычным. Но вместе с тем это был исторический для учреждения день. На свободу выходил смотрящий зоны, глава воровского братства по кличке Гвоздь.
Гвоздю не хотелось церемоний. Все просьбы, наказы, поздравления, ритуалы – все было вчера. Сегодня же он просто в последний раз прошелся по бараку. Один. Чтобы никто не мозолил глаза. Посмотрел на свое место – койка в отдалении от других, с ковриком и домашними тапочками. Большего Гвоздь себе не позволял, да и администрация была строгая.
За судьбу колонии Гвоздь особенно не беспокоился. Отдавал «дом» в надежные руки. Найти подходящую кандидатуру – проблема, особенно в нынешние времена всеобщего падения нравов. Как сказано в кодексе честных арестантов – «Законе преступного мира, правилах общака и воровской идеи», – «смотрящий в воровской идее должен быть кристально чистым, преданным душой и сердцем идее справедливости».
Философов и идеологов что-то Гвоздь не встречал, так что закон отдавал соцреализмом в стиле «Кубанских казаков», когда выдавали желаемое за действительное… Воров в законе больше на зоне не было. На роль смотрящего избрали главшпану второго отряда Бздыню. Молодой, но принципиальный, правильный по жизни член «общества». Беспредела не допустит, «тимуровцам» – новоявленным гангстерам – спуску не даст, но и с администрацией будет жестко держаться, на капризы ментовские не поддастся. Тому гарантия – треть срока в помещениях камерного типа провел. Крепкий орешек. Быть ему «законником».
Времена на зоне ныне нелегкие, так что смотрящему новому будет тяжело. Верно сказано в последней воровской маляве – в обращении к честному люду: «Прощелыги сбиваются в банды и наворачивают в одни ворота, прикрываясь при этом масками под бродяг, добывая благо для себя лично. Отсюда страдает Общее и весь воровской люд. Интриги и склоки вошли в жизнь лагерей и тюрем. Все это является чуждым нормам, чуждым людскому и пущено на самотек. Свое ставят выше общих этикетов и интересов, а это уже гадское.
Многие, придя с воли, несут с собой новорусские взгляды. Это пресечь. Здесь им нет места. Запомните, у порядочного люда закон один, и люд в лагерях и острогах должен быть один – воровской. Так было, есть и будет. В наше время есть возможность жить достойно по нашим законам и есть чем ответить мусорам на беспредел и чем удивить. Думайте, братья, а еще лучше – делайте!»
Но это уже не Гвоздя заботы. У него, чувствует, будет немало забот и на воле.
– Ну что, Полосатик, откидываемся? – усмехнулся Гвоздь и погладил по голове здоровенного полосатого кота.
Держать собственного кота в зоне – большая привилегия. Коту было два года. Подобрали в цехе и привели его зэки, когда тот еще был котенком. Гвоздь, увидев его, сразу понял, что нашел хорошего кореша. Имя дал с намеком – Полосатик, так называют зэков на особом, «полосатом», режиме. И сегодня кот, не видевший в своей жизни ничего, кроме зоны, собирался вместе с хозяином в большой мир.
– Ну все, пора, – Гвоздь взял поудобнее кота и вышел из барака, подставляя лицо первому снегу.
Формальности. Справка об освобождении. Деньги на проезд. Бесполезные слова напутствия командира отряда. И, наконец, визит к «куму» – начальнику оперчасти майору Гамову.
– Садись, Гвоздь, – кивком пригласил Гамов. – Как насчет чайку?
– Благодарствую. Не надо, гражданин майор.
– Правильно. Из рук «кума» ничего брать нельзя. Так?
– Может, и так.
Они сидели друг напротив друга. Люди примерно одного возраста – под сорок пять. Чем-то похожие друг на друга – оба плотного сложения, физически сильные, волевые, уверенные в себе и своей правоте. Привыкшие, как боксеры, всю жизнь драться на ринге. Опер и вор в законе не питали друг к другу добрых чувств, но ценили один другого как опасных и умных противников. Оба жили своими идеями, своей правдой, и у обоих в последнее время эти идеи и правда сильно потускнели, обветшали на ветрах неспокойных времен. Оба считали, что честны перед собой и другими. К рукам Гамова не прилипла за всю жизнь ни одна неправедная копейка. Но и Гвоздь не запятнал себя тем, что поступался воровскими законами в угоду администрации, выторговывая себе какие-то блага.
– Значит, на свободу, – Гамов сложил руки на груди и внимательно разглядывал вора в законе.
– Добавь: с чистой совестью.
– Не добавлю. А не боишься на свободу? Девять лет тут. Прижился. В авторитете. А там…
– Я же не Хилый. Выдюжим.
В прошлом году старого вора Хилого целые сутки искали по всем уголкам, чтобы выдворить на волю. Он умолял оставить его здесь, поскольку не знал, что с ней делать, с враждебной ему волей. Он боялся ее. И она оправдала его самые худшие ожидания. Там было слишком больно, суетно, серо. Через два месяца он прибыл снова. Пробыв на воле неделю, демонстративно, чуть ли не на глазах у всех, залез в сумку в троллейбусе и получил новый срок.
– Девять лет, – задумчиво повторил майор. – От звонка до звонка.
– До часа.
– А как иначе? Законнику грех у властей снисхождения просить. Три правила: не бойся, не верь, не проси.
– Точно так.
– Как дальше жить будешь, Гвоздь?
– Садовником устроюсь. Или воспитателем в детский сад.
– Понятно… Гвоздь, скоро полтинник грянет. Финишная ленточка уже маячит – при наших профессиях долго не живут. Пора и о душе думать. Сколько людей-то на тебе.
– Это когда было. По молодости.
– Правильно, был ты по молодости палачом. Вдумайся в это слово – палач. Приговоры сходок да правилок в исполнение приводил. Подушечкой, удавкой, финкой. Так?
– Что, явку с повинной писать? Давно это было, гражданин майор. Да и народец все сплошь гнилой был – дятлы, крысятники. Шваль.
– А скольким еще по твоим приговорам билет на тот свет прокомпостировали. Достаточно зла, Гвоздь. Крест ведь носишь на груди. Остановись.
– А зачем останавливаться, коли не останавливают? Вы власть – ловите. А мы – воры, воровать должны.
– Власть, – вздохнул Гамов и сделал чуть погромче приглушенное радио. Диктор вещала что-то об очередной техногенной катастрофе, потрясшей Россию.
– Верно, – кивнул Гвоздь. – Не до нас ныне властям. Они друг другом заняты.
– Да, так дальше пойдет – вы к власти и придете, – вдруг вырвалось у Гамова, и в голосе его послышались нотки обреченности.
– А что, – широко улыбнулся Гвоздь. – Чай не хужее вас будем. Я на министра внутренних дел спокойно потяну. Вот так беспредельщиков держать буду, – он сжал увесистый кулак, весь покрытый татуировками.
Гвоздь всегда свято покрывал себя положенными вору татуировками. На груди его было вытатуировано пронзенное кинжалом сердце – символ вора в законе.
– И тебя, гражданин майор, не обидим. Ты – «кум» злой, но справедливый. Братва на тебя сердита, но правоту за тобой признает.
– Вот спасибо.
– Найдем местечко, не бойся.
– А себе-то уже местечко присмотрел?
– Это уж как господь начертит.
– С утра два быка у ворот дожидаются на «Вольво». Не за тобой?
– Вряд ли. Какой там «Вольво»?
Но, к удивлению самого Гвоздя, парочка на «Вольво» дожидалась именно его.
– Смотри, Полосатик, кореша пожаловали, – прошептал Гвоздь, поглаживая выглядывающего из-под пальто кота.
У зеленого «Вольво» стояла знакомая неразлучная парочка – Матрос и Киборг. Матрос – невысокий, подвижный, с худым, нервным, красивым, злым лицом и глазами навыкат, с небольшой сумасшедшинкой. Киборг – огромный детина, чем-то действительно напоминавший Терминатора в исполнении Шварценеггера. Они были одеты в одинаковые красные шерстяные пальто. У Матроса пальто было распахнуто, под ним виднелась черная рубашка и толстая золотая цепь, татуированные руки тоже были все в золотых кольцах. «Как Петрушка», – подумал Гвоздь.
Чуть в отдалении стоял «жигуль» с еще двумя короткострижеными, тупомордыми быками.
Матрос расчувствовался и едва не прослезился, завидев Гвоздя.
– Тысячу километров отмахали, – оценил заботу Гвоздь.
– Хоть десять тысяч, – отмахнулся Матрос. – Гвоздь, на тебя надежа.
– Чего это?
– Везде гадский промысел. Жизни честному люду не стало, Гвоздь. Беспредел одолел, – Матрос распахнул дверь «Вольво» и жестом пригласил вора садиться.
– Излагай.
– Потом. Дома… Сегодня наш праздник.
